Бонами
Автор: Джепстер Огл
Через сосновый лес Северной Канады бежал на лыжах какой-то человек. Он покачивался из стороны в сторону, и ноги его сгибались от усталости. Постепенно шаги его начали замедляться, и он чуть было совсем не остановился, но потом с отчаянной, лихорадочной энергией снова устремился вперед, напряженно вглядываясь в бесконечный однообразный сосновый лес и поддерживая руками висевший за спиной мешок, чтобы облегчить его вес. Он не отдыхал и не останавливался ни на минуту, ни разу не опустив своего напряженного, пытливого взгляда, устремленного вперед. Если бы этого человека спросили, куда он так спешит, он ответил бы, что и сам не знает; а если бы его спросили, что он надеется увидеть впереди себя, он ответил бы с полной безнадежностью: «ничего». Но в действительности он бежал от смерти и надеялся впереди найти себе жизнь.
Он видел смерть позади себя, у покинутой им реки, и вид этой смерти ужасал его.
Их было на реке всего пятеро, и они тащили бечевой лодку, которую сами сделали, – тяжелую, неуклюжую лодку, которая не стоила потраченной на нее работы. Это было кошмарное путешествие: они попеременно то несли, то тащили на буксире свою лодку, и это чередование повторялось так бесконечно долго, что он наконец, утратил все свое мужество и мечтал о тихой, спокойно текущей реке, как усталый ребенок мечтает о постели.
Он и двое других тащили впереди за веревку, когда случилась катастрофа. Он не знал, что произошло; но он и сейчас снова чувствовал то страшное напряжение веревки, которую он тогда тащил, затем то отвратительное чувство, когда он вдруг начал скользить вниз, прямо к бурлящей воде, тщетно ища ногами какой-нибудь опоры на вязком глинистом берегу.
Затем он вдруг услыхал громкое восклицание, а потом визг, высокий, пронзительный, словно женский, он мог только надеяться, что не он издал этот звук, хотя наверное он и сам не знал этого.
Следующее, что он затем припомнил, было то, как он, шатаясь, поднялся с колен у самой вершины скалы, на полдороге к высокому берегу, к которому он старался выплыть. В его руке был нож, которым он перерезал веревку, чтобы освободиться от нее. Он искал глазами кругом себя лодку, но лодки не было; только одна кипящая вода лизала окружающие скалы.
Тогда он сел на скалу и заплакал, – таким страшно одиноким он себя чувствовал, – и плакал до тех пор, пока вид слез, капавших из его глаз на руки, не привел его в себя; мрачно, подумал, что, пожалуй, лучше было бы утонуть, чем блуждать теперь голодному и безоружному в этой пустыне.
Он устремился вниз, к воде, с полубессознательным намерением броситься туда, как вдруг желание жить вспыхнуло в нем с новой силой, и повернувшись спиной к реке, он вскарабкался на крутой берег и быстро направился в лес.
Когда наступила ночь, он разжег костер, так как в шапке у него сохранились спички, и заснул возле костра, не замечая голода. Весь, следующий день он продолжал идти, а ночью опять зажег костер, но на этот раз, сидя у костра, он жевал зеленые побеги сосны, чтобы заглушить муки голода, которые теперь донимали его; впрочем, ему не так хотелось сейчас есть, как пить. Сообразив это, он пришел в бешенство на самого себя: зачем он был так глуп, что убежал от реки. Он решил на следующий день предпринять такое же утомительное путешествие обратно, а пока крепко заснул, так как был сильно истощен ходьбой.
Проснувшись, он увидал над собой морщинистое коричневое лицо старого индейца, который без улыбки смотрел на него. «Ну, как?» – спросил индеец. Белый в ответ только заплакал, чувствуя какую-то болезненную благодарность. Два другие индейца также подошли к нему и с любопытством уставились на него.
Поднявшись с земли, шатаясь, белый с индейцами дошел до того места, где находились их типи (конусообразные шалаши, крытые березовой корой). Там они накормили и напоили его и, усадив в одном из пустых типи, оставили наедине с невеселыми мыслями.
А мысли его опять и опять неслись к той несчастной катастрофе на реке. Как это случилось? Кто был в этом виноват? Ведь он был впереди всех, когда они тащили бечевой лодку; может быть он шел слишком близко к берегу; может быть, злополучные товарищи в лодке кричали ему предостережения, которых он не слышал? Может быть...
Вдруг течение его мысли было прервано чьим-то стоном, доносившимся с другой стороны палатки. Из-под полы палатки высунулась длинная серовато-бурая морда собаки, вокруг которой был туго затянут ремень, так туго, что он почти врезался в мясо, которое вспухло по обе стороны ремня.
Индейцы часто очень жестоко обращаются со своими собаками и таким образом отучают их от воровства.
Полы палатки приподнялись, несколько больше, и из-под них появилась измученная собака – помесь волка с шотландской овчаркой и эскимосской собакой. Эта собака была так измучена, что раболепно подползла к ногам человека. Положив свою распухшую морду к нему на колени, она смотрела ему в лицо своими карими глазами, отуманенными болью.
Брови белого болезненно сморщились; он достал нож и осторожно перерезал затянутый ремень.
– Хотел бы я надеть эту штуку на одного из твоих хозяев, когда они сами что-нибудь украдут, – гневно пробормотал он. – Они не стоят того, чтобы держать собак. Ну, ты свободна, старина, можешь идти.
Индейцы по опыту знают, что не стоит оказывать благодеяний бродячим белым. На следующий же день, снабдив белого пищей и одеялом, которые они променяли на его большой нож, индейцы объяснили ему, что если он будет держаться все время определенного направления, то скоро дойдет до одинокого лагеря.
И белый снова отправился в путь, но теперь уже в несколько лучшем положении: у него были и пища и одеяло. Через два дня пути он действительно наткнулся на лагерь полукровного француза-траппера, который принял его довольно недружелюбно.
Здесь он пробыл целую неделю; за эту неделю с удивительной неожиданностью наступила зима.
Три дня шел снег, мягкий, рыхлый снег, который гнал северный ветер. Траппер, в котором преобладал индеец над французом, с каждым днем становился все мрачнее и мрачнее; наконец в конце недели он дал белому человеку пару лыж и небольшой запас пищи, объявив ему, что если он не хочет оставаться здесь и быть занесенным снегом на всю зиму, то этого запаса пищи ему хватит, чтобы добраться до поселка на Красной реке, который находился дальше к западу; однако, как далеко на запад находится этот поселок, траппер не сказал.
И вот белый снова отправился в путь. Желание жить, которое так мало поощрялось со стороны его ближних, все росло в нем. Он шел все вперед и вперед, с лыжами на ногах, мешком, набитым пищей, и одеялом за спиной.
Он не мог бы даже сказать, сколько дней прошло с тех пор, как он покинул лагерь траппера. Ел он лишь столько, сколько нужно, чтобы поддержать жизнь, потому что не знал, когда дойдет до поселка. Однако он чувствовал, что должен торопиться, торопиться во что бы то ни стало, хотя ноги его подгибались в коленях, а мозг устал от раздумывания над тем, почему мешок на его спине становился все тяжелее и тяжелее, хотя запас пищи в нем с каждым днем уменьшался.
Когда стемнело, человек остановился и зажег костер. Мороз все крепчал.
– Я думаю, что замерзну сегодня ночью, – устало бормотал он, лежа под одеялом.
Он проснулся от странного ощущения, как будто что-то теплое и влажное лижет его лицо и голову. Подняв ослабевшую руку, чтобы оттолкнуть это надоевшее ему что-то, он задел рукою лохматую грубую шерсть. Тогда он приподнялся, завернувшись в одеяло, и оглянулся кругом. Около него лежала, раболепно прижавшись к нему, дрожа от радости и умоляюще взвизгивая, собака индейцев, та самая собака, с морды которой он срезал туго затянутый ремень. Очевидно, она прибежала по следам единственного приласкавшего ее человека. Но как удалось ей это сделать – было удивительно, так как одна из ее передних лап была привязана ремнем к шее, – обычный способ, который применяют индейцы, чтобы их собаки не убегали. Бедное животное на трех ногах совершило это длинное путешествие; к тому же большую часть пути ей пришлось бежать по свежевыпавшему, рыхлому снегу, в который она все время должна была проваливаться.
Человек, охваченный жалостью, отвязал собаке лапу, которая сильно распухла, и начал осторожно растирать ее своим одеялом.
– Ты не забыла меня, – сказал человек, – ты пришла, чтобы попытаться заплатить свой долг. Не правда ли? Я уверен, что ты сделала бы это скорее, чем кто-нибудь из людей... Где ты была, когда шел снег, и чем ты питалась все это время? Я думаю, что ничем, – добавил он, смотря на ее выступавшие ребра.
Затем человек разделил с собакой свой завтрак, и без того довольно скудный, и, вскинув на плечи мешок, собрался опять бежать на запад. Но собака пошла по направлению к северо-западу, все время оборачиваясь через плечо на человека. Когда же он пошел за ней, она начала бегать вокруг него с коротким лаем и визгом, как делают это овчарки, стараясь загнать одну из упрямых овец.
Человек понял ее волнение. Увидав, что на нее обратили внимание, собака бросилась вперед и замелькала между деревьями. Пробежав шагов сто, она остановилась и не возвращалась назад, подняв больную лапу и поджидая, когда человек пойдет за ней.
– Я думаю, ты умнее меня, – сказал человек, направляясь за ней.
К вечеру следующего дня собака с торжеством привела его к поселку. Вот за эту услугу собака и получила свое прозвище. Дело в том что, рассказывая эту историю приютившему его жителю поселка, человек не мог нахвалиться собакой.
Собеседник согласился с ним.
– Да, она действительно была для вас «бонами», – сказал он.
– Что такое Бонами? – спросил человек.
– Это значит: верный и добрый товарищ, – объяснил его собеседник.
– Да, она такая и есть, – с жаром сказал человек.
Так за собакой и осталось имя Бонами.
Человек и собака были ласково приняты обитателями поселка. Вновь прибывший, мрачный по своей натуре и благодаря происшедшим с ним печальным обстоятельствам, все время старался хоть чем-нибудь выразить свою благодарность: он чинил крыши бревенчатых построек и делал различные другие работы, которые оказывались у него под рукой. Однако его мирная жизнь была скоро нарушена.
Недели через три после того, как Бонами и его хозяин поселились в поселке, сюда же пришла небольшая группа индейцев со своими собаками и санями, нагруженными мехами, для обмена их на табак и чай. Собака, запряженная в сани впереди других, причинила индейцам дорогой очень много хлопот. Она оказалась непослушным, упрямым животным; это была чистокровная эскимосская собака. Ее длинная шерсть торчала вертикально.
Она привыкла, что раньше ее всегда ставили второй в упряжку. Поэтому все несчастья, которые могли произойти дорогой с санями и запряженными в них собаками, случились у них на пути к поселку. Прежде всего они сбились с дороги, затем две собаки подрались во время кормежки и, прежде чем их успели разнять, сильно покусали друг друга; сани все время проваливались в сугробы, так что даже обычное терпение индейцев наконец истощилось. Подходя к поселку, они говорили о пропавшей собаке, которая раньше была у них головной.
Та собака всегда отлично работала; она была такая сильная, послушная и чуткая; она не дралась с другими собаками, хотя всегда умела держать их в порядке. В самом начале зимы она вдруг исчезла. Они думают, что ее сманили волки, как это иногда бывает с одинокими собаками.
Вдруг их собака бросились вперед, и там, впереди, индейцы увидали ту самую собаку, о которой они говорили. Она бежала к ним навстречу. Это был Бонами. Он подбежал к передней собаке, дружелюбно обнюхал ее, повернувшись, встал впереди упряжки и бросился вперед, ведя за собой всех остальных собак, как будто он был впряжен в сани вместе с ними. Изумленные и восхищенные индейцы издали громкий гортанный звук и кинулись бежать за санями. Вдруг так же неожиданно собака снова покинула свое место, которое она с гордостью заняла, и бросилась через снег к стоявшему в отдалении человеку. Чувство привязанности к нему победило в ней все другие чувства.
В ту же ночь белый человек, встревоженный и расстроенный, пришел к своему хозяину, с ним пришел и Бонами, привязанный на веревку.
– Мы должны уйти отсюда, Бонами и я, – сказал человек.
– Почему же? – спросил удивленный поселенец.
– Видите ли, те индейцы... – начал человек, – Бонами, кажется, был раньше у них головной собакой в упряжке, прежде чем пришел ко мне. Теперь они хотят получить его обратно. Они говорят, что я украл их собаку, и что если я не отдам им ее обратно, они украдут ее у меня. Вы знаете, как они обращаются с собаками, – продолжал он. – Я не хочу рисковать ею. Мы должны уйти отсюда.
Поселенец попытался отговорить его, но человек стоял на своем.
– Видите ли, – сказал он, – с ними другие собаки, и я боюсь, что, может быть... Бонами сам захочет уйти с ними от меня.
При этих словах его лицо так изменилось, что поселенец перестал его отговаривать. Он дал ему упряжь для одной собаки и сани. Когда Бонами запрягли, он влез в постромки и бодро, весело один потащил сани вперед.
– Я вернусь обратно и заплачу вам когда-нибудь за все, поверьте мне, – сказал человек, пожимая руку поселенца.
– Я верю, что вы это сделаете, друг мой, – отвечал тот.
И человек с собакой исчезли в ночном сумраке среди далекой снежной равнины.
Стояло уже лето, когда оба они вернулись в поселок. Человек нес в руках драгоценный маленький мешочек, в котором лежали небольшие кусочки и крупинки светло-желтого металла. Он рассказал приютившему его раньше поселенцу, как встретил партию золотоискателей и присоединился к ней.
– О, Бонами принес мне счастье, я верю этому, – кончил он свой рассказ, лаская серовато-бурую голову собаки.
На другой день, когда человек с собакой направились к реке, где спускающиеся по реке товарищи должны были захватить их с собой, поселенец нашел у себя в комнате значительную часть золота из мешочка ушедшего. Так человек заплатил за себя.
Бонами и его хозяин спустились к утесу, находившемуся в двадцати милях вниз по реке от поселка. Здесь они сделали привал в ожидании лодки, которая приехала на другой день. Бонами в своей жизни никогда еще не ездил на лодке; он тревожно смотрел на нее. Когда на следующий день они снялись с лагеря и сложили все имущество в лодку, огорчение Бонами не знало пределов.
– Иди, Бонами, – сказал хозяин, входя в лодку. – Не бойся, тебе не сделают ничего плохого. Иди же сюда!
Собака неохотно послушалась; но когда лодка оттолкнулась от берега, и собака увидела, что полоска воды, отделявшая ее от земли, становилась все шире, испытание оказалось чересчур сильным для ее собачьих нервов. Взглянув на хозяина, как будто призывая его в свидетели, она прыгнула обратно на берег, а лодка, подхваченная быстрым течением, понеслась вниз по реке.
Бонами, пока мог, бежал вдоль берега, но вскоре дорогу ему преградила стена обвалившегося утеса, и он, остановившись, с жалобным визгом глядел вслед уносившейся прочь лодке.
Хозяин Бонами пришел почти в бешенство. Он просил вернуться обратно, отлично понимая, что это сделать невозможно. Быстрое течение стрелой несло их вниз.
Он просил высадить его на берег, но вдоль берега не было ни одного места, где бы можно было причалить, не разбившись об утес. И он с отчаянием ехал все вперед, вплоть до следующего вечера, когда им удалось наконец найти удобное место для причала. Поставив лодку на якорь, товарищи согласились подождать его, пока он пойдет на поиски своего Бонами.
Они ждали его три дня. К вечеру третьего дня он вернулся назад усталый, с растрепанными волосами и с разбитым сердцем – без собаки.
Товарищи старались утешить и развеселить его. «Ну, что такое собака», – говорили они, хотя сами отлично знали, чем была для всех них эта собака. Когда их маленькая партия прибыла наконец в порт Макинтош, это была очень мрачная компания.
Высадившись на берег, они встретили какого-то человека, который, растягивая слова, спросил их:
– Имел ли кто-нибудь из вас собаку?
– Собаку! – задыхаясь, воскликнули они, а хозяин Бонами побледнел.
– Я вижу, что да, – отвечал незнакомец. – Пойдемте со мной, я вам покажу ее. Она прибежала сюда с неделю назад, очень истощенная. Я думаю, она сделала не малый путь. С тех пор она все ждет кого-то. Она не ест; я думаю, что она скоро погибнет. Я очень беспокоился, приедете ли вы, потому что ясно видел, что она умрет, если не поест чего-нибудь.
Незнакомец повел их к своей хижине; здесь в углу на кучке рогож лежал Бонами, худой, грязный, с больными ногами, а перед ним стояла нетронутая чашка с едой. Он лежал, повернувшись мордой к стене, по-видимому, собираясь действительно умирать. Откуда он набрал сил, чтобы броситься в объятия хозяина, казалось просто непостижимым.
Когда их взаимная радость несколько стихла, Бонами начал есть.
На северо-западе Канады, в одном из поселков, даже теперь еще можно встретить поседевшего, несколько мрачного человека, который с гордостью рассказывает всем, что в течение семи лет он ни днем ни ночью не расставался со своей удивительно умной собакой, у которой было такое странное имя – Бонами.
