Лев
Сборник «Животные и их жизнь», 1908 г.
Статья по А.Э. Брэму
Довольно одного взгляда на льва, на выражение его лица, чтобы от всего сердца согласиться с древним воззрением всех народов, которые только знали этого «царя зверей». Лев – царь хищных животных и властелин всех млекопитающих. Если ученый, занимающийся классификацией животных, и не захочет признать за ним этого царского достоинства, а сочтет льва за кошку, отличающуюся только особенно сильным организмом, то, во всяком случае, общее впечатление, производимое этим величественным зверем, заставит естествоиспытателя дать ему самое высшее место между всеми родственниками.
Льва легко отличить от всех остальных кошек. Главные признаки его заключаются в сильно развитом, могущественном туловище с короткою, плотно прилегающею одноцветною шерстью; в широком, с небольшими глазами, лице, в царской мантии, спускающейся до колен, и в пучке волос на конце хвоста. Сравнительно с другими кошками, у него туловище короткое, живот втянут, почему общая форма тела выражает силу и крепость без всякой неуклюжести. Глаза малы и снабжены круглыми зрачками; усы расположены в шесть или восемь рядов. Но всего более отличает его грива, которую имеет, впрочем, только самец; она-то и придает ему гордый царский вид.
Грива, в полном своем развитии, покрывает шею и переднюю часть груди; впрочем, она изменяется так значительно, что по ней одной можно определить родину льва, так что гриву весьма справедливо приняли за признак, руководствующий в подразделении львов на меньшие группы. У персидского льва, например, она длинная и состоит из черных и бурых волос, а у африканского – только из коротких, тонких и курчавых; у последнего одноцветная, а у первого смешанная.
Лев ведет жизнь одинокую и только до известного возраста детей держится около львицы; за исключением же этого времени, каждый лев живет в своей собственной области, не приходя из-за пищи в столкновение с другими, подобными ему. Чаще случается, что несколько львов соединяются для набегов, – пары, например, постоянно ходят вместе на охоту. Но нет ни одной местности, где бы львы попадались часто, и это очень понятно, так как каждому из них нужно столько пищи, что ни одна местность не в состоянии была бы прокормить несколько львов в продолжение долгого времени. Любимое местопребывание львов – широкие лесистые долины, лежащие около рек; горы, по-видимому, он не так любит.
Обыкновенно лев вырывает в защищенном месте плоское углубление для своего логовища и остается тут в продолжение одного или нескольких дней, смотря по тому, богата ли страна, или нет, спокойна или беспокойна. В больших лесах он часто остается подолгу на одном и том же месте, и оставляет его только тогда, когда уж слишком много истребил добычи и не может более легко доставать себе пищу. Тогда он уходит дальше и прячется там, где его застанет утро, но только всегда в самых скрытых чащах леса.
В общем, его образ жизни сходен с образом жизни остальных кошек, но, тем не менее, у льва есть и много особенностей. Он ленивее всех остальных членов семейства и не любит долго преследовать добычу, а старается по возможности удобнее приобрести ее; поэтому, например в Восточном Судане, он всегда следует за пастухами, куда бы они ни уходили. С ними он идет в степь, и с ними же возвращается обратно в лес: он смотрит на них, как на подданных, подлежащих подати, и, действительно, берет с них самую тяжелую дань.
Жизнь его вполне ночная, а днем он только насильно оставляет свое логовище. Днем трудно встретить его в лесу; разве только в том случае, когда начнут правильное преследование его и выгонят его собаками из логовища. Арабы уверяют, что днем его страшно бьет лихорадка, и что поэтому он так и ленив; если хотят охотиться за ним, то предварительно нужно выгнать его камнями: иначе он не встанет. Это, конечно, преувеличено; но, действительно, он очень ленив, по крайней мере до заката солнца. В последнее мое путешествие в Габеш я убедился, что лев бродит в чаще, или спокойно и тихо лежит на возвышенном месте, как будто наблюдая за занятиями животных своей будущей охотничьей области. Один курьер, отправленный ко мне из Мензы от герцога, рассказывал, что он в полдень встретил льва, лежавшего в долине, спускающейся от Мензы к Айн-Саба. Лев смотрел со вниманием на него и его верблюда, но оставил их беспрепятственно продолжать путь. Долгое время не хотели верить подобным рассказам о спокойных обзорах, производимых львом; но это заметил уже Левальян, и позднейшие путешественники подтверждают то же самое; нам также удалось убедиться в этом. Именно, другой лев, которого мы видели в Сахаре лежащим на голом песчаном бугре, не мог, по-видимому, иметь другого намерения, как только произвести осмотр своей области охоты, чтобы определить место, которое при вечернем его выходе может легче всего доставить ему добычу.
Лишь с наступлением ночи показывается лев, и громовым ревом дает знать, что он не спит и вышел на ловлю.
Близко к деревням он не подходит раньше трех часов ночи. «Три раза», говорят арабы, «проревет лев при начале своего выступления, давая этим знать всем животным, чтобы они не попадались ему на дороге». Это хорошее поверье, к сожалению, несправедливо: мне, например, столь же часто случалось слышать рычание льва, как и убеждаться, что в глухое время ночи он тихо подкрадывался к деревням, чтобы унести какое-нибудь животное. Лев, который незадолго до нашего приезда в Мензу четыре ночи сряду посещал деревню, быль узнан только потому, что, пробуя проломать изгородь, оставил на ней несколько волос из своей гривы. Очень вероятно, что и в первые ночи нашего пребывания в деревне, он бродил около нее, хотя мы только два раза слышали его весьма отдаленное рыкание, между тем как еще прежде, в Кордофане, я слышал его рев не только около деревни, но даже в самой ее середине.
Замечательно, что некоторые племена внутренней Африки, например жители Мензы, мало жалуются на убытки от львов. Поговаривают, правда, о его грабежах, но не слышно особенных жалоб на потерю скота; можно даже подумать, что лев не нападает на крупных животных в стадах. Однако, несомненно противное: в бытность мою во внутренней Африке я сам неоднократно удостоверялся в этом. Но время моих путешествий я видел львов на свободе только два раза, но зато часто слышал о них, и довольно хорошо ознакомился с их нравами. Несколько раз они вторгались в деревни, где я жил, а в поездку мою на верхний голубой Нил я каждую ночь слышал их громкий голос. Приступая к описанию образа жизни и нравов льва, я попрошу читателя мысленно перенестись со мною в какую-нибудь степную деревушку Восточного Судана, или за ограду лагеря кочующего племени; здесь он может получить понятие об африканской ночи, тишину которой нарушает лев.
Когда солнце сядет, номад загоняет свое стадо в безопасную серибу, – так называется ограда из густо-переплетенных между собою колючих ветвей мимозовых деревьев. Тихо спускается ночь над шумным лагерем. Овцы блеянием сзывают ягнят, только что выдоенные коровы улеглись спать. Их зорко охраняет толпа собак. Вдруг, собаки громко залаяли; в один миг они уже все в сборе и понеслись в ночной сумрак. Слышен шум не продолжительного боя, яростный лай и злобное, хриплое ворчание, потом победные клики; то гиена бродила вокруг лагеря, и после краткого сопротивления бежала от храбрых стражей его. Леопарду едва ли посчастливилось бы более. Тишина и покой водворяются, шум умолкает, ночной мир нисходит на лагерь. Жена и дети номада уснули в палатке; мужчины, окончив последние дела, возвратились в лагерь. На соседних деревьях козодои затягивают свою ночную песнь или носятся в воздухе, влача за собою свои длинные перья; они порхают вокруг серибы и, как привидения, снуют над спящим стадом. Все тихо и спокойно... Даже собаки притихли, хотя и не дремлют.
Внезапно пронесся точно гул землетрясения: где-то близко заревел лев! Он достоин в эту минуту своего имени «эссед» – возмутитель: рев его производит в серибе полное возмущение и смятение. Овцы, обезумев, бросаются на колючую ограду; козы громко блеют; коровы с громким стоном ужаса теснятся друг к другу; верблюд, желая бежать, старается оборвать привязь; храбрые собаки, выходящие на гиен и леопард, воют громко и жалобно, и в отчаянии ищут защиты у хозяина, который, сам не зная, что делать, отчаявшись в своих средствах, признавая свое бессилие перед грозным врагом, трепещет в своей палатке, не смея выйти на встречу льву, – все оружие его состоит в копье. И вот, лев подходит все ближе и ближе, глаза его сверкают, довершая ужас, внушаемый его ревом; теперь он оправдывает и другое арабское имя свое «сабаа» – истребитель стад.
Могучим прыжком перескакивает грозный лев загороди и выбирает себе жертву. Одним ударом страшной лапы повергает он двухгодовалого бычка, и шейные позвонки беззащитного животного раздавливаются в его ужасной пасти. С глухим рычанием лежит хищник на своей жертве; большие глаза его ярко блещут торжеством победы и свирепым наслаждением; хвостом он бичует воздух; по временам выпускает на минуту издыхающее животное, и потом снова хватает его своими дробящими челюстями; наконец жертва перестала шевелиться. Тогда лев удаляется. При этом ему нужно снова перескочить через высокую ограду, но не хочется покинуть и добычу. Только при его громадной силе можно совершить такой скачек, неся в пасти быка. Но это ему нипочем: я сам видел серибу, через которую лев перепрыгнул с двухгодовалым бычком в пасти; я видел следы, оставленные тяжелой ношей его на вершине ограды, и глубокую впадину в песке, произведенную падением быка на землю по ту сторону ограды. Лев без труда уносит такую тяжесть в свое логовище, быть может на расстояние полумили, и глубокий след в песке, оставляемый влекомым им животным, можно нередко проследить с точностью до того самого места, где хищник растерзал свою жертву
Все, живущее в лагере, вздыхает свободно только по удалении льва; в присутствии его все были в оцепенении. Пастух безропотно покоряется своей участи: он знает, что лев – царь, который может так же жестоко грабить его, как человек, – его повелитель.
Понятно, что все животные, знающие этого страшного хищника, почти безумеют от ужаса, услышав его рев. Голос льва может считаться его характеристическою особенностью. Его можно назвать выражением силы животного; он единственный в своем роде, и с ним не могут идти в сравнение голоса все прочих животных. Арабы метко называют голос льва «раад», т. е. греметь. Описать его нельзя: он выходит точно из самой глубины груди, точно хочет разорвать ее. Трудно определить, откуда идет этот рев, потому что лев ревет, склоняясь к земле, и рычание разносится по ней далеко, как раскаты грома. Львиный рев состоит из необыкновенно могучих звуков, занимающих середину между о и у. Обыкновенно он начинается тремя или четырьмя протяжными звуками, почти похожими на стоны; затем, все быстрее и быстрее раздаются громкие ноты, но под конец снова становятся протяжнее и слабее, так что последние похожи скорее на ворчание. Едва раздастся могучий голос льва, как в ту же минуту все другие львы, которые только могут его слышать, тоже начинают реветь, так что в дремучем лесу раздается иногда действительно величественная музыка.
Невозможно дать понятие о действии, которое голос этого царя производит на его подданных. Вой гиены на минуту замолкает, леопард перестает ворчать, обезьяны принимаются громко мурлыкать и в страхе взбираются на самые верхние ветви; в мычащем стаде водворяется мертвая тишина; антилопы в бешенном бегстве ломятся сквозь чащу; навьюченный верблюд дрожит, перестает повиноваться голосу вожака, сбрасывает вьюк и ездока, и ищет спасения в поспешном бегстве; лошадь встает на дыбы, с пеной у рта, раздувает ноздри, бесится и опрокидывается; собака, не приученная к охоте, с визгом просит защиты у хозяина.
И даже человек, услыхав в первый раз этот голос ночью, среди дремучего леса, Даже он призадумается, можно ли ему тягаться с тем, кто гремит в этой пустыне. Тот же страх, которые овладевает животными при рычании льва, возбуждается в них и тогда, если они заслышат его запах, не видя его; все они знают, что близость льва означает для них смерть.
Где можно, лев поселяется близ деревень, и направляет свои набеги исключительно против них. Он очень неприятный посетитель; изгнать его трудно, и при нападении он обнаруживает значительную хитрость. Это доказывает рассказ об одном старом голландце, жившем у подножия Драаковой горы, и добывавшем себе пропитание преимущественно охотою на слонов.
Лев поселился в густом кустарнике, на расстоянии одной мили от владений колониста. Здесь ему было безопасно, – вода была близко, и он мог отсюда с удобством предпринимать набеги. Колонист вскоре заметил, какого соседа Бог ему дал: несомненным признаком служили следы на песке, и колонист решился держаться настороже. В первую же ночь собаки подняли яростный лай, но лев вел себя смирно, так что поселенец начал ласкать себя сладкой мечтой, что зверь, напуганный собаками, покинул эту местность. Однако, лев был не из трусливого десятка, и нимало не устрашился собачьей злости.
На другую ночь он без церемоний утащил Рёберга, большого вола из любимой пары поселенца. Утром обнаружилось, что лев перескочил через изгородь, окружавшую крааль, убил вола и перепрыгнул бы с ним обратно, если бы забор не повалился под двойною тяжестью, – хищника и добычи, и не представил, таким образом, льву более удобный выход.
Колонист немедленно отправился по следам зверя, взяв с собою своего готтентота и полдюжины лучших собак. Охотник легко догадался, что лев должен находиться в кустарнике; но в этом еще не было проку, потому что клооф (так называют на Капе овраги, поросшие колючим кустарником) имел в длину почти милю. Кустарник и деревья были колючие, ползучие растения и длинная трава до того покрывали землю, что проникнуть в кустарник казалось невозможным. Поэтому было решено, что колонист станет с одной стороны клоофа, готтентот – с другой, а собак пошлют выгонять льва.
Ожесточенный лай своры дал вскоре знать охотникам, что разбойник открыт; но заметили также, что собаки не могут выгнать его из позиции. Было слышно, как они то отскакивали назад, когда разъяренное чудовище переходило в наступление, то снова бросались вперед; но лай все время раздавался с одного и того же места. Наконец, когда он стал ослабевать, охотники сочли нужным кликнуть собак назад. Но на все их крики и свистки из полдюжины собак вернулись только две, и то одна страшно изуродованная, – прочих лев умертвил.
Таким образом, эта первая попытка овладеть неприятным соседом совершенно не удалась, и колонист, сожалея о потере собак, вернулся домой отдохнуть после таких трудов. Ночью он караулил крааль, но лев не приходил. На следующий вечер колонист, в сопровождении своего готтентота, снова отправился к клоофу. Здесь у выхода они влезли на деревья и всю ночь наблюдали за врагом. Но лев был умнее их: он пошел другой дорогой, и пока они сидели на деревьях, он, ничего не боясь и распорядившись неограниченно, похитил из крааля очень ценную лошадь и счастливо миновал с нею засаду. Можно себе представить ярость колониста по возвращении, и брань, которою он осыпал кафров и готтентотов за трусость и нерадивость. Наконец, он успокоился и изобрел новый план, впрочем, крайне опасный. Смельчак задумал отправиться один, без собак, в густой кустарник, найти льва и убить. Он был старый, опытный охотник, и стрелял из своей двустволки без промаха. Но предприятие, затеянное им, было не шутка, и чтобы выполнить его необходимо было редкое мужество.
Утром, после вторичного похищения, охотник собрался в путь около 10 часов. Он не взял с собой своего верного готтентота, полагая, что сильный запах, свойственный всем чернокожим, может дать знать льву о приближении людей, и заставить его удалиться. Колонист подошел с крайнею осторожностью к клоофу и пошел по следам, оставленным убитою лошадью. Вскоре он попал в такую чащу, где было очень трудно идти или ползти без шума, потому что приходилось двигаться по сухим веткам и листьям. Однако, охотник наш ухитрился пробираться так, что маленькие птички, которые, как известно, обращают внимание на все и все замечают, слетали с веток только по проходе его мимо их, – знак, что они открыли его присутствие зрением, а не слухом. Известно, что птицы и обезьяны в густом лесу представляют главное препятствие удачному нападению, потому что при приближении подозрительного существа птицы начинают беспокойно летать с дерева на дерево, свистать и щебетать, а обезьяны – мурлыкать, корчит гримасы и вообще проделывать разные шутовства.
Колонист прополз в кустарнике не больше пятидесяти шагов, как начал подозревать, что логовище льва уже недалеко. Он заметил между деревьями остатки похищенной лошади, и, как опытный охотник, сообразил, что зверь должен лежать где-нибудь неподалеку. Поэтому он прилег, свернувшись под ближайшим кустом, приняв по возможности удобное положение, чтобы лежать не шевелясь. Через несколько времени он заметил, что что-то движется за большим, широколиственным растением, шагах в 20 от него. Вглядываясь, он узнал голову и заметил, что зверь с величайшим вниманием всматривается в ту сторону, где он лежит. Очевидно было, что лев почуял приближение какого-то существа, но не знал еще, где оно притаилось. Колонист понял, что наступила критическая минута, и лежал неподвижно, как статуя. Он не хотел рисковать, стреляя льву в лоб, потому что эта цель требует особенно удачного выстрела, а между тем многочисленные ветви и стебли, находившиеся на линии выстрела, делали такую удачу более чем сомнительною.
Внимательно осмотрев местность, лек, по-видимому, остался доволен результатом осмотра, и улегся за кустом. Тогда охотник навел оба курка своего ружья, и медленно повернул дуло по направлению ко льву; при этом он пошевельнулся лишь на столько, на сколько это было необходимо для верности выстрела. Однако и этот чуть слышный шорох не укрылся от бдительности льва: он мгновенно поднялся, но и на этот раз охотник мог целить только в лоб. Он прицелился между глаз зверя и выстрелил, но, как почти всегда бывает при близком расстоянии и сильном заряде, попал слишком высоко. Лев, правда, упал на спину, но в ту же секунду вскочил и страшно заревел. Теперь он обернулся к охотнику грудью и, спустя миг, пал, пораженный пулею в грудь, в чащу кустарников, в предсмертных судорогах. Прежде, чем село солнце, шкура льва уже висела на дверях дома колониста; готтентоты блаженствовали, в восторге от победы своего господина, и от водки, которою он их угостил.
Нередко льва кормит только человек, хотя большею частью и степь, и лес представляют ему достаточно поживы. Он не пренебрегает ни одним млекопитающим, как бы оно мало ни было; ничтожность, также как и громадность, не обеспечивает от него прочих животных. Он неприхотлив, хотя умеет выбирать себе лакомые куски. На охотах своих он обнаруживает удивительный ум, хитрость и смелость. Достойные полного доверия путешественники рассказывают, что он врывается в самую середину лагеря и похищает скот у лагерного костра, а также, что он подходит к лагерю, и рычанием до тех пор стращает животных, защищаемых людьми, пока они, обеспамятев от страха, разбегаются из лагеря и попадают, таким образом, в лапы хищника. Но этому противоречит твердое убеждение всех жителей внутренней Африки, у которых я бывал, в спасительном действии лагерного огня. Они уверяют, что костра вполне бывает достаточно, чтобы удерживать льва в почтительном расстоянии, им неизвестно ни одного случая, чтобы он напал на лагерь, охраняемый тщательно поддерживаемым огнем. О леопардах рассказывают совершенно обратное.
Нападая на диких животных, лев действует совершенно иначе, чем при нападении на ручных. Он знает, что дикие животные чуют его издалека, и бегают так скоро, что могут скрыться от него. Поэтому он или подстерегает их, или, соединяясь с несколькими товарищами, чрезвычайно осторожно подкрадывается к ним против ветра. В степях средней и южной Африки удобнейшие места для его охоты представляют водопои. Когда жар дневной спадет и сменится прохладой ночи, тогда изящная антилопа, кроткоокий жираф, полосатая зебра и могучий буйвол спешат к воде освежить пересохшее горло. Они осторожно приближаются к источнику или к луже, потому что знают, что самые привлекательные для них, томимых жаждою, места – в то же время самые опасные. Беспрестанно озираясь и нюхая воздух, зорко вглядываясь в сумрак, ведет передовая антилопа свое стадо. Ни шагу не сделает она, не удостоверившись, что все тихо и спокойно. Антилопы на столько хитры, что приближаются к водопою тоже с подветренной стороны, и потому часто вовремя чуют врага. Вожак стада прислушивается, вглядывается, озирается, нюхает воздух; еще миг – и вдруг он оборачивается и мчится бешено назад. За ним кидается все стадо. Далеко закидывают они свои изящные копытца; высоко вздымаясь, уносят их стройные ножки. Они мчатся, перелетая через кустарник и высокую траву, и уходят от караулившего. Точно так же приближаются к водопою умная зебра и жираф; но горе им, если они пренебрегут этими предосторожностями! Горе жирафе, если она приближается по ветру к луже, обросшей кустами; горе ей, если, сгорая жаждой, она хоть на минуту забудет осторожность из-за желания освежить пылающий язык!
Обыкновенно лев одним ударом убивает схваченное животное. Оно не может бежать далеко; этому мешает страшная тяжесть, внезапно обрушившаяся ему на плечи, смертельный страх, овладевающий им, и раны, нанесенные ему хищником в минуту нападения. Потеряв силу и мужество, падает животное, и лев несколькими ударами зубов раздробляет ему шейные позвонки и перегрызает спинной мозг. Как я уже сказал, он ложится на свою добычу, ворча, колотя хвостом, неподвижно устремив глаза на жертву, наблюдая за каждым движением ее, и ускоряя последние содрогания новыми ударами зубов. Но если скачок не удался, лев уже не преследует добычу, и, как бы пристыженный, удаляется назад в свое убежище, идя медленно, шагом, точно желая измерить расстояние, на котором скачок мог бы получиться.
Нередко случается также, что целое общество львов собирается на охоту и днем. Один английский охотник на львов рассказывает следующее:
«Небольшое стадо зебр паслось спокойно и беззаботно на равнине, не подозревая, что пара львов со своими детенышами тихо подкрадывались к ним все ближе и ближе. Лев и львица составили правильный план атаки, и пробирались так тихо и незаметно в высокой траве, что бдительные животные совершенно не замечали их. Таким образом они приблизились на такое близкое расстояние, что уже почти могли прыгнуть; вдруг вожак стада заметил грозных врагов и подал сигнал к бегству. Но было уже поздно. Лев одним прыжком перескочил через траву и кустарники, и всею своею тяжестью обрушился на одну зебру, которая в тот же миг упала под ним. Прочие в ужасе разбежались во все стороны».
Опытные наблюдатели уверяют, что, будучи голоден, лев обнаруживает это, колотя себя хвостом по спине и потрясая гривой. Я сам наблюдал это на львах, содержавшихся у меня в неволе и ручных, и, следовательно, могу подтвердить это наблюдение. Поэтому, если человек подошел слишком близко ко льву, притаившемуся за кустом, ему остается, чтобы узнать, что его ожидает, обратить внимание на это обстоятельство. Если лев не машет хвостом, то смело можно идти мимо и даже прогнать его с дороги. В таком случае скрип повозки или хлопанье бича всегда обращает льва в бегство. Если же он машет хвостом, то человек, не имеющий при себе хорошего оружия или не умеющий искусно владеть им, должен готовиться к смерти. То же можно сказать и о животных. Случается, что они безопасно проходят мимо льва, хотя представляют ему легкую добычу. Дело в том, что сытый лев никогда не заботится о добыче на будущее время, и уже по одной этой причине он заслуживает название великодушного хищника.
Добыв какое-нибудь животное, лев, если есть возможность, уносит его в свое логовище и съедает там. Громадная сила царственного зверя всего поразительнее обнаруживается именно при этом обстоятельстве. Надобно только подумать, чего стоит перескочить через широкий ров или через забор, неся в пасти быка, чтобы понять, как изумительно громадна сила льва. Не по силам ему только взрослые буйволы и верблюды: он не может унести их. Уверяют даже, что он в состоянии силою скачка опрокинуть слона; но уже это следует отнести к области басен, и можно сравнить разве с арабским рассказом, имеющим целью доказать силу льва: «Лев бросился на верблюда на водопое», так рассказывали мне в Восточном Судане, «и хотел утащить его с берега в лес. Но в ту же минуту из воды высунулся громадный крокодил, и схватил того же верблюда за шею. Лев тянул вверх, крокодил вниз, и ни один не хотел уступить; наконец, верблюд перервался пополам». Правда, я на основании собственных наблюдений знаю, что крокодил действительно в состоянии оторвать голову быку, а следовательно, – и верблюду; но невероятно, чтобы он бросился на верблюда, схваченного львом, и совершенно невозможно, чтобы они общими силами могли разорвать верблюда пополам. Несомненно, впрочем, что лев пытается протащить верблюда, хотя на небольшое расстояние. Я сам видел это в деревне на утро по умерщвлении верблюда львом. Животное было оттащено шагов на сто, и лев выел у него лишь небольшой кусок из спины, вероятно потому, что его тревожила близость деревни. Неся годовалого или двухлетнего бычка, лев идет рысью. Томсон уверяет, что охотники верхом пять часов гнались за львом, несшим такую тяжесть, – и не догнали.
Лев вообще предпочитает крупных животных мелким, хотя не пренебрегает и этими, если они подвернутся. Положительно утверждалось, что он довольствуется и саранчой. Но главную пищу его составляют все стадные ручные животные: дикие зебры, антилопы всех пород и кабаны. Обыкновенно лев ест только животных, им самим убитых; но в случае нужды поедает и падаль, особенно остатки своей прежней добычи. Добыв животное, он в следующую ночь возвращается к его трупу, но на третью уже никогда не приходит и, вероятно, возвратился бы совершенно напрасно, так как обыкновенно в первую же ночь является толпа паразитов, не пропускающая случая попировать за царским столом. Ленивая и трусливая гиена и другие породы собак находят для себя очень удобным заставлять других охотиться для них, и едва лев удалится от своего пира, как они приходят и жрут до отвала. Правда, царь неохотно допускает их к своему столу, и между ними, как положительно известно, случаются из-за этого драки. Гиена, до нельзя трусливая при встрече со львом, становится безумно смелою, если видит лакомую поживу.
Один из моих охотников в Восточном Судане видел однажды среди белого дня бой между львом и тремя гиенами из-за подобной причины. Лев сидел по-собачьи в перелеске у самого берега, и с величайшим спокойствием выжидал нападения трех пятнистых гиен, которые приближались к нему, ворча и скаля зубы. Они становились все наглее и наглее, и все ближе и ближе подступали к могучему зверю. Наконец, одна с яростью бросилась на него, но в ту же минуту получила такой удар его левой лапы, что замертво опрокинулась на спину; остальные удалились в чащу леса.
Другие наблюдатели уверяют, что из-за пищи происходят бои между самими львами, а, английские охотники утверждают даже, будто видели, что лев убивает, терзает и съедает львицу. И не берусь решить, на сколько это справедливо, но мне это кажется крайне неправдоподобным, хотя я и видел не раз, что другие виды кошек, а именно тигры нашего зоологического сада, приходили в величайшее волнение от одного вида ожидаемой добычи, и яростно дрались между собою, не смотря на то, что вообще жили друг с другом мирно.
На человека лев нападает весьма редко. По крайней мере в Судане, где в некоторых местностях львы очень многочисленны, почти неизвестно случаев, чтобы лев съел человека. Там гораздо больше людей гибнет от крокодилов, даже от гиен, чем от львов. В южной Африке говорят не то; но прибавляют, что кафры сами виноваты в этом. При постоянных войнах этих племен часто случается, что тела коварно убитых неприятелей остаются в лесу непогребенными, и там, где их застигла роковая стрела. Ночью лев приходит к трупу, и если он еще свеж, находит, разумеется, очень удобным утолить им свой голод; отведав человеческого мяса, он узнает, что оно гораздо вкуснее всякого другого, и становится «людоедом», как говорят кафры. Они уверяют, что эти львы-людоеды нередко бросаются к лагерному костру, и без церемонии уносят одного из спящих. Туземцы и колонисты думают, что цветные люди более подвержены нападениям льва, чем белые.
Уверяют, что лев, мгновенно умерщвляющий всех, схваченных им животных, победив человека и держа его в своих когтях, не убивает его сейчас же, а уже позже наносит ему с страшными ревом смертельный удар своею лапою в грудь.
Не берусь решить, правда ли, будто лев перед нападением всегда ложится в расстоянии 8 или 10 футов, чтобы отмерить прыжок. Судя по тому, что мне рассказывали в Судане, я сомневаюсь в этом. Тамошние арабы уверяют, что человек, встретив отдыхающего льва, может прогнать его, бросив в него камнем, если хватит смелости пойти прямо на него; но кто побежит, тот погиб. «Всякий лев», говорят они, «дважды отступает перед человеком, потому что знает, что человек – подобие всеблагого Бога, перед ним смиряется и он, так как он – животное справедливое. Но если человек преступит заповедь Бога, запретившего безрассудно подвергать опасности свою жизнь, и в третий раз пойдет на встречу льву, он погибнет».
Вообще, неблагоразумно убегать ото льва, потому что он бегает очень скоро. Замечены случаи, что он едва не нагонял охотников на лошадях. Кто, встретив льва, будет иметь довольно мужества, чтобы спокойно остановиться, на того он не так легко бросится: но для этого необходима такая храбрость и присутствие духа, которые редко у кого найдутся.
Очень замечательно, что лев, как доказывают многие наблюдения, редко бросается на детей. Известны случаи, когда грозный хищник спокойно подходил к домам, не причиняя никому вреда. Лихтенштейн ручается за истину следующего происшествия:
«В Ридриверспорте мы пришли к одному тамошнему жителю, Ван-Вику. Пустив наши скот пастись, мы вошли в дом, чтобы отдохнуть в тени. Хозяин рассказал нам следующее: два года тому назад, с того места, где мы теперь стоим, я сделал рискованный выстрел. Здесь в доме, подле дверей, сидела моя жена; дети играли подле нее, а я был на дворе у дома, и возился с телегой; вдруг, среди белого дня явился большой лев и спокойно улегся в тени на пороге. Жена, оцепенев от ужаса, и зная, как опасно бежать, не тронулась с места; дети бросились к ней на колени. Крики их возбудили мое внимание; я поспешил к дверям, и можно представить себе мое удивление, когда я увидел вход в дом прегражденным таким образом: хотя животное еще не заметило меня, но, так как я был безоружен, то гибель моя казалась несомненною; однако, я почти невольно подошел к окну той комнаты, где стояло мое заряженное ружье. По счастью, я случайно поставил его близко от окна, и мог достать рукой; влезть же в комнату я бы не мог, потому что, как вы видите, окно слишком мало. Еще счастливее было то обстоятельство, что дверь в другую комнату была открыта, так что я мог через окно видеть страшную сцену вполне. Вдруг лев зашевелился; быть может, он готовился прыгнуть. Тогда я больше уже не думал: тихонько ободрил жену и, призвав на помощь Бога, выстрелил льву в лоб между его сверкающими глазами; пуля просвистела как раз мимо локонов моего сына, и лев упал мертвый.»
Если даже предположить, что лев этот, придя к дому, был совершенно сыт, то нужно вспомнить, что другие породы кошек в подобном случае не устояли бы против своей кровожадности, так что это во всяком случае доказывает благородство львиной души.
Во все времена отдавали должную справедливость и удивлялись величественной осанке льва, его страшной силе, его смелому, спокойному мужеству. Хотя, правда, удивление это нередко переходило должные границы, и приписывало льву качества, которыми он не обладает; но к сущности оно не безосновательно. В сравнении с прочими кошками и даже с большею частью диких собак, лев горд, великодушен и благороден. Он бывает хищником только по необходимости, и жестоким только тогда, когда его вызовут на смертельный бой. Несправедливо говорят, что «то, что во льве считают выражением гордости и благородства, есть только выражение серьезной и обдуманной рассудительности», думая этими словами опровергнуть восторженное мнение о льве других. По моему мнению, и в качествах, признанных за львом самыми уважаемыми естествоиспытателями, заключается много благородства. Кто узнает льва ближе, кто, подобно мне, проведет с ним несколько лет ежедневно, тот почувствует то же, что и я: тот полюбит льва и будет уважать его, как только может человек любить и уважать зверя.
За львицей часто следуют десять или двенадцать львов, и между ними происходят из-за любви споры и бои. Наконец, львица избирает себе супруга и начинает жить с ним верно, а прочие удаляются. Львица рождает (весной) от одного до шести, но чаще двух или трех детенышей. Они рождаются зрячими и в первое время бывают ростом не больше молодой кошки. Перед родами львица отыскивает себе укромное место в чаще, как можно ближе от водопоя, чтобы не далеко было ходить за добычей. Лев помогает ей добывать пищу и, в случае надобности, самоотверженно защищает ее и детенышей. Львица нежно любит своих детей, и трудно представить себе зрелище более грациозное, чем самка льва со своими львятами. Маленькие, миленькие зверьки играют друг с другом, как кошечки, а мать смотрит на их детские игры с величайшим удовольствием. Такие сцены можно видеть в зоологических садах, потому что львы очень часто размножаются в неволе. Такие случаи бывают даже в зверинцах, хотя, как известно, животным здесь очень тесно, и кормят их плохо и мало.
На свободе львица, кормящая своих детенышей, становится пагубна для всей страны и очень опасна. Она весьма редко покидает логовище, обыкновенно только, чтобы напиться; лев заботится о ее пропитании и присматривает за детьми, когда она уходит от них.
Первое время маленькие львята довольно беспомощные твари. Они учатся ходить только на втором месяце своей жизни, а играть еще позднее. Сначала они мяукают, совершенно как кошки, но потом голос их становится сильнее и полнее. В играх своих они довольно неповоротливы и неуклюжи, но с возрастом приобретают ловкость. Через полгода мать перестает кормить их; но еще до этого они начинают сопровождать родителей в их набегах, хотя и не удаляются далеко от логовища. К концу первого года они достигают величины большой собаки.
Сначала оба пола совершенно схожи, но вскоре более крепкие и мощные формы тела отличают самца от самки. Около третьего года у самца начинает пробиваться грива, но полного роста и развития оба пола достигают на шестом или седьмом году. Сообразно столь продолжительному развитию, они достигают и значительной старости. Известны случаи, что львы жили до 70 лет даже в плену, хотя в неволе они всегда скоро стареют и утрачивают свою красоту, как бы ни был хорош уход.
Никто, конечно, не удивится, услыхав, что жители Африки в высшей степени боятся льва и стараются истребить его всеми зависящими от них средствами; однако, страх этот не так велик, как обыкновенно думают: даже там, где лев водится во множестве, его встречают далеко не каждый день. На стада он нападает также не ежедневно, и обыкновенно ищет себе пищи в обширных лесах. Тем не менее, он чрезвычайно вреден, и тем вреднее, чем ближе живет к европейским переселенцам, имеющим о цене собственности совершенно иное понятие, нежели невинные африканцы. По вычислению Жюля Жерара с 1850 по 1857 г. в Боне жило 60 львов, которые съели 10,000 штук крупного и мелкого скота. Во внутренней Африке львы при носят сравнительно гораздо меньший вред, потому что скотоводство, составляющее там единственное занятие жителей, распространено гораздо более, чем в тех странах, где жители занимаются главным образом земледелием. Однако и там он наносит ощутительный вред, и нередко приводит в совершенное отчаяние бедного обитателя средней Африки, который в этих случаях с детским суеверием полагается обыкновенно на помощь свыше, и обращается к посредникам между им и Богом, т. е. к духовенству. Он покупает у них за большие деньги геджаб или кусок бумаги, на котором написаны в искаженном виде и, по обычаю духовенства, разжиженные вставками и дополнениями, энергические изречения Корана. Этот талисман вешается перед серибой, и в Судане все уверены, что лев, как животное справедливое и потому любимое Богом, уважит изречения посланника Божия, Магомета, и откажется от дальнейших посещений скотного двора, защищенного священною надписью. Каждый год случаются бесчисленные примеры, доказывающие противное, но и тамошние факиры отлично умеют шарлатанить... Смирение и невежество суданцев дают их духовенству возможность всегда находить верующих, и продолжать свои постыдные обманы. Покупкою подобных талисманов ограничиваются все меры, принимаемые мусульманскими жителями Восточного Судана для защиты себя от львов. Язычники, негры и кафры догадливее, и понимают, что оружием и храбростью больше сделаешь против льва, чем злоупотреблением словами пророка. Они убивают львов отравленными стрелами, а в случае надобности и копьями.
В бытность мою в южной Нубии была предпринята в высшей степени замечательная охота на львов. Этот царственный зверь производил страшные опустошения во всех окрестностях, и беспрестанно похищал быков и овец из окрестных селений и серибов. Наконец, он стал невыносим для нубийцев, и они решились произвести большую охоту на него. Четыре храбрые моргарби или жители запада, вооруженные огнестрельным оружием, соединились с двенадцатью нубийцами, оружие которых состояло из копий, и в одно прекрасное утро отправились в чащу девственного леса, в которой обыкновенно скрывался лев после того, как схватывал добычу. Без дальнейших разговоров, они пошли прямо к его логовищу, выгнали его, и в то время, как лев, изумленный таким ранним посещением, спокойно подходил к ним, четыре моргарби выстрелили в одно и то же время из своих ружей. Вслед за тем, через несколько мгновений, в него полетел целый ряд копий. Лев был во многих местах ранен, но ни одна из ран не была смертельна, и поэтому он тотчас же напал на своих противников. Случайным образом он сохранил при этом замечательную уверенность. Прежде всего он нанес одному удар лапой, вследствие которого тот упал на землю, страшно изуродованный. Затем лев опять остановился; к нему приблизился другой с новым копьем, но не успел еще он употребить его в дело, как получил точно такой же удар лапой. Остальные думали уже о бегстве, оставив своих товарищей отвечать за себя льву, делавшемуся все более и более свирепым; но вдруг один молодой человек пристыдил всех пятнадцать. Он имел при себе, кроме копья, длинную палку, называемую набут, и смело приблизился с этим оружием ко льву. Последний был удивлен, и прежде, чем успел опомниться, получил такой сильный удар в переносицу, что лишился чувств и упал на землю. Теперь, конечно, смелый молодой человек победил и продолжал наносить удары льву до тех пор, пока тот не перестал двигаться.
Мне самому туземцы часто предлагали освободить их от льва, который за ночь перед тем производил грабеж и, как следовало предполагать, лежал где-нибудь в тени неподвижно и лениво, пока переваривалась пища. Само собою разумеется, что я страстно желал этой охоты и, без сомнения, произвел бы ее, если бы нашел хоть одного товарища. Но уговаривать их было совершенно напрасно. Боязнь в них слишком глубоко укоренилась, и напрасно мои европейские собратья помогали мне убеждать их. Идти же одному в первый раз на охоту за львом было слишком безумно, и поэтому, к великому сожалению, я должен был оставить удобный случай увенчать мои охоты самою благородною.
В последнее мое путешествие для охоты в Габеш я был несчастлив. Я и мой приятель, барон Ван-Аркель, открыли во время дня в Самхаре, пустынной полосе на западном берегу Южного Красного моря, льва, который глядел с холма, на окрестность вокруг своего места охоты. Мы тотчас же приготовились доказать царственному богатырю достоинство наших винтовок. На всякий случай мы зарядили еще оба ствола наших двустволок, и отдали их заряженными нашим служителям, приказав последним быть около нас. Мы приблизились к холму, соблюдая все правила охоты. Ван-Аркель, бывший в первый раз на подобной охоте, показывал такое мужество, что у меня билось сердце от гордости и удовольствия; наши африканские служители дрожали, как осиновые листья. Мы шли медленно и в высшей степени осторожно, потому что местность требовала, чтобы мы подошли ближе, чем этого следовало бы желать. Как кошки, крались мы на холм с поднятыми винтовками и приложивши пальцы к язычку курка. Жажда охоты становилась почти выше наших сил. Однако, мы напрасно радовались: благородный богатырь трусливо оставил свое место и, по всей вероятности, ушел в непроницаемую для нас чащу.
В Атласе за львом охотятся различным образом. Если он покажется вблизи лагеря бедуинов, то по палаткам распространяется ужас, и эти люди, во всем остальном такие мужественные, начинают громко жаловаться, пока, наконец, не решатся убить обременительное животное или, по крайней мере, прогнать его. По опыту нашли удобное средство против льва. Все люди, способные носить оружие, окружают логовище, в котором скрывается их главный враг, и образуют три ряда, один за другим, из которых первый назначается для того, чтобы выгнать животное. Сначала, как это обыкновенно бывает у арабов, стараются произвести это помощью ругательств и бранных слов: «А, ты, собака и собачий сын! Ты, происшедший от собак и производящий собак! Несчастный истребитель стад! Чертов сын! Вор! Негодяй! Ну, так ли ты храбр, как показываешь! Ну, покажись также днем, как ты это делаешь ночью! Приготовляйся же! Ты должен идти против людей, сыновей мужества, друзей войны!» Если эти бранные слова не помогают, то производится несколько выстрелов в чащу, пока, наконец, одна из пуль не просвистит слишком близко ото льва, и не выведет его из терпения, заставив подняться. С ревом и огненными глазами выходит он из берлоги. Дикий крик встречает его. Идя умеренным шагом, с удивлением и гневно озираясь, смотрит он на массу людей, которая, со своей стороны, готова принять его достойным образом. Первый ряд делает залп. Лев подпрыгивает и, обыкновенно, падает от пуль второго ряда, который стреляет тотчас, как только первый уйдет. Тут нужны хорошие стрелки, потому что нередко случается, что лев, будучи ранен двумя или более пулями, все еще продолжает храбро бороться. Таким же образом ходят арабы и в одиночку на льва: стреляют в него, затем убегают, потом опять стреляют, пока, наконец, побеждают. Однако, несмотря на массу людей, отправляющихся на эту охоту, она довольно опасна.
Весьма нередко случается, что один лев обращает в бегство целое войско арабов. По крайней мере Жерар уверяет, что однажды, в 1853 году, лев прогнал двести человек, хорошо вооруженных огнестрельным оружием. При этом он убил одного человека и шестерых ранил.
Кроме того, арабы Атласа ловят львов в ямы. Как только царственное животное попадет в яму, со всех сторон сбегаются люди, и начинается ужасная суматоха. Каждый кричит, ругается и бросает камни. Но всего неистовее ведут себя женщины и дети. Под конец мужчины вместе застреливают животное. Лев встречает пули совершенно спокойно, не произнеся ни одного звука и не моргнув глазом, и только когда уже он лежит без всякого движения, люди отваживаются спуститься к нему, и привязывают его ноги к веревке, на которой, помощью блока, поднимают труп.
Убивают льва и другими способами. Арабы выкапывают яму, и крепко заделывают ее сверху, так что остаются только отверстия для стрельбы; потом кладут на нее только что убитого кабана. Или садятся на дерево и стреляют с него. Каждый ребенок получает кусок сердца, чтобы быть мужественнее. Волосы гривы употребляются для амулетов, потому что предполагают, что те, которые носят при себе подобные волосы, избавляются от львиных зубов.
Негры на Белой реке и готтентоты убивают львов отравленными стрелами. Однако, эти ужасные орудия еще не очень распространены и мало известны во внутренности Африки, где во многих местах встречается такое громадное количество львов, что для безопасности от них целые деревни выстроены более на деревьях, чем на земле. Самые большие охоты на львов производил, без сомнения, шотландец Гордон-Кумминг, путешествовавший пять лет по южной Африке единственно для охоты. Он был отлично снабжен всем необходимым и в особенности имел великолепных собак, из которых семнадцать погибло во время его охот. Его рассказы очень привлекательны, однако, мне кажется, не все заслуживают полной веры. Из достоверных рассказов и из моих собственных наблюдений можно вывести следующее:
Лев, будучи поднят вдруг со сна, теряет присутствие духа и бежит перед человеком, и если при этом он не будет ранен, то не сделает никому ничего. Совсем другое происходит, если он видит себя в опасности. Тогда проявляется его мужество, и он отступает только перед значительным перевесом силы, – совершенно спокойно, шаг за шагом. Если его сильно преследуют, он обращается иногда в бегство, но это случается лишь в исключительных случаях. Обыкновенно он выступает только в том случае, когда вынужден защищаться. С этого мгновения он проявляет непреоборимое мужество, даже перед большим перевесом силы. Хорошие, храбрые собаки выходят против него первые: они окружают его со всех сторон и встречают вызывающим лаем. Те, которые подходят близко к нему, теряют свою силу от одного удара его лапы. Тем не менее большое количество собак составляет смерть не только для зайца, но и для льва, потому что они его удерживают и занимают до тех пор, пока не приблизится охотник, который в этом случае играет в сравнительно довольно легкую игру. Впрочем, льва, легче убить, чем некоторых других зверей. Если, например, пуля попадает ему в живот, то немедленно же происходит разрыв, и он уже не в состоянии бегать. При подобной ране жвачные могут жить в продолжение целых дней, а лев умирает.
Старый, мужеского пола, лев постоянно защищает львицу и молодых львят, поэтому чрезвычайно трудно завладеть последними. Обыкновенно львов похищают в то время, когда они еще маленькие, выжидая случая, когда мать уйдет наблюдать за дичью, на которую, с наступлением ночи, начнет свою охоту. Если похищение и удалось, покуда львица еще не возвратилась, то все-таки не вся опасность миновала: оба родителя целые дни в страшной ярости бегают по окрестности, отыскивая своих детей.
Львы, пойманные в молодом возрасте, при соответственном уходе делаются очень ручными. Они признают в человеке своего покровителя, и привязываются к нему тем более, чем сильнее он ими занимается. Почти нельзя вообразить себе более кроткого существа, как лев, прирученный подобным образом: через короткое время он совершенно забывает свою свободу, – я бы желал сказать «свою львиность», и предается человеку всею душою. Я держал львицу целые два года. Бахида (так звали львицу) принадлежала прежде Латиф-паше, египетскому наместнику в восточном Судане, и была подарена одному из моих друзей. Она в короткое время привыкла к нашему двору, где ей позволялось свободно бегать. Вскоре она всюду следовала за мною, точно собака, ласкалась при всяком удобном случае, и была неприятна только в том отношении, что иногда ей приходило на мысль посещать меня ночью в моей постели, и будить своими ласками.
Через несколько недель она приобрела господство над всем, что только было живого на дворе, но более для того, чтобы играть с животными, нежели чтобы причинять им что-нибудь дурное. Однако, она умертвила и съела двух животных: в первый раз обезьяну, а в другой – барана, с которым перед тем играла. К большинству животных она относилась чрезвычайно гордо, дразнила и пугала их на всякие лады. Только одно животное умело ее укрощать. Это был марабу, который, как только они познакомились, отправился к ней на спину, и так отделал ее своим коническим клювом, что она принуждена была уступить, хотя и после продолжительной битвы. Часто она доставляла себе удовольствие ложиться на землю, подобно кошке, и потом бросалась на кого-нибудь из нас, как кошка на мышь, но только с тою целью, чтобы нас подразнить. Вообще, относительно нас она была всегда кротка и честна. Фальшивости в ней не было, и даже, когда она была однажды наказана, то уже через несколько минут подошла ко мне и начала так же доверчиво ласкаться, как и прежде. Ее гнев проходил мгновенно, и лаской ее тотчас же можно было укротить.
Во время нашей поездки из Карфагена в Каир, которую мы совершили по Нилу, она постоянно запиралась в клетку в то время, когда корабль был в движении, и тотчас же выпускалась, как только мы приставали к берегу. Тогда она с гордым сознанием начинала прыгать вокруг нас, и непременно всякий раз испражнялась; в ней так велика была любовь к опрятности, что она никогда не пачкала клетку во время поездки. При этих переездах она позволила себе несколько раз скверные проделки. Так, между прочим, в одной деревне она задушила ягненка; в другой раз схватила маленького негритянского мальчика, но к счастью, мне удалось легко освободить схваченного, так как в особенности против меня она никогда не была упряма. В Каире я мог с нею гулять, водя ее на веревке, а при переезде из Александрии в Триест выпускал ее ежедневно на палубу, к общему удовольствию всех путешественников. Она приехала в Берлин, и я не видал ее два года. Спустя это время, я посетил ее, и тотчас же был узнан ею. Вследствие всего этого, я не имею никакого основания сомневаться в достоверности многих подобных же рассказов о пойманных львах.
При хорошей пище лев живет в неволе очень долго. Ему необходимо ежедневно около восьми килограммов хорошего мяса. При этом здоровье его будет хорошо, и тело тучное и жирное. Дурное мясо легко причиняет ему болезни, поэтому-то и умирает так много львов у продавцов диких зверей.
