Гага
Серия книг «Друг животных», 1909 г.
Ни одна из других уток не может считаться такой настоящей обитательницей моря, как гага, ни одна из них не ковыляет на суше тяжелее, не летает хуже и не плавает быстрее, не ныряет глубже, чем она; в погоне за добычей гага опускается в воду на 25 саженей в глубину и остается под водою около пяти минут, что считается очень много.
Представьте себе обыкновенную большую рыжую или бурую пеструю утку, только с более короткою шеею и с плоским лбом, который совсем незаметно переходит в широкий клюв, суживающийся к концу. Как у наших уток, селезни бывают другого цвета, чем утки, так и селезни гаг отличаются по оперению от самок. Их оперение очень красиво и является как бы изображением полярного моря. Затылок и спина, полоса над крыльями и бока у них белого цвета, как пена волн, шея и хохолок белые с розоватым отливом, как будто на них остался отблеск полуночного солнца, полосы по бокам головы льдисто-зеленые, – как те льдины, среди которых он проводит большую часть своей жизни; нижняя часть груди и брюшка, крылья и хвост – черные, как глубина морская. Наряд самки по сравнению с нарядом селезня гораздо скромнее, но и он, если приглядеться к нему, очень красив, хотя и гораздо проще: по рыжему фону он весь причудливо разукрашен продольными и поперечными коричневыми полосами, пятнами и завитками до того нежными и разнообразными, что их и описать невозможно.
До наступления весны гаги почти ни на минуту не расстаются с морем. Весь день напролет носятся они стаями по его волнам, то и дело ныряя в глубину за добычей.
Но к концу зимы стаи гаг разбиваются на отдельные пары – селезень и утка. Некоторое время они живут еще в открытом море, но стараются держаться на неглубоких местах, где на скалах и на дне прикреплено много ракушек, составляющих их главную пищу.
Живут эти пары очень дружно, и селезень всюду следует за уткой; если ей вздумается подняться на воздух, чтобы пролететь над морем, он тотчас же летит за нею, едва опустится она на воду и нырнет в глубину морскую, он, не задумываясь, ныряет за нею.
Но вот приходит настоящая весна, и гага выходит на берег, чтобы устроить гнездо и снести яйца. Тогда селезень покидает ее и улетает на море. Там он присоединяется к другим таким же самцам, и они вместе плавают по морю вокруг островов, на которых поселяются гаги, и их громадные стаи окружают эти островки живыми, белыми движущимися кольцами.
А гаги начинают выбирать себе места для гнезд. Долго осматривает гага каждый кустарник, каждую кучу камней и, наконец, облюбовав место, начинает сносить на него морские водоросли, ветви кустарников, складывает все в кучу, выкапывает в ней, работая обеими лапами, ямку, округляет ее, то и дело поворачиваясь в ямке и уминая ее своей гладкой широкой грудью, и затем начинает устраивать в гнезде подстилку. Для этого она вырывает у себя с груди и со спины свои удивительно мягкий пух, делает из него что-то в роде войлока и густо выстилает им всю ямку, оставляя еще с верхнего края толстую выпушку, для того, чтобы ею можно было как одеялом закрывать яйца, когда гага улетит к морю, чтобы яйца не остыли.
Когда все готово, гага кладет в гнездо 6–8 небольших, гладких, серовато-зеленых яиц, садится на них и сидит удивительно терпеливо. Гагу трудно спугнуть с гнезда: она слетает с него лишь в случае крайней опасности. Ей невыгодно оставлять его, потому что, пока она сидит на гнезде, оно совсем почти незаметно. Оттого-то гага и окрашена так, что в ее оперении нет ни одного яркого пятнышка, и общим цветом своим она так походит на общий цвет морского берега, покрытого всяким сором и сухими, выброшенными на берег водорослями, что заметить гагу, распустившую свои крылья и припавшую к земле на морском берегу, очень трудно. Один путешественник рассказывает, что он несколько раз почти наступал на притаившуюся гагу, прикрывавшую собою гнездо, не замечая ее. Но даже и тогда гага не слетала с гнезда, все еще надеясь, что ее не заметят и пройдут мимо. И она была совершенно права, потому что едва покинет она гнездо, как оно сейчас же бросится в глаза своею пышною подстилкою для яиц, да и сами зеленые яйца видны уже издали.
А до этой пышной подстилки и до самих яиц, которые считаются очень лакомыми, люди большие охотники. Много промышленников съезжается каждый год к тем островам, где собираются гаги для вывода птенцов; они поселяются на этих островках, заготавливают даже и раскладывают на берегу для гаг разный материал для устройства гнезд и ждут, когда гаги устроят гнезда и нанесут яиц. И только что гага слетит с гнезда, чтобы полететь к морю за кормом, как промышленник уже тут как тут, он забирает яйца, вынимает из гнезда весь пух и уносит с собою. И велико бывает отчаяние гаги, когда, вернувшись к своему гнезду, она не находит в нем ни яиц, ни подстилки! Бедная гага решается вновь заводиться гнездом. Пуху на груди у нее уже нет, но зато грудь ее селезня еще густо покрыта им. Гага летит к своему селезню, выщипывает у него на груди и на спине пух, снова мягко выстилает им гнездо и снова несет яйца.
На этот раз промышленник уже не трогает гаги и дает ей вывести птенцов. И сидит опять гага терпеливо, высиживает яйца. Часто две гаги устраивают свои гнезда рядом и живут добрыми соседками, не ссорясь между собою.
Гага сидит на яйцах около 26 дней, пока не выйдут из яиц птенцы. А промышленник уже опять тут, он обходит гнезда с большою корзиной на руке и с котомкой на спине и то и дело заглядывает то в то, то в другое гнездо. Увидев, что в каком-нибудь гнезде все птенцы гаги вылупились уже из яиц и обсохли, он снимает гагу с гнезда, вынимает и складывает птенцов в корзину, а пух из гнезда выбирает и складывает в свою котомку, потом он отправляется к другому гнезду. Гага доверчиво ковыляет за ним, то есть скорее за своими птенцами, издающими жалобный писк из корзины. Так опоражнивает промышленник и второе, третье, десятое гнездо, птенчиков складывает всех вместе в корзину, пух, вынутый из гнезда – в котомку, и гаги одна за другою присоединяются к шествию за ним.
Наконец, осмотрев все гнезда, человек подходит к морю и, опрокинув корзину, вытряхивает из нее утят в воду. Тотчас же все матери-гаги бросаются к чирикающим птенцам; приманивая, сзывая их к себе, расточая всю материнскую нежность, плавают они среди стаи, и каждая старается собрать около себя как можно больше птенцов. Так плывут, подзывая и подманивая к себе утят все матки, пока, наконец, около каждой не образуется маленькая стая уток, неизвестно уж каких – своих или чужих. Каждая стая послушно следует за своей матерью или воспитательницей, которая ведет их прежде всего туда, где ракушки прикреплены к скале на уровне отлива, отрывает их от камней, разбивает и отдает их детям. Утята могут плавать и нырять с первого дня своей жизни и даже в одном отношении превосходят своих родителей: они гораздо искуснее их на суше и могут двигаться на ней с поразительной ловкостью. Если они почувствуют усталость, старая утка выводит их на ближний островок, и они бегают, там как молодые куропатки; по первому предостерегающему крику они умеют так прижиматься к земле, что их можно найти только после долгих поисков. Если они устанут, находясь далеко от берега, мать распускает крылья, и птенцы взлетают к ней на спину и отдыхают.
Птенцы растут необыкновенно быстро и, уже по прошествии двух месяцев, достигают почти той же величины или, по крайней мере, той же умелости, как их мать. Теперь и отец находится около них, чтобы провести зиму с своей семьей, а по большей части и с другими семьями. Некоторые стаи гаг в иных случаях доходят до нескольких тысяч.
Комментарии ()