Жук-дровосек и его личинка
Серия книг «Друг животных», 1909 г.
Когда при сером осеннем небе, предвестнике зимы, начинают заготовлять мне на зиму дрова, дровосек выбирает для меня, по моей просьбе, самые старые попорченные стволы.
Мой вкус смешит его, он, вероятно, спрашивает себя, по какому умственному недостатку я предпочитаю трухлявое дерево здоровому, горящему гораздо лучше. Но у меня на этот счет свои соображения.
Вот мой дубовый обрубок, испещренный шрамами, весь израненный внутри; из него капают коричневые капли с запахом кожи. Я переламываю полено, оно трещит. Кто там в середине? Настоящие богатства для моих занятий: в плоских ходах, проложенных какой-нибудь златкой, поместили свои ячейки пчелы осмии, готовящие тесто из разжеванных листьев, а в живых еще, сочных частях дерева я нахожу личинок жука-дровосека, главного разрушителя дуба.
В настоящее время года, в середине осени, я встречаю в дереве личинок двух возрастов: старших из них, толщиною почти в мой палец, и молодых – не толще карандаша. Кроме того, я нахожу в своем обрубке и куколок того же дровосека, более или менее окрашенных, и взрослых, уже окрылившихся жуков, с вытянутым еще брюшком, которые должны были вылететь из дупла с наступлением тепла. Я нахожу в дереве все три возраста дровосека, потому что жизнь его в древесине продолжается три года.
Посмотрим, как же проходит эта долгая и замкнутая жизнь. Она идет на то, чтобы день и ночь, без перерыва, лениво ползать в глубине древесины, прокладывая в ней ходы, – проедая себе в ней дорогу.
Выйдя из яичка, положенного в древесину самкой дровосека, личинка прогрызает начало хода своими сильными челюстями, короткими и без вырезов, вогнутыми на подобие ложки с острыми краями, и проглатывает отгрызенный кусочек древесины, который проходит через ее желудок, отдавая ему свои жалкие соки, и остается позади работника в виде червоточины, которая и заполняет ход. И затем идет все то же и то же, пока не придет время нашей личинки превратиться в куколку. Так же работает, как вы уже знаете, и личинка короеда, так работают вообще все древоеды, которые ищут в древесине пищи и крова.
Та часть, которая больше всего трудится и точит древесину, то есть передняя часть личинки древоеда, должна обладать могучим сложением, чтобы прокладывать себе путь в твердом дереве, и у личинки дровосека все силы сосредоточены в передней, вздутой части туловища, остальная же часть ее тела, которой приходится только передвигаться вслед за первой, – остается тщедушной.
Передняя часть личинки вооружена крепкими роговыми челюстями черного цвета, вся же остальная часть тела покрыта кожей, тонкой как атлас и белой как кость. Эта матовая белизна происходит от толстого слоя подкожного жира, по которому трудно поверить, что личинка эта живет на такой скудной пище, но зато ведь ест она днем и ночью и поглощает огромное количество древесины.
Ножки личинки дровосека находятся в самом зачаточном состоянии; они не могут даже упираться, а торчат в стороны и не приносят личинке никакой пользы; она ползает на животе и передвигается при помощи особых двигательных приспособлений, очень похожих на ноги, но находящихся не только на животе личинки, но и на ее спине. На первых семи члениках брюшка у этой личинки есть сверху и снизу бугорки, усеянные присосками, которые присасываются к древесине, когда личинка вздувает эти бугорки. Так-то вот, вздувая эти бугорки то на передней, то на задней части тела и присасываясь попеременно то передними, то задними присосками, личинка и подвигается все вперед да вперед в древесине. Если положить такую личинку на гладкий стол, она совсем не может ползти, потому что ей не к чему присасываться своими бугорками; если положить ее на шероховатую поверхность, она судорожно сжимается, с усилием двигает переднюю часть тела то направо, то налево, но опять-таки не может ползти: она может ползать только в узком, шероховатом ходе, проделанном ею в древесине, где она может упираться и верхними и нижними присосками.
Глаз у личинки дровосека нет ни малейшего зачатка, да и на что понадобились бы ей глаза в темной глубине древесного ствола? Слух также совсем не развит, да и он также не нужен ей в никогда не нарушаемой тишине глубоких слоев дуба. Одарена ли она обонянием? Все говорит за то, что нет: ведь обоняние служит животным для того, чтобы отыскивать себе пищу; но личинке дровосека не приходится об этом заботиться: она питается своим жилищем, пища у нее, стало быть, всегда под руками. Вкус у нее есть, но и тот, конечно, в самом зачаточном состоянии; ведь пища ее ничем не разнообразится в течение трех лет – все дубовая древесина, и ничего более; вкус свежего, сочного куска и твердого, слишком сухого куска, – вот и все, что может она разобрать своим вкусом. Есть у нее и осязание, но тоже очень смутное, свойственное всякому живому существу, вздрагивающему от боли при уколе.
Стало быть, вкус и осязание – вот и все, чем живет личинка дровосека, вот и вся ее душевная жизнь; своим слабым вкусом и осязанием личинка может распознать, что лучший кусок древесины имеет приятный для нее вяжущий вкус, что недостаточно выровненные стенки причиняют боль ее кожице, – вот и вся ее мудрость. Как вы думаете, этот движущийся кусочек кишки, это дремлющее брюхо, которое только и делает, что переваривает пищу, думает ли оно о чем-нибудь, может ли оно сравнивать, соображать, рассуждать?
Казалось бы что нет, а между тем на деле мы видим как будто другое.
В течение трех лет личинка дровосека ползает в глубине ствола, то поднимается выше, то опускается, никогда не прерывая своего хода, то отклоняется в ту или другую сторону, чтобы прогрызть свой ход в более сочном месте, но никогда не отдаляется она из глубоких слоев к поверхности, так как холод не достигает здесь до нее и там ей безопаснее.
Но вот приближается время, когда нашей заключенной приходится расстаться со своей прежней жизнью. Пора когда-нибудь и ей выйти из темной глубины древесного ствола. Для личинки, имеющей такие прекрасные челюсти, это, разумеется, было бы не трудно, но ведь в виде личинки ей и не придется выйти. Она окрылится в конце хода проложенного ею, а выбираться из дерева придется уже жуку-дровосеку, который выйдет из куколки, так вот, может ли он так же легко, как и личинка прогрызть себе длинный ход в твердом дереве для того, чтобы в конце концов выбраться на вольный воздух?
В том-то и дело, что нет, – ни его тело, ни его челюсти не приспособлены к тому, чтобы прокладывать в дереве глубокие ходы; выйти же обратным путем по ходу, проложенному личинкой, для него тоже совершенно невозможно: ведь это такой сложный, длинный, извилистый и неправильный ход, составляющий целую путаницу петлей и закоулков в древесине, и притом еще заваленный плотно слежавшейся червоточиной. Кроме того, толщина этого хода все постепенно уменьшается от его конца к началу; ведь личинка начала проделывать его тогда, когда она была не толще соломинки, а теперь она в палец толщиною; во время своих трехлетних скитаний она всегда прогрызала себе ход, равный толщине своего тела; пробираясь по ее ходам, наш жук-дровосек наверное в конце концов завяз бы в них и не мог бы выбраться дальше.
Как же удается ему выйти из дерева на свет? Забота об этом выпадает на долю личинки. Под действием какого-то, совершенно непонятного для нас предчувствия, когда приходит ей время окуклиться, наша личинка покидает внутренние слои дуба, где ей жилось так спокойно и безопасно, и направляет свой ход к поверхности ствола, где так легко может ее подстеречь ее страшный враг – дятел. С опасностью жизни протачивается она до самой коры, оставляя нетронутым только самый тонкий слой ее, а иногда и совсем открывая дверь наружу.
Это – место для выхода из дерева жука-дровосека, которому придется в худшем случае прогрызть только перегородку концом челюстей и высадить ее лбом для того, чтобы очутиться на воле.
После этого личинка начинает себе готовить удобную мягкую колыбельку; отступив немного назад, она выгрызает себе в ходе углубление, она делает его очень просторным для того, чтобы вышедший из куколки жук-дровосек мог свободно ворочаться в нем и двигать своими длинными ножками, когда придет ему время выбираться наружу.
Потом личинка плотно и надежно закрывает свою ячейку; снаружи ее защищает кучка древесных опилок, за ними устроена прочная круглая крышечка из известки, которую личинка по всей вероятности выделяет из своего желудка; за крышечкой внутри часто лежит еще ряд стружек. Стенки колыбельки гладко выскоблены, и из оскребков, мелко изгрызанных, сделан род мягкого пушка, слоем которого личинка выстилает свою колыбельку.
Теперь, когда выход наружу готов, колыбель мягко выстлана и закрыта тройной дверью, работа нашей личинки окончена, и она превращается в куколку; ложась головою всегда к выходу.
Для личинки, которая легко поворачивается и может принимать какие угодно положения, конечно, все равно как ни лечь, но совсем не все равно это для жука-дровосека, который выйдет из куколки: не гибкий, весь закованный в твердый роговой покров, он не в силах был бы повернуться, если бы лежал задом к выходу и погиб бы в своей ячейке. И личинка, как будто предвидя это, всегда ложится так, как это ему нужно, то есть головою к двери.
К концу весны, когда солнце греет уже во всю и вся природа кипит жизнью, из нашей куколки выходит молодой жук-дровосек, душно и темно ему в ячейке, и он спешит из нее на волю. И что же он находит перед собою? Кучечку опилок, которую он может легко разгрести коготками передних лапок, потом известковую крышечку, которую не надо даже и проламывать, так как она целиком отделяется от нескольких царапаний коготками, потом другая кучечка опилок, которую так же легко разгрести, как и первую.
Теперь дорога свободна; нашему дровосеку остается только пройти широкие сени, которые ведут к выходу; если дверь не открыта, ему стоит только прогрызть тоненькую перегородку в коре – работа легкая для его крепких челюстей. И вот он на свободе и радостно потряхивает своими длинными членистыми усиками.
Комментарии ()