Школа в лесу
Серия книг «Друг животных», 1909 г.
Несколько лет тому назад мне пришлось видеть, как выдра учила своих детенышей плавать. Они сидели у нее на спине, а она, как бы играя, соскочила с ними в воду и вдруг нырнула, прежде чем они могли сообразить, что случилось. Малыши принялись отчаянно биться в чуждой для них стихии, а мать вынырнула и поплыла рядом с ними к берегу, ободряя их и направляя на правильный путь.
Добравшись, наконец, до берега, малыши выкарабкались на него и, визжа и трясясь всем телом, со страхом оглядывались на реку, а потом шмыгнули в свою нору. Через некоторое время они опять вылезли из нее, но никакие убеждения и зазывания матери не могли заставить их спрыгнуть снова в воду. Мало того, сколько мать ни заигрывала с ними, как шаловливо не валялась она в сухих листьях, подзывая их, ни разу в течение этого дня малыши не вскочили ей на спину, что проделывали раньше по нескольку раз в минуту.
Когда, после этого случая, я пошел лесом домой, думая о только что виденном, меня больше всего поразила мысль: ведь и меня один мальчик несколькими годами постарше учил плавать точно таким же образом.
Эта интересная сценка на тихой реке, одна из тысячи тех сцен, которые проходят незамеченными нами каждый летний день в лесах, натолкнула меня в первый раз на мысль, что и дикие животные должны, как и мы, учиться многому из того, что они знают.
Мысль, что воспитание животных похоже на воспитание наших детей, о том, что и им необходимо обучение, покажется, может быть, многим странной и новой. Большинство считает, что дикие животные управляются исключительно инстинктом. Я же, после многих лет наблюдения за дикими животными в их жизни на воле, убедился, что инстинкт играет меньшую роль в жизни животных, чем мы предполагали это раньше, и что успех или поражение животного в его борьбе за существование зависят не от инстинкта, а от того воспитания, которое получено им от матери.
Факты и черты, подтверждающие правильность этой мысли, очень многочисленны и доступны даже людям, наблюдающим случайно жизнь животных в лесах и полях.
Те молодые птицы и животные, которые вследствие какого-нибудь печального события, рано лишились материнского воспитания, выносят мало пользы для себя только из своего инстинкта. Они падают всегда первые в борьбе с более сильным животным. Выживают же всегда те, которые находятся при родителях, пока не учатся житейской мудрости. Иногда в течение лета птицы и животные, которые видят, что их первое потомство закончило уже свое образование, выводят новых птенцов или рождают новых детенышей. Воспитание этих последних не успеет обыкновенно закончиться до наступление зимы, и, оставленные на произвол одних своих инстинктов, они большею частью погибают в борьбе с более сильными; лучше же воспитанные живут и процветают в тех же лесах, среди тех же опасностей.
Точно так же домашние животные, одаренные всеми инстинктами диких, но не получившие их воспитания, не только не заимствуются чем-либо от человеческого общества, но, наоборот, бывают почти беспомощными, если им приходится почему-либо начать снова самостоятельную жизнь в лесу. Инстинкт не помогает уже им; они не могут ни добывать себе пищи, ни избегать опасностей так же ловко, как их дикие родственники, и они гибнут обыкновенно первые под ударом ястреба или зубами дикой кошки.
Мысль эта подтверждается обыкновенно на разные лады в лесах. Я наблюдал раз за пятью или шестью самками северного оленя, которые обучали вместе своих детенышей тому, что может быть названо правилами общественной жизни. До этого времени каждый детеныш жил обыкновенно вдвоем с матерью, но затем они были сведены вместе для того воспитания, которое подготовило бы их к их жизни стадами в обширных лесах.
Матери выводили их сообща на лесную поляну, сталкивали в кучку посередине ее и оставляли их знакомиться, – знакомство заводилось медленно, осторожно; молодые олени выказывали сначала большое удивление и застенчивость. Матери тем временем наблюдали за ними из-за кустов, поощряли более застенчивых и уводили в сторону или наказывали тех, кто принимался сразу бодаться и толкаться. Затем под видом игры их учили бегать группами и перепрыгивать через повалившиеся деревья, – необходимая, но очень трудная наука для оленей, которым приходится жить теперь в лесах, тогда как мускулы их так применились к жизни, протекавшей целые века на открытых равнинах, что прыганье сделалось для них чем-то таким трудным, чем-то таким, чему приходится учить очень заботливо и терпеливо.
Вы встречаете в лесу молоденькую лань или косулю, и с удивлением видите, что она не только не бежит от вас, но подходит к вам безбоязненно, лижет ваши руки и бежит за вами, зовет вас, когда вы повертываетесь, чтобы уйти. Не можете ли вы сделать из этого того вывода, что страх не является инстинктивным чувством, что большинство диких животных в раннюю пору своего детства, пока их не обучили еще этому чувству, высказывают не боязнь, а лишь ласку к каждому, кто ласково подходит к ним?
Несколько недель спустя вы слышите, блуждая по лесу, тревожный зов, и та же самая косуля скачет от вас прочь с такой поспешностью, словно дело идет об ее жизни. Вы не изменились, вы шли к ней так же ласково, вы были расположены к ней так же дружелюбно, как и ко всякому другому живому существу. Что же случилось за это время с этим маленьким животным? Просто, идя за матерью, молодая косуля увидела раз, как она остановилась перед каким-то следом, которого раньше не замечала в лесу; она видела, как тревожно обнюхивала мать этот след, как она фыркала, потом вскинула голову и, пронзительным криком призывая за собой детеныша, прыгнула поспешно в сторону. Такой урок обыкновенно не приходится повторять. Косуля узнает, что такой след и его запах обозначает опасность, и с этого дня она бросается в сторону, лишь только ветер снова донесет до нее этот запах, – она обучена уже этому.
Из всех косуль или молодых оленей, которые бегут при нашем приближении, обыкновенно девять из десяти не видели человека и не испытывали никакого вреда от него, – они просто повинуются примеру и урокам матери.
Это можно доказать и еще более простым способом. Найдите весною воронье гнездо (я выбираю ворону потому, что это самая умная из птиц и гнездо ее найти не трудно) и подходите наблюдать его осторожно, когда птенцы уже оперились. Вы увидите тогда, что самка стоит подле гнезда, растопырив над птенцом крылья. И вот и птенцы поднимаются так же и растопыривают, подражая матери, свои крылышки. Это первый урок летания. На следующий день вы заметите, как самка поднимается на кончики пальцев, поддерживая себя сильными взмахами крыльев. Птенцы начинают подражать и этому, научаются таким образом понимать, что крылья – сила, которая может поддержать их. Еще через день вы увидите, как и отец и мать перепрыгивают над гнездом с ветки на ветку, помогая себе крыльями. Птенцы присоединяются к игре, – и вот они научились летать, даже и не подозревая о том что их обучали чему-то.
Самый сильный инстинкт детенышей животных, как и человеческих детей, это инстинкт послушания. Для дикого животного послушание – это все. И все дикие матери, от куропатки до пантеры, пользуются им и в длинные летние дни неустанно воспитывают своих детенышей, пока не передадут им всю свою опытность и все уменье. В этом, по-моему, весь секрет жизни животных, и человек, присматривающийся внимательно к процессу обучения в их среде, – к самке рыболова, которая борется с естественным стремлением своих птенцов охотиться в лесах и учит их лучшим способам рыбной ловли; к матери-выдре, обучающей своих детенышей не бояться воды, которая сначала, понятно, страшит их, и искусству плавания, показывая им, как плавать глубоко и не слышно, – может лишь подивиться и задуматься, проверяя и исправляя теории об инстинкте и наследственности тем, что он видит своими глазами, что совершается вокруг него на свете.
Летние поля и леса являются поистине одной громадной школой с массой помещений, где множество терпеливых умных матерей обучают своих малышей в школе, до которой далеко нашим детским садам. Это практическая техническая школа. Тут дается не внешний лоск, не французскому языку и литературе обучают тут. «Повинуйся мне, и я научу тебя, как жить», вот первый урок, который каждая мать внушает своим малышам. Затем преподаются другие, второстепенные уроки: когда надо прятаться и когда бежать в виду опасности, как надо исследовать и запоминать разные звуки и запахи и какое действие должно следовать за тем или иным знанием, – одним словом, всему тому, что кажется нам делом инстинкта.
Сама жизнь зависит от этого первоначального воспитания, и поэтому дисциплина здесь чрезвычайно сурова. Наблюдая за одной из таких лесных семей, часто поражаешься, как серьезно ведется у них даже самый простой урок. Немногие из матерей потерпят какую-нибудь шутку, какое-нибудь своеволие в своей школе; но терпение и нежность замечаются и тут, и от молодого животного не требуется ничего такого, что было бы ему не по силам. Когда все уроки пройдены, родители оберегают детей в течение еще нескольких дней, а потом оставляют их применять на практике свои знания.
В заключение скажу еще, что уроки в этой школе лесов идут очень весело; я всегда любовался энергией, жизнерадостностью, свободой, проявляемыми в ней, – и не я один, а все, кто только внимательно и с любовью наблюдал за ней.
Вот, например, тот полевой жаворонок, за которым я с полчаса следил вчера, как он лежал в пожелтевшей траве, и цвет его, похожий на эту траву, скрывал его от взора ястреба, кружившегося как раз над этим местом. Мать научила этого жаворонка в детстве, в случае опасности, лежать, притаившись, в траве. И теперь у него одна мысль, – поскольку я могу судить о мыслях жаворонка, – о том, как хорошо, что цвет его перьев и неподвижность оберегают его от этих проницательных глаз, и сколько уж раз это спасало ему жизнь. В девяносто девяти случаях из ста жаворонок спасается этим способом. И вот он лежит и радуется. Если бы он имел какое-нибудь представление о природе, то он поблагодарил бы ее за свой цвет, за то, что она, дав проницательные глаза ястребу, вспомнила и о других детях своих, одев их в такой цвет, который даже этот проницательный глаз рассмотреть не может. Но, зная только то, что он знает, маленький жаворонок лежит и радуется и приписывает всю заслугу себе, как и другие животные и птицы.
Вообще сильно ошибаются те, которые думают, что жизнь животных полна вечных тревог и тягостных опасений за свое существование. В постоянной наблюдательности, в постоянном изощрении всех своих способностей нет ничего тягостного, – наоборот, оно вызывает ощущение бодрости и довольства собой, приятного как животным, так и людям. И если радуется орел, подстерегающий свою добычу с верхушки горы, то не менее радуется и лань при виде того, как он полетел наискось, как будто бы в сторону, радуется сознанием того, что она знает, зачем он летит туда. Она моментально прячет своих косуль, велит им притаиться, а сама мчится на виду у него прочь от своих малышей, чтобы отвлечь от них внимание хищника, а потом прыгает в густой кустарник, куда орел не может проникнуть со своими большими крыльями. И она не перепугана, а весела, как коноплянка, когда бодрым галопом мчится назад, видя, что опасность миновала и что детеныши ее спасены. И я думаю, что убегающее таким образом от опасности животное не только не испытывает угнетающего чувства страха, но, напротив, оно полно бьющим через край ощущением силы и победы. Поглядите на лань, которая легко и свободно бежит по таким крутизнам, перед которыми ноги других животных останавливаются, по которым многие из них могут только ползать; посмотрите на куропатку, легко и свободно погружающуюся в спасительное зеленое болото, и вам покажется, будто даже копыта и крылья их смеются над опасностью, оставшейся позади, и радуются своей силе и ловкости.
