Птичьи горы в Лапландии
Серия книг «Друг животных», 1909 г.
Трогательная черта в жизни всех настоящих морских птиц заключается в том, что только две причины могут их привлечь на твердую землю: радостное чувство нарождающейся материнской любви весной и мрачное предчувствие приближающейся смерти. Зима со своими длинными ночами, холодами и бурями не в силах загнать их на землю: они хорошо защищены от всех невзгод крайнего севера и привыкли проводить все свое время над волнами, на волнах и под волнами морскими; они залетают на землю, например, на одиноко лежащий в мире остров, только случайно и на самое короткое время, чтобы промазать свои перья жиром, так как на воде это не так удобно делается. Но с первым проблеском весеннего солнца все птицы стремятся опять к тем местам, где они впервые увидали свет, хотя бы для этого им надо было пролететь тысячи морских миль.
И если даже среди ледяной зимы, после того как эти места уже давно опустели, морская птица почувствует приближение смерти, тем смутным и таинственным предчувствием, которое испытывает каждое животное на склоне своих дней, она спешит, пока ей позволяют силы, опять-таки туда, где находилась ее колыбель.
Ежегодные весенние сборища бесчисленных птиц на севере, в тех местах, где они выводят своих птенцов, придают этим местам невообразимое оживление. Эти сборища разнообразны так же, как и те места, которые они населяют. Одни птицы избирают для своего размножение лишь такие островки и скалы, которые едва поднимаются над линией прилива; на них нет никакой растительности, кроме водорослей, выброшенных морем, которыми птицы обкладывают свои гнезда; другие гнездятся на крутых и высоких островах, возвышающихся над морем на многие сотни футов, – на островах, богатых выступами, пещерами и другими тайными приютами или же покрытых толстым слоем растительных остатков, превратившихся в торф.
Был чудный летний вечер, когда мы собрались посетить один из таких птичьих островов. Море было такое гладкое и спокойное, как это редко бывает, воздух теплый и ласкающий. Наш легкий челнок двигался между бесчисленными обломками скал, и по всем направлениям виднелись птицы. Почти каждый камень, выдававшийся над поверхностью моря, был оживлен.
Некоторые из них были совершенно белы от помета бакланов, рядами отдыхавших на камнях по десяти, по двадцати, по сто птиц, вытянув длинные шеи и растопырив крылья, чтобы доставить отрадный отдых каждой части тела: от времени до времени они помахивали крыльями, как бы обвевая друг друга, и внимательно озирались по сторонам. При нашем приближении они бросились с глухими криками в море, тяжело шлепнувшись в воду, и поплыли, то и дело ныряя, как будто смеясь над нашей попыткой подойти к ним ближе.
Другие скалы были покрыты сотнями и тысячами чаек, самки сидели на яйцах, а самцы летали над ними, купаясь в теплом воздухе. В небольших глубоких заливах можно было видеть крохалей и гагар, которые охотились за рыбой, испуская от времени до времени резкие крики; этот призыв тянулся так долго и повторялся так часто, что его можно было бы назвать песней, если бы мелодия не была слишком дика и понятна только тому, кто родился на северном море, вырос среди его волн и наслушался воя и шума его зимних бурь. Гордо, как властелин, сидел то там, то здесь на скале морской орлан, предмет ужаса для всех пернатых обитателей моря; быстро, как стрела, проносился кречет, свивший себе гнездо на одной из крутых отвесных скал; проворные буревестники и ныряющие морские ласточки взлетали то вверх, то вниз; устрицеловы приветствовали нас своими резкими криками; чистики и кайры показывались и опять исчезали под водою, на скале же перед нами белели рядами груди чистиков, обращенные к морю. Их было несколько тысяч.
Пристав к одному острову, мы стали быстро взбираться на гору; она была вся покрыта торфом, и, ступая на нее, мы увидали, что эта торфяная кора повсюду до такой степени покрыта ямками для гнезд, что на всей горе нельзя было найти места, величиною с обыкновенный стол, где бы не было подобных отверстий.
Мы подвигались вперед, и под нашими ногами вздрагивал слой торфа, и оттуда из всех углублений выглядывали, выползали, вылетали чистики. Куда мы ни обращались, мы нигде ничего не видали, кроме птиц и птиц, и наше ухо улавливало только тихий, гудящий шум, в котором сливались их слабые крики. Каждый наш шаг вызывал новые стаи из недр земли. Одни птицы слетали с горы к морю, бесчисленные массы их стремились с моря на гору, густая туча их обволокла нас, обволокла и всю гору, так что все это место превратилось в какой-то громадный улей, в котором огромные пчелы жужжали, гудели и порхали вокруг нас. Сотни тысяч глаз смотрели на нас отовсюду. Из всех концов и углов, из всех поворотов и выступов, из всех углублений и отверстий, справа, слева, сверху и снизу показывались птицы, тысячи их прилетали с моря, тысячи улетали, тысячи усаживались, тысячи подпрыгивали с помощью крыльев, делая странные движения, сотни тысяч носились в воздухе, сотни тысяч плавали и ныряли; все носилось, чирикало, шумело, летало, кричало, ползало кругом, доводя нас до полного ошеломления.
Оглушенные и растерянные, мы с трудом подвигались все дальше и, наконец, вскарабкались на вершину. И здесь все порхало и шумело, и здесь туча птиц окружала нас так плотно, что мы видели море точно в сумеречном свете. Не в силах что-нибудь видеть, оглушенный невообразимым шумом, я бросился на землю, и ко мне со всех сторон понеслись птицы, они опускались около меня, с живым удивлением рассматривая диковинное существо, оказавшееся между ними; точно подплясывая на ходу, они приближались ко мне так близко, что я мог бы схватить их рукой. Красота и оживление выказывались в каждом движении этих спугнутых птиц. С изумлением замечал я в них такую бодрость и оживленность, какой никогда не предполагал в них. Ни одной минуты не сидели они спокойно, ворочая во все стороны шеей и головой, и очертания их принимали при этом истинно художественные линии. Убедившись, что я не сделаю им никакого зла, они стали относиться ко мне с безграничным доверием. Я обращался с тысячами их, расхаживавшими около меня, как будто бы это были домашние животные, и под конец эти миллионы птиц перестали обращать на меня внимание.
Восемнадцать часов провел я на этой скале, чтобы ознакомиться с жизнью чистиков. Когда большое багрово-красное полуночное солнце опустилось на небе и бросило свой розовый свет на отвесы нашей скалы, на ней наступило спокойствие. Море около горы опустело; все птицы, которые до того ныряли и ловили в нем рыбу, взлетели на гору. Они сидели здесь всюду, где могли найти место, длинными рядами, по десяткам, по сотням, по тысячам, образуя длинные, ослепительно белые полосы, так как все без исключение обращали грудь к морю. Их резкие крики, оглушавшие нас, несмотря на слабость отдельных голосов, теперь затихли, и только прибой, разбивавшийся глубоко внизу, у скал, шумел, как и прежде...
Но что же, – спросите вы, – собрало здесь всех этих птиц, что заставило эти несметные стаи поселиться так тесно – одной общей громадной семьей? Все эти птицы собрались со всех сторон сюда, на эти пустынные острова, удаленные от всего живого, куда трудно добраться хищному зверю и человеку, для одного общего дела: для того, чтобы вместе устроить свои гнезда и вывести детей. Общее дело и общая опасность соединили их, и перед этою общею заботой о детях затихали на время все птичьи нелады и ссоры. Мирно и дружно проведут здесь птицы короткое северное лето, живя одной общей жизнью, сообща охраняя свои гнезда и яйца. А подрастут птенцы, кончится общее дело, – и громадная птичья стая снова распадается на отдельных птиц, которые рассеются по поверхности безбрежного океана, и птичий город опустеет...
Комментарии ()