Домашняя кошка
Автор: Эльпе, 1903 г.
I. Прошлое домашней кошки
II. Нрав, повадки, чувства
III. Ум
IV. Польза
V. Породы
I. Прошлое домашней кошки
В настоящее время домашняя кошка водится почти всюду (за исключением лишь отдаленных окраин севера), где только человек более или менее прочно устроился, основал свое жилье. Она встречается ныне во всей Европе, довольно обыкновенна в Америке, в которой быстро распространилась со времени открытии этой части света, хорошо известна в Азии и Австралии, несколько менее в Африке, особенно внутри страны. Словом, куда только успела проникнуть культура, там всюду встречается и домашняя кошка.
Так теперь, но не так было прежде.
Многие древние народы совсем не знали домашней кошки: ее не было ни у древних греков, ни у древних римлян; даже название кошки вовсе по встречается у греческих писателей до Геродота. Не встречается это название и в книге Моисея. Таким же образом, в письменах и памятниках, оставленных вавилонянами и ассирийцами, нет ни единого намека, который свидетельствовал бы, что этим древним народам была известна домашняя кошка.
Совершенно иное говорят памятники древнего Египта. Эти памятники, в связи с другими многочисленными историческими документами того времени, и указаниями различных древних писателей, как, например, Геродота, Диодора Сицилийского, – единогласно свидетельствуют, что родиной домашней кошки был Египет. По крайней мере, здесь именно, в стране фараонов, впервые появляется кошка в качестве домашнего животного, около времени, которое относят обыкновений к тринадцатой династии, т. е. почти за три тысячи лет до христианской эры.
Впрочем, выражение: «в качестве домашнего животного», далеко не дает точного понятия, чем именно была кошка для древних египтян. На нее смотрели, как на близкого члена семьи; более того, ее считали священной, в честь нее воздвигались «храмы», устраивались «погосты».
«Когда в каком-нибудь египетском доме случался пожар», говорит Геродот, «то народ не столько заботился об огне, сколько о своих кошках: их окружали и стерегли; если тем не менее какая-либо кошка погибала в пламени, то раздавались отчаянные вопли». Когда кошка, по свидетельству того же древнегреческого писателя, погибала «своей естественной смертью, то все обитатели дома обстригали себе брови в знак глубокой печали». Для «умерших» кошек имелись в домах особые помещения – «священные комнаты», в которых трупы бальзамировались и в таком виде отправлялись в город Бубастис, где был отведен для кошачьих мумий обширный «погост».
Такие же «погосты» устраивались и во многих других местах. И поныне еще, близ Бени-Хассана, виднеются остатки древнего египетского «храма», сооруженного в период восемнадцатой-девятнадцатой династии, в честь особого божества, в образе женщины с кошачьей головою – «Пакхи», покровителя кошек. Вокруг этого «храма» был обнаружен раскопками обширнейший «погост», с бесчисленным множеством кошачьих мумий. О размерах «погоста» и массе найденных в нем мумий можно судить уже по тому, что еще недавно громаднейший транспорт последних был отправлен в Англию «для удобрения полей».
Многие из этих мумий найдены в глубоких подземельях завернутыми в ткани; иные же – заделанными, кроме того, в особые футляры, имеющие форму кошек. Некоторые из этих футляров деревянные и разукрашены яркими красками или золотыми инкрустациями, другие – чисто бронзовые; встречаются и деревянные с бронзовой головой, с золотыми серьгами в ушах и таким же колье вокруг шеи. Вместе с мумиями, в тех же подземельях, найдено множество бронзовых изображений вышеупомянутого божества – «Пакхи» или «Басти», с женским корпусом и кошачьей головою, и еще большее количество кошачьих фигурок из бронзы разных величин. Об изобилии последних дает наглядное представление тот любопытный факт, что с 1876 по 1888 г. (период наиболее усердных раскопок «кошачьих погостов»), все главные антикварные рынки Европы и Каира были буквально переполнены этими произведениями древнеегипетского искусства.
Одна из таких бронзовых фигурок, наилучше сохранившаяся, принадлежит Луврскому музею и изображена на прилагаемом рисунке. Вся фигурка сделана весьма изящно, со старательной обработкой деталей. Помимо колье вокруг шеи и больших круглых серег в ушах, посредине лба вправлен золотисто-зеленый жук, считавшийся «священным» и изображения которого часто встречаются на камнях, обелисках и проч.
Украшение бронзовых кошачьих фигурок ярким золотисто-зеленым жуком, являлось как бы эмблемой того огненного блеска кошачьих глаз в ночное время, которое оказывало столь сильное, чарующее влияние на древних египтян. Животное с глазами, отражающими свет звезд, издающее в темноте огненные искры при поглаживании шерсти, такое животное не могло быть обыкновенным существом; оно являлось носителем силы того именно ночного божества – «Басти» или «Пакхи», которому древние египтяне приписывали происхождение внедневного, «лунного» света. Отсюда самое изображение этого «божества» с кошачьей головою; отсюда и признание кошки «священным» животным. Ее близкое отношение к названному «божеству» давало ей право на особое внимание последнего, на его особое покровительство.
И действительно, в «храме», устроенном в честь «Пакхи», кошки пользовались таким раздольем, какое никогда и во сне не снилось нашему «Ваське» и его шаловливой подруге; жрецы названного храма делили заботы в равной мере между божеством своим и покровительствуемыми им кошками, которые свободно рыскали по всему «храму», взбирались на идола, отдыхали на его коленях или кувыркались у его ног. Каждый шаг «священного» животного, всякая перемена в настроении его толковались жрецами, как то или другое предзнаменование; жрецы «Пакхи» безошибочно, например, предсказывали близость дождя, когда «священное» животное поглаживало себя лапами за ушами, и т. д.
Вообще, древние египтяне смотрели на кошку, кик ни существо, в котором скрываются их пенаты (домашние духи). Поэтому, «если кто убивал в Египте кошку», говорят Диодор Сицилийский, «тот проговаривался к смерти. Совершено ли было убийство умышленно или случайно, все равно, народ набрасывался на виновника и убивал его, подвергая страшным истязаниям». Когда какой-то римлянин убил совершенно случайно кошку во время своего пребывания в Египте, то его не могло спасти от смерти ничто, – ни страх перед грозным именем Рима, ни даже заступничество самого царя Птолемея: народ ворвался в дом, где скрылся несчастный, и задушил его.
По свидетельству того же Диодора Сицилийского, в Мемфисе, столице древнего Египта, дети при рождении посвящались кошке и носили на шее медали с изображением кошки того «храма», в котором совершалось посвящение.
Это почитание древними египтянами домашней кошки, ее неприкосновенность, как существа «священного», прекрасно характеризуется известным историческим анекдотом о взятии Камбизом, царем персидским, древнеегипетского города Пелузия, считавшегося ключом к империи фараонов. Пелузийский гарнизон защищался с таким мужеством, что войска Камбиза ничего не могли поделать. Тогда хитрый перс приказал своим солдатам взять в руки кошек и идти на приступ. Египтяне, из боязни не только убить, но даже поранить «священных» животных, покорились своей участи и сдали город без боя...
Потому ли, что египтяне необычайно дорожились своим «священным» животным или по каким-либо другим причинам, но факт тот, что распространение домашней кошки из Египта происходило очень медленно. Прошли целые столетия, прежде чем она появилась у греков и римлян. В этом отношении кошке более посчастливилось у другого древнего народа – этрусков, которые много ранее греков и римлян вывезли ее из Египта и для которых содержание кошки в доме считалось признаком самой изысканной роскоши. Вскоре кошка стала известна во всей Этрурии. И тем не менее дальнейшее ее распространение потребовало много времени. Лишь около четвертого столетия кошка появляется у римлян в качестве настоящего уже домашнего животного; затем она становится известна в Аравии, Сирии, Италии, а около десятого столетия нашей эры появляется и в некоторых других частях Европы.
И здесь, в те древние времена, о которых идет речь, кошка считалась драгоценнейшим животным, красноречивым свидетельством чего может служить, между прочим, любопытное постановление в собрании законов княжества Валиса, Ховель-Лебона, умершего около половины десятого столетия. В этом постановлении подробно определяются условия относительно приобретения домашней кошки, перечисляются наказания за причиненное ей увечье, дурное с ней обращение и проч. Согласно этому постановлению, молодая кошка, не поймавшая еще ни одной мыши, должна цениться в два раза дешевле той, которая поймала уже хоть одного мышонка. Приобретающий кошку имел право требовать, чтобы ее глаза, уши и когти не были изуродованы, чтобы она умела ловить мышей и хорошо растила котят. Нарушение одного из этих условий давало право покупателю требовать возвращения третьей части уплаченных за нее денег. Если кто убивал или уворовывал кошку на княжеском поле, тот приговаривался к отдаче за нее барана с ягненком или к вознаграждению владельца таким количеством пшеницы, которым можно было бы засыпать кошку, повешенную за хвост, так чтобы морда ее касалась земли.
Закон этот, конечно, не имел бы никакого смысла, если бы кошка во времена Ховель-Лебона не считалась очень ценным и редким животным. Вскоре, однако, кошка быстро распространилась по всей Европе, чему особенно содействовало «пришествие крыс, этих отвратительных ночных, докучливых домашних грызунов».
Тем не менее, прошло не мало времени, прежде чем кошка заняла подобающее ей место среди других домашних животных, прежде чем перестали смотреть на нее, как на существо, находящееся в близком общении с духами.
Поистине, прошлое нашего «Васьки» полно драматизма. Он испытал на себе и поклонение древнего Египта, и страшные преследования средневековой Европы. Его почитали «священным», из-за него приговаривали людей к смерти, в нем видели существо, близкое к «божеству лунного света».
Но проходят столетия, наступают средние века и роль домашней кошки круто меняется. Из древнеегипетского рая она попадает в средневековой ад, становится ближайшим сподвижником духа тьмы, другом ведьм и колдуний, непременным членом всех их оргий, их шабашей. В ночном блеске ее глаз человек видит уже не отражение звезд, а зловещий огонь самого сатаны; ей более не поклоняются, ее даже не холят, а, напротив, боятся, как орудие злого духа, который нередко принимает на себя образ кошки.
Так смотрели на домашнюю кошку в средние века, и легко себе представить, что должен был терпеть «Васька» от подобного суеверия. Кошка являлась ближайшим ответчиком за все злодеяния, причиняемые сатаною человеку. При малейшем «подозрении», несчастное животное подвергалось жесточайшим мучениям; тысячами жгли их на кострах; жгли, как «оборотней», ведьм и злых духов.
Эта средневековая расправа с «кошками-оборотнями» пережила свое время и породила на западе Европы бессердечный обычай сжигания кошек в день «очистительного огня» Св. Иоанна, что соответствует празднуемому у нас народом дню Ивана Купала.
Во Франции, например, до Людовика XIV включительно, сжигание кошек в названный день совершалось всегда с величайшей торжественностью, при непосредственном участии королей. Вот как один из современников описывает это «празднество» в 1573 г., в царствование Карла IX. Посредине Гревской площади (в Париже), неподалеку от громадного дерева в шестьдесят футов высоты, разложен был большой костер и на нем укреплена деревянная клетка с двенадцатью кошками. Карл ІХ, сопровождаемый представителями города, старшинами, подъехал под звуки музыки к костру, взял поданную ему свечу из белого воска и поджег костер. Пламя быстро охватило клетку с кошками; толпа зашумела, заколыхалась и стража едва могла удерживать ее на почтительном расстоянии от короля. Когда король удалился, народ бросился к костру, окружил его, прыгал вокруг огня, топтался на пепле, раскидывал обгорелые бревна и тысячами голосов заглушал звуки труб и пушечные выстрелы.
Достойно замечания, что еще в конце прошлого столетия в Меце ежегодно «день Св. Иоанна» праздновался таким же варварским образом. На площадь города привозилась под звуки труб громадная железная клетка, наполненная кошками. Эту клетку ставили на приготовленный для того костер и зажигали последний в присутствии многочисленной толпы. Несчастные животные, охваченные пламенем, издавали страшные крики и извивались в мучительных конвульсиях, а народ сумасшествовал, шумел, плясал вокруг костра и не расходился, пока не догорало последнее бревно и от кошек не оставался один лишь пепел...
Таково прошлое домашней кошки и каждый, конечно, согласится, что это прошлое, действительно, полно трагизма. Вместе с тем оно дает ясное понятие, откуда берут свое начало столь распространенные у различных народов суеверия относительно рассматриваемого животного.
В старину, например, серьезно верили в существование особых, трехцветных кошек, нахождение которых в доме совершенно застраховывало последний от пожара и других несчастий. Кто имел такую кошку, тот никогда не страдал лихорадкою; а в случае пожара, ему стоило бросить ее в огонь, чтобы мгновенно затушить его. Если кто убивал трехцветную кошку, того в течение всей жизни и никак не менее семи лет, преследовали всевозможного рода несчастия. Мясо кошки считалось лучшим средством от сухотки; но кто проглатывал шерсть кошки, тот получал сухотку; а если это делал ребенок, он переставать расти. При помощи черной кошки можно было заколдовать деньги, сделать их невидимками. Та же кошка, к семи-девяти летнему возрасту, становилась существом вполне волшебным, хранителем подземных сокровищ.
Хотя впоследствии все подобного рода суеверия значительно уже сглаживаются, теряют свой первоначальный, слишком наивный характер, тем не менее, с именем кошки, ее нравом, поступками, все еще продолжали связываться равного рода предзнаменования и пр. И посейчас существуют, например, поверья, что если белая пятнистая кошка царапается со двора в окно, в доме будет покойник; если кошки поднимают драку в ночь под праздник, это предвещает в доме ссору. Видеть черную кошку во сне – очень плохой знак: быть какой-нибудь крупной неприятности. Неожиданное появление черной кошки у постели больного – признак близкой его кончины. Мы знаем семьи, где черных кошек не держат, потому что черная кошка будто бы проносит в дом несчастье...
Следует ли напоминать и о таких общераспространенных поверьях, что если кошка умывается, значить будут гости; а если она не только умывается, но и поглаживает себя лапами за ушами, значит будет желанный гость. Когда между приятелями почему-либо вдруг обрываются хорошие отношения, очень часто говорят: «между ними пробежала черная кошка», и в этом выражении всецело сохранилось верование старины, что кошка, особенно черная, приносит с собою зло,
То же самое влияние, как ясно из предыдущего, обнаруживают и все вышеприведенные и им подобные поверья. В них, как в зеркале, отражается отдаленное прошлое домашней кошки, то самое прошлое, когда в ней видели существо, одаренное сверхъестественными способностями, существо, находящееся в близком общении с таинственными силами, с добрыми или злыми духами, которые влияли через нее на будущность человека, на взаимные людские отношения, вносили в семейную, домашнюю жизнь счастье и радость или различного рода невзгоды, болезни, раздоры...
Наш очерк далекого прошлого домашней кошки был бы не закончен, если бы мы не сказали несколько слов о ее происхождении.
Под влиянием авторитета знаменитого французского зоолога, Кювье, среди натуралистов долгое время преобладало мнение, что домашняя кошка произошла от дикой, некогда распространенной почти по всей Европе. Но это мнение разделяется ныне далеко не всеми натуралистами; напротив, большинство считает его неосновательным, совсем не отвечающим научным исследованиям и наблюдениям.
Припомним вышеприведенное постановление жившего около половины десятого столетия Ховель-Лебона. Это постановление одного из самостоятельных некогда английских княжеств не только свидетельствует, что во времена Ховель-Лобона кошка считалась драгоценнейшим приобретением, но и доказывает вместе с тем, по справедливому замечанию Брема, что дикую кошку нельзя признать за родоначальника домашней: в те времена в Англии было так много диких кошек, что не составляло бы труда иметь диких котят и приручать их в каком угодно количестве. Но в том-то и дело, что дикая кошка совсем неспособна к приручению.
Непосредственное сравнение домашней кошки с дикой европейской также весьма мало говорит в пользу происхождения первой от последней.
Домашняя кошка на одну треть меньше дикой и в общем сложена красивее: она тоньше, сравнительно длиннее, так что дикий кот перед «Ваською» просто массивный, неуклюжий чурбан. Хвост у домашней кошки длинный и к концу постепенно суживающийся; у дикой, напротив, сравнительно короткий и одинаковой толщины на всем протяжении; голова у первой менее выпуклая, нежели у второй. Костяк и в частности череп также представляют не мало различий.
Конечно, все эти различия можно было бы отнести насчет перемены образа жизни животного, и весьма вероятно, что натуралисты так и поступили бы, если бы известному зоологу Рюппелю не удалось открыть в Африке, именно в Нубии, другой вид дикой кошки, названной но месту нахождения «нубийской», а по цвету шерсти «буланой». Эта кошка встречается в Судане, в Абиссинии, во всей внутренней Африке, а также и в Палестине.
Нубийская кошка одинаково хорошо себя чувствует, говорит Карл Фогт, как в степях, покрытых скудным кустарником, так и в лесных возвышенностях центральной Африки, где она охотится за мелкими животными, в том числе и птицами. Мех у нее чало-желтый или булано-серый, с более темным оттенком на спине и более светлым на брюхе; на ногах и хвосте – темные поперечные полосы; те же полосы, но только продольные, и на голове; по бокам туловища эти полосы переходят в неясные, сливающиеся между собою разводы; самый кончик хвоста черный; на некоторых частях тела мех испещрен черными крапинами.
По своему внешнему виду и по своим размерам нубийская кошка гораздо более приближается к нашей домашней, нежели дикая европейская. То же самое говорит и сравнение костяка, в частности черепа: в этом отношении между буланой кошкой и домашней нет никаких, сколько-нибудь значительных различий, тогда как между последней и дикой европейской эти различия резко бросаются в глаза – факт, заставляющий признать родоначальником нашего «Васьки» и его милейшей подруги скорее нубийскую кошку, нежели дикую европейскую.
Справедливость такого заключения подтверждается еще тем обстоятельством, что домашняя кошка, как мы видели, получила свое распространение из Египта, а древнеегипетская домашняя кошка ничем решительно не отличается от живущей ныне в Африке в диком состоянии нубийской кошки. Это тождество точно установлено сравнением костяка последней с костяком кошачьих мумий, о которых шла речь выше.
Нельзя, наконец, не обратить внимания и на тот факт, что, в противоположность дикой европейской кошке, совсем неспособной к приручению, нубийская кошка легко приручается и скоро привязывается к человеку, к его жилищу.
Эта громадная разница в способностях к приручению служит лучшим доказательством того, что между дикими животными существуют виды, по самой природе своей более других склонные к одомашнению. Такие животные как бы сами ищут сближения с человеком, ищут его покровительства, его дружбы и охотно уживаются с ним, а затем и подчиняются ему, как существу во всех отношениях более их сильному. Пример налицо: нубийская кошка по природе своей до того склонна к одомашнению, что легко приручается даже в таких странах, где местные жители совсем не заботятся об уходе за нею. По свидетельству известного путешественника, у туземцев внутренней Африки нубийская кошка живет совершенно в качестве домашнего животного и это без особенных о том забот со стороны туземцев: пойманная ребятишками, она скоро становится ручною, ко всему окружающему относится в высшей степени доверчиво, безбоязненно входит в дом, быстро свыкается с домашней обстановкой, со своим новым положением и усерднейшим образом охотится за мышами, как бы понимая, что ничем иным она не может лучше отплатить человеку за его гостеприимство и заставить последнего признать в ней животное, полезное для его дома.
Эта природная склонность нубийской кошки к приручению дает возможность понять, почему из всех древних культурных народов, именно у египтян кошка впервые появляется в качестве домашнего животного. Древние египтяне получили ее из внутренней Африки, а из Египта, вполне уже одомашненной, она распространилась, хотя и не скоро, много веков спустя, по всем культурным странам.
И так, весь ряд сейчас рассмотренных фактов говорит за происхождение нашей домашней кошки от живущей и поныне в диком состоянии нубийской кошки.
II. Нрав, повадки, чувства
Наша домашняя кошка, говорит Брем, очень удобна для того, чтобы ознакомиться со всем семейством кошек, так как она доступна наблюдению каждого. Это очень красивое, чистоплотное, милое и привлекательное создание. Каждое движение кошки изящно и полно грации, а ее ловкость, поистине, достойна удивления. Ходит она спокойно и так тихо ступает своей бархатной лапкой с тщательно втянутыми когтями, что поступь ее совершенно не слышна. В каждом шаге ее видна присущая ей легкость и грациозность. Только когда кошка чего-нибудь внезапно испугается или ее преследует какое-нибудь животное, она меняет свою походку на быстрый бег, с частыми прыжками, причем почти всегда спасается от преследования, благодаря своему уменью воспользоваться любою лазейкою, вскарабкаться на любой высокий предмет. Она легко и очень ловко, цепляясь когтями, лазает вверх по деревьям, или по неровным мягким стенам. В открытом поле кошка бегает не быстро и тут легко ее нагоняет всякая собака.
Необычайная легкость кошки особенно видна при прыжках, которые она делает по собственной охоте или по принуждению.
Как бы кошка ни падала, она всегда становится на ноги и, говоря относительно, весьма нежно ступает на свои мягкие подошвы. Ее положительно невозможно заставить упасть на спину, даже в том случае, когда ее держат вверх ногами над самым стулом или полом; как только ее отпускают, она с быстротою молнии переворачивается и, без малейшего для себя вреда, крепко становится на все четыре лапы. «Как она делает это на таком незначительном расстоянии, положительно непонятно; при падении со значительной высоты можно, напротив, хорошо объяснить себе такую способность тем, что кошка употребляет свой вытянутый хвост в качестве руля и регулирует им направление падения» (Брем).
Едва ли, впрочем, хвост играет тут особенную роль. По крайней мере, нам приходилось повторять тот же опыт с кошкой, бесхвостой по рождению: ее также нельзя было заставить упасть на спину, бросали ли ее, опрокинутой кверху ногами, с высоты шести-семи футов или с самой незначительной; в том и другом случае она легко перевертывалась и становилась на все четыре лапы. В этом, очевидно, участвует вся мускулатура животного, в чем легко убедиться, если взять в одну руку передние лапы животного, в другую – задние и, держа его спиною книзу, сделать движение, как бы желая бросить: при этом моментально чувствуется в руках сильный поворот, который стремится сделать кошка вокруг продольной оси своего тела.
Умея хорошо бегать, еще лучше прыгать и отлично лазить, кошка умеет также недурно и плавать. Ее боязнь воды крайне преувеличена, а мнение, что кошка никогда не ходит добровольно в воду, просто-таки не верно. Правда, кошка не любит без нужды мочить своих лап, но если видит в том необходимость, смело бросается в воду, даже быструю и глубокую. Известный натуралист Франклин наблюдал однажды, как кошка усердно плавала по всем направлениям в реке, спасая своих котят, унесенных течением; она вынесла их на берег одного за другим, хватая их зубами за шею. Иногда кошки, говорить тот же знаток жизни животных, бросаются в реки, озера и пруды с исключительной целью ловли рыбы. Эта способность, утраченная большинством домашних кошек, но сохранившаяся у некоторых из них, представляет, по-видимому, остаток нравов данной породы в диком состоянии. Тем не менее домашняя кошка не потеряла вкуса к рыбе и не прочь иногда вспомнить старину.
Франклин имел случай наблюдать за проделками одной кошки, которая внимательно следила за двумя рыбками, плававшими в стеклянном сосуде, и старалась поймать их. Попробовав достать рыбок и замочив лапу, она встряхнула ее и затем повторила попытку, но снова остановилась, как бы в колебании между двумя чувствами – боязнью воды и аппетитом к рыбкам. Последний, однако, взял верх: ловкими и быстрыми ударами лапы кошка выбросила из воды одну рыбку за другою и тут же их съела.
Натуралист Гакке сообщает, в свою очередь, об одной кошке, которая бросалась в пруд, где содержались золотые рыбки, и ловила их.
Французский натуралист Рулен говорит, что ему приходилось встречать у мельников, при водяных мельницах, кошек, отличавшихся большим искусством по части рыбной ловли, и этой ловлею они занимаются не по нужде, а просто удовольствия ради. Известны даже такие кошки, которые приносят сбой улов домой. При батарее «Девил-Сен-Пуан», находилась замечательная кошка, которая с удивительным усердием и большим искусством ловила в море рыбу. Каждый день она отправлялась к морю и приносила во рту живую рыбу и непременно на гауптвахту, «для продовольствия солдат». В этой добровольной своей службе «полезного поставщика провианта», кошка дошла до того, что «находила удовольствие в воде словно ньюфаундлендская собака». Каждый день она совершала свою прогулку по скалам, окаймляющим море и, подстерегая рыбу, бросалась в воду при первом же удобном моменте.
А вот еще одно интересное наблюдение, также мало говорящее о том, будто кошка никогда не идет в воду добровольно: летом, года два тому назад, пишущий эти строки катался как-то в компании с несколькими лицами по реке, довольно густо-обросшей камышами. (Дело происходило на юге). Вечерело; лодка, предоставленная усталыми гребцами слабому течению, едва скользила по воде. Вдруг с левого берега раздалось какое-то, особенно нежное, мягкое «мяуканье»; спустя несколько секунд ещё более нежное и более мягкое «мяуканье» донеслось до нашего уха с противоположного берега. Не было сомнения: это перекликалась между собою влюбленная парочка. Действительно, на левом берегу реки, осторожно ступая, показался между камышами рослый пятнистый кот. Едва наша компания успела его заметить, как он бросился в воду, быстро переплыл на противоположный берег к поджидавшей его подруге, встряхнулся и... и влюбленная парочка скрылась из глаз наблюдателей...
Голос у кошки в высшей степени выразительный и ее мяуканье полно самых разнообразных интонаций, то мягкое, нежное, то жалобное, просительное. Простому, немногосложному «мяу», более или менее протянутому или обрывистому, более или менее резкому или тихому, она умеет придавать бесчисленные оттенки для выражения своих чувств, желаний.
Животное, отличающееся такой удивительно тонкой и богатой, по разнообразию оттенков, модуляцией голоса, должно, прежде всего, обладать очень хорошо развитым слухом. И действительно, из всех органов чувств, у кошек всего совершеннее развит слух. «Однажды», говорит Ленц, «в теплый, тихий день, я сел на скамью под деревом у себя во дворе и хотел читать. Ко мне подошла одна из моих кошек; она мурлыкала, ласкалась и по старой привычке взлезла мне на плечи, а затем на голову. Это мешало чтению, я взял себе на колени подушку, предназначенную для кошки, положил на нее кошку и потихоньку прижал ее. Через десять минуть кошка, казалось, заснула; я читал спокойно, а вокруг распевали птицы. Голова кошки, а следовательно и уши были обращены к югу. Вдруг с необычайною быстротою кошка бросилась назад; я с удивлением взглянул вслед за нею: по направлению к северу от того места, где я сидел, пробежал от одного куста к другому мышонок; он пробежал по гладкой каменной мостовой, где, конечно, не мог произвести шума».
Пример этот показывает ясно, каким необычайно тонким слухом обладает кошка.
Но насколько хорошо развить у кошки слух, настолько, напротив, плохо развито обоняние. «В этом не трудно убедиться, говорит Брем, если положить подле нее какую-нибудь любимую ею пищу, но так, чтобы она могла узнать о присутствии лакомого куска только обонянием. Кошка подходит к предмету и, хотя рассматривает его со свойственным ей любопытством, но видно, что совсем не слышит запаха лакомого куска. На что, кажется, хорошо должен быть знаком ей сильный, характерный запах мыши, а между тем, если взять в руки мышь, то нужно очень близко держать ее подле кошки, чтобы она почуяла ее».
И так, рядом с очень сильно развитым слухом, у кошки весьма слабо развито обоняние. Острота одного чувства достигается насчет ослабления другого – явление самое обычное среди всего животного царства. Тугое ухо требует очень громких звуков, притупленное обоняние – очень резких запахов. Замечено, что лица, которые любят резко сильно пахучие вещества, как, например, пачули и пр., имеют в большинстве случаев слабое обоняние. Тоже самое наблюдается и на животных. Любовь кошки к сильно пахучим веществам, как, между прочим, валериан – факт общеизвестный: самого небольшого количества валериановых капель, пролитых на ковре, часто оказывается достаточно, чтобы заставить кошку усердно тереться мордою у этого места, перекидываться на нем с боку на бок, вообще всячески обнаруживать большое удовольствие. С тем же явным удовольствием и по той же самой причине кошка валяется и кувыркается, когда представляется случай, на очень пахучих травах, как, например, чабрец.
Много лучше обоняния, хотя и не в такой степени, как слух, развиты у кошки осязание и зрение. Осязание сосредоточено главным образом в усах: достаточно слегка прикоснуться к одному из их волосков, чтобы кошка тотчас же отскочила или моментально проснулась, если она перед тем спала. Не слабее развито и зрение; причем кошка одинаково хорошо видит как днем, так и ночью; ночью она видит даже несколько лучше, нежели днем, в особенности когда дневной свет очень яркий.
Своей способностью хорошо видеть и днем, и ночью, кошка обязана, во-первых – большой чувствительности зрительного аппарата (сетчатой оболочки) к самым слабым световым впечатлениям, а во-вторых – устройству зрачка, который может расширяться или суживаться, смотря по интенсивности проникающих в глаз световых лучей. При слабом дневном свете зрачок у кошки чечевицеобразный; но чем интенсивнее свет, тем более он суживается в тонкую вертикальную щель и тем меньшее количество света пропускает в глаз. Благодаря такому устройству зрачка, играющему, в полном смысле слова, роль ширмы, яркий дневной свет не ослепляет чувствительных глаз кошки, и она видит при нем вполне хорошо. В темноте зрачок сильно расширяется, становится большим, круглым, вследствие чего самые слабые световые лучи (каковые всегда имеются в темноте) в значительном количестве проникают в глаз и производят на чувствительную сетчатую оболочку достаточно сильное впечатление для того, чтобы кошка могла хорошо видеть ночью.
Вместе с тем, в последнем случае наблюдается еще одно весьма характерное явление: самые слабые световые лучи, которые, как мы сейчас сказали, всегда имеются в обыкновенной ночной темноте, скопляясь в большом количестве на дне кошачьего глаза, отражаются обратно особой, так называемой «светящейся оболочкой», играющей роль вогнутого зеркала: подобно последнему, она собирает отражаемые ею лучи в одну точку, вследствие чего их действие настолько усиливается, что производит на наш зрительный орган отчетливое световое впечатление. Этим и объясняется тот самый блеск кошачьих глаз, в котором древние египтяне видели отражение света звезд и своего ночного божества – «Басти».
Из других чувств кошки заслуживает упоминания совсем особое и в высшей степени замечательное чувство – чувство местности. Так называется способность животных легко ориентироваться в неизвестной им местности, легко находить свое жилье по дороге, совсем им незнакомой. Не далее лета 1892 г., пишущий эти строки имел случай убедиться, до чего сильно развито у кошки чувство местности. Красивый, дородный кот, выросший в саду и проживший в нем безотлучно три года, повадился под конец, в охоте за воробьями и скворцами, перекидывать на крыше дома черепицу. Кот был до того избалован, что нельзя было и думать отучить его от этой дурной повадки. Пришлось удалить его, Ваську упрятали в мешок и завезли верст за пять. К вечеру того же дня Васька был уже дома. Его снова завезли (опять-таки в мешке), и на этот раз – в село верст за двадцать. Весь следующий день Васьки не было, но ночью он уже пренахальнейшим образом распоряжался на крыше.
Как мог кот найти дорогу домой, когда он лишен был возможности, запрятанный в мешке, замечать окрестность, но которой его увозили?
Быть может, в только что приведенном случае, как и в других ему подобных, не принимались все меры предосторожности, чтобы животное так или иначе не могло заметить дорогу, по которой его завозят. Этого рода замечания делались не раз. Но вот свидетельство наблюдателя Говея: у него в доме была слепая кошка; в первые дни животное чувствовало себя крайне неловко, на каждом шагу наталкивалось на различные предметы в комнатах – мебель и пр. Вскоре, однако, кошка до того освоилась со всем окружающим, что свободно бегала по всем комнатам, ничего не задевая, «словно она не была слепой». Однажды, опыта ради, эту кошку завезли очень далеко от дома и предоставили ее самой себе. Кошка сперва стала жалобно мяукать, но затем взяла направление по прямой линии и, не сбиваясь ни в ту, ни в другую сторону, вскоре пришла домой. Руководствоваться зрением кошка не могла: она была слепая; точно также не могла пользоваться и обонянием: во-первых, потому, что это чувство, как мы видели, развито у кошки весьма слабо, во-вторых, потому, что кошка возвращалась домой по прямой дороге, а не по той, окольной, по которой ее завезли. Мы не говорим уже о том, что опыт был сделан зимою и кошке приходилось возвращаться по снегу. Ясно, стало быть, что кошка руководствовалась в данном случае особым, совсем еще не выясненным чувством – чувством местности или направления. Насколько данное чувство хорошо развито у кошек, можно судить и потому, между прочим, что в Бельгии устраиваются иногда даже специальные состязания в этой способности кошек: владельцы кошек вывозят их из дома совершению закрытыми – в мешках или корзинах – за несколько верст, и затем, по сигналу, разом выпускают на свободу. За исключением некоторых, наиболее пугливых, стремящихся скрыться на ближайших деревьях, большинство тотчас же берет правильное направление, куда бы их ни завезли, и владелец кошки, которая раньше остальных приходит домой, получает приз...
Обратимся теперь к праву кошки и ее повадкам, столь правдиво и метко описанным Шейтлином. Любовь кошки к чистоте хорошо известна каждому. Кошка постоянно лижется и чистится, все свои волосы, от головы до кончика хвоста, она старательно приводит в порядок жестким, как щетка, языком, а если не может достать языком, как на голове, облизывает лапы и тщательно вытирает ими. Если, вследствие испуга, у нее становятся волосы дыбом, то, успокоившись, она тотчас же начинает старательно приводить их в порядок. Она чистится после всякой еды, старательно слизывает с себя малейшую грязь. И эта любовь кошки к чистоте – природная черта животного: она стара, как сама кошка. По-санскритски кошка называлась даже – «Margara», что означат: животное, которое чистится.
«Одинаково удивительны, – говорит Шейтлин, – как безумные прихоти кошки, так и крепость ее нервов. Она взбирается на вертикальные ели до самой вершины, не зная, сойдет ли вниз и как сойдет. Иногда она на такой высоте начинает трусить, остается наверху и кричит о помощи, пока не проголодается. Наконец решается и слезает, но не иначе, как задом... Кошка знает пространство и расстояние; одинаково хорошо различает как ровные или наклонные, так и вертикальные поверхности. Когда ей предстоит сделать непривычный скачок, она внимательно смотрит, рассчитывает, соразмеряет свою силу, ловкость, и испытывает себя, причем иногда долго не решается на скачок. Но если прыжок сделан и удачно, то он сделан уже раз навсегда; в случае же неудачи, она повторяет его, прилагая еще больше усилия и ловкости.
Необычайно велика смелость кошки перед самыми большими собаками и бульдогами, несмотря на ее сравнительно малые с ними размеры и слабую силу. Увидев собаку, кошка тотчас же выгибает спину характерной дугою – по-кошачьи». Глаза ее загораются смелостью или внезапно возбужденной отвагою, вместе с каким-то отвращением. Она уже издали фыркает на собаку, причем прежде всего норовит удрать; бросается в комнате на карниз, на печку или бежит к дверям. Но если у нее есть котята и собака близко подходит к ним, она бесстрашно бросается на своего врага, одним прыжком садится ему на голову и расцарапывает собаке глаза и морду до изувечения. Покуда у кошки свободна спина, она не теряет духа, бока она может защищать ударами лап, употребляя их как руки. При нападении пяти и даже большого числа собак, которые, обступив, бросаются на нее, она все-таки не сдается. Одним прыжком она могла бы далеко перелететь через них, но не делает этого, ибо знает, что тогда она погибла, собаки настигли бы ее. Если собаки, в конце концов, оставляют кошку, то она часто продолжает сидеть спокойно, выжидая хоть десятка новых нападений, и выдерживает их. Иногда, пользуясь своей ловкостью, кошка взбирается на ближайший высокий предмет и, сидя на вышке, совсем съежившись, смотрит оттуда на своих врагов полузакрытыми глазами... Она знает, что собака не умеет лазить и не прыгает так высоко... Преследуемая в открытом поле, кошка, если она уверена в своей силе, быстро оборачивается и кидается на собаку, которая с испугу бросается в сторону. Некоторые кошки питают до того неодолимую ненависть к собакам, что вцепляются им прямо в голову и норовят при этом разодрать ногтями глаза. Есть кошки, которые живут только в кухне и совсем не заходят в комнаты; такие кошки никогда не позволяют собакам оставаться в кухне; они хотят быть здесь полными хозяевами...
Помимо смелости, кошка отличается неустрашимостью и присутствием духа: ее нельзя, как собаку или лошадь, устрашить, ее можно только испугать: у последних больше прозорливости, а у нее больше смелости. Кошку так же трудно озадачить, как и удивить. Часто говорят о хитрости и лукавстве кошки. Действительно, с каким лукавством она караулит у мышиной норки; как хитро вся съеживается и не шевелится, словно мертвая; только глаза загораются, когда показывается мышонок, но и тут она все еще сдерживается; она умеет владеть собою и улучает самый удобный момент».
В пору любви, кошки, как известно, страшно буянят, особенно по ночам, и вообще ведут себя «хуже самых отчаянных ночных повес». На пятидесятый день кошка мечет от пяти до шести слепых котят, которые прозревают на девятый день.
Любовь матери к детенышам своим достигает у кошки высокого развития, хотя нередко встречаются кошки, конечно, из молодых, которые не умеют обращаться со своими первыми котятами, и в таком случае человек или старая кошка должны показать неопытной молодке, как приняться за дело. Один заслуживающий доверия наблюдатель передавал Брему, что он «сам видел, как старая кошка помогала молодой во время родов: она откусывала у новорожденных пуповину и, вместо их неопытной матери, облизывала и согревала их». Брем, в свою очередь, говорит об одной кошке, которая имела привычку таскать пойманных мышей за хвост. Когда у этой кошки появились первые котята, она вздумала и к ним применить тот же способ переноски; способ оказался, однако, крайне неудобным: котята цеплялись за почву и мешали матери нести их. Тогда хозяйка кошки показала неопытной матери, как следует брать ей своих детенышей при переноске; кошка сейчас же поняла урок и с тех пор носила своих котят, подобию другим кошкам: беря осторожно ртом за кожу на затылке.
Нелюбовь кошек к другим животным крайне преувеличена. Известно немало примеров, как кошки выкармливали щенят, лисичек, кроликов, зайчат, белок, даже крыс и мышат; не только выкармливали, но и выращивали их. Один из таких примеров приводит Брем. Кошке, которая впервые имела котят, принесли молоденькую, еще слепенькую белочку – единственный экземпляр, выживший из всего гнезда, взятого с целью вырастить белок; остальные околели, несмотря на все заботы о них. Решено было испробовать: не возьмет ли кошка оставшуюся сиротку. И кошка с нежностью приняла чужого детеныша в число своих. Она кормила, согревала его и с первого же раза окружила его истинно материнской заботливостью. Белочка прекрасно выросла со своими названными братцами и осталась у своей приемной матери после того, как котята были от нее отобраны. При этом кошка даже удвоила свое внимание к белочке. Между ними установились самые сердечные отношения, какие только могут встречаться. Мать и приемыш отлично понимали друг друга, хотя каждый из них и объяснялся на своем языке: кошка звала белочку, мурлыча – по-кошачьи; а та шла на зов, откликаясь по-беличьи – характерным ворчанием. Вскоре миловидный грызун начал следовать за кошкой по всему дому, а несколько позже и по саду. «Здесь стали приключаться премилые вещи, – говорит Брем. – Белочка, следуя своему естественному побуждению, влезала на дерево легко и проворно; кошка мигом пускалась за ней, видимо удивленная рано развитой ловкостью своей питомицы и хотя с трудом, но карабкалась вслед за белкой. Обе они весело играли друг с другом, и если белочка не совсем ловко принималась за дело, это нисколько не изменяло нежного обращении кошки: терпеливая мать не уставала начинать игру снова». Впоследствии та же кошка выкармливала кроликов, крыс, щенят...
Кошки часто живут в большой дружбе с различными животными, не исключая даже собак. Известен рассказ об одной кошке, которая дружила с большой, сильной собакой и которой доставляло особенное удовольствие, когда последняя носила се в зубах по комнате. Иногда такая дружба переходит даже в самую тесную и трогательную привязанность, притом совершенно непринужденную, бескорыстную. Знаменитый арабский конь жил в продолжение нескольких лет в самой тесной дружбе с черным котом. Когда, в 1753 г., конь издох, кот сел на труп своего друга и не расставался с ним, пока его не зарыли в землю. Затем кот куда-то исчез и через несколько времени его нашли издохшим в амбаре.
Даже с крохотными представителями пернатого царства, этим постоянным и сильным соблазном кошек, последние могут отлично уживаться и дружить, чему имеется не мало любопытных примеров. В Лондоне с 1872 по 1875 г. обращал на себя внимание по улицам один дрессировщик животных, который возил на тележке большую клетку, наполненную канарейками, щеглятами и воробьями. Весь этот крохотный пернатый мирок жил в замечательной дружбе с красивым котом, тигровой шерсти, который безропотно позволял своим назойливым товарищам клевать себя и в то же время предобродушно посматривал на полудюжину маленьких мышат, преспокойно игравших между его лапами. Кто видел дрессированных животных нашего талантливого «учителя четвероногих» г. Дурова, тот знает, до чего могут быть приучены друг к другу кошки и мыши...
По отношению к человеку кошки также проявляют нередко большую привязанность. Подобно собаке, они сопровождают иногда своего хозяина по двору или по саду, не позволяя себе при этом никаких проказ.
Брем упоминает о двух котах, весьма любезно провожавших гостей своей хозяйки на расстояние десяти-пятнадцати минут от дома, затем с самодовольным ворчанием, словно прощаясь, возвращавшихся обратно домой.
Парижским обществом покровительства животных было в свое время опубликовано наблюдение над одним котом, который следовал при осаде Севастополя всюду, как собака, за своим господином, офицером генерального штаба.
Известный натуралист Вуд приводит, в свою очередь, пример замечательной привязанности кошки к своей госпоже. Последняя сильно заболела; кошка тотчас же заметила отсутствие своей хозяйки, стала искать ее и, в конце концов, улучив удобную минуту, проскользнула в комнату больной. Здесь она употребляла все усилия, чтобы развлечь свою хозяйку, но скоро, однако, убедилась, что та не может играть с нею; тогда кошка уселась возле больной и превратилась «в настоящую сиделку». Достойно удивления, как скоро эта кошка выучилась узнавать те часы, когда больной следовало давать лекарство или пищу: если во время ночи сиделка иногда засыпала, кошка всегда в определенный час будила ее, нежно кусая за нос. Внимательность кошки к своей больной хозяйке была до того велика, что она не упускала ни малейшего движения последней; как только больная повертывала голову к кошке, та сейчас же приближалась к ней, приветливо мурлыча.
Известны, однако, примеры еще более тесной привязанности. Вот что, между прочим, сообщает Контежан, со слов Арбусе, бывшего в течение двадцати семи лет протестантским миссионером в стране басутов. В Мории (в южной Африке) у одного из друзей Арбусе, была кошка, отличавшаяся необычайной привязанностью к сыну своего хозяина. «Мальчик умер. С той поры кошка никак не могла успокоиться, она отказывалась от пищи, ходила взад и вперед, жалобно мяукая, как бы кого ища, а затем исчезла: ее нашли мертвою на могиле ребенка».
И это не единичный случай. Мы приведем здесь рассказ натуралиста Мюллера. Некий аббат, «живший в тесной дружбе с большим, славным котом», внезапно скончался. Хотя умерший и походил более на мнимо умершего, но врачи признали смерть несомненной и было приступлено к погребению усопшего. В продолжение двух дней, пока совершалось ночное бдение, каждый мог заметить у ног покойника домашнего кота, упорно возвращавшегося к тому же месту, сколько бы его не отгоняли. Упорство верного животного дошло до того, что когда тело усопшего было перенесено в гроб, кот вскочил туда же и улегся у ног своего умершего хозяина. По всей вероятности, последние погребальные сборы были сданы на руки наемных людей, крайне невежественных и бессердечных, так как эти люди нашли забавным, в награду за упорную преданность животного к своему господину, заколотить кота в гробу заживо, вместе с телом умершего. Эта гнусная проделка обнаружилась только тогда, когда все уже было готово, чтобы опустить гроб в могилу. Присутствовавшие при похоронах, ничего не знавшие, конечно, о случившемся, были поражены какими-то необычайными звуками, каким-то глухим ворчанием, исходившим из гроба и обратившим большинство в бегство. Несколько оставшихся смельчаков решили открыть гроб. Едва подняли крышку, как, к ужасу присутствующих, из гроба выскочил громадный кот, а за ним поднялся мертвец. И тут только разъяснился весь этот необычайный случай. Аббат не умирал: он находился в летаргическом сне. Несчастный отлично чувствовал, как его положили в гробь, явственно слышал, как его отпевали, как вынесли из церкви, понимал, что его ждет ужасная участь быть заживо погребенным, и тем не менее не имел силы пошевельнуться, дать знать, что он жив. Вдруг он почувствовал, что-то теплое в руках, сделал отчаянное усилие и к пальцам возвратилось движение, его руки нащупывали нечто мохнатое; несчастный с нечеловеческой силою хватается за это «нечто» и кот взвизгивает от боли... Остальное известно... Любовь животного к своему хозяину спасла последнего от ужасной смерти...
Уже из вышерассмотренных фактов можно видеть, насколько ошибочно общераспространенное мнение, будто кошка способна привязываться только к месту, а не к человеку. В этом случае все зависит от обращения с кошкою: если на нее мало обращают внимания, предоставляют самой себе, то она сживается более с местом, нежели с человеком, и в последнем случае самое местопребывание свое ценит настолько, насколько может извлечь из него пользу. Такие кошки, когда представляется случай, нередко оставляют свой дом, уходят на лето в лес, а зимою возвращаются и часто приводят с собою котят. В странах, где нет больших холодов и где кошки могут круглый год жить вполне самостоятельно, будучи предоставлены самим себе, они иногда совсем покидают человеческое жилье и превращаются в более или менее одичалых.
Это стремление кошки к дикому состоянию особенно часто наблюдается в таких странах, как Южная Америка, где богатство густолиственных лесов и обилие пищи представляют немало соблазна для свободного, бродячего образа жизни. «В Суринаме и близлежащих местностях, где, по причине множества крыс, опустошающих сахарные склады, кошки весьма полезны, плантаторы прибегают к крайне жестокому средству, чтобы удержать их у себя в домах: им совсем обрезают уши, у самой головы. Это препятствует кошкам жить на свободе, потому что в сухое время года их слуховой орган остается незащищенным от щекотания листьями и сучьями, а в дождливое – в него попадает вода» (Франклин). Конечно и независимо от такого неудобства, вырезанные уши должны удерживать животное от бродячего образа жизни в лесах, так как при этом оно не может уже пользоваться в совершенстве своим слуховым органом, т. е. самым главным, как мы знаем, органом чувства у кошки.
Как бы то ни было, но приведенный способ суринамских плантаторов удерживать при доме кошек совсем еще не доказывает, чтобы нельзя было достигнуть того же иным, менее жестоким, способом. Напротив, как мы только что сказали, здесь все зависит от обращения человека с кошкою. В этом отношении между кошкою и собакой громаднейшая разница: собака совсем не требовательна и ни одно животное не способно так бескорыстно и самоотверженно привязываться к человеку, как верный, добродушный и незлопамятный пес: последнего обглодка и небольшой ласки на сто незаслуженных пинков совершенно достаточно, чтобы собака пошла в огонь и в воду за своим господином. Совсем иное кошка: за любовь она требует любовь, за привязанность – внимания к себе, и никак не меньше того, которое сама уделяет. Кошка ценит свои ласки наравне с теми, которые получает от человека, и никогда не станет расточать их перед тем, кто сам скуп на ласку. Собака не только признает неизмеримое превосходство над собою человека, но и преклоняется перед этим превосходством, как бы чуя в нем право человека на ее рабскую покорность. Кошка, напротив, хотя тоже признает превосходство человека, но игнорирует это превосходство и не видит в нем достаточных оснований, чтобы относиться к человеку иначе, чем он сам к ней относится.
Этим по нашему мнению и объясняется, почему среди большинства людей, симпатии на стороне собаки, а не кошки; собачья преданность не стоит человеку ничего; кошачью же нужно заслужить. Кошка требует взаимности и от кого она ее получает, к тому сильно привязывается, ради того она всегда готова оставить насиженное место, покинуть свой дом. «Существуют кошки», говорит Брем, «и мне самому случалось знавать таких, которые переселялись из квартиры на квартиру вместе со своими хозяевами, причем им и в голову не приходило возвращаться на старое место». Франклин рассказывает то же самое о своей кошке: сколько бы раз ему ни приходилось менять квартиру, его кошка никогда не оставалась на прежней квартире. «Там, где находился я», говорит этот истинный друг животных, «там кошка моя чувствовала себя дома», очень скоро свыкалась с новым местом, хотя и обнаруживала на первых порах присущее ее природе любопытство к незнакомому месту, видимо, стараясь освоиться с новой обстановкой, новым расположением комнат и пр. Приведем еще свидетельство Гумберта, сообщающего об одном французском драматурге, у которого было два кота-любимца: они никогда с ним не расставались, повсюду следовали за ним, переменял ли он квартиры в Париже или переезжал в деревню.
И так, хотя многие кошки несомненно более привязываются к месту, нежели к человеку, но это справедливо только относительно тех из них, которые предоставляются самим себе, на которых мало обращают внимания. Такие кошки и сами не удостаивают особенным вниманием своего хозяина и легко расстаются с ним. Но если у кошки есть истинный друг, она никогда не оставляет его...
Говорят, что кошка по природе своей дика, недоверчива. Но вот рассказ известного исследователя животных, отлично характеризующий природу кошки с этой именно стороны:
В Париже жила большая, старая кошка, предоставленная самой себе и вынужденная добывать пропитание разбоем, доставлявшим ей, впрочем, весьма скудную поживу. Иссохшие лапы, угрюмый, полудикий взгляд, исхудалое тело придавали этому несчастному отверженцу столь же жалкий, сколько и отвратительный вид. Кошка устроила свою обычную засаду возле кухни Дефонтена, профессора ботаники. При малейшей оплошности прислуги, она входила в кухню, с решимостью голодного зверя, хватала первую попадавшеюся ей добычу и в два-три прыжка исчезала. За ней гнались с метлами, с криком; но, разумеется, без успеха. В конце концов, кошку стали до того остерегаться и преследовать, что едва лишь она показывалась из-за угла, как на нее бросались с громким гиканьем, пуская вслед чем попало. Животное было до того запугано, что, увидев человека, с ужасом убегало от него. О поживе насчет кухни нечего было и помышлять; кошка умирала с голоду. И вот, как-то раз Дефонтен, стоя у окна своего дома, заметил эту несчастную кошку, которая, едва передвигая ноги, плелась у соседней стены и казалось сейчас упадет обессиленной. Ему стало жалко ее; он взял несколько кусков мяса и бросил один за другим. Кошка, боязливо схватила первый кусок и быстро скрылась; но заметив, что за ней не гонятся, возвратилась, взяла второй кусок и вновь ушла. В третий раз, она подошла уже совсем близко к окну и, взяв мясо, остановилась и пристально взглянула на своего неожиданного благодетеля... Спустя полчаса, эта кошка вошла через окно в комнату Дефонтена и преспокойно улеглась подле него, как бы желая тем сказать: «Этот не похож на других, он не безжалостен: ему можно довериться...»
Способно ли животное, дикое и недоверчивое по природе, поступить таким образом? Не следует ли, напротив, из приведенного здесь рассказа, что дикой и недоверчивой делает кошку сам человек...
III. Ум
Хотя многие из фактов, указанных в предыдущей главе, весьма красноречиво говорят уже о том, что домашняя кошка одарена недюжинными умственными способностями, но они не дают, однако, точного понятия, какой высокой сообразительностью может отличаться это животное. Обыкновенно в отношении умственных способностей кошку ставят ниже собаки – «ее главного соперника между домашними животными». Мы не станем проводить здесь такого сравнения, не станем и поддерживать его. Несомненно одно, что собака и кошка одарены большим умом и что среди животных один только слон выше их по уму.
Умственные способности домашней кошки достигают гораздо большего развития, чем многие склонны допустить. В этом отношения различными серьезнейшими наблюдателями собрано громадное число интереснейших фактов, из которых мы и приводим здесь наиболее характерные.
Известный английский натуралист Роменс сообщает со слов своей корреспондентки, Геббарт, что у нее была кошка, имевшая привычку таскать молодых кроликов и съедать их тайком, в укромном уголке. Однажды эта кошка поймала черного кролика и вместо того, чтобы съесть его, как она делала с обыкновенными кроликами, принесла его в дом невредимым и положила у ног своей госпожи. Ну, как тут не предположить, что кошка признала в черном кролике редкий экземпляр и почла нужным показать его своей хозяйке. Это был не единственный случай: как-то раз также кошка поймала другое, еще более редкое животное – горностая и тоже принесла его в дом живым, чтобы показать какого необыкновенного зверька она достала.
Менье рассказывает, что в одной французской деревне, Шамальер, была кошка, смотревшая за курами и поступавшая с ними точь-в-точь так, как овчарка с вверенным ей стадом овец. Умное животное вскоре поняло, что курам нельзя оставаться в саду, и принялось усердно помогать своим хозяевам выпроваживать из сада непослушных хохлаток и водворять их в курятнике. Впоследствии это дело вполне уже было доверено кошке, которая ни одной курице не позволяла оставаться в саду и тотчас же «отводила ее в курятник». Найдя однажды бродившую по улице курицу, кошка «отвела ее прямо в кухню». Кошку похвалили и с тех пор она стала повторять ту же проделку при всяком удобном случае. Но в своем полицейском усердии кошка стала принимать куриц других дворов за бродячих и слишком часто обижала соседей в пользу своих хозяев, так что, в конце концов, пришлось приостановить ее ретивую услужливость...
Натуралист Гибель свидетельствует, что он сам видел, как один умный кот, по прозванию «Петруша», несколько раз ловил и приносил со двора в комнаты трясогузку своего хозяина, каждый раз, как последняя вылетала. «Петруша» приносил птичку в зубах, с большой осторожностью, не причиняя ей ни малейшего вреда, и с добродушным, но в тоже время и весьма довольным видом, вполне, конечно, сознавал, что его поступок заслуживает похвалы. Аналогичный случай передает и Брем: у одного любителя птиц несколько дней пропадал реполов; вдруг, в один прекрасный день, к великой радости любителя, его кошка приносит ему беглеца совершенно невредимым. Кошка, стало быть, не только узнала эту птичку, но и поймала ее с явным намерением доставить тем удовольствие своему хозяину. Не менее интересен другой рассказ того же натуралиста. Одна кошка жила «душа в душу» с канарейкой своего господина, позволяла садиться себе на спину и играла с нею. Однажды, когда канарейка, ничего не подозревая, беззаботно порхала по комнате, на свободе, ее сердечный друг с быстротою молнии бросился на нее, схватил в рот и со злобным ворчанием вскочил на бюро. Присутствовавшие, ничего подобного не ожидавшие, кинулись с криком спасать бедную птичку из когтей ее вероломного друга и тут только заметили, что в комнату вошла чужая кошка. «Вероломный» друг оказался, на самом деле, истинным другом, столь же добрым, сколько и предусмотрительным: кошка унесла в зубах своего крохотного любимца, чтобы спасти его от когтей вошедшей в комнату чужой кошки.
Думаем, что одного такого примера было бы совершенно достаточно, чтобы заслужить со стороны «Васьки» право на более справедливое отношение к его «недостойной доверия натуре». А между тем случай этой, далеко не единичный. Известны примеры самой сердечной дружбы «Васьки» с «Попкой», причем в одном случае любовь «Попки» всюду совать свой нос кончилась бы для него весьма печально, если бы вовремя не подоспел к нему на помощь его верный друг. Такой именно случай передает Романс, со слов одного из своих корреспондентов. Как-то вечером «Попка» пробрался в кухню, следом за ним отправился и «Васька»; в кухне никого не было: кухарка ушла в людскую, оставив чашку с тестом у плиты, чтобы оно лучше поднялось. Спустя несколько минут в людскую вбегает видимо сильно встревоженный «Васька» и, жалобно мяукая, всеми зависящими от него средствами старается обратить на себя внимание кухарки; но той, очевидно, не до него. Тогда «Васька» хватает кухарку за фартук и тащит ее за собою. Заметив, наконец, что кошка в каком-то необычайном волнении, кухарка идет в кухню и застает «Попку» в критическом положения: он завяз в тесто «по самые колени» и отчаянно кричит, тщетно стараясь выкарабкаться. Не догадайся кошка вызвать кухарку, попугай завяз бы в тесте с головой и задохнулся бы.
Известны также случаи, когда кошки предупреждали своих хозяев о грозившей им опасности. Такой именно случай рассказывает натуралист Гумберт. В Версале один старый холостяк, вернувшись вечером домой, был встречен своим котом, мяукавшим каким-то необычайным образом и явно чем-то сильно встревоженным. Ласки, против ожидания, не успокаивали кота, а когда господин его вошел в спальню, «Васька» совсем стал не похож на себя: он ощетинился и, выгнув спину, сердито фыркал у самой кровати, как бы приглашая заглянуть под нее. Хозяин заглянул... под кроватью лежал спрятавшийся вор...
Теперь позвольте перейти к не менее интересным примерам материнского воспитания у кошек.
Один английский наблюдатель, Смит, желая попытать ум своей кошки, стал наказывать ее каждый раз, как котята ее пачкали в комнатах. Кошка весьма скоро поняла, чего от нее требуют: она принялась за воспитание своих детей; стала строго следить за ними, сердито ворча и угощая оплеухами провинившегося котенка, и в конце концов приучила их к опрятности. Сродный с этим случай материнского воспитания передает Менье: котенок получил хорошую трепку за то, что запачкал в столовой ковер. На его жалобный крик тотчас же прибежала мать – прекрасная кошка «африканской» породы; она сердито выпрямила хвост, вся ощетинилась, глаза метали искры. Но ей объяснили, в чем дело: «посмотри, как напроказничал твой сынок». Кошка успокоилась, стала внимательно рассматривать улики и вдруг, к великому удивлению присутствовавших, задала своему питомцу такую трепку, в сравнении с которой урок, преподанный котенку самим хозяином, оказался простой шуткой.
Другой случай, сообщаемый Ленцом: у некоего лесничего была кошка, приученная не трогать комнатных птичек, сидевших в клетках на окне. Один из котят этой кошки вздумать поживиться птичками: вскочив на стул, а затем и на окно, он готов уже был вытащить из клетки птичку, но вовремя был замечен и хорошенько наказан. Кошка видела попытку котенка, видела, как и наказали его. На жалобный крик последнего она подошла к своему питомцу и любовно стала зализывать нанесенные ему удары. Та же история повторилась еще несколько раз, но упрямого котенка, несмотря на побои, никак не могли отучить от желания полакомиться птичками, тогда кошка сама стала следить за своим непослушным питомцем: она не спускала с него глаз, и как только котенок пробирался к окну, вскакивала на стул и наносила ему довольно сильные удары. Котенок высмотрел себе другую дорогу: он забрался на бюро, помещавшееся у окна и собирался броситься оттуда на птичек; кошка тотчас заметила это дерзкое предприятие; одним сильным прыжком она очутилась подле своего ветреного питомца и наградила его такими оплеухами, что навсегда уже отбила у него охоту к проделкам этого рода. Тот же натуралист рассказывает, что у одного господина в Вальтергаузене был кот, приученный никогда ничего не брать со стола. В доме, где жил «Васька», появилась новая собака, большой баловень и лакомка, не упускавший случая стащить что-нибудь съестное со стола. «Ваське», воспитанному в строгих правилах благопристойности, эти проделки пса не могли нравиться, и он решил проучить нахала. Умный кот стал зорко присматривать за собакой. Однажды, когда юный ветрогон, ничего не подозревая, вскочил на стул и протянул было морду к ближайшему куску, кот одним прыжком очутился на столе и угостил дерзкого такой вразумительной оплеухой, что с тех пор пес ни разу уже не решался повторить свою нахальную проделку в присутствии строгого «Васьки».
До какой степени домашняя кошка способна рассуждать, легко видеть из следующего примера, сообщенного английским наблюдателем Биди из Мадрасского правительственного музея: однажды Биди уехал из Мадраса на два месяца; в квартире его оставались три кошки, из которых одна, пеструшка, отличалась чрезвычайно кротким нравом и большой привязанностью к своему хозяину. В отсутствие последнего, в квартире жили два молодых человека, любивших дразнить и пугать кошек. За неделю до возвращения хозяина, пеструшка окотилась и, против обыкновения, тщательно запрятала котят в библиотеке за книжными шкафами, с явной целью скрыть их от глаз молодых шалунов. «Когда в день моего приезда», рассказывает далее Биди, «я увидел утром кошку, я обласкал ее и вышел из дому на час. Вернувшись, я застал котят в том самом углу уборной, где появились на свет и выросли предыдущие их поколения». Когда Биди спросил своего слугу, каким образом они сюда попали, тот ответил: «старая кошка перетаскала их во рту, одного за другим». Мать перенесла своих деток с того места, где она спрятала их от посторонних в отсутствии хозяина, – в уборную, где они были совсем на виду. По справедливому замечанию автора этого сообщения, трудно указать на пример более замечательного проявления у животного способности рассуждать и доверчивой привязанности к человеку. Цепь рассуждения состояла, очевидно, в следующем: «Теперь, когда мой хозяин возвратился, нет опасности, чтобы молодые варвары обидели моих котят; перенесу-ка я их к моему покровителю; пусть лежат в том углу, где я благополучно вырастила прежних своих деток».
Некоторые кошки, домашние любимцы, с целью обратить на себя внимание лиц, с которыми им хочется поиграть, прибегают иногда к приемам, свидетельствующим о большой догадливости этих умных животных. В одном семействе, рассказывает Менье со слов Сабины Меа, была кошка-любимица, которой много занимались, часто играли с ней, сажали за стол, и пр. и пр. Вечером, однако, в известный час, когда каждый из членов семьи «держал в руках книгу», на кошку не обращали внимания, и она сильно скучала. Тогда рыжая «Машенька» употребляла всевозможные уловки, чтобы напомнить о своем существовании: она то дергала одного из «чтецов» за рукав, то вскакивала на спину другому, то жалобно мяукала. Уморительно было удивление, с которым она всматривалась при этом в лица читавших, словно желая понять, почему они не обращают внимания на ее усердные заискивания. Если кто-нибудь уступал ей книгу, кошка пресерьезно клала на нее передние лапы, но, не будучи в состоянии понять прелести чтения, быстро поднималась, ударяя книгу, и уходила с сердитым и недовольным видом. Иногда рыжая «Машенька» доводила свою дерзость до того, что делала вид, будто загребает книгу землею, словно приравнивая ее к тому, с чем она обыкновенно поступала таким образом...
У знаменитого английского писателя Диккенса, как известно, крайне неравнодушного к кошкам, был кот-любимец, с которым автор «Пиквикского клуба» часто охотно играл. Однажды вечером, когда Диккенс, остававшийся один дома, углублялся в чтение, стоявшая на столе свеча вдруг погасла. Не понимая тому причины, он вновь зажег свечу, приласкал кота, глядевшего на него с заискивающим выражением, и продолжал чтение; но спустя некоторое время, подняв совершенно случайно глаза, он увидел, что его любимец ударом лапы потушил свечу. Тогда Диккенс понял, в чем дело: «Ваське» было скучно, никого не было дома. Диккенс закрыл книгу и играл с котом, пока не лег в постель...
Не меньше смышлености и остроумия проявляют некоторые кошки и при тех уловках, к которым прибегают они для залавливания добычи. Гетчингс передает об одном коте, пользовавшемся выпавшим из гнезда птенцом в качестве приманки для взрослых птиц: как только птенец переставал биться и пищать, кот тормошил свою жертву лапой, чтобы заставить птенца вновь кричать и тем ближе привлечь к себе старую птицу – самку или самца. Еще интереснее случай, сообщаемый доктором Форстом. В его доме было обыкновение выкидывать птичкам остававшиеся от стола крошки, причем Форст сам видел не раз, как его кошка поджидала птиц в засаде в надежде полакомиться которою-нибудь из них. Мало того: в те дни, когда птиц не кормили, «кошка с необычайной предусмотрительностью разбрасывала по траве крошки с целью подманить птиц».
Вот еще один подобный же случай, рассказанный корреспондентом английского журнала: В одну из суровых зим приятель корреспондента выбрасывал иногда из окна своей спальни крошки для птиц. В семье его была красивая черная кошка, которая, заметив, что крошки привлекают птиц, стала прятаться за кусты и, когда птички слетались к своему завтраку, бросалась на них. Как-то раз крошки, выкинутые за окно, остались не тронутыми; ночью выпал снег и прикрыл их. Утром взорам наблюдателя предстала следующая картина: кошка усердно разгребала снег и, выбрав с расчищенного пространства крошки, старательно переложила их одну за другой на свежее, открытое место, после чего спряталась за кусты и стала выжидать последствий своей изобретательности...
Кошка отличается вместе с тем и чрезвычайно высокой степенью понимания механических приспособлений. «Я твердо держусь того мнения», говорит Роменс, «что, за исключением слона и обезьяны, у кошки эта специальная понятливость выше, чем у всех других животных, считая в том числе и собаку. Так, я знаю один лишь пример (сообщенный мне одним из моих корреспондентов), чтобы собака сама, без посторонней помощи, догадалась об употреблении щеколды и открывала бы запертую дверь, подпрыгивая к ручке и дожимал на нее; о кошке же мне сообщали с полдюжины подобных примеров. Все эти примеры представляют точное повторение одного и того же факта, из чего я заключаю, что у кошек этот факт довольно обыкновенный, тогда как у собак, напротив, он наблюдается весьма редко. К этому я могу прибавить, что у моего собственного кучера была кошка, которая уже несомненно самостоятельно научилась упомянутым образом отворять дверь конюшни. Дверь вела во двор, на который выходили окна моего дома. Стоя у этих окон, так что кошка не могла меня видеть, я много раз наблюдал за ее способом действий. Подойдя с самым спокойным видом к двери, кошка подпрыгивала к полукруглой ручке и, уцепившись за нее одной из передних лап, другой лапой нажимала щеколду, причем задними лапами скребла о дверной косяк и отталкивалась от него, пока не отворяла дверь». Другой наблюдатель, Неккер, свидетельствует, в свою очередь, что как-то раз он проходил мимо одного дома, у дверей которого лежала кошка. Завидев чужого человека, кошка испуганно приподнялась, бросилась к дверям, подпрыгнула, ухватилась передними лапами за ручку и, повиснув на ней тяжестью всего тела, открыла дверь и скрылась за нею, к великому удивлению Неккера. А вот другой не менее интересный пример понимания кошкой механических приспособлений, сообщенный в Лондоне. У одного эсквайра, в Параре, была очень умная кошка-проказница, которую как-то случайно забыли в комнате, где находилось небольшое окно, запиравшееся на крючок. Когда вошли в комнату, нашли окно открытым; кошки не было; то же повторилось затем еще несколько раз. Тогда решились проследить, и вот что оказалось: как только кошку запирали, она сейчас же вскакивала на подоконник, вытягивала передние лапы вверх по раме, захватывала одной лапой крючок, передвигала его из горизонтального положения в вертикальное и затем, налегши всею своей тяжестью на раму, распахивала ее и убегала, Некоторые кошки удивительно ловко забираются в буфеты: французский натуралист говорит, что у его отца была кошка, которая очень ловко сама открывала буфет: вскочив на нижнюю, выступающую часть буфета, она садилась на задние лапы, приподнималась вертикально и, придерживая левой передней лапой одну дверцу, осторожно отодвигала правой лапой другую дворцу. Аналогичный пример рассказывает и английский натуралист, который сам видел, как кошка, чтобы добраться до молока, запертого в буфете, садилась на стоявший подле стол и колотила лапой по ключу до тех пор, пока он не повертывался, а затем отворяла буфетную дверцу, слегка потянув ее. «Замок был старый и при самом небольшом нажатии ключ легко поворачивался».
Существует, наконец, не мало свидетельств, что кошки сами выучиваются звонить в колокольчик, чтобы им открыли дверь, и проч. Так, между прочим, Роменс упоминает со слов некоторых своих корреспондентов о кошках, которые, когда хотели молока, вскакивали на стул и выразительно поглядывали на звонок, приглашал вызвать слугу, приносящего молоко. Тот свидетельствует, что одна из его кошек с тою же целью клала лапу на ручку звонка. А вот, что передает Уотели: в семье его была кошка, которая каждый раз, когда хотела, чтобы ее выпустили из гостиной, помещавшейся в нижнем этаже, наверх, усиленно дергала за ручку звонка. В первый раз, как кошка позвонила, это произвело всеобщий переполох: все ушли наверх спать; вдруг, среди ночной тишины раздался из гостиной сильный звонок; спавшие повыскакивали с постелей и бросились вниз, но каково же было удивление, когда оказалось, что позвонила кошка, которая затем постоянно прибегала к звонку, когда хотела, чтобы ее выпустили из гостиной.
Менье сообщает, в свою очередь, об одной кошке, которая отличалась очень слабым голосом, так что трудно было услышать за массивной дверью ее тихое мяуканье. Хозяину кошки пришла мысль – повесить за дверью бубенчик. Кошка скоро выучилась ударять о бубенчик, когда хотела, чтобы ей открыли дверь; если ей не открывали тотчас же дверь, она звонила сильнее, с явным выражением нетерпения «особы, которой надоело ждать». Любопытно, что эта коша никогда не играла с повешенным за дверями бубенчиком, «чтобы не произвести напрасной тревоги».
Наделак рассказывает о секретаре французского посольства в Англии, который, прогуливаясь однажды по улицам Лондона, был остановлен кошкой, осторожно потянувшей его лапой за брюки. Прогуливавшийся не обратил было внимания на этот поступок кошки и продолжал свой путь; но кошка вновь подошла к X. и вновь потянула его за брюки, приглашая просительным мяуканьем следовать за нею. Убедившись, что на сей раз ее поняли, кошка весело пошла вперед, посматривая, время от времени, идет ли за ней тот, кого она остановила. Подойдя к дверям одного из ближайших домов, кошка взошла на ступеньки и, приподнявшись, стала царапаться по направлению к звонку, выразительно, посматривая при этом на сопровождавшего ее X., как бы желая сказать: «потрудитесь позвонить». X. позвонил, дверь отворилась, и кошка вошла в дом. На вопрос X., прислуга, открывшая дверь объяснила, что это их кошка, которую выпускают иногда погулять: «когда она захочет возвратиться домой, то поджидает кого-либо из мимо проходящих, останавливает его и просит, чтобы ей позвонили»...
Вот еще интересный пример способности кошки к рассуждению, приводимый Роменсом со слов Броуна: чистили как-то керосиновую лампу и облили маслом спину кошки; масло загорелось от упавшей на животное искры. В ту же секунду кошка, вся в огне, выскочила в дверь, которая на счастье была открыта, и пустилась бежать по улице; пробежав около 40 сажень, кошка бросилась в колоду, из которой поили скот, и погасила пламя. Вода в колоде стояла на восемь или на девять дюймов и кошка каждый вечер видела, как у колодца тушили огонь водою...
В заключение приведем рассказ Жакена о «Ваське» его внучки, как образчике животного, понятливость, послушание и привязанность которого не оставляла желать ничего большего. Моя внучка, говорит Жакен, сажала своего любимца «Ваську» ежедневно за стол, с салфеткою на шее, перед обеденным прибором. Положив передние лапы на стол, кот терпеливо ожидал, когда ему подадут обед, и никогда соседняя тарелка не вводила его в искушение. Пока продолжатся обед, «Васька» чинно сидел, в том же положении, не позволяя себе, как истый джентльмен, никакого предосудительного поступка. «Васька» очень любил ласкаться и проделывать разного рода штуки; когда он, бывало, провинится, его ставили в угол, уткнув передними лапами и стену, и кот терпеливо выжидал прощения. Лежа на коленях своего друга, внучки Жакена, которая всего более заботилась о «Ваське» и тем приобрела себе его привязанность, кот протягивал к ней передние лапы и гладил ее по лицу. Когда, после нескольких часов отсутствия, подруга его возвращалась домой, радость этого умного животного превосходила всякие описания. Любопытно, что кот, о котором идет речь, происходил от очень кроткой кошки, позволявшей укладывать себя спать в кукольной кроватке, в ночном чепчике и кофте; в таком виде «Машеньку» прикрывали одеялом, и она засыпала. Очевидно, «Васька» внучки Жакена унаследовал характер от своей кроткой матери...
Многое можно было бы сказать еще о душевных качествах домашней кошки, но согласитесь, что примеров, приведенных в этой главе и в предыдущей, вполне достаточно, чтобы признать крайне несправедливым весьма, однако, распространенное мнение о кошке, как животном не столько умном, понятливом, сколько вероломном, диком и неблагодарном. «Худая слава бежит, а хорошая лежит» – это «Васька» и его подруга могли бы с тем большим правом сказать про себя, что, как свидетельствуют вышеприведенные примеры, домашняя кошка, на самом деле, одарена умственными способностями в гораздо высшей степени, чем многие склонны допустить, и совсем не лишена таких хороших качеств, как привязанность и доверчивость. Скажут, что это во всяком случае редкость. Такая же редкость, ответим мы, как и соответствующее обращение человека с кошкою: животное платит человеку тою же монетою...
IV. Польза
Огромное распространение домашней кошки в Европе со времени нашествия крыс, лучшее доказательство полезности этого животного; тем не менее – такова уж участь «Васьки» – приносимая им польза оценивается далеко не в надлежащей мере.
«Кто никогда не жил в ветхих домах, где привольно распоряжаются мыши и крысы, тот не имеет понятия, что значит в подобных случаях хорошая кошка. Но кому приходилось годами жить с этими отвратительными тварями, кому приходилось убедится, как бессилен над ними человек, кто перенес от них массу вреда и кого изо дня в день они выводили из терпения, тот, в конце концов, не мог не прийти к заключению, что кошка – одно из важнейших домашних животных, заслуживающих не только хорошего ухода и забот, но даже благодарности и любви» (Брем).
Невольно припоминается рассказ об одном англичанине, Ричарде Уиттенгтоне, разбогатевшемв Индии, благодаря своему коту. Могущественного магараджу одолевали скопища крыс и мышей. После продолжительных, но тщетных усилий отделаться от нахальных грызунов, магараджа готов был уже примириться с неотвратимым бедствием, как вдруг к нему является англичанин со своим любимцем-котом. Последний тотчас же принялся за работу. Почувствовав присутствие самого опасного своего врага, который не давал пощады и с необычайным рвением преследовал их всюду, по всем углам и закоулкам, крысы и мыши сильно присмирели и стали показываться все реже и реже. Магараджа мог вздохнуть свободно. В порыве глубокой благодарности, индийский властелин открыл свою казну хозяину кота. История умалчивает, какую награду получил четвероногий герой; что же касается его господина, то он вернулся в свое отечество «настоящим крезом и основал нынешнюю лондонскую биржу». С тех пор Ричарда Уиттенгтона иначе не называли в Лондоне, как «Милорд-Кот» – прозвище, ставшее впоследствии фамильным. «Милорд-Кот», «Милорд-Васька», в качестве основателя лондонской биржи, которая, таким образом, оказывается до некоторой степени делом проворных и острых кошачьих лап...
Какое громадное количество мышей способны истреблять кошки, можно судить по следующим опытам немецкого натуралиста Ленца. Он запер в специально для того приспособленном помещении двух полуангорских котят, которым было 48 дней от роду. Котята получали ежедневно молоко, хлеб и, кроме того, каждому давалось от четырех до десяти мышей; все это они поедали полностью. Когда котятам исполнилось 56 дней, Ленц стал давать им молоко без хлеба и по четырнадцати взрослых и полувзрослых мышей. Котята съедали всех мышей, чувствовали себя отлично и на следующий день с не меньшим аппетитом принимались за новую порцию. Вскоре эти котята были выпущены на свободу и в то же самое помещение Ленц посадил полуангорскую кошку пяти с половиною месяцев. В продолжение всей ночи, с девяти часов вечера, кошка оставалась без пищи; на следующий день Ленц поставил ей молоко, разбавленное наполовину водою, и время от времени давал по несколько штук из имевшегося у него запаса полевых мышей. В течение двадцатичетырехчасового заключения кошкой было съедено одиннадцать взрослых мышей и такое же количество молодых мышат. В дополнение к этим опытным данным, Ленц указывает еще на тот факт, что его кошки, хотя и ловили днем и ночью мышей, тем не менее каждая из них, к вечеру, в течение получаса съедала по восьми мышей, которых он им давал. «На основании всех этих опытов я могу положительно утверждать», говорит Ленц, «что в годы, обильные мышами, каждая почти взрослая кошка может съедать в день до двадцати мышей: в течение года, следовательно, около семи тысяч трехсот штук, а в годы, средние по обилию мышей, – до 3650 штук...»
Эти указания немецкого натуралиста подтверждаются, между прочим, и свидетельством не менее известного исследователя Чуди, который говорит, что ему пришлось однажды найти в желудке кошки остатки от двадцати двух мышей. Само собою разумеется, все подобного рода факты и им аналогичные, которые легко могут быть наблюдаемы также над содержимыми в домах совами и сарычами, пожирающими, в свою очередь, массу мышей, приводят, по справедливому замечанию того же Ленца, к заключению, что мыши мало питательны, – в противном случае эти грызуны не могли бы быть пожираемы без вреда в таком огромном количестве».
Нет надобности говорить, какими незаменимо полезными животными оказываются кошки при помещениях, где хранятся различного рода провианты, деловые бумаги, архивы и проч. Одного присутствия их уже достаточно, чтобы держать в страхе нахальных грызунов, способных иначе в короткое время причинить массу вреда. В Соединенных Штатах, например, при архивах специально содержатся кошки для охранения разного рода рукописей, деловых бумаг от крыс и мышей. По свидетельству французского натуралиста Мутона, французское морское министерство, для охранения продовольственных запасов от крыс и мышей, содержит на свой счет целую четвероногую инфантерию, в лице многочисленных «Васек» и «Машек». Эти «Васьки» и «Машки» образуют при названном министерстве особый «персонал», требующий соответствующего присмотра и контроля. «Когда я побывал», пишет Мутон, «в арсенале с одним из моих друзей, передавшем мне все подробности по кошачьей службе, то каждая кошка, которую я здесь встретил, казалась мне и в самом деле имеющей вид настоящего чиновника...»
Но кошки полезны не только в качестве истребителей вышеназванных грызунов; они едят также различных вредных насекомых, как, например, майских жуков, саранчу и умерщвляют даже ядовитых змей, притом не только гадюк, но и страшных гремучих змей. До саранчи кошки даже лакомы. «Однажды вечером», – говорит княгиня О. А. Щербатова в своих заметках «По Индии и Цейлону», – «в Красном море наша палуба была покрыта саранчой, которую, вероятно, нанесло ветром с аравийского берега. Саранча была очень живуча и прыгала по всем направлениям, к вящему испугу многих дам, которые, подобрав платья, ежились на своих креслах или делали удивительные прыжки на палубе, избегая ее. Очень забавно было следить за кошками (на пароходе их было две), которых привели ловить саранчу: они подбирались к ней крадучись и, улучив удобную минуту, захватывали ее врасплох, ловили и глотали, почти не разжевывая, по-видимому, с большим удовольствием». Что касается гадюк и других, мелких змей, то пишущий эти строки сам имел случай не раз наблюдать в саду, на юге, охоту кошек на этих гадов. Кошка никогда почти не давала уйти змее и справлялась с ней обыкновенно очень быстро: едва змея вытягивала шею, как кошка наносила ей быстрые и сильные удары по голове, ошеломлявшие гадину; затем прикусывала ее у тыльной части и иногда волокла к дому – дать поиграть своим котятам или с тем, чтобы похвастаться своей победой. Нам никогда, однако, не приходилось видеть, чтобы кошка ела убитую ею змею; ящериц же, которых, при случае, кошки также весьма усердно преследуют, они едят, хотя и без особенного удовольствия. Относительно охоты кошек за гремучими змеями вот что сообщает Ренгер: «Не раз приходилось мне видеть, как кошки в Парагвае преследовали и убивали гремучих змей на песчаных и оголенных местах. С присущей ей ловкостью, кошка наносит змее удары лапою и быстро увертывается от ее прыжка. Когда змея свертывается, кошка долго не нападает на нее, а только ходит вокруг, пока та не устанет поворачивать за нею голову; тогда кошка, улучив момент, быстро наносит змее второй удар и также быстро отскакивает в сторону. Если змея пытается уйти, кошка хватает ее за хвост, словно желая поиграть с нею. Продолжая наносить удар за ударом, кошка, обыкновенно, в какие-нибудь полчаса справляется со своим врагом, причем, однако, никогда не дотрагивается до его мяса».
Очевидно, охота за змеями, и даже самыми опасными, составляет для кошек особое удовольствие, своего рода спорт, чем, как известно, в свое время отлично воспользовались монахи на острове Кипре. Этот остров, некогда кишавший змеями, был совершенно очищен от гадов благодаря кошкам: как только начиналась заутреня, целые полчища кошек выпускались из монастырских ворот, и они в рассыпную, по всем направлениям, усердно преследовали и потребляли гадов, возвращаясь в монастырь лишь при закате солнца, при первых звуках вечернего колокола. Монастырь этот, расположенный на юго-западном берегу Кипра, близ древнего Пафоса, возвышался на узком мысе, который и поныне, несмотря на полнейшее разрушение монастыря турками, сохраняет название «Кошачьего мыса...»
Итак, домашняя кошка несомненно принадлежит к полезным животным. Даже по смерти своей этот одомашненный хищник приносят человеку некоторую долю пользы: из его шкурок приготовляется весьма добропорядочный, довольно теплый мех. В особенности ценятся меха ангорских и сибирских (тобольских) кошек. Первый длинный, шелковистый и волнистый, большей частью белый, реже серый; мех сибирских кошек также довольно длинный, мягкий и волнистый, дымчатого или голубовато-серого цвета, с более или менее темным отливом; встречаются и черного цвета, которые нередко сбываются неопытным покупателям за скунса. Наконец, по свидетельству Гастона Пешерона, из кошачьих кишок ныне выделываются «самые лучшие скрипичные струны...»
Нет спору, разумеется, что в некоторых случаях домашняя кошка может причинять не мало вреда. В садах и парках бродячие кошки разоряют гнезда полезных насекомоядных и певчих птиц; преследуют ящериц, питающихся различными, в том числе многими вредными насекомыми; забираются в курятники и проч. Все это, конечно, верно; но все это подтверждает только старую истину, что безусловно полезных животных не существует; что полезность животного оценивается перевесом приносимой им пользы над причиняемым вредом. А в этом отношении явный перевес в сторону пользы. Тем более что главный, наиболее серьезный вред – разорение птичьих гнезд – дело бродячих кошек, предоставленных самим себе, т. е. домашним скорее по названию, чем по их полудикому образу жизни. Но дело в том, что кошку, за которой есть присмотр, уход, совсем не трудно, как мы видели, отучить от дурных повадок.
В виду всего этого нельзя не согласиться со справедливыми словами Ленца: «Кто держит кошку, царапающуюся и кусающую детей, бьющую горшки и тарелки, ворующую мясо, масло, преследующую цыплят, молодых трясогузок и не ловящую ни мышей, ни крыс, тот, разумеется, будет прав, если убьет, застрелит или утопить ее. Но кто имеет кошку, служащую любимой забавой для детей, не приносящую в доме ни малейшего вреда, днем и ночью усердно охотящуюся за мышами и крысами, тот поступит вполне благоразумно, если будет присматривать за ней и холить ее, как полезнейшее создание».
V. Породы
Домашняя кошка не может похвалиться особенным богатством пород. Самые отличительные признаки их совсем не характерны. В этом отношении домашнюю кошку нельзя и сравнивать с собакой, многочисленные породы которой представляют столько разнообразных и типичных особенностей, как в общем складе тела и общем строении костяка, так и в самых размерах животного, то едва превосходящего величиною крысу, то почти с доброго теленка, не говоря уже о наружном виде отдельных частей головы, морды, лап и пр. Ничего подобного нельзя сказать о породах домашней кошки: большинство из них совсем не обнаруживает сколько-нибудь резких различий ни в складе тела, ни в строении костяка, ни в росте.
Самая распространенная, самая известная порода, к которой принадлежит наша обыкновенная домашняя кошка, это так называемая зебровая или тигровая порода. Наиболее типичная масть тигровых кошек – серовато-рыжая с густым темным отливом на спине и светлым на брюхе; ноги и хвост украшены поперечными черно-бурыми или темно-серыми полосами; такие же полосы, только продольные, имеются на голове и нередко по бокам туловища, где, впрочем, они выступают обыкновенно в виде неясно обозначенных разводов. Нос, губы и подошвы лап черные. В общем масть этой породы кошек, по своему тигровому или зебровому рисунку (откуда и самое название породы), всего более приближается к масти нубийской кошки, этой, как мы знаем, прародительнице нашего милейшего «Васьки» и его ветреной подруги.
Само собою разумеется, что на окраску и рисунок шерсти домашней кошки не могла не оказать своего влияния и дикая европейская кошка, некогда весьма распространенная в лесах Европы, и с которой первая легко могла смешиваться в былое время и давать плодовитое потомство, о чем имеются прямые свидетельства многих наблюдателей. Весьма возможно, что встречающиеся среди домашних кошек экземпляры с полудиким, необщительным и крайне хищническим по натуре нравом, не поддающимся влиянию воспитания, представляют именно результат такой помеси. Предположение тем более правдоподобное, что нубийская кошка, в противоположность дикой европейской, отличается, как мы уже видели, крайне миролюбивым и общительным нравом.
Помимо только что описанной, типичной для тигровой породы масти, цвет шерсти нашей обыкновенной домашней кошки, как каждый отлично знает, крайне разнообразен: встречаются кошки светло-серые, светло-желтые, рыжие с красноватым отливом как у лисицы, черные с белыми отметинами на груди, лапах и пр. или (значительно реже) совершенно черные; известны также трехцветные – в крупных белых, желтых и черных или серых пятнах; наконец – совершенно белые, самые нежные и легче других подверженные различного рода заболеваниям. Вообще, масть обыкновенной домашней кошки до того не постоянна, мало устойчива, что не передается даже по наследству сколько-нибудь прочно: между котятами одного и того же помета иногда вовсе не бывает схожих по цвету.
Здесь нельзя не упомянуть о двух своеобразных и в высшей степени замечательных явлениях: среди кошек трехцветной масти почти никогда не встречается самцов; трехцветными бывают обыкновенно только самки. Другое не менее интересное соотношение: если кошка белой масти и у нее голубые глаза, то, за ничтожными исключениями, она всегда бывает глухая. Англичанин Бри, один из первых, указавших на это любопытное соотношение, говорит, на основании наблюдения над потомством своей белой, голубоглазой, глухой кошки, что те из ее котят одного и того же помета, которые, подобию матери, были совершенно белыми и с голубыми главами, отличались неизменно глухотою; тогда как котята, у которых имелось хотя малейшее цветное пятно на шерсти, всегда обладали способностью слуха. Фокс передавал известному английскому натуралисту, покойному Чарльз Дарвину, что ему лично известно немало подобных же соотношений, причем он имел случай много раз замечать, что если один глаз у кошки не голубой, то она слышит. С другой стороны, Фокс никогда не видел белой кошки с глазами обыкновенного цвета, которая была бы глухая. Французский натуралист Сишель, в свою очередь наблюдавший подобные факты в течение многих лет, сообщает между прочим об одном интересном случае, дающем наглядное понятие о том, до чего тесна эта удивительная связь между цветом глаз и слухом: у одной белой голубоглазой и глухой кошки к концу четвертого месяца глаза стали темнеть, т. е. принимать обычную окраску, и вместе с тем кошка в первый раз начала слышать.
По мнению вышеупомянутого английского натуралиста, Ч. Дарвина, явление, о котором идет здесь речь, всего вероятнее обусловливается некоторой задержкой развития нервной системы в связи с органами чувств, в данном случае – органов слуха и зрения. «Котята», говорит Дарвин, «кажутся совершенно глухими в продолжение первых девяти дней, пока глаза их еще закрыты; я сильно шумел и стучал лопатою и кочергою подле их голов, но все равно, спали ли они или нет, это не производило на них никакого впечатления. Проделывая подобный опыт, нельзя кричать у самого уха котят, потому что даже во время сна котята чрезвычайно чувствительны к малейшему дуновению воздуха. Пока глаза еще закрыты, цвет их неизменно несомненно голубой, так как я неизменно встречал этот цвет у всех котят несколько времени после того, что веки их открывались в первый раз». Таким образом, если, в виду подобных фактов, предположить, что развитие органов зрения и слуха остановилось в то время, когда веки еще закрыты, то глаза останутся навсегда голубыми и уши не способны будут различать звуков. Вот, стало быть, как можно объяснить себе это странное явление. Но почему оно наблюдается у кошек только совершенно белой масти? Дарвин ограничивается лишь ничего неразъясняющим замечанием, что в настоящем случае «действует какая-нибудь первоначальная причина в весьма ранний период развития кошачьего организма».
Возможно, конечно, что рассматриваемая зависимость выражает собою частный случай того весьма общего явления, что, за исключением животных, у которых белый цвет шерсти составляет более или менее прочный зоологический признак, масть эта служит показателем сравнительно слабой жизненной энергии организма. В таком случае, весьма правдоподобно, что если указываемая Ч. Дарвином остановка в развитии органов слуха и зрения служит действительно причиною глухоты голубоглазых кошек, то такая остановка должна всего скорее наблюдаться у кошек белой масти.
Как бы то ни было, но каждый, конечно, согласится, что самый факт, о котором идет речь, в высшей степени интересный. Наблюдается ли он одинаково часто у всех пород домашней кошки? Трудно сказать. Но, в виду вышеупомянутого исключения, возможно допустить, что породы кошек, у которых белый цвет шерсти – масть наиболее типичная, и до некоторой степени составляет, стало быть, зоологический признак, что у таких кошек рассмотренное соотношение должно встречаться реже, нежели у нашей обыкновенной. Сюда именно относится особая порода домашней кошки, известная под именем ангорской. Нам не раз приходилось встречать, среди простых домашних кошек, совершению белых, с голубыми глазами и эти кошки постоянно оказывались глухими. Но мы знаем ангорскую кошку (правда, не чистой породы, так называемую полуангорскую) безукоризненной белизны, с прекрасными голубыми глазами, и тем не менее она обладает вполне нормально развитым слухом. Охотно допускаем, что этот единичный факт ничего не доказывает; но он во всяком случае и не идет в разрез с высказанным выше замечанием. Насколько, совершенно белый цвет шерсти составляет аномалию или, выражаясь иначе, – крайнее уклонение от наиболее характерной масти обыкновенной (тигровой) породы домашней кошки, настолько тот же цвет типичен для кошек ангорской породы. Встречаются, конечно, среди кошек этой породы серые и желтые, но всего чаще совершенно белые: эта масть преобладает не только у чистокровных экземпляров, составляющих в настоящее время большую редкость, но также и у помесей, у полуангорских кошек.
Из всех домашних кошек ангорская довольно крупная; она значительно больше тигровой и едва ли не самая красивая. Шерсть ее отличается очень длинными шелковистыми волосами, особенно густыми на шее, груди, животе и пышном хвосте; нос, губы и подошвы, в противоположность тигровой кошке, совершенно розового, телесного цвета. Говорят, что из всех домашних кошек ангорская – самая умная по природе, но вместе с тем и самая ленивая, малоподвижная, большая неженка и решительно не годится для ловли мышей. Вместе с тем она очень добродушна, крайне общительна, привязчива и лучший друг детей. Вообще это в полном смысле комнатная кошка, словно созданная для того, чтобы валяться на пушистых коврах или мягкой мебели.
Некоторые натуралисты держатся того мнения, что родина ангорской кошки – Ангора (западная часть Малой Азии). Достоверно, однако, об этом также ничего не известно, как и о ее происхождении. Знаменитый натуралист Паллас склонен был видеть в дикой степной кошке, известной также под именем манула, родоначальника ангорской кошки. Другие естествоиспытатели (Фицингер) объясняли происхождение последней помесью манула с обыкновенной домашней кошкой. Брем, не соглашаясь с Фицингером, который «не может привести в пользу своего мнения никакого подтверждения», считает «самым вероятным, что ангорская кошка есть ничто иное, как одомашненная порода из горных местностей, постепенно изменившаяся под влиянием климатических условий и унаследовавшая затем эти особенности». Но Брем, как и Фицингер, не приводит в пользу своего взгляда никаких доказательств. Таким образом, несомненным остается только одно: ангорская кошка слишком резко отличается от нашей домашней и ее родоначальника – нубийской, чтобы можно было признать в данном случае «единство происхождения»; в жилах первой течет много крови азиатской кошки, но какой, неизвестно. Очень может быть она представляет собою отпрыск породы одомашненной индо-арийцами после их населения берегов Ганга и Инда.
Существуют факты, свидетельствующие, что древние римляне знали ангорскую кошку; она встречалась в некоторых домах патрициев, впрочем – как очень большая редкость. На одной помпейской мозаике, прекрасно сохранившейся, изображена кошка, принадлежащая именно к ангорской породе; изображение той же породы кошки встречается и на одном из барельефов Капитолия. Тем не менее ангорская кошка не получила того распространения, какое выпало на долю вышедшей из Египта домашней кошки, и прежде всего, конечно, потому, что не могла соперничать с последней по части истребления мелких вредных грызунов – мышей и крыс, а частью, быть может и потому, что не так плодовита и менее вынослива, нежели обыкновенная домашняя кошка.
Помимо ангорской, из других пород домашней кошки, всего более отличается от обыкновенной, тигровой, так называемая мэнская или бесхвостая кошка. Отечеством этой кошки считается остров Мэн (в Ирландском море), откуда она была впервые вывезена в Англию, где ныне довольно распространена. Наиболее типичная масть ее серовато-черная, с весьма характерными темными полосами, хотя нередко, вследствие скрещивания с другими породами, встречаются экземпляры и иных мастей. Одним из отличительнейших признаков мэнской кошки служит несоразмерная длина задних ног сравнительно с передними, но самую курьезнейшую особенность данной породы, как показывает и название, составляет отсутствие хвоста, который заменяет небольшой отросток, слегка напоминающий собою кроличий. Господ натуралистов не мало, конечно, озадачивала эта необычайная «игра природы», по милости которой мэнская кошка безжалостно лишена одного из лучших украшений своего семейства. Высказывалось даже предположение, что аномалия, о которой идет речь, дело рук человеческих, именно представляет собою результат повторных ампутаций хвоста в течение длинного ряда поколений, породивших, в конце концов, уродство, которое стало передаваться по наследству. Нет надобности говорить, что это предположение не имеет за собою решительно никаких оснований.
По свидетельству натуралиста Мартенса, на Зондских островах и в Японии, в свою очередь, встречаются кошки с тем же уродством – большим или меньшим хвостовым отростком вместо настоящего хвоста. Другой натуралист, Вейнланд, говорит со слов Кесселя, что в сейчас названных местностях, в особенности на Суматре, у всех кошек еще в раннем возрасте хвост отпадает. Явление во всяком случае странное...
По своему характеру мэнская кошка дика, но прекрасно ловит мышей и с замечательной ловкостью, благодаря своим необычайно длинным задним ногам, лазает по деревьям, делая громадные прыжки с ветки на ветку, вследствие чего оказывается гораздо более опасным врагом для птиц, нежели наша обыкновенная домашняя кошка.
Своеобразной особенностью отличается еще одна порода домашних кошек именно китайская. Шерсть у нее длинная и шелковистая, отличительным признаком этой породы кошек служат висячие уши, как у таксы. В поднебесной империи этих кошек откармливают и едят; мясо хорошо откормленной молодой кошки считается у китайцев лакомым блюдом, составляющим наравне с гнездами ласточек-саланган непременную принадлежность богатого меню. Впрочем, справедливость требует заметить, что и наша обыкновенная домашняя кошка нередко фигурирует под именем «кролика» в различных «меню» дешевых ресторанов больших западноевропейских городов. В особенности по этой части отличается Париж, где для кошачьего мяса измышлен даже специальный термин – «кролик чердаков».
Остальные породы домашних кошек, сравнительно с предыдущими, весьма мало отличаются от обыкновенной. Сюда прежде всего относится тобольская или иначе сибирская кошка. Она крупнее нашей обыкновенной, шерсть длинная, пушистая, типичный цвет рыжий, хотя встречаются экземпляры и другой масти; хорошо ловит мышей, характера более флегматичного, нежели обыкновенная домашняя кошка, весьма добродушна и общительна.
По размерам и вообще общему внешнему виду, к тобольской кошке приближается картезианская, шерсть у нее также длинная, но цвет более постоянный – серый с голубоватым отливом. На нее очень похожа хорассанская кошка, весьма распространенная по всей Персии,
Затем известны еще:
Куманская кошка из Кавказа – шерсть длинная, густая, серовато-бурого цвета.
Кошка мыса Доброй Надежды – рыжего цвета с голубоватым отливом.
Кипрская кошка – светло-серой масти с черными подошвами.
Сиамская – одна из наиболее красивых пород, весьма ценимая настоящими любителями. Шерсть у сиамской кошки очень короткая, гладкая, бледно-желтого, чалого цвета; хвост, уши, лапы и морда – темно-бурые, что в общем придает животному крайне своеобразный вид.
Очень миловидной по сложению и красивой по масти считается также испанская порода. У этой породы, весьма распространенной ныне на западе Европы, в особенности во Франции и Англии, не говоря уже об Испании и Португалии, шерсть, в свою очередь, гладкая и короткая, как у сиамской кошки, но только иного цвета: блестяще-бурого с трехцветными, часто очень симметрично расположенными крупными пятнами – белыми, черными и рыжими. Любопытно, что у испанской кошки, как и у тигровой, также наблюдается зависимость между мастью и полом: только кошки встречаются с трехцветными пятнами, у котов же пятна всегда двухцветные. Испанская кошка, вообще говоря, весьма похожа на тигровую, т. е. обыкновенную породу пятнистой масти, и отличается от последней лишь тем характерным признаком, что губы, нос и подошвы лап у нее не черные, как у тигровой кошки, а розовые, как у ангорской... Она очень смирного и ласкового права, в высшей степени умна и понятлива.
В дополнение к переименованным, упомянем еще, полноты ради, о следующих породах:
Кошка-креолка, с острова Антигуа – из группы Малых Антильских островов, – ростом меньше обыкновенной европейской, но с более удлиненной головой.
Цейлонская кошка: небольшого роста, с плотно прилегающей шерстью, с маленькой плосколобой головой, на которой сидят большие и острые уши; в общем неуклюжего сложения.
Парагвайская кошка: едва ли не самая маленькая; она на целую четверть меньше обыкновенной европейской кошки; тело тощее, шерсть короткая, блестящая, редкая, плотно прилегающая к телу, в особенности на хвосте. В общем животное отличается крайне тщедушным видом, свидетельствующим, что условия существования в Парагвае не особенно благоприятны для домашних кошек.
Остается упомянуть еще об одной крайне своеобразной породе – о «негрской» кошке, из Гвинеи: кожа у нее черная, морщинистая, как у мосек; шерсть короткая, голубовато-серая, уши почти голые, ноги длинные, вообще по виду это одна из оригинальнейших кошек, хотя, судя по описанию Фокса, не представляющая из себя решительно ничего привлекательного.
Весь предыдущий перечень свидетельствует вне всякого сомнения, что, хотя породы домашних кошек и не особенно многочисленны, тем не менее, нельзя сказать, чтобы в этом отношении наблюдалась и крайняя бедность. Нет, правда, слишком резких отличий между этими породами, а это обстоятельство прямо наводит на мысль, что на происхождение пород могло до некоторой степени оказывать влияние свободное скрещивание домашней кошки с различными дикими породами, – факт, точно засвидетельствованный многочисленными натуралистами. Как в Европе, Азии, Африке, так и в Америке, домашняя кошка, ведущая сравнительно с другими домашними животными более самостоятельный образ жизни, могла свободно смешиваться с различными дикими видами, и там, где подобные смешивания повторялись сколько-нибудь часто, они способны были до некоторой степени влиять на внешний вид породы. Хотя, с другой стороны, не следует упускать из виду, что вот это самое свободное, легкое смешивание, должно было, в конце концов, действовать нивелирующим образом и служило главною помехою к выработке сколько-нибудь резких, типических различий между породами.
Мелкие особенности последних могли до известной степени определиться и непосредственными климатическими условиями. Что климатические условия способны оказывать некоторое влияние в рассматриваемом здесь отношении, это не подлежит сомнению. Так, между прочим, по свидетельству одного английского капитана Оуэна, в Момбазе, на восточном берегу Африки, у Индийского океана, все кошки покрыты, вместо настоящего меха, короткими жесткими твердыми волосами. Оуэн сообщает при этом об одной домашней кошке, жившей некоторое время у него на корабле: пробыв восемь недель в Момбазе, эта кошка, несмотря на столь короткий период, подверглась полному превращению, утратив свою желтого цвета шерсть. По словам Рулена, в некоторых частях южной Америки перевезенные туда кошки теряют привычку издавать по ночам свой отвратительный вой. Существует наконец указание (такое именно указание делает Л. Мечников), будто кошки, ввезенные на остров Яву, лишаются хвоста через четыре-пять поколений, т. е. подобно Мэнским кошкам становятся бесхвостыми. Верно это или нет, но во всяком случае сам по себе заслуживает внимания тот несомненный факт, что по всему обширному Малайскому архипелагу кошки отличаются обрубистыми, короткими хвостами, в половину обыкновенной длины, причем нередко на конце хвоста имеется какой-то «узел» (недоразвившиеся зачаточные части хвоста). Некоторые натуралисты, как например Ф. Реньо, высказывают даже предположение, что именно из Малайского архипелага всего скорее могли произойти бесхвостые кошки, встречающиеся в Японии, откуда затем они были перевезены на остров Мэп британскими моряками в конце девятого столетия.
Во всяком случае, какими бы причинами ни обусловливалось происхождение различных пород домашних кошек, но факт тот, что всюду, куда проникает среди этих пород обыкновенная европейская кошка, она исподволь берет перевес и распространяется насчет остальных, свидетельствуя тем самым об устойчивости своей старейшей породы, своей выносливости, сравнительно большей полезности и большей способности к одомашненному образу жизни.
