Дрофа
Серия книг «Друг животных», 1909 г.
«Едешь-едешь – степь да небо, точно нет им края, и стоит вверху над степью тишина немая; промелькнут перед глазами две-три старых ивы, и опять в траве волнами ветра переливы. Едешь-едешь – степь да небо, степь, все степь, как море... и взгрустнется поневоле на таком просторе...».
Вот такая-то степь, широкая, вольная, без конца, без края, вдали от людского жилья, где на огромном расстоянии не встретишь ни одного перелеска, – любимое место жительства дрофы, или дрохвы, как ее называют то здесь, то там.
Большинство из вас, пожалуй, ничего не знает о дрофе, разве только слышали о ней мельком, а между тем птица эта очень интересная, да и не такая уж редкая: в таких-то вот широких, вольных русских степях дрофы и в настоящее время водятся в большом количестве, сбиваясь к осени в огромные стада, водятся они и в засеянных полях, только вот увидеть дрофу очень трудно – такая она пугливая, осторожная и умная птица, так хорошо умеет скрывать свою жизнь в высокой траве-ковыле и густых хлебах. Кроме России, дрофы водятся и по всей средней Европе, а также и в Азии, Африке и Австралии. Их нет только в Америке.
Дрофа птица очень большая – пожалуй, одна из самых больших наших европейских птиц. С виду дрофа напоминает, пожалуй, большую неуклюжую индюшку; тело у нее большое, нескладное, покрытое жесткими, плотно прилегающими перьями; на голове и на шее перья эти заметно длиннее и отличаются более яркой окраской. Ноги толстые, довольно длинные, трехпалые, с очень сильными, длинными голыми плюснами, покрытыми толстой роговой кожей, между пальцами протянута короткая соединительная перепонка. Крылья сильные, длинные, хвост короткий; на довольно длинной, толстой шее сидит большая голова с сильным выпуклым прямым клювом и большими темно-карими глазами; по сторонам шеи, под горлом свешиваются длинные «усы» из длинных, нежных узких серовато-белых перьев.
Оперение дрофы довольно пестрое: голова, верхняя часть груди и часть крыла у нее светлого пепельно-серого цвета, спина по ржаво-желтому цвету испещрена черными поперечными полосками; нижняя часть туловища грязно- или желтовато-белого цвета, длинные перья на крыльях то темно-серые, то черные с белыми кончиками, то чисто-белые. Самка дрофы не так ярко окрашена и у нее нет усов.
Жизнь дроф во многом напоминает жизнь куриных птиц. Рано утром, чуть только забрезжит свет, дрофы просыпаются, летят на кормежку и остаются здесь часов до 9–10 утра, после чего наевшиеся птицы отправляются на отдых, выбирая для этого открытые площадки, близ воды, поросшие отдельными кустиками ковыля, бобовника и тому подобных высоких растений. Медленно идут дрофы к воде, медленно пьют и, не торопясь, отходят; каждая выбирает себе отдельный кустик, садится около него и начинает купаться в пыли; купается с наслаждением – то вертится в пыли на брюхе, то ложится на бок, отгребая пыль ногами, то поднимает ее одним или обоими крыльями, делает она это, вероятно, затем же, зачем и наши куры – чтобы избавиться от докучливых насекомых.
Если жар очень велик, дрофы лежат иногда неподвижно, с распущенными крыльями и раскрытым клювом, по-видимому, изнемогая от духоты. Так отдыхают дрофы, пока жара спадет, после чего они снова отправляются на кормежку.
Кто не видал, тот и представить себе не может того странного зрелища, какое представляет собою степь, густо покрытая станичками дроф, похожих издали на рассыпавшиеся стада баранов.
Кормятся дрофы больше растительной пищей: едят одинаково охотно как зерна, так и листья, почки и луковицы, но едят также и кузнечиков и других насекомых, гусениц бабочек, только не волосастых, едят даже молодых ящериц, лягушек, мышей, пуховых птенцов мелких птичек, особенно жаворонков, а цыплят своих выкармливают одними насекомыми: они хилеют, если почему-нибудь им не достает этого корма, и только тогда, когда цыплята совершенно, оперятся и наполовину вырастут, они переходят к растительной пище.
Осенью дрофы питаются главным образом зеленью молодых всходов и осыпавшимися хлебными зернами. Вода для дроф необходима, и там, где нет пресной воды, например, в киргизских степях, они пьют солоноватую.
Несмотря на свою величину, дрофа редко производит впечатление тяжелой, неуклюжей птицы; каждый, кто видел ее, согласится, что в ней есть что-то красивое, на что можно полюбоваться; самцы, особенно старые, умеют держать себя с достоинством, важно и степенно, а самки положительно миловидны: в выражении их глаз, в повороте головы, в особенной нервности движений сквозит какая-то милая робость. Походка не испуганной дрофы очень степенная, но обеспокоенная птица теряет всю свою степенность, делается суетливой, начинает зря метаться из стороны в сторону, вся охваченная испугом.
Отчего же так боязлива дрофа? Ее напугал человек – злейший враг ее повсюду, где только она водится: с давних времен охота на дроф считается среди охотников одной из самых интересных, и везде, где только водятся дрофы, человек ожесточенно преследует и истребляет их.
Испокон веков, год за годом дрофы ведут напряженную борьбу с человеком, стараясь изо всех сил оберегать свою жизнь; эта постоянная борьба и сделала их такими робкими, но с другой стороны выработала в них сметливость, осторожность и чуткость необыкновенную.
Во всей наружности дрофы есть что-то такое, что сразу заставляет угадывать, какая это осторожная птица; ее осторожность сказывается в каждом ее движении: отдыхает ли она, кормится ли, идет ли на водопой, она всегда помнит, что у нее есть враг, который, может быть, в эту минуту подстерегает ее, и она то и дело поднимает голову и осматривает окрестность, настораживаясь, лишь только она заметит что-нибудь мало-мальски подозрительное.
Спят дрофы или спрятавшись в высокую траву, хлеб, бурьян, или же выбрав из своей среды сторожа, который зорко смотрит по сторонам и прислушивается, пока остальные спят.
Дрофа – дневная птица: она ночует там, где застанет ее ночь, но на другой день она никогда не останется пастись там, где она ночевала, а всегда уходит отсюда за кормом довольно далеко. Бегает дрофа превосходно, да это и сразу можно угадать, взглянув на ее толстые, сильные и крепкие ноги; говорят, что она может бежать так быстро, что ее с трудом может догнать борзая собака. Летает она тоже очень быстро, хотя и редко машет крыльями, производящими большой шум. Высоко подниматься на лету дрофа не любит, а летит плавно, выбирая дорогу или прямо против ветра или же так, чтобы ветер дул ей сбоку; шею на лету вытягивает вперед, ноги назад, грудь свешивает вниз; взлетает она обыкновенно с разбегу, но может взлетать и сразу, с шумом поднимаясь столбом вверх.
Голос дрофа подает очень редко – самка только в случае тревоги, а самец тогда, когда он хочет предупредить об опасности, или же выразить неудовольствие. Передать на бумаге этот короткий, тихий и заглушенный крик нет никакой возможности, это скорее какой-то шорох или шелест, чем крик; некоторые сравнивают его с отдаленным воем ветра; с непривычки не сразу и догадаешься, что это птица кричит, а если захочешь определить, откуда идет звук, то почти всегда ошибешься, потому что кажется, что он раздается гораздо дальше, чем на самом деле.
Молодые дрофята кричат совсем не похоже на старых: их крик очень похож на так называемого глиняного «соловья», которым играют дети. Чем меньше дрофенок, тем чаще в его голосе слышатся переливы, как в глиняном соловье, когда в него налита вода, с возрастом же дрофенка, звуки эти становятся все чище, и трели в конце концов пропадают вовсе.
Дрофы – птицы общественные; кроме времени выводки птенцов, когда они ходят семьями и когда даже самец держится от них особняком, они всегда бродят стайками, а к осени сбиваются в огромные стаи, до ста и более штук.
На юге дрофы часто остаются зимовать там, где жили они летом, из более же северных мест они перекочевывают на зиму к югу и возвращаются весною на летние пастбища, смотря по погоде: чем теплее стояла зима, чем меньше было снегу, тем раньше, и наоборот.
Чуть только по степным холмам покажутся проталины и начнет пробиваться из-под земли первая травка, дрофы уже появляются в степи, прилетая то стайками, то парами, и опускаясь на землю, чтобы кормиться молодой зеленью. Скоро по прилете они начинают сбиваться в большие табуны и проводят так вместе недели две-три.
Когда же степь совершенно зазеленеет, табуны дроф опять начинают разбиваться на все меньшие и меньшие стайки. Самцы начинают токовать: их оперение становится ярче, шея спереди сильно раздувается; они изо всех сил стараются понравиться самкам. Взобравшись на какой-нибудь пригорок, распустив хвост веером и растопырив крылья, дрофы начинают танцевать перед самками, стараясь отличиться друг перед другом, кланяются, приседают, выделывая препотешные прыжки. Часто в это время самцы дерутся между собою из-за самок. Они забывают при этом даже свою обычную осторожность и не обращают никакого внимания на то, что делается вокруг них.
Когда трава в степи поднимется всего лишь на несколько сантиметров, самки дрофы выбирают укромное местечко и принимаются устраивать гнездо. Гнездо устраивается где-нибудь в узком овраге или же прямо в степи, под кустом высокой полыни, среди зарослей степных растений – чилиги или бобовника, среди хлебов на засеянном поле; это небольшое углубление, слегка устланное прошлогодними стеблями растений; в такое гнездо самка дрофа кладет от 2 до 4, чаще всего 3 зеленоватых, шероховатых на ощупь больших яйца, с красновато-бурыми и серыми пятнами. Самец решительно ни в чем не помогает самке, и как только она сядет на яйца, покидает ее на несколько месяцев и, присоединившись к стайке других самцов, начинает вести вместе с ними беззаботную кочевую жизнь по степи.
А для самки наступает время, полное забот и тревог. Терпеливо сидит она на яйцах, грея и защищая их своим телом и решается слететь с гнезда только тогда, когда к ней подойдут шагов на 5, на 10.
В конце мая или начале июня из яиц выклевываются дрофята; в первое время они очень беспомощны и наверное все бы погибли, если бы не мать, которая оберегает и защищает их, не щадя себя. Бывали случаи, когда робкая и осторожная дрофа бросалась на человека, поймавшего дрофенка.
Дрофята скоро растут и крепнут, и через несколько дней мать уводит их из гнезда на кормежку, но не в буйную степь, заросшую ковылем и бурьяном, не в высокий хлеб, нет, она старается теперь выбирать места с не особенно высокой травой и хлебом, откуда ей легче было бы наблюдать за окрестностью; всегда чуткая и осторожная, она доводит теперь свою осторожность до крайности: всюду видит опасность, всего боится. Вся насторожившись, вытянув длинную шею, зорко осматривается она вокруг своими большими глазами, готовая во всякую минуту броситься для спасения своих детей и даже отдать за них жизнь.
В случае опасности она первым долгом быстро опускается на землю, вытягивает шею и, благодаря своей пестрой окраске, удивительно до чего сливается с окружающими ее предметами. Если же это не помогает, и она видит, что враг приближается, то, допустив его к себе шагов на 10, на 15, мать-дрофа вдруг поднимается с земли и пускается на всевозможные хитрости, чтобы отвести его от детенышей и приманить за собою. Вы посмотрели бы только, как она притворяется тогда больной, как бежит, прихрамывая в высокой траве, припадая к земле, волоча одно крыло, и вдруг, убедившись, что хитрость ее увенчалась успехом и ей удалось отвести врага от детенышей, она в одно мгновение ока поднимается с земли и быстро улетает, оставляя далеко за собой одураченного охотника.
Между тем маленькие дрофята, оставленные матерью, продолжают лежать, протянувшись на земле до того смирно, что даже позволяют, взять себя руками; но отыскать их в густой траве не так-то легко – пожалуй, труднее даже чем взрослую дрофу, до того хорошо сливаются они с землею и окружающими их камнями и травами.
Взлетают дрофята следом за матерью очень редко и скоро опять опускаются, будто падают на землю.
Дети остаются при матери два месяца, то есть до конца июля или до половины августа; когда дрофята научатся уже хорошо летать, мать начинает водить их на кормежку в высокие хлеба и бурьян, – теперь она больше полагается на них, больше надеется, что в случае опасности они сами сумеют спасти себя.
В августе месяце, когда в наших степях наступает самое жаркое время, выводки дроф уже с большими молодыми перебираются мало по малу в такие места, где кочуют самцы и присоединяются к ним; мало по малу отдельные стаи сбиваются между собою в большие стада и, наконец, образуют огромные табуны, и начинается для дроф стайная жизнь, которая будет продолжаться вплоть до весны.
Надо самому видеть степь, покрытую таким множеством птиц, чтобы почувствовать ее бесконечный простор: далеко-далеко, покуда глаз хватает, расстилается слегка волнистая равнина, усыпанная дрофами... От времени до времени одна птица поднимается от земли и, пролетев немного, равномерно махая крыльями, снова опускается на землю, присоединяясь к другой кучке товарищей...
Сходятся дрофы друг с другом очень легко, но так же легко и расходятся, не выказывая никакой особенной привязанности; среди них часто можно заметить, как та или другая птица вдруг, по-видимому, без всякой причины оставляет своих товарищей и переселяется на другое пастбище, к другим дрофам.
Всегда осторожные дрофы становятся еще осторожнее, когда они сбиваются в стаи; не говоря уже о том, что в каждой стае есть свои часовые, которые охраняют ее, каждая дрофа постоянно зорко осматривается и прислушивается и при малейшем подозрительном шуме, все дрофы разом снимаются с места, или же ложатся на землю и до того мастерски прячутся и так крепко лежат, прижавшись к земле, что буквально надо наступить на птицу, чтобы заметить ее.
В хорошую погоду табуны дроф изо дня в день кочуют по степи, в дождливую же погоду они делаются очень смирны, сидят на одном месте, плотно прижавшись друг к дружке, выпрямившись, плотно прижав все перья, чтобы не намочить их, а особенно пуха; когда дрофа вымокнет, она до того тяжелеет, что совершенно не может взлететь. Еще хуже приходится дрофам, когда после дождя наступит хотя бы не сильный мороз, их перья покрываются тогда ледяною корой, и птицы становятся совершенно беспомощны, пока не обтают и не обсохнут их перья; но в сухую погоду мороза дрофы не боятся и если и перекочевывают зимою туда, где теплее, то не из-за холода, а из-за снега: чем глубже снег, тем труднее им доставать себе корм. Когда снегу выпадает сразу очень много, дрофы летят в такие места, где степь становится более холмистой, более изрезанной балками и оврагами; здесь, по косогорам ветер сдувает снег, и дрофы пасутся здесь, дожидаясь лучшего времени.
Чем больше выпадает снега, тем дальше перекочевывают дрофы и в долгие снежные зимы перебираются даже в Закавказье и Малую Азию.
Летят дрофы только днем и стараются держаться всегда одних и тех же привычных пролетных путей.
Но человек и тут не оставляет дроф в покое, подстерегает их на пролетных путях и страшно избивает. Впрочем, был в Крыму такой случай:
В суровые снежные зимы массы дроф сбиваются из степных местностей южной России к Крымскому побережью Черного моря. То же самое повторилось и в ту зиму. Несчастные птицы, гонимые стужей и отсутствием корма, огромными стаями слетались на юг, в надежде найти здесь себе тепло и пищу; но окрестное население стреляло дроф, било их палками, загоняло в сараи и там бесчеловечно резало, вывозя для продажи целыми подводами. То же самое повторилось и в окрестностях деревни Коккоз, Ялтинского уезда, где татары с зажженными фонарями устраивали побоища птиц. Тогда муллы (татарские священники) окрестных деревень собрали прихожан и стали говорить о том, как худо они поступают.
– Это гости, посланные нам Богом, – говорили муллы, – они ищут у нас спасения, а вы их бьете.
И сила этих простых слов была так велика, что татары начали сами запрещать друг другу охоту на дроф и вынесли в поле охапки соломы, листвы и другого корма для голодных птиц, которые скоро так привыкли к людям, что подпускали их на 10–15 шагов. Стрельба совсем прекратилась, и стаи дроф до сих пор еще прилетают на зиму в окрестности Коккоза и живут здесь под защитой и покровительством населения.
