Слон

Сборник «Животные и их жизнь», 1908 г.
Статья по Тенненту

 7793

Во время пребывания моего в Канди, я два раза имел случай присутствовать при ловле слонов, по временам устраиваемой правительством в обширных размерах, с целью пополнять число этих животных на заводах инженерного ведомства; а во время частых путешествий моих внутри острова, я успел собрать так много подробностей о нравах этих интересных животных в их естественном состоянии, что это дает мне возможность не только дополнить уже существующие о них сведения, но даже исправить многие общепринятые ложные мнения относительно их особенностей и инстинктов. Об этих-то особенностях и инстинктах слонов я и хочу поговорить, прежде нежели приступлю к описанию тех случаев, которых я был очевидцем в 1840, а потом и в 1847 году.

Ловить и приручать слонов туземцы умели с незапамятных времен; вывоз же их с острова Цейлона в Индию производился безостановочно со времени первой пунической войны. В позднейшие времена все слоны считались собственностью кандийского короля, и всякий, кто уличался в том, что изловил или убил животное без королевского позволения, подвергался наказанию наравне с важнейшими уголовными преступниками.

Есть основание предполагать, что в последнее время число слонов значительно уменьшилось: так, они совершенно исчезли в тех округах, где прежде водились во множестве. Правда, небольшие стада их от времени до времени захватывались и употреблялись на работы, но охотники рассказывают, что они стали попадаться гораздо реже.

Если бы причины, которые побуждают истреблять слонов в Африке или в Индии, существовали и на Цейлоне, и если бы все здешние слоны были снабжены бивнями, их давно бы совершенно уничтожили из-за одной слоновой кости; но замечательно, что между тем как в Африке и Индии слоны обоих полов имеют бивни, с тою только разницею, что у самок они короче, – на Цейлоне из целой сотни не найдешь и одного слона с бивнями, да и те немногие, которые снабжены ими, исключительно самцы. Впрочем, почти у всех цейлонских слонов есть клыки. По моим наблюдениям, эти клыки служат им для того, чтобы взрывать землю, снимать с плодов скорлупу, ломать тонкие ветки деревьев и ползучие растения.

Хотя слоны в диком состоянии встречаются более в жарких странах, но было бы ошибочно заключать отсюда, что они любят жар и свет. Любимое местопребывание их на острове Цейлоне составляют вершины гор, а не жаркие долины. Так, на высоких равнинах в Уфаге, где по утрам бывают даже морозы, или на Педураталле, на высоте 8000 метров, их находят стадами, и охотник напрасно стал бы их искать в низменностях. Собственно говоря, нет местности, которая была бы слишком высока или холодна для этого животного, лишь бы только там не было недостатка в воде. День слон обыкновенно проводит в самой густой чаще леса, ночь же – в экскурсиях и купании; впрочем, купается иногда и днем.

Все туземцы и охотники за слонами, с которыми мне приходилось говорить, согласно утверждают, что слон не особенно зорок, и что он более полагается на свой слух и обоняние, нежели на зрение, пользоваться которым к тому же ему часто мешает густая листва; кроме того, вследствие особого строения шеи, он не может закидывать голову назад, а следовательно, и видеть предметов, находящихся выше его головы.

Слабостью зрения легко объясняются чрезмерная осторожность и пугливость слона при малейшем шуме, робость и даже панический страх, которые он обнаруживает при виде самого обыкновенного предмета, когда он еще не успел ясно рассмотреть его. В 1841 году одного офицера преследовал слон, слегка им раненный. Застигнув его в высохшем русле реки, слон уже поднял переднюю ногу, готовясь растоптать его, как вдруг задел лбом за ветку лианы, свесившуюся с соседнего дерева; это так испугало слона, что он пустился бежать, и благодаря этому обстоятельству офицер спасся от смерти.

За слабость зрения слона с избытком вознаграждает чрезвычайно тонкое обоняние, при помощи которого стадо легко узнает о грозящей ему опасности, и даже в том случае, когда оно рассеяно по всему лесу, оно издали чует неприятеля, собирается вместе и принимает меры к своему спасению. Не малую услугу оказывает животным и тонкий слух, а также те разнообразные звуки, которыми они перекликаются между собою.

По словам африканских охотников слоны издают звуки трех родов: во-первых, пронзительный крик, испускаемый через хобот, служит у них для выражения удовольствия: рев, выходящий из пасти, выражает желание: наконец, глухое, горловое ворчание служит признаком гнева и мести.

Но эти слова дают очень слабое понятие о разнообразных звуках, издаваемых цейлонским слоном; так, например, пронзительный крик через хобот далеко не означает у него удовольствия, а скорее ярость, когда он бросается на противника. Аристотель сравнивает его со звуком трубы. Когда животное страдает или сердится, оно издает звуки, похожие на ропот или стон, в это время слон поднимает хобот и раскрывает пасть. При виде какого-нибудь необычайного явления в лесу, слон дает знать об этом другим тихим, одержанным звуком, напоминающим шум крыльев птицы. Многие описывали мне особенно замечательный шум, который поднимается в стаде при более сильном испуге; он походит на звук, выходящий из пустой бочки, когда по ней ударяют палкою или доскою.

В те отдаленные времена, когда всего, что рассказывали о слоне, нельзя было проверить на живом экземпляре, о величине его ходило множество баснословных рассказов. Вследствие слишком поверхностных наблюдений, цейлонского слона считали выше и сильнее африканского; но он, в сущности, далеко уступает в этом отношении африканскому.

Когда слон ложится, он протягивает задние ноги назад, как это делает человек, когда становится ни колени, а не подгибает их под себя, как лошадь или другое четвероногое животное. На сколько удобно для слона такое строение ног, должно быть понятно каждому, так как всем, вероятно, приводилось наблюдать, с какими усилиями поднимается с земли лошадь. Со стороны слона (масса тела которого равняется по весу четырем или пяти тоннам) такое движение потребовало бы страшного и опасного для него напряжения мускулов, тогда как способность сгибать задние ноги в коленях позволяет ему постепенно выпрямлять их и таким образом без труда подниматься с земли.

Слон никогда не бежит галопом, подобное движение было бы слишком сильно при его массивном туловище; обыкновенно он идет, покачиваясь в стороны, то замедляя, то ускоряя свой шаг, быстрота которого может равняться шагу человека, когда он бежит. Впрочем, так скоро он может идти не долго.

Благодаря способу прикрепления коленной связки, слон может легко подниматься на крутые возвышенности и спускаться с них, лазить по утесам и скалам, переходить по обрывам, вообще пробираться по таким местам, где не может пройти даже мул.

До 1840 года, когда Канди еще не была покрыта кофейными плантациями, во всем Цейлоне не было ни одной горы или возвышенности, по которой бы не проходили слоны во время своих периодических странствований для отыскивания источников; причем, прокладывая себе дороги, они обнаруживали удивительную проницательность и умение ориентироваться. Подвигаясь вперед по утесам, они обыкновенно придерживаются самого гребня, избегая крутых склонов, а правительственные надсмотрщики, сопровождавшие ручных слонов во время их переходов из одной местности в другую, заметили, что если случалось переправляться через горы, слоны всегда избирали самый прямой путь от одной вершины к другой, хотя бы для этого нужно было переходить долины, поросшие густым лесом, в которых уже на расстоянии нескольких шагов перед собою нельзя было ничего разглядеть. Вообще можно сказать, что куда бы ни проник человек, слон всюду может следовать за ним, лишь бы только проходы были достаточно широки для того, чтобы в них могла протесниться масса его тела, и почва – достаточно тверда, чтобы выдержать его тяжесть.

Такая способность слона проходить по всевозможным поверхностям зависит почти исключительно от совершенно особого, сравнительно с остальными четвероногими животными, прикрепления коленных связок его задних ног, что, в свою очередь, обусловливается чрезвычайною длиною бедренных костей и короткостью плюсны; пятка у него не приподнята, как у других животных, напротив, он может опираться на всю ступню, как человек. Это-то и позволяет слону удерживаться при спуске с покатостей и отбрасывать всю тяжесть своего тела назад: иначе он мог бы потерять равновесие и упасть вниз головою. Это же дает ему возможность, ступая по неровной поверхности, осторожно переставлять ноги, которые отличаются у него большою чувствительностью.

Стадо слонов состоит обыкновенно не из случайно собравшихся особей: это семья в полном смысле этого слова, в чем мы можем убедиться по сходству, замечаемому в окраске, вообще в наружности всех ее членов. Так, в стаде из двадцати одного слона, пойманном в 1844 году, у всех животных хоботы были цилиндрической формы, а не суживались к ноздрям, как обыкновенно; в другой раз было загнано в корал (загородка, в которую ловят этих животных) тридцать пять слонов, и большинство имело одинакового цвета глаза, одинаковой формы лбы и одинаково покатые спины.

Случается, что на общее пастбище в лесу собирается несколько стад, голов до ста или до двухсот, и все сообща отправляются отыскивать источники; но при малейшей опасности каждый спешит к своему стаду, и оно уже в полном составе принимает меры для своей защиты или обращается в бегство.

Жители тех мест, где часто встречаются слоны, замечали, что число их в стаде почти постоянно одно и тоже, и если некоторые из них и попадают под выстрелы преследующих их охотников, то место их в стаде через некоторое время непременно замещается другими. Самцов в стаде всегда меньше, нежели самок; встречались даже стада, исключительно состоявшие из самок, – самцы, по всей вероятности, были убиты охотниками. Обыкновенное число голов в стаде 10-20, иногда и больше.

В доказательство того, что самка слона чрезвычайно привязана к своему детенышу, обыкновенно приводят слова Кнокса, который говорит, что она любит не только своего, но и чужих слонят. Что мать любит свое дитя, это несомненно; но что эта привязанность сильнее у самки-слона, нежели у других животных, с этим я, на основании своих личных наблюдений, согласиться не могу; к тому же, если она относится с одинаковой нежностью ко всем слонятам в стаде безразлично, что я могу засвидетельствовать, как очевидец, то материнские чувства в ней, конечно, не могут быть слишком сильны. Это подтверждается еще и тем наблюдением, что, когда охотники на Цейлоне гонятся за стадом, животные часто покидают своих детенышей и, несмотря на их крики, обращаются в бегство.

Если самку дикого слона разлучить с ее детенышем даже на два дня, то она после этого уже не признает и не подпустит его к себе, хотя бы слоненок, со своей стороны, и узнал мать и старался смягчить ее сердце жалобными криками и ласками.

Слон, отделившийся или отставший от своего стада, уже не принимается в другое. Ему позволяется пастись, пить и купаться по соседству от него, но на известном расстоянии, – вообще он не допускается в семейный круг. Исключительность эта настолько сильна в слонах, что они остаются верны ей даже среди ужаса и смятения, охватывающего животных, когда их загоняют в корал. Так, мне самому случалось видеть, что если какой-нибудь слон, отставший от своих, в общей сумятице попадал в загородку со слонами чужого стада, старался укрыться в их среде и защищаться вместе с ними, то остальные толкали его хоботами и гнали от себя прочь. Эта-то нетерпимость со стороны слонов к животным другого стада и служит причиною появления одиноких слонов, которые известны в Индии под названием гунда, на Цейлоне же за свой дурной нрав получили название хора или рогес.

Жители Цейлона предполагают, что это слоны, случайно отставшие от своих товарищей и от долгого уединения сделавшиеся дикими и угрюмыми; или же, что они, будучи злы от природы, своею строптивостью возбудили против себя остальных слонов стада, и те исключили их из своей среды. Наконец, есть и еще одно предположение: так как рогесы большею частью самцы, то, если они, еще принадлежа к стаду, по какой-нибудь случайности лишились своих самок, например, если те были убиты или попали в плен, то они отделились от своих товарищей с целью отыскать себе новых подруг. Думают также, что если ручному слону удастся убежать и он, не отыскавши того стада, к которому прежде принадлежал, старается пристать к другому, но его там не принимают, – он также по необходимости становится рогесом. На Цейлоне вообще распространено мнение, что все рогесы без исключения – самцы (к чем я, со своей стороны, однако, нисколько не уверен), и что враждебные чувства ко всем остальным слонам в них так сильны, что один рогес не сходится даже с другим таким же рогесом, – вообще никогда не остается в обществе ни одного слона.

Ночью рогесы занимаются грабежом, бродят близ человеческих жилищ, производят опустошения на плантациях, топчут ногами сады, рисовые поля и молодые кокосовые деревья. Таким образом, приходя часто в соприкосновение с людьми и их жилищами, эти отверженцы становятся чрезвычайно смелы и не чувствуют такой робости перед человеком, как обыкновенные слоны, которые всегда стараются держаться подальше от него. Рогесы без страха, ломают загородки, а раз, один из них среди белого дня подошёл к земледельцам, собиравшим на поле рис, схватил из кучи одну связку и преспокойно удалился в чащу. В большинстве случаев рогесы днем прячутся; однако, их иногда можно встретить близ дорог и лесных тропинок, где путешественникам грозит при встрече с ними не малая опасность. Враждебность, которую они обнаруживают к человеку, происходит, вероятно, оттого, что туземцы, постоянно опасаясь их непрошенного посещения, принимают энергические меры для охранения от них своих плантаций. В некоторых округах крестьяне, для защиты своих жилищ против ночных нападений слонов, обносят их высокими насыпями из земли и хвороста. В местах, посещаемых рогесами, туземцы стараются всячески поощрять преследующих их европейских охотников, и за уничтожение одного такого животного, чем оказывается несомненная услуга целой общине, – считают своею обязанностью указывать им на следы целых стад обыкновенных слонов. В 1847 году один из этих страшных слонов в продолжение нескольких месяцев сряду посещал Рангбадский проход на большой дороге, ведущей через горы в Нейра-Эллиа; он совершал разные буйства и, между прочим, схватил хоботом одного каира из отряда пионеров и так сильно ударил его о землю, что тот тотчас же умер.

Но возвратимся к стаду. Один из составляющих его слонов, обыкновенно самый большой и сильный, избирается с общего согласия в вожаки; особенно охотно оказывают эту честь слону, снабженному бивнями, если таковой найдется в стаде; но и самке, если она отличается силою и энергиею, повинуются так же охотно, как и самцу; вообще, при выборе предводителя более принимается во внимание храбрость и отвага, нежели физическая сила. Преданность и послушание, с которыми все слоны относятся к своему вожаку, поистине удивительны; это особенно заметно в том случае, когда предводителем оказывается слон с длинными бивнями, – один из таких, которые преимущественно и подвергаются преследованию со стороны охотников. Остальные слоны всеми силами стараются защищать его: в самую опасную минуту загоняют его в середину стада и так плотно становятся впереди его, что охотник, для того, чтобы попасть в него пулею, принужден бывает перебить сначала многих таких, которых даже и не намеревался лишить жизни. Один такой слон, тяжело раненный майором Роджерс, был тотчас же окружен своими товарищами, которые, подпирая его плечами, благополучно прикрыли его отступление к лесу.

Кому приходилось долго жить на Цейлоне в лесу и наблюдать правы диких слонов, тот не мог не убедиться в том, что стадо беспрекословно повинуется своему предводителю. Интересно бы было знать, каким образом предводитель может так ясно передавать свои приказания, что все остальные слоны тотчас же понимают их. Рассказ об одном приключении в большом центральном лесу в северной части острова, сообщенный мне майором Скиннером, которому был поручен надзор за проведением дорог через тамошний лесистый округ, может дать лучшее понятие о поведении стада в подобных случаях, нежели отвлеченное описание:

«Случай, который я хочу вам сообщить, чрезвычайно поразил меня, как доказательство смышлености животных, далеко превышающей обыкновенный инстинкт.

Вы знаете, что в сильную жару все источники в Нейра-Калаве пересыхают. Тогда все животные, томимые жаждой, собираются поблизости тех водоемов, где надеются найти хоть немного драгоценной влаги.

В такое-то время года мы и стояли лагерем у плотины одного маленького пруда, в котором вода, вследствие сильного испарения, настолько спала, что представляла поверхность не более, как в 500 квадр. ярдов. Тем не менее это был единственный резервуар на несколько миль вокруг, и я знал, что большое стадо слонов, бродившее поблизости, по необходимости должно было прийти к нему ночью. По одну сторону пруда, на одном уровне с плотиной, находился густой лес, в котором слоны укрывались днем; с противоположной же стороны, на большое пространство вокруг, простиралась открытая местность. Наступила одна из тех прелестных, светлых лунных ночей, когда можно различать предметы почти так же хорошо, как и днем, и я решился воспользоваться случаем сделать наблюдение над стадом, которое уже издали выказывало признаки беспокойства по причине нашего присутствия у воды. Местность оказалась чрезвычайно удобною для моей цели: огромное дерево, ветви которого свешивались над прудом, представляло прекрасное убежище. Я приказал потушить в лагере огни и, когда мои товарищи все улеглись спать, я отправился к дереву и занял свой обсервационный пост. Прошло около двух часов. Я все ждал, а между тем стадо не показывалось, и не было слышно ни малейшего шума, хотя я очень хорошо знал, что слоны находятся от меня недалеко. Наконец, из чащи леса показалось животное огромным размеров и направилось к воде; но не дошедши ярдов на сто, остановилось, как вкопанное. Остальное стадо в это время также притихло, хотя перед тем весь день до позднего вечера с шумом рыскало по лесу, ломая ветви и сучья. Громадный слон между тем оставался несколько минут, как скала, в одном положении, потом продолжал свой путь, по временам останавливаясь, насторожив уши, чтобы прислушаться. Таким образом, тихо и осторожно, подошел он к пруду, но не решился тотчас же утолить свою жажду: передние ноги его уже стояли наполовину в воде и огромное туловище отражалось на ее поверхности, а он все еще стоял, прислушиваясь, и ни в нем самом, ни на его тени нельзя было уловить ни малейшего движения. Так прошло несколько минут; наконец он поднялся, так же тихо и осторожно покинул пруд и направился опять к тому месту, откуда показался, выходя из лесу. Тут, немного спустя, присоединилось к нему пять других слонов, которых он с такою же осторожностью, хотя несколько быстрее, чем прежде, повел к пруду и, не дошедши до него нескольких ярдов, расставил их часовыми. Затем он снова отправился в лес, откуда уже и вывел, наконец, все стадо, состоявшее из 80-100 голов, и в большом порядке повел его к воде, но, поравнявшись с часовыми, оставил его тут на минуту, а сам опять отправился в пруд для рекогносцировки, по окончании которой, вероятно убедившись в совершенной безопасности, он возвратился к стаду и очевидно отдал приказание двинуться вперед, потому что в одну минуту все слоны уже с полной самоуверенностью ринулись к воде, так что трудно поверить, чтобы тут не было предварительного соглашения между всеми членами стада и некоторой ответственности за целость его со стороны вожака.

Когда бедные животные, наконец, овладели прудом (в который предводитель вошел последним), они с видимым удовольствием, без всякого стеснения и страха, стали пить и купаться. Такой массы слонов, скученных на таком тесном пространстве, мне до тех пор никогда не приходилось видеть; казалось, они вот-вот осушат весь пруд до дна. Я с большим интересом продолжал, смотреть на них до тех пор, пока они вдоволь не накупались и не утолили жажды; но потом мне захотелось испытать, что будет, если какой-нибудь шорох даст им знать о присутствии не совсем-то приятного для них постороннего зрителя. Я сломил маленькую веточку, и в одну минуту вся масса слонов, как стадо вспугнутых оленей, обратилось в бегство, при чем каждого слоненка подталкивали вперед по два взрослых слона.»

Для питья слон, как и верблюд, предпочитает чистую воду, но не особенно брезгует и мутною. Живость, с которою эти животные всякий раз бросаются в воду, показывает, что купанье доставляет им большое наслаждение. Переплывая глубокие реки, слон, которому, при значительном объеме тела и сравнительно небольшом удельном весе его, легче поддерживаться на воде, нежели какому бы то ни было другому животному, предпочитает, однако, погружаться настолько, чтобы был виден только кончик его хобота, через который он дышит; таким образом, он почти все время плывет под водой, только по временам высовывая голову, чтобы взглянуть, того ли направления он придерживается. Во время засухи слоны сами вырывают себе водоемы в руслах пересохших ручьев, представляющих в это время огромные пространства, покрытые песком, нанесенным водою с холмов: они выкапывают в этом песке углубление, отчего образуется вместилище для просачивающейся снизу воды; но так как, если бы все стенки водоема были отвесные, они легко могли бы обсыпаться при приближении тяжеловесного животного, то к водоему устраивается с одной стороны спуск так, чтобы можно было доставать воду, не дотрагиваясь до отвесной стенки.

Пищу на Цейлоне слон находит в таком изобилии что принимается за нее без всякой жадности и даже видимого аппетита, а как будто для развлечения подносит хоботом к пасти листья и ветки. Проезжая по местам, где перед тем отдыхало стадо слонов, я часто замечал, что на большом пространстве с ветвей была ободрана кора, как будто животные забавлялись этим от нечего делать. Из съедобных трав слон выбирает самую сочную, вырывает ее из земли, очень ловко закручивая хобот, и прежде, чем поднести к пасти, отряхивает с корней землю, грациозно ударяя ими о переднюю ногу. Кокосовые орехи он разбивает, катая их ногами по земле; затем, освободивши от волокон, кладет в рот, раздавливает коренными зубами последнюю скорлупу и с видимым удовольствием проглатывает вкусное молоко.

Жители полуострова Яфна замечают, что всякий раз, как у них появляются слоны, это значит, что плоды пальмирской пальмы созрели и падают на землю. Точно также и в восточных провинциях, где существует обычай каждый год сеять хлеб на нови, для чего всякий раз предварительно расчищается место в лесу, которое после жатвы бросается и порастает кустарником, – ни один слон не показывается до тех пор, пока хлеб не начнет наливаться; с приближением же времени жатвы, мавры, главные тамошние земледельцы, каждый раз почти с безошибочною точностью предсказывают появление слонов; а так как жатва в различных округах созревает не одновременно, то и слоны перекочевывают из одного округа в другой, всюду поспевая вовремя. Этими периодическими перекочевками слоны напоминают североамериканских бизонов, которые, как бы по какому-то таинственному инстинкту, всегда направляются в ту сторону прерий, где после бывающих там иногда степных пожаров, земля покроется нежною молодою травою. Хлебные поля на Цейлоне обносятся изгородью из тонких жердей; но если при этом в поле находится хоть один сторож, он легко может помешать слонам проникнуть за изгородь. Они терпеливо ожидают, пока жатву снимут, и сторож уйдет; тогда, получив свободный доступ к полю, они пробираются в него и поедают оставшиеся колосья. Подобравши все к одном поле, они удаляются по направлению к другому, где, в свою очередь, должна начаться жатва.

До сих пор еще не объяснено, почему слон обнаруживает такой страх при приближении к изгороди и так нерешительно переступает малейшую искусственную преграду на своем пути. Близ Анаранпуры в жаркое время года туземцы возделывают рис по берегам мелеющей в эту пору реки Тисса-Вена, и обносят свои небольшие поля кольями, – оградой, которая едва ли бы могла удержать даже и кабана, если бы он вздумал переступить ее. Один участок поля отделяется от другого незагороженным пространством, чтобы дать возможность диким слонам, которые водятся в окрестности, подходить ночью к воде, остающейся на дне реки. И действительно, слоны аккуратно каждую ночь огромными стадами проходят по этим дорогам к воде, а между тем поля остаются нетронутыми и изгороди все целы, хотя слону ничего бы не стоило легким движением хобота повалить загородку. Но как только хлеб созреет и жатву уберут, слоны тотчас же входят в ворота ограды и поедают оставшееся.

Охотники замечали, что слон, даже рассвирепевший от раны, не решается броситься на своего противника через ограду, а бежит кругом, отыскивая входа. Слон, вероятно, инстинктивно чувствует, что при его объеме и тяжести ему грозит опасность там, где другие животные могут проходить без вреда, и, по-видимому, подозревает, что за каждой оградой скрывается ловушка или яма. Подобный же страх обнаруживает и олень, который боится даже протянутой проволоки, а между тем смело перепрыгивает через довольно высокие стены.

Инженеры, прокладывавшие дороги через лес, не раз сообщали мне факты, доказывающие, с какою осторожностью и с каким забавным любопытством слон относится ко всякому незнакомому ему предмету. Так, например, деревянные колья, которые они втыкают в землю, чтобы обозначить в каком направлении должна проходить дорога, слоны часто выдергивали ночью, так что на другой день приходилось начинать работу сызнова.

На свободе, в своих родимых лесах, слон обнаруживает скорее простоту, нежели смышленость; схитрить он никогда не сумеет. Обилие в пище, вообще возможность легко удовлетворить всем своим потребностям делают для него излишними те уловки, к которым должны прибегать плотоядные животные для поддержания своего существования; хитрить для защиты ему, за неимением почти врагов между животными, также не приходится (главным врагом слона является муха), а потому, вследствие своего скромного и спокойного образа жизни, слон может показаться не особенно дальновидному наблюдателю животным с очень ограниченными способностями; но люди, которые имели случаи наблюдать слона в минуты опасности или страха, конечно не решатся отказать ему в значительной степени смышлености. Так, один господин, живший на кофейной плантации, рассказал мне прелюбопытный факт. Он не раз замечал, что в те страшные грозы, которые предшествуют дождям при изменении направления муссона, слоны, бродящие в соседних лесах, поспешно выбираются из них в открытые места и остаются там до тех пор, пока гром и молния совершенно прекратятся, после чего опять возвращаются в свои убежища.

Что касается ручного слона, его способности значительно развиваются в неволе. Однажды вечером, когда я проезжал верхом по соседству от Канди, лошадь моя испугалась выходившего из чащи шума, похожего на то, как будто кто-то сильно отдувался, произнося при этом звук «урмф». Въехавши в лес, я чуть не наткнулся на ручного слона, который шел один, без погонщика. С большими усилиями тащил он на бивнях огромное бревно; но тропинка была так узка, что он должен был нагибать голову на бок, чтобы пронести свою ношу; эти-то усилия вместе с тяжестью бревна и заставляли его издавать звуки, которые так испугали мою лошадь. Слон, увидав нас и заметив, что мы остановились, сбросил свою ношу и отошел в сторону, чтобы дать нам дорогу; но лошадь моя все еще не решалась идти вперед; видя это и обнаруживая знаки нетерпения, слон еще глубже вошел в лес, повторяя свое «урмф» голосом, в котором ясно выражалось желание ободрить нас. Лошадь, между тем, продолжала дрожать, я же не вмешивался, выжидая, что подскажет инстинкт этим двум умным животным. Наконец слон отошел еще дальше в чащу леса, явно негодуя на нашу медлительность, и лошадь решилась двинуться вперед. Когда мы миновали слона, он снова взбросил свою ношу на бивни и понес ее с тем же нетерпеливым ворчанием.

Хотя при охоте за слонами необходимы терпение и известное искусство со стороны стрелка, но она не требует особенной меткости, а количество слонов, ежегодно убиваемых на Цейлоне, доказывает, что они водятся там во множестве.

На Цейлоне обыкновенно метят слону в самую голову, и в случае неудачи охотник спасается только тем, что подходит к слону шагов на пятнадцать и пускает пулю или в висок, или в углубление над глазом, или, наконец, в хорошо известное место над хоботом, где, вследствие особого строения черепа, пуля может легче проникнуть в мозг; область уха есть также роковое местечко для слона, куда нередко целит охотник, так как в лоб можно попасть только в том случае, когда слон сам нападает.

Говоря вообще, пуля, попавшая в лоб, моментально прекращает жизнь благородного животного: известны опытные охотники, которые из одного и того же ствола попадали направо и налево, так что каждым выстрелом убивали по слону; но случается и то, что исполин падает только после нескольких выстрелов в голову.

Рядом с описанием такой охоты, с содроганием читаешь отвратительные подробности о подвигах африканских охотников, которые приближаются к слону сзади и подвергают его ужасным мучениям, пуская в него целый град пуль, до такой степени раздирающих ему мясо, что бока и плечи его после такой варварской охоты представляются буквально изрытыми.

Путешественник всего чаще встречает слонов по захождении солнца, когда они идут на водопой или обратно. Стадо, потревоженное днем, само не делает нападения, если его не трогать, – в крайнем случае оно принимает только оборонительные меры.

Мирные занятия, за которыми охотники нередко застают слонов, как нельзя более противоречат распространяемому некоторыми из них мнению, будто эти животные злы и мстительны. В спокойном состоянии слоны – олицетворение кротости или даже робости; днем они почти все время отдыхают, не только по причине зноя, но и вследствие того, что ночью они не спят, а проводят ее в кушанье и экскурсиях: некоторые спокойно жуют листья, другие опахиваются густыми ветками, иные спят, а маленькие весело играют и бегают среди стада. Вообще слонята чрезвычайно миловидны и игривы, тогда как взрослые имеют вид степенный и важный.

Почти каждый слон, когда стоит даже совершенно спокойно, все-таки делает какое-нибудь, ему одному свойственное движение членами: одни мотают толовой, другие махают взад и вперед ногою, третьи хлопают ушами или покачивают туловище из стороны в сторону; все они то ложатся, то снова встают, попеременно вытягивая и сгибая ноги. Эту особенность слонов впервые заметили у пленных животных и полагали, что это происходит или от болезненной привычки, привившейся во время продолжительного переезда морем, или от инстинктивного побуждения заменить этим отсутствие обычного на воле движения; но все эти предположения ошибочны, так как такие привычки замечаются одинаково как у диких, так и у ручных слонов, в чаще леса и в корале; даже в минуту сильнейшего возбуждения, после страшных усилий, с которыми они стараются разрушить ограду, когда они вдруг на минуту останавливаются в утомлении и ужасе, они все-таки не покидают своих привычек: качают ногами или покачивают все туловище направо и налево. Тоже видим мы и у слонов, которых правительство употребляет для работ; во время усталости у них особенность эта даже еще усиливается. Вообще, выражение «беспокойный» прекрасно характеризует природу слона.

Слоны постоянно обнаруживают любовь к тишине и уединению. Приближение человека они узнают не столько глазами, которые у них вообще не дальнозорки, сколько обонянием и сильно развитым слухом, и тотчас же все стадо без шума направляется к более верному убежищу. Удивительно, что животное таких размеров, как слон, может прятаться в лесу, сохраняя при этом невозмутимую тишину: когда загонщик проходит близ него, он стоит спокойно на месте до тех пор, пока охотник, пробираясь почти у самых ног его, не заметит сквозь листву его маленьких светящихся глаз; тогда только, видя себя открытым, слон с треском бросается в чащу, в своем стремительном бегстве пригибая к земле кустарники.

Если стадо слонов застигнуто в открытом месте, откуда тайное бегство немыслимо, то оно сперва как бы колеблется, не зная, что предпринять, потом собирается в кучу, и тогда один или двое, самые смелые, делают несколько шагов вперед для рекогносцировки. Но общеизвестно, что слоны в открытом месте смелее, нежели в лесу, но зато в последнем они более опасны.

Что касается смелости и храбрости, то не все слоны обладают этими качествами в одинаковой степени; вообще можно утвердительно сказать, что они скорее робки и трусливы, нежели смелы и храбры. К стаду слонов так же трудно приблизиться, как к оленям. Слоны или быстро исчезают в чаще леса, едва оставляя по себе следы, или, как одурелые, теснятся в кучу, подпускают к себе нападающего и только тогда бегут в ужасе, или же, наконец, не трогаясь с места ждут приближения неприятеля и тогда сами нападают на него.

Непрерывное избиение охотниками слонов на Цейлоне совершается исключительно под влиянием страсти к уничтожению, так как туловище слона не употребляется ни для какой полезной цели: его оставляют в лесу, где оно разрушается и наполняет воздух вредными миазмами. Мясо слона грубо и жестко, между тем как язык так же нежен, как и бычачий, а из ног можно приготовлять превкусный суп. Кафры из отряда пионеров в провинции Канди вынимали из слона, убитого по соседству, сердце, и говорили, что в Африке они привыкли есть его. На Цейлоне нашли неудобным палить шкуру слона и извлекать из нее какую-либо пользу; но кости убитых слонов в последнее время стали употреблять на кофейных плантациях, как удобрение. Волосы хвоста толсты и тверды, и из них туземные ювелиры делают браслеты. Мурмэны из Галле распиливают зубы слона (как это делали римляне, когда слоновая кость считалась редкостью) на пластинки, из которых выделывают разные мелкие вещи: пресс-папье, ручки для ножей и т. п.

До тех пор, пока употребление слонов на острове Цейлоне было весьма ограничено, и они содержались только при дворах туземных принцев, чтобы служить украшением на торжественных празднествах, а также при храмах Будды для участия в религиозных процессиях, ловлею и приручением их занимались люди, специально посвятившие себя этому делу, или, наконец, их просто приманивали самками. Но по прибытии на остров европейских завоевателей, когда нашли возможным воспользоваться силой и смышленостью этих животных при очистке лесов, прокладывании дорог и т. п. португальцами и голландцами организованы были обширные заводы слонов, которые пополнялись периодическими охотами, устраиваемыми на счет казны и по образцу охот за слонами на материке Индии, где стада в 20–100 и более особей заманиваются в ограду и таким образом становятся добычею человека.

Во всех описаниях слоновых охот восхваляются ловкость и храбрость туземцев; из того же, что я сам видел, а также из рассказов других очевидцев, я вывел только то заключение, что мурмэны, живущие на Цейлоне, в сметливости и ловкости, которые они в этом случае обнаруживают, превосходят всех остальных охотников.

Эти ловцы слонов или, как их называют, паникис, живут в селах на севере и северо-востоке острова Цейлона и с незапамятных времён занимаются ловлею слонов, приручение которых берут на себя арабы, продающие их, как белым, так и туземным принцам южной Индии, которые посылают сюда за ними своих слуг.

Паникис умеют открывать следы слонов, как настоящие ищейки, а потому их европейские собратья всегда стараются воспользоваться в этом случае их помощью. Зрение их настолько совершенно, что они почти шаг за шагом преследуют дичь по полянам, покрытым такой густою травой, что обыкновенный глаз не открыл бы за ней и следов пребывания слона, и через самый лес, где по сухим листьям, покрывающим почву, казалось бы, одинаково трудно открыть следы их копыт. Здесь приметою служит им переломленная или согнутая ветка, там – листок, выпавший из пасти животного, на котором они умеют различить следы его зубов. Если же следов слона так мало или они становятся так слабы, что по ним паникису не удается найти животное, он рыщет, как сеттер, до тех пор, пока не нападет на новый след, и тогда с удвоенной энергией бросается преследовать свою жертву. Но, так как обоняние у слова чрезвычайно развито, то нужно приближаться к нему всегда против ветра, и в тех случаях, когда бывает очень тихо, паникис, чтобы узнать направление его, прицепляют к какой-нибудь ветке несколько паутинных нитей, замечают, в какую сторону они относятся и, сообразно с этим, бегут в том или другом направлении.

Паникис могут по следу копыт на мягкой глине определить рост и число слонов в стаде, прежде чем увидят их, так как вышина слона от ступни до плеча равняется приблизительно двум окружностям его передней ноги.

При нападении на слонов, они обнаруживают как храбрость, так и благоразумную осторожность и проницательность. Если они вполне надеются на охотника, которому взялись отыскать слона, то подходят к животному так близко, что наносят ему удар сзади, чем приводят его в ярость. Слон обертывается к своему противнику, а тот держит уже ружье наготове и всаживает ему пулю прямо в лоб.

Ловцы эти так бесстрашны и самоуверенны, что нередко вдвоем берутся овладеть самым большим и сильным слоном, и единственным орудием служит им в таком случае ремень из кожи лося или буйвола, который они накидывают на задние ноги животного, следуя за ним, когда оно бежит, или в то время, когда оно стоит на одном месте, качая ногу взад и вперед. Иногда же ловля происходит таким образом: один из ловцов становится к дереву и привязывает к нему один конец веревки, остальную же часть раскидывает под деревом так, чтобы из нее образовалась петля, которая здесь, среди кореньев и листьев, мало заметна. Другой ловец, между тем, подгоняет слона к этой ловушке, и в ту минуту, как он ступит в петлю одного ногой, первый должен быстро схватить веревку и притянуть ногу животного к дереву. Если же поимка слона происходит в открытом месте, где нет дерева достаточной толщины, к которому бы можно было прикрепить веревку, то один из мавров, раздразнивши животное, заставляет его себя преследовать и таким образом подманивает его к ближайшей роще, где товарищ его, зацепивши веревку за дерево, быстро преграждает животному путь. Когда слон увидит, что бежать больше некуда, первое движение его – броситься на того, кто привязывает верёвку; в таком случае обязанность другого ловца – не допустить этого: он подбегает к слону, махая руками и громко выкрикивая даа! даа! – звуки, которых слон терпеть не может. В это время первый ловец, уже успевший накинуть на ногу слона одну петлю, подходит с другою сзади и, несмотря на ярость и сопротивление животного, закидывает петлю на передние ноги и привязывает их к другому дереву. Когда таким образом привязаны все четыре ноги, слон пойман.

Тогда ловцы из ветвей приготовляют слону убежище от солнца, а себе сооружают впереди его шалаш, зажигают костры, готовят себе кушанье и живут здесь до тех пор, пока слон не успокоится и не сделается ручным. Однажды, во время одного из моих летних путешествий, я нечаянно наткнулся на местопребывание двух таких охотников; в другой раз, на восходе солнца, когда мы с несколькими товарищами поднимались на возвышенность близ реки Мальватт, лошадь всадника, ехавшего впереди, отступила при виде рассвирепевшего слона, которого сторожили здесь два паникис. – Слон в таком положении скоро перестает бороться; обессиленный гневом и бесплодным сопротивлением, испуганный огнем и принужденный глотать дым, который он не терпит, он уже через несколько недель вполне покоряется своей участи; его кормят в изобилии свежими листьями, доставляют ему много воды, и он, наконец, на столько привыкает к своим сторожам, что они решаются отвести его в свое селение или на морской берег, для отправления в Индию.

Уже тот факт, что человек способен поймать и поработить отдельного слона, достаточно свидетельствует о его превосходстве над всяким зверем на земле; но превосходство это еще более доказывается умением человека взять в плен целое стадо этих животных, так что от тридцати до ста слонов разом попадаются в одну ловушку. Чтобы дать точное понятие о том, каким образом эта ловля производится в настоящее время на Цейлоне, я опишу устройство слоновьего корала и вообще все то, чего я был очевидцем в 1847 году в большом лесу на берегу реки Аллигатор в Корнгалльском округе.

В этих местах бывает иногда сильная засуха. Это же случилось и во время моего там пребывания. Ручьи большею частью пересохли и дикие звери до того страдали, что множество кайманов и медведей являлись в город, чтобы утолить жажду из колодцев. Между тем в обыкновенное время почва здесь чрезвычайно плодородна: рис, хлопчатник и другие культурные растения возделываются в долине в огромных размерах; каждая хижина окружена кокосовыми пальмами и кофейными деревьями; самые склоны гор покрыты роскошною растительностью, вдали же, насколько хватает взора, простираются густые, пересекаемые ручьями, леса, в тени которых укрываются многочисленные стада оленей и слонов.

Здесь-то в 1847 году и сделаны были приготовления к охоте за слонами. Г. Морис, чиновник, назначенный распорядителем этой охоты, выбрал для нее место на берегу реки Аллигатор. Места, по которым нам приходилось проезжать, чтобы добраться до этого берега, носили на себе следы засухи: поля оставались невспаханными, и водоемы, почти сухие, были покрыты листьями розового лотоса.

Кавалькада ваша представляла совершенно восточный характер, вполне гармонировавший с окружавшею нас местностью; губернатор с семейством и офицеры его штаба составляли огромный поезд, за которым следовали слуги, конюхи и скороходы. Дам несли в паланкинах, а детей в креслах, на шестах; для защиты от зноя над ними был устроен род крыши из свежих пальмовых листьев.

Миновав поля, мы выехали на лужайку, покрытую прекрасною свежею травою и, наконец, очутились в большом лесу. Деревья были обвиты до верхушек природными гирляндами из ползучих растений; всюду царствовала тишина, прерываемая лишь жужжанием насекомых или криком хохлатого попугая или, наконец, свистом иволги, напоминавшим звуки флейты.

Мы перебрались через широкие песчаные русла двух рек, осененных высокими деревьями, и очутились почти у самого помещения, приготовленного для нас вблизи корала. Это было прекрасное строение, – род обширного шалаша, сложенного из веток и покрытого пальмовыми листьями и дерном; в нем были устроены столовая, несколько спален, обитых парусиной, а также кухня, конюшни, погреба. Все это было сделано туземцами в несколько дней.

В прежнее время все работы по устройству охоты на слонов исполнялись обязательным трудом. Это была своего рода повинность, которую, под названием Рая-Кария, туземные государи налагали на народ. Так же шло дело при португальцах и голландцах; примеру их следовало и британское правительство до 1832 года, когда обязательный труд был отменен. В те времена 1500–2000 человек, под руководством надсмотрщика, обязаны были строить загородки (самый корал), отыскивать следы слонов, загонять их, разводить и поддерживать сторожевые огни, – вообще на них лежала самая тяжелая часть работы. В настоящее время, после уничтожения обязательного труда, все это исполняется наемными людьми; впрочем, туземцы охотно берутся за эту работу. При этом правительство принимает на свой счет все самые необходимые приспособления, как-то: сооружение самого корала, снабжение ловцов пиками, веревками, барабанами, флейтами и проч.

Для охоты выбирается время, свободное от работ на рисовых полях (между посевом и жатвой), и жители этой местности, кроме удовольствия и приятного волнения, испытываемых на охоте, извлекают из нее еще и выгоду: каждая охота уменьшает число слонов, которые своими набегами вредят их садам и полям.

Место для охоты должно непременно находиться поблизости от дороги, по которой слоны привыкли ходить на пастбище и водопой, и неподалеку от воды, так как она необходима животным для питья и купанья, как в то время, когда их гонят к ограде, так и в продолжение периода их приручения.

Когда строят ограду, то тщательно избегают портить соседние кустарники и деревья, в особенности со стороны входа, потому что для успеха дела необходимо искусно скрыть столбы ограды в густой зелени. Столбы находятся между собою на таком расстоянии, чтобы в промежутке между ними мог пролезть человек, и соединяются балками, которые прикрепляются к ним помощью крепких, но гибких ползучих растений. Вся ограда поддерживается еще в разных местах толстыми развилистыми подпорками, охватывающими балки; назначение этих подпорок – препятствовать диким слонам повалить ограду.

При описываемой мною охоте ограда была устроена таким же образом. С одной стороны ее был оставлен вход, который мог быть мгновенно заперт засовами; с каждого угла той стороны, где находился вход, тянулись два ряда крепких столбов, который были также тщательно скрыты деревьями, так что, если бы стадо, вместо того, чтобы идти прямо и войти в открытые ворота корала, бросилось бы вправо или влево, то, встретив препятствие, принуждено было бы все-таки направиться ко входу.

Кроме того, для гостей губернатора на группе деревьев, ближайших к коралу, были устроены подмостки, с которых можно было видеть все, что должно было происходить, начиная с той минуты, когда вбежит в корал стадо диких слонов, и до той, когда оно, уже усмиренное, будет выведено из него.

Не лишним будет заметить, что как бы ни прочен был описываемый мною корал, он не всегда может служить достаточной преградой разъяренным животным, и нередко бывали случаи, что загородка падала под напором целого стада диких слонов. Но надо знать, что в этом случае рассчитывают не столько на прочность самой ограды, сколько на робость слонов, не знающих всей своей силы, и на ловкость и смелость ловцов.

Когда постройка корала окончена, загонщики принимаются за свое дело; но для того, чтобы загнать слонов в загородку, им нужно сделать обход в несколько миль, чтобы оцепить сначала достаточное число животных, а это требует с их стороны величайшей осторожности и терпения, так как при малейшем шуме слоны обращаются в бегство. Животные эти чрезвычайно спокойного нрава, и обыкновенно пасутся в тиши и уединении. Зная это свойство слонов, ловцы прекрасно пользуются им для своих целей: они производят шум то в том, то в другом месте, и тем заставляют слонов принять, смотря по надобности, то или другое направление. Таким образом несколько стад слонов оцепляются охотниками, и с каждым днем их все ближе и ближе подманивают и подгоняют к коралу. Если же, несмотря на все старания, будет чем-нибудь возбуждена подозрительность слонов, они начнут выказывать беспокойство и даже сопротивляться, то, чтобы удержать их, принимают более энергические меры: вокруг оцепленного стада, через каждые десять шагов, зажигаются сторожевые огни, которые непрерывно поддерживаются ночь и день; число ловцов увеличивается до 2000–3000; по лесу прокладываются тропинки, чтобы можно было сноситься по всей линии. Главный распорядитель охоты все время на своем посту и зорко следит за всеми, так как от малейшей оплошности со стороны одного из охотников стадо может обратиться в бегство, и труд целого месяца погибнет в одну минуту.

Наконец, слонов так близко подгоняют к ограде, что цепь выгонщиков с обеих сторон примыкает к коралу, и они занимают круг в две мили; тогда ждут сигнала к продолжению охоты.

В описываемом мною случае для всех этих приготовлений понадобилось целых два месяца. Мы приехали, когда все было уже почти готово, и поместились на подмостках над коралом. Внизу, под нами, стояло несколько ручных слонов, присланных начальниками племен и жрецами для того, чтобы помогать при охоте; они лениво обмахивались ветками. Три стада диких слонов, общее число которых простиралось до 40–50, были оцеплены и находились в лесу, лишь в нескольких шагах от корала. Запрещено было производить даже малейший шум, так что мы все говорили между собою шепотом, и кругом царила такая тишина, что мы явственно слышали шелест листьев и треск ветвей, которые слоны срывали с деревьев.

Но вот подан сигнал к наступлению, и тишина, царствовавшая до сих пор, мгновенно сменилась барабанным боем, выстрелами, криками; шум поднялся в самых отдаленных точках цепи, откуда слонов подгоняли к коралу; загонщики оставались спокойно на своих местах в цепи только до тех пор, пока слоны проходили мимо них, затем и они присоединялись к общему хору.

Шум все разрастался по мере того, как приближалась эта масса слонов; в паническом страхе стадо бросалось то в одну, то в другую сторону, пытаясь прорвать цепь; но его каждый раз останавливали барабанным боем, криками, холостыми выстрелами, и тем принуждали отступать.

Наконец, треск сучьев и шелест листьев в кустарниках возвестили о том, что стадо уже у самой ограды: слон-предводитель первый выскочил из чащи, но вдруг остановился: его примеру последовали и остальные. Еще минута – и стадо было бы уже в ограде, как вдруг все разом повернули назад в лес и, не обращая внимания на шум, производимый охотниками, возвратились на свое прежнее место в чаще. Распорядитель охоты приблизился к нам и объяснил эту неудачу тем, что кабан, которого, по его мнению, слоны недолюбливают, поднялся с логовища и перебежал дорогу предводителю: иначе он бы непременно попал в ограду вместе со всем стадом. Кроме того, он сказал нам, что так как стадо теперь встревожено, то уже нечего и думать вогнать его в корал днем, и поэтому охотники желают отложить это дело до ночи, когда усиленные сторожевые огни и факелы должны оказать несомненную помощь.

После захода солнца зрелище сделалось в высшей степени интересным: огни, едва заметные при солнечном свете, загорелись ярким пламенем и бросали красноватый отблеск на все окружающее; густой дым поднимался клубами к потемневшим верхушкам деревьев. Толпы зрителей хранили гробовое молчание, которое нарушалось только жужжанием насекомых. Вдруг тишина была прервана отдаленным барабанным боем, вслед за которым раздались залпы из ружей. Это служило сигналом к возобновлению нападения, и охотники с криком и шумом заняли свои места в цепи; на костры было брошено много сухих листьев и хвороста, чтобы огонь сильнее разгорался, так что вскоре вся сторожевая цепь перед коралом представляла одну сплошную огненную линию; только самый корал был намеренно оставлен в темноте, и туда-то теперь и устремилось испуганное стадо, преследуемое криком и гиканьем ловцов.

Слоны приближались скорыми шагами, ломая под собою кустарник. Вожак приостановился на мгновение у входа в корал, с испугом осмотрелся вокруг и очертя голову бросился в отворенные ворота; за ним последовало и все стадо. Мгновенно, как по мановению жезла, вся ограда, погруженная до тех пор в глубокий мрак, осветилась тысячами огней; все охотники, в ту минуту, как слоны вбежали в ворота, с зажженными факелами в руках кинулись к кострам, заранее приготовленным кругом ограды, и подожгли их.

Слоны пустились сперва к противоположной стороне ограды, но, встретив здесь отпор, кинулись обратно к воротам, которые они, конечно, нашли уже запертыми. Трудно представить себе ужас животных: они скорыми шагами обегали корал, но везде наталкивались на ограду; пробовали разрушить ее, но люди пиками и факелами отражали их напор. Тогда, как бы в порыве отчаяния, они собрались в одну группу, остановились на несколько мгновений неподвижно среди корала, потом вдруг бросились к одной из сторон его, которой они, как им вероятно, показалось, еще не пробовали; но и отсюда были они отражены, и тогда возвратились опять на прежнее место в середине ограды.

В этой оригинальной сцене принимали живое участие не одни люди; – она видимо интересовала и ручных слонов. Уже при первом появлении бегущего стада слоны эти видимо оживились. Особенно двое, привязанные впереди всех, казались сильно возбужденными: топали ногами, мотали головой и дрожали всем телом. Наконец, когда все стадо кинулось в корал, один из них не выдержал, – оборвал привязь и бросился вслед за дикими слонами, вырвав по дороге огромное дерево, которое преграждало ему путь.

Около часа с громким ревом метались слоны по коралу, продолжая осаждать ограду. Они все кидались к воротам, как будто понимая, что, если они вошли через них, то, следовательно, могут и выйти, но каждый раз, испуганные огнями и шумом, отступали. Мало-помалу, однако, общие попытки освободиться делались все реже и реже; лишь по временам то один, то другой отделялись от стада, чтобы попытать счастья, но каждый раз тщетно, и тогда они, грустные и понурые, возвращались назад к своим товарищам. Наконец, все стадо, утомленное напрасными усилиями, соединилось в одну группу, поместив детенышей посередине, и остановилось, не двигаясь, под сенью деревьев среди корала.

После этого сделаны были распоряжения на ночь: число людей вокруг ограды было увеличено, а также усилили сторожевые огни, которые ярко горели до самого солнечного восхода.

Ловцам удалось оцепить три стада; но все они, как бы по какому-то инстинкту, держались отдельно друг от друга; когда же одно стадо кинулось в корал, два других остались позади, и так как ворота тотчас же были заперты, то они и вернулись в чащу леса. Чтобы помешать их бегству, выгонщики заняли свои места в цепи и приняли все меры предосторожности; мы же отправились ночевать в наш шалаш на берегу реки.

Сон наш не был особенно крепок: до нас долетал шум толпы, расположившейся бивуаком вокруг корала, веселый смех народа, стоявшего вокруг огней и громкие крики, которыми он останавливал слонов, пытавшихся вновь разрушить ограду. Когда же рано утром мы подошли к коралу, то нашли, что там уже все спокойно и в порядке: лишь только взошло солнце, огни были потушены, сторожа, отбывшие свое время и смененные другими, спали, ограда была окружена взрослыми и мальчиками, вооруженными пиками и шестами; слоны, тихие и спокойные, совершенно измученные бесплодным сопротивлением и подавленные всем, что они за это время видели и испытали, сбившись в кучу, стояли неподвижно среди корала.

На этот раз было поймано только девять слонов, из которых три были очень велики, двое же были детеныши не более нескольких месяцев от роду. Один из больших слонов был бродячий (рогес) и остальные не принимали его в свою среду, а позволяли ему только стоять по соседству.

Между тем делались приготовления для впуска в корал ручных слонов, которые должны были помочь охотникам привязать пленников; петли из ремней были уже готовы.

Наконец, засовы, запиравшие вход в корал, были осторожно выдернуты и два ручных слона степенно вошли в ограду: на каждом ехал вожак или поннекелле, как их называют на Цейлоне, и служитель. На шее каждого слона был надет прочный ошейник из волокнистой кожуры кокосовых орехов; от него спускались на землю две ременные петли. Вместе с ними прокрался сзади и начальник охотников, жаждавший чести связать первого слона. Эту честь люди его класса оспаривают у начальников племен и главных жрецов. Это был худенький старичок лет семидесяти от роду, который занимал эту должность еще при кандийских королях. Две серебряные пряжки, туземные знаки отличия, свидетельствовали о его подвигах на этом поприще. Его сопровождал сын, молодой человек по имени Рангани, также прославившийся своею храбростью и ловкостью.

В этой охоте принимали участие десять ручных слонов; два из них были из соседнего храма (один был пойман только год тому назад и теперь мог уже быть употребляем в охоте за другими), четверо принадлежали начальникам соседних племен, а остальные и те двое, что вошли в корал, были доставлены с правительственных заводов. Один из этих последних был огромных размеров; он почти сто лет находился на службе, сначала у голландского, а потом и у английского правительств. Другого слона сторож называл Сирибедди: ему было лет 50; он отличался замечательною кротостью и послушанием, был также очень ловок и хитер, и такое занятие было ему как нельзя более по сердцу. Он спокойно, неслышно ступая, вошел с корал и стал медленно подвигаться вперед; притворяясь совершенно равнодушным, он по временам останавливался, чтобы пощипать травки, листиков, или сорвать ветку, а сам, между тем, украдкой бросал взоры на пленников. Когда он таким образом приблизился к стаду, оно двинулось к нему на встречу, слон-предводитель провел ему хоботом по голове, потом повернул назад к своим пленным товарищам, Сирибедди, между тем, продолжал тем же тихим, ровным шагом подвигаться вперед, и, подойдя близехонько к первому слону сзади, дал начальнику возможность подлезть под него и накинуть ему на заднюю ногу петлю. Этот последний тотчас почуял опасность, стряхнул петлю и, обернувшись к ловцу, приготовился к нападению. Дорого обошлась бы старику его смелость, если бы к счастью Сирибедди не догадался поднять хобот и толкнуть своего дикого товарища в середину стада. Старик, слегка раненный, вышел из корала, уступив свое место сыну.

Стадо снова собралось в кучу, головами в центр. Предметом поимки был избран самый большой слон; два ручных смело подошли к нему и стали по обе стороны его. Дикий не сопротивлялся и выказывал свое беспокойство только тем, что переминался с ноги на ногу. Рангани тихонько подлез, держа обеими руками открытую ременную петлю (которая одним концом была прикреплена к ошейнику Сирибедди), выждал минуту, когда слон поднял ногу, набросил петлю и затянул ее, а сам мгновенно отскочил в сторону. Оба ручных слона тотчас же отступили, при чем Сирибедди все распускал веревку, висевшую на его шее, и оттаскивал на ней пленного от стада, тогда как товарищ его встал между ним и стадом, чтобы не допустить вмешательства последнего.

Оставалось привязать слона к дереву, для чего его нужно было оттянуть назад; между тем он страшно сопротивлялся, ревел, метался из стороны в сторону, ломая и топча деревья, как мелкий кустарник. Но Сирибедди упорно тянул его за собой и, наконец, обвил веревку вокруг ствола; когда же оказалось, что она недостаточно плотно прилегала, он, осторожно проскользнув между деревом и диким слоном и очень ловко подняв ногу, чтобы не наступить на веревку, обошел еще раз вокруг дерева. Однако, несмотря на все его старания, вследствие некоторых неровностей на стволе и сопротивления со стороны дикого слона, веревка все еще так слабо облегала ствол, что пленника нельзя было привязать; тогда на помощь Сирибедди поспешил второй ручной слон. Он смело приблизился к дикому, стал с ним плечо с плечом, голова с головой, понатужился и придвинул его к дереву; между тем, по мере того, как слабела веревка с этой стороны, Сирибедди тянул ее с противоположной до тех пор, пока совсем не притянул пленника к стволу; тогда служитель завязал обмотанную веревку узлом. Точно так же набросили петлю и на вторую заднюю ногу слона и тоже привязали ее к дереву, после чего обе ноги опутали вместе более мягкими веревками из пальмовых волокон. Оба ручных слона заняли свои места по бокам дикого и таким образом дали Рангами возможность из-под них набросить петлю на его передние ноги. Когда веревки были окончательно привязаны к дереву, лов был окончен, и сторож с ручными слонами отошел, чтобы приняться за новую жертву.

Пока ручные сломы стояли около дикого, он был сравнительно спокоен и почти без сопротивления покорялся своей участи, но, как только те отошли, он стал делать неимоверные усилия, чтобы освободиться и присоединиться к своим товарищам. Он сначала ощупал хоботом веревки, пытаясь развязать на них многочисленные узлы; кинулся назад, чтобы освободить передние ноги, потом подвинулся вперед, стараясь выпутать из петель задние. Каждая ветка на дереве трепетала от его усилий. Он то громко ревел, высоко подняв хобот, то ложился на землю боком и прижимался к ней щекой, то упирался о землю лбом или хоботом; потом, встав на задние ноги и опираясь на передние, начинал медленно покачиваться из стороны в сторону. Эта грустная сцена продолжалась несколько часов. По временам пленник, обессиленный борьбой, впадал в оцепенение, после чего с новой энергией начинал метаться. Наконец, вероятно убедившись в бесполезности сопротивления, он остановился и замер в одном положении, изображая как бы живую статую отчаяния.

Между тем Рангани подошел к подмосткам, где сидел губернатор, прося обычной награды за поимку первого слона. В ответ на это его осыпали градом рупий, и он удалился, чтобы продолжать свои опасные подвиги в корале.

Остальное стадо совершенно упало духом; слоны робко прижимались друг к другу, словно чуя общее несчастие. По временам самые нетерпеливые отделялись от стада на рекогносцировку; остальные следовали за ними сперва медленно, потом постепенно ускоряя шаги, и наконец все стадо с остервенением бросалось на ограду, возобновляя попытки ее разрушить.

Величественное и в то же время смешное зрелище представляли эти бесплодные усилия слонов: их могучие члены, одаренные страшной силой, – и тяжелая, неуклюжая походка; страшная ярость, перед которой, казалось, ничто не может устоять, и рядом с этим – робкое отступление! Когда, вне себя от злобы, высоко подняв хоботы, оглашая воздух пронзительными криками, ревом и трубными звуками, растопырив уши, вытянув хвосты и выгнув спину, как бешеные, кидались они на ограду и им оставалось сделать только одно последнее усилие, чтобы разбить ее в дребезги, они вдруг останавливались при виде нескольких палок, иногда даже прутьев, которыми им грозили сквозь ограду, а услыхав насмешливые крики и громкий смех толпы, они, как растерянные, пробежав бесцельно раза два вокруг ограды, возвращались опять на прежнее место под тень деревьев в середину корала.

Вторая жертва была взята в плен так же, как и первая: это была самка. Как и в первый рад ручные отделили ее от стада, Рангани, как и прежде, подполз и набросил ей на ногу роковую петлю, а Сирибедди оттащил ее к дереву, к которому ее и привязали после отчаянного сопротивления. Поимка каждого животного, начиная с момента появления в ограде ручных слонов, и до той минуты, когда пленных связывали и оставляли одних, требовала средним числом около трех четвертей часа.

Замечательно, что во время этих столкновений дикие слоны ни разу не делали попыток напасть на вожака, когда тот ехал на ручном слоне, а между тем каждый из них одним ударом хобота мог бы свергнуть его на землю.

Различие в характере отдельных слонов ясно сказалось в их поведении во время ловли: одни покорялись своей участи без сопротивления, тогда как другие в ярости бросались на землю с такой силой, что животное более слабого сложении, кажется, само могло бы при этом убиться до смерти; они изливали свою злобу на каждое дерево, на каждое растение, которое попадалось им на пути, топтали его ногами или рвали на мелкие части, которые с остервенением подбрасывали хоботом на воздух. Один не проронили в борьбе ни единого звука, другие же ревели, трубили, издавали какой-то резкий, отрывистый, словно против воли вырывавшийся у них крик, и, наконец, в безнадежном отчаянии изливали свои жалобы в грустных воплях. Иные, после нескольких напрасных попыток освободиться, ложились неподвижно на землю, и обильные слезы, которые струились из их глаз, одни только свидетельствовали об их глубоких страданиях.

Замечательно также то обстоятельство, что хоботы слонов не были изранены, несмотря на то, что они с ужасной силой без разбора колотили ими по чем ни попало, а один так вертел своим хоботом, что он напоминал извивающегося колоссального червя; слон этот то свертывал и развертывал его с стремительной быстротою, то свивал и мгновенно распускал, как пружину. Другой, лежа в страхе и безнадежном отчаянии, мерно ударял кончиком хобота о землю, как человек в отчаянии ударяет себя ладонью по колену.

У всех слонов я заметил одну, общую им всем привычку: во время перерыва борьбы они растирали копытами землю, набирали пыли в хобот и осыпали ею свое тело.

Поведение ручных слонов во время ловли было также достойно удивления. Они выказали удивительное понимание того, какие средства следует употреблять для достижения известной цели. Было очевидно, что обязанности, возложенные на них в этом случае, были им очень по вкусу; они относились к ним, как к развлечению, вели же себя так, что не знаешь, чему в них больше удивляться: уму ли их или осторожности. Во все время их пребывания в корале между ними не заметно было никакой бестолковой суетни, ни разу, привязывая пленника, не спутали они веревок, ни разу не сунулись к слонам, уже связанным, даже во время самой ожесточенной борьбы, когда им приходилось шагать через пленников, они ни разу не наступили на них, – вообще, старались не причинить им ни малейшего вреда. Если они видели, что представлялось затруднение, то справлялись с ним сами, без всяких указаний со стороны вожака. Иногда даже казалось, что ручные слоны как будто издеваются над страхом и робостью диких. Так, когда те пятились назад, ручные подталкивали их; когда же те, напротив, слишком выступали вперед или подавались в сторону, они отгоняли их на прежнее место; если же дикие бросались на землю, то ручные заставляли их подняться, толкая головой и ногами, а когда нужно было заставить их лежать на земле, они упирались в них коленями и держали так до тех пор, пока ловец окончательно не привязывал дикого веревками к дереву.

Все время, свободное от ловли, ручные слоны опахивались ветками или пучками травы, и нельзя было не полюбоваться, как ловко и грациозно они действовали при этом хоботом. Все слоны вообще любят осыпать себя песком, но любопытно было то обстоятельство, что ручные, на которых сидел вожак, осыпали себе песком лишь живот и бока, и никогда не закидывали хобот за голову, чтобы осыпать себе спину, как будто сознавая, что этим они могут сделать неприятность всаднику. Нельзя не видеть в этом еще нового доказательства их удивительной смышлености.

Один из ручных слонов, отличавшийся большим искусством при ловле диких и внушавший последним сильный страх, был с бивнями; но он не употреблял этого орудия против товарищей, а прибегал к их помощи лишь в тех случаях, когда нельзя было иначе протолкаться между двух диких слонов; кроме того, бивни помогали ему поднимать с земли непокорных. В некоторых случаях, когда усилия других ручных слонов оказывались недостаточными для того, чтобы заставить дикого повиноваться, уже одно приближение слона с бивнями наводило страх на непокорного и укрощало его. Вообще можно сказать, что, несмотря на храбрость и искусство охотников, они ничего бы не могли сделать в корале без помощи ручных слонов.

Из двух слонят, пойманных во время этой охоты, одному было месяцев десять, а другому немного более. Младший, голова которого была покрыта густой пушистой бурой шерстью, был чрезвычайно мил и забавен. При каждом нападении на ограду оба слоненка также бежали за стадом; когда же взрослые стояли смирно, они бегали между их ног, и не только их матки, но и все остальные слоны-самки ласкали их.

Второй слон, разлученный со стадом при ловле, был маткою младшего слоненка; все время, пока ручные справлялись с нею, детеныш всюду следовал за ними до тех пор, пока ее не притянули к роковому дереву. Сперва ловцы потешались его гневом, но потом, когда заметили, что он, желая помешать набросить на мать вторую петлю, все становился между ею и ими, старался перехватить веревку, толкал и бил всех своим маленьким хоботом, то принуждены были отогнать его к стаду. Он медленно и с ворчанием побрел прочь, все оглядываясь назад; потом приблизился к одной из самок, стал между ее передними ногами, поднял вверх хобот и начал к ней ласкаться; она отвечала ему тем же; но он все-таки не переставал реветь, и как только ловцы, привязав его матку, отошли от нее, он немедленно к ней возвратился; однако, так как он продолжал всем надоедать, бросаясь на каждого прохожего, то его, вместе с другим слоненком, привязали к соседнему дереву. Второй маленький пленник выказал еще большую привязанность к своей матке; он добровольно последовал за нею к тому дереву, к которому ее привязали; когда же его самого повели привязывать, он протянул к матке хобот, но увидав, что его ведут мимо, стал хвататься хоботом за каждую ветку и кричать от горя и негодования.

Вообще, эти два слоненка горланили больше всех, кидались на людей, и так как туловище их было очень гибко, то они делали при этом самые удивительные телодвижения.

Но всего забавнее было то, что, несмотря на свое отчаяние, малютки жадно хватали все съедобное, что им бросали, и, с аппетитом уписывая подачки, не переставали реветь с горя. Одним из последних был пойман бродячий, – рогес. Хотя он был и свирепее всех по виду, однако не принимал участия в нападениях на ограду и не пытался разрушить ее вместе с другими. Все стадо сторонилось от него. Когда же впоследствии ему случилось проходить мимо одного слона, в изнеможении лежавшего на земле, он бросился на него и старался ранить его клыками. Впрочем, это был единственный случай дурного поведения бродячего во все время охоты. Когда, наконец, его поймали и привязали к дереву, он сперва яростно метался и неистово ревел, потом вдруг успокоился и лег на землю. По словам охотников это служило признаком близкой смерти его. На этот раз предсказание их действительно исполнилось. В продолжение двенадцати часов усердно осыпал себя бедняга песком и поливал водой из хобота, потом притих и умер так спокойно, что смерть его заметили только тогда, когда мириады мух, которых перед тем не было видно, покрыли его труп. Веревки, опутывавшие его, были отвязаны от дерева, а двое ручных слонов вытащили труп из ограды.

Почти у каждого дерева было привязано по слону; один из них еще продолжал метаться в каком то лихорадочном возбуждении, другой лежал неподвижно; некоторые осыпали себя песком. Но вот, послышались невдалеке тихие, мелодичные звуки флейты, которые произвели сильное впечатление на слонов: они поворачивали головы в том направлении, откуда неслись звуки, настораживали уши, – вообще, музыка видимо действовала на них успокоительно. Только двое слонят продолжали реветь; они топтали землю копытцами, осыпали себя песком, махали во все стороны хоботами и бросались на каждого, кто к ним приближался.

В первое время взрослые слоны не принимали никакой пищи и с презрением от нее отвертывались. Некоторые, впрочем, скорее других успокоившиеся, не могли устоять против соблазнительных сочных стеблей смоковницы; они катали их копытом по земле, чтобы очистить от оболочки, потом подхватывали хоботом и молча жевали.

Вообще, если нельзя было не удивляться смышлености, ловкости и понятливости ручных слонов, то нельзя также было не отдать справедливости и тому, с каким достоинством вели себя дикие. После борьбы, в которой не было заметно с их стороны ни ожесточении, ни желания отомстить, они покорялись со спокойствием отчаяния. Положение их вызывало сострадание и участие к их судьбе, а тихие стоны их надрывали сердце; если бы их подвергли вдобавок еще каким-либо напрасным мучениям, хотя бы самым легким, мы, кажется, не вынесли бы этого зрелища.

Было уже два часа пополудни, когда окончилась ловля первых девяти слонов; тогда принялись за другие стада, которые продолжали сторожить. Внутри ограды все было снова приведено в порядок, опять были приняты все предосторожности, и в толпе снова воцарилось молчание. Засовы ворот были отодвинуты; но так как почва вблизи корала была во многих местах изрыта предыдущим стадом при нападении слонов на ограду, то, опасаясь, чтобы это не возбудило подозрения в новом стаде, туда поставили двух ручных слонов, чтобы, в случае надобности, помочь людям.

Когда все приготовления были окончены, был подан сигнал к началу охоты. Выгонщики на некотором расстоянии от корала подняли гвалт; позади стада раздались ружейные выстрелы и крики тысячной толпы, которые заставляли слонов двигаться вперед. Наконец, треск в кустарниках возвестил о приближении стада, которое, подобно локомотиву, уничтожало все на своем пути.

Впереди шел огромный слон-самка; за ним кинулась только часть стада, – другой половине удалось, бросившись внезапно влево, прорвать цепь сторожей и скрыться в лесу.

Как только второе стадо вбежало в ограду, за ним с обеих сторон последовали туда же и ручные, и прежде чем стадо успело повернуться, вход уже был заперт засовами. Слоны, пойманные раньше и уже находившиеся в корале, опять заволновались, услыхав шум; они быстро вскочили на ноги и повернули хоботы в ту сторону, откуда бежали вновь загнанные слоны, и, лишь только те стремглав пронеслись мимо них, они возобновили свои попытки вырваться и убежать. Невозможно представить себе зрелища более поразительного, нежели то, какое представляли дикие слоны, которые с пронзительными криками бегали по коралу, высоко подняв головы и вытянув хоботы, как олицетворение ярости, силы и в то же время беспомощности.

В числе этих слонов был один, очевидно принадлежавший третьему стаду, и во время суматохи от него отделившийся. Как и всегда, слоны второго стада отгоняли его от себя.

Положение вновь прибывших в корал слонов существенно отличалось от того, в каком находилось первое стадо, которое, как вероятно помнит читатель, было загнано в ограду ночью и сразу очутилось среди страшного шума и как бы в цепи из огня и дыма от множества костров, мгновенно зажженных охотниками; поэтому оно и укротилось довольно скоро. Не то было со вторым стадом: оно не только днем вошло в ограду, но и ясно видело на земле следы ног первого стада и цепь сторожей за оградой, а потому было гораздо более возбуждено. В натисках этих последних животных на ограду обнаруживалось более силы, стойкости и смелости, так что, например, их храбрая предводительница-самка не обращала ни малейшего внимания на белые прутья, которые усердно высовывали из-за ограды, стараясь застращать ее, и отступала только тогда, когда кто-либо из охотников грозил ей горящим факелом. В эти минуты она была так хороша, что поистине достойна была кисти живописца: широко раскрыв глаза, насторожив уши и выгнув спину, как тигр, стояла она, высоко подвив переднюю ногу и испуская те пронзительные звуки, которые известны у охотников под названием трубных.

На третий день приступили к окончательной ловле вновь прибывших слонов. Первой жертвой избрана была их великолепная предводительница-самка. Сирибедди, вместе с другим ручным слоном, стали по бокам ее, и мальчик, слуга Рата-Магатмея, успел набросить ей на заднюю ногу петлю. Сирибедди тронулся с места; но видя, что ему не под силу стащить огромное животное, которое к тому же упорно сопротивлялось, и что оно начинает перетягивать его на свою сторону, стал на колени, как будто желая этим увеличить тяжесть своего тела. Товарищ его, заметив затруднение, стал перед диким слоном и заставил его попятиться назад, давая таким образом Сирибедди возможность подвести пленницу к дереву, ствол которого и был обмотан веревкой. Хотя смелый глава слонов был видимо в сильном страхе, однако он все время вполне сознавал опасность, которая ему угрожала. Он повернул голову по направлению к ловцам, стараясь зайти вперед и, несмотря на все старания последних, оборвал веревку и стащил петлю с передней ноги. Когда же, наконец, его все-таки привязали, страдания его были ужасны: он прятал голову на груди и весь выгибался; потом вдруг вскакивал на передние ноги и, подняв задние, бил ими огромное дерево, к которому был привязан, так сильно, что оно все трепетало.

Перед тем, как принялись за ловлю остальных, мы просили, чтобы очистили внутренность корала от мелких деревьев и кустарников, так как теперь они были уже совершенно бесполезны, нам же мешали наблюдать за ходом ловли. С этою целью в ограду впустили пять ручных слонов. Оригинальные рабочие сперва пробовали хоботами крепость каждого дерева, потом лбами принимались их раскачивать, после чего, убедившись, что они уже довольно расшатаны, передними ногами валили их на землю. Но так как и тогда еще деревья, поддерживаемые гирляндами вьющихся растений, не падали на землю, то они стали обрывать эти растения, повыдергивали кустарники, затем, при помощи клыков, собрали все это в кучу и сложили возле ограды.

Под конец стали привязывать того одинокого слона, отставшего от третьего стада, о котором было говорено выше. Когда хотели оттащить его от дерева, около которого он стоял, он крепко ухватился за него хоботом и лег у его подножия. Тогда к нему приблизился слон с бивнями вместе с двумя другими, и все втроем потащили его от дерева. Как только его привели на то место, где хотели привязать, он снова начал отчаянно сопротивляться; чтобы помешать ловцу набросить петлю на вторую заднюю ногу, он даже сел на корточки, поджав задние ноги под себя и отбрасывая хоботом петлю всякий раз, как ее хотели накинуть на передние. Когда же его, наконец, все-таки привязали, отчаяние его было трогательно: прежняя ярость сменилась полным изнеможением; неподвижно лежал он на земле, оглашая воздух жалобными воплями, и слезы обильно орошали его щеки.

Собственно лов был окончен; оставалось только, перерезав веревки, которыми пленники были привязаны к деревьям, свести их на водопой. Это делалось очень просто. По обеим сторонам каждого дикого слона становились два ручных с прочными ошейниками из крученой кокосовой веревки на шее; точно такой же ошейник надевался и на дикого слона, после чего все три ошейника соединялись один с другим, так что дикий должен был теперь поневоле всюду сопутствовать ручным. При этом я не раз видел, как ручной хоботом защищал руку своего вожака от нападений пленника, которому, конечно, не особенно-то нравилось, когда на него надевали ошейник. Затем передние ноги пленника освобождали от веревок и пускали его в реку купаться. Это видимо доставляло слонам большое удовольствие. По окончании купанья животных тем же порядком отвели в лес, где привязали их к деревьям и оставили на попечение их будущих вожаков, которые старались окружить их всеми заботами и в изобилии снабжали их любимою ими пищею.

Одного из двух слонят, взятых в плен, отправили ко мне в дом, в Коломбо, где он вскоре сделался общим любимцем слуг; сам же слоненок особенно привязался к кучеру, который построил ему маленький шалашик возле конюшни. Но любимым местопребыванием юного питомца моего была кухня, где он ежедневно получал порцию молока и смоквы, и где нередко перепадали ему и другие сласти. Он был в высшей степени добродушен и игрив. Когда я гулял, он подходил ко мне, своим маленьким хоботом обвивал мне руку и, ласкаясь, тащил меня к плодовым деревьям. Иногда вечером косцы позволяли ему снести охапку сена лошадям; надо было видеть, с какой комической важностью выступал он тогда, как будто желая показать, что вполне сознает все значение добровольно принятой им на себя обязанности. Ему позволялось также иногда являться и в столовую, где за десертом он получал фрукты; частенько пробирался он туда и тайком и, доставая из корзины апельсины, разбивал стаканы и китайский фарфор. За эти и другие проказы мы вынуждены были, наконец, удалить слоненка. Его отослали на завод, принадлежащий правительству, где его обласкал и приютил Сирибедди, а теперь уже и он, в свою очередь, помогает другим на работах и на охоте.

До сих пор еще держится мнение, будто труд приручения слонов чрезвычайно тягостен и скучен, а укрощение взрослого слона идет очень медленно; но как то, так и другое одинаково неверно: укрощение и приручение слонов совершается на Цейлоне очень просто и довольно скоро. Первые три дня, – до тех пор, пока слон отказывается принимать пищу, его оставляют в покое, только подле него ставят ручного. Если нужно приручить за раз нескольких слонов, то обыкновенно каждого дикого ставят между стойлами двух полуручных; здесь они скоро начинают есть. После этого, по обе стороны их ставят двух ручных. Видан или начальник конюшен становится перед приручаемым, держа в руках палку с острым железным наконечником; перед ручными, следовательно – по сторонам дикого, становятся еще двое слуг, которые держат у самого хобота его острые железные крючки, а один или два других, между тем, гладят приручаемого по спине, напевая тихим, ласковым голосом: «о, мой сын! или «о, мой отец!» или «о, моя мать!» смотря по полу и возрасту слона. Сперва пленник в ярости бьет хоботом направо и налево, но каждый раз натыкается на крючья, которые его ранят. Так продолжается до тех пор, пока боль не принуждает животное подобрать хобот. Страх, который слон испытывает перед людьми, уже облегчает его проводы к реке между двумя ручными; когда его ведут, то ослабляют веревки на шее и стягивают на ногах; подошедши же к реке, упирают ему в спину палки с железными остриями и таким образом заставляют его лечь в воде.

Крики, рев и сопротивление со стороны приручаемых слонов продолжаются еще несколько дней, и в это время частенько приходится прибегать к помощи ручных. Вскоре, однако ж, пленников оставляют одних в стойлах, а ручных употребляют только тогда, когда нужно их ввести или вывести оттуда. Так идет дело около трех недель, после чего приручаемого ведут к реке одного три погонщика, из которых один угрожает ему палкой спереди, а двое других – крючьями с боков. Войдя в реку, слон, боясь быть уколотым в спину, тотчас же ложится в воду; над ним держат крюк, чтобы внушить ему еще больший страх. Таким способом приучают пленника к послушанию и покорности. Дальнейшее приручение зависит уже от характера самого слона.

Вообще, за приручаемыми слонами тщательно ухаживают и каждый день прикладывают к ногам их разные мази, чтобы заживить раны, причиняемые даже самыми мягкими веревками. Последнее составляет самую трудную задачу приручения; раны страшно гноятся и иногда проходят месяцы, даже годы, прежде чем слон позволит дотронуться до своих ран на ногах, не выражая при этом страдания или гнева.

Самцы всегда неукротимее самок; но вообще, как только слон обнаруживает желание лечь, это считают за признак того, что он уже готов покориться; самые непокорные же ложатся по целым месяцам, даже и спят стоя. Случается, что самые упрямые вначале, становятся впоследствии самыми кроткими и послушными; но есть между слонами и такие, которые навсегда остаются мрачными и угрюмыми; такие и приручаются не скоро, да и впоследствии им нельзя вполне доверять.

Обыкновенно по истечении двух месяцев присутствие ручных слонов становится излишним и вожак один управляет пленником, а через три или четыре месяца слона заставляют работать совершенно одного; но торопиться в этом случае вообще не следует, потому что от этого иногда зависит жизнь животного. Бывали примеры, что самые лучшие слоны внезапно умирали в ту минуту, как на них надевали сбрую. Туземцы говорят, что слон умирал тогда от разрыва сердца, так как перед тем он бывал совершенно здоров. Замечали, что как только слон начинает есть с жадностью и оттого жиреть, он становится очень раздражителен и скоро умирает.

Первая работа, на которую употребляют только что прирученного слона, это – топтать и возить глину на кирпичные заводы; кроме того, его впрягают в фургоны вместе с ручными слонами. Но особенно драгоценен слон для переноски тяжелых строительных материалов, бревен и камней, и исполняет эту работу с замечательною сообразительностью.

Только увидавши слона за работой можно судить о том, насколько он способен одушевляться и как строго обдуманны все его движения. Бревна и каменья он ворочает хоботом, а если снабжен бивнями, то действует и ими. Чтобы стащить с места камень, он становится на колени, упирается в него лбом и приподнимает, поддерживая его ногой до тех пор, пока сам встанет с земли; затем хоботом несет его на место, где и прилаживает к другим камням, для чего заходит со всех сторон и, если нужно, поправляет. Иногда он как будто по глазомеру старается определить, под силу ли ему заданная работа, и если ему покажется, что она слишком тяжела, он не решается за нее приняться и останавливается перед нею; если же его хотят заставить работать насильно, он ревет и сердится.

В характере слона есть, впрочем, и слабая сторона, отчасти парализующая все его хорошие свойства. Та понятливость и серьезность, с которыми он относится к своим обязанностям, совершенно подкупают в его пользу, так что тот, кому приходилось наблюдать за ним во время работы, может быть вполне убежден, что он и один будет продолжать работу так же усердно, как на глазах сторожа. Но тут-то нередко и обнаруживается его любовь к покою: как только сторож удалится, слон спешит докончить только то, что делал в минуту его ухода, а потом начинает лениво бродить вокруг, обмахиваться ветвями и обсыпаться песком.

Ничто не дает такого ясного понятия о кротости и смышлености слона, как та покорность, с которою он принимает отвратительные лекарства, прописываемые ему туземными ветеринарами, и твердость, с которою он переносит мучительные хирургические операции: вскрытие опухолей и вередов, которым он подвержен. В этих случаях можно предположить, что он выносит страдания потому, что знает их исход, хотя последнему противоречит трогательный эпизод, случившийся в 1826 году, во время травли слонов: получив 120 пуль в разные места тела, один слон, несмотря на это, при одном звуке голоса своего сторожа, стал на колени и повернул голову к охотникам, прямо под пули.

Рабочий слон принадлежит к числу самых нежных домашних животных и требует много забот и ухода. Слон вообще не годится для вьюка, так как, хотя при своей силе он и может вынести большую тяжесть, но вьючить его затруднительно, потому что от этого на теле у него делаются ссадины, из которых впоследствии образуются язвы: кроме того он нередко целые месяцы не может двигаться вследствие боли в ногах, происходящей от засухи или слишком большой сырости. Много думали о том, как бы защитить копыта слона, но ничего не могли придумать по причине его тяжести и особенной манеры ходить (он на ходу приподнимает пятку вверх). Глаза его также часто страдают от воспаления, и туземным ветеринарам всего чаще приходится лечить его от этой болезни. Кроме того, на Цейлоне часто свирепствуют падежи скота, которые уносят много жертв, как между дикими, так и между ручными слонами. В это время слоны, как на свободе, так и в неволе, даже при самом тщательном уходе, одинаково страдают. На заводе инженерного ведомства, из 40 штук слонов, между 1841 и 1849 годами умирало средним числом по 4 в год; во время же падежа число это удвоилось.

Посмотрим теперь, насколько выгодно и целесообразно содержание слонов на Цейлоне. В диких и почти недоступных местах, где реки нужно переходить в брод, а леса перерезаны лишь узкими тропинками, труд слонов имеет цену: они могут переносить запасы и различные материалы, могут быть полезны при постройке грубых мостов; но в более благоустроенных местностях, где по шоссейным дорогам можно употреблять лошадей и волов, мне кажется, можно бы было обойтись и без слонов.

Слон, предпочитающий, как нам уже известно, прохладу и тень, всегда неохотно работает на солнце, и каждую свободную минуту проводит в том, что обмахивается листьями, чтобы прохладить себя и отогнать насекомых, или обсыпается песком. Вследствие раздражительности кожи и ее расположения к язвам, он всего более способен перетаскивать тяжести; но вид его до того пугает лошадей, что это препятствует употреблять слонов по проезжим дорогам. Если тяжесть, которую, при своей силе, слон способен поднять, помещать в фургоны соответствующих размеров, то порча дорог и мостов будет настолько значительна, что поправка их не окупится трудом этого животного; а если уменьшить количество и ограничить тяжесть груза до одной с половиною тонны, тогда работа слона, будет равняться работе быка или лошади и, таким образом, не покроет расходов на его корм и присмотр.

Прибавим к этому чрезмерную нежность кожи слона и многочисленные болезни, которым он подвержен, и мы увидим, что он так часто бывает неспособен к работе, что та выгода, которую он приносит своим трудом, окажется ничтожною.

Относительно того, как слон оканчивает свою жизнь, на Цейлоне существует особое предание. Так, думают, что он, предчувствуя приближение смерти, отправляется в уединенную долину и там умирает.

Туземец, который сопровождал Крипса на охоту в Анараяпурском лесу, говорил, что он был как-то раз по соседству от такого места, куда слоны приходят умирать, что оно для всех составляет тайну и что, хотя все верят в его существование, но его никто никогда не видел. На ловле слонов в 1847 году, которая была описана выше, один из кандийских начальников говорил мне, что все его соотечественники убеждены, будто слоны перед смертью отправляются в долину Саффагам, на восток от Адамова Пика, до которой достигают узким проходом между скалистыми стенами, и что тут-то, на берегу прозрачного озера, они и предаются последнему отдохновению.