Зайчик-русачок
Автор: Е.К. Диц
Погода стояла холодная осенняя. В лесу и на поле было сыро и как-то пусто и грустно – без листьев, цветов и мотыльков. Бывало и выдастся ясный денек, но уж солнышко не греет по-прежнему, а лишь освещает серый скучный лес, в котором не слышно больше песен веселых птичек. Затем опять зарядит на несколько дней, без остановки, мелкий дождик и уныло зашумит по сухим листьям, лежащим на земле. В такую погоду большому и малому человеку, а, пожалуй, даже и зверю, подчас грустно делается на душе и невольно думается: скорее бы прошло это скучное время.
В небольшом лесочке проскочил, не спеша, зайчик-беляк и вдруг остановился у куста...
– Что ты сидишь тут, нахмурившись, товарищ? – обратился он к сидевшему под кустом зайцу-русаку. – Да и что не торопишься, брат, обтереть и повыщипать свою серую шубку, чтобы зарасти вновь белой, как я? Смотри, у меня только еще спинка осталась серая, и то уж я боюсь опоздать; как раз придет зима, выпадет снег, и тогда, на белом поле, далеко завидят тебя человек, собака, лиса, волк или ястреб! Или ты молод еще и не успел познакомиться со всеми нашими врагами?
– Да, – отвечал заяц-русак, – я мало знаком с тем, о чем ты мне говоришь, потому что всего только несколько дней, как гуляю на воле. А сижу я здесь, призадумавшись – вспоминаю о своем маленьком Сереже: как он, добрый мальчик, кормил, любил и ласкал меня...
– О чем ты, серый, говоришь? Я ничего не понимаю! Объясни толком, какой такой Сережа?
– Вот видишь ли, – сказал русак, – когда я был еще маленьким зайчонком, мать отпускала нас иногда в теплые летние дни одних погулять и поиграть в лесу, только строго-настрого наказывала не перебегать через поле в соседний лес. Однажды, покормившись на нашем поле сладким овсецом, мне очень захотелось сбегать взглянуть на тот запретный лес, в который нас не пускала мать, и который казался мне гораздо красивее и интереснее нашего леса. Добравшись туда благополучно и избегав вдоль и поперек весь лес, который оказался небольшим и вовсе неинтересным, я порядком-таки устал и прилег отдохнуть под густой и молоденькой елочкой.
Только что я начал сладко дремать, вдруг слышу: недалеко голоса... ближе, да ближе... Страх на меня такой напал; выскочил я из-под елки да и пустился что есть мочи; а сзади, слышу, кричат детские голоса: «Заяц, заяц! Лови его, Николя!..» Тут уж я совсем обезумел и, вместо того, чтобы бежать еще скорее – тогда меня, может быть, и не поймали бы – сунулся под первый попавшийся куст. И только что уткнулся я в куст, как уже слышу над собой голоса: «А! попался, косой! Бери его за уши» Вот, схватили меня за уши да и потащили... Дорогой ребята разглядывали мои уши, глаза, пушок и удивлялись моему короткому хвостику. На меня же напал такой страх, что я не смел и подумать вырваться из рук мальчика, который меня нес. Так донесли меня до деревни. Тут обступила нас целая толпа мальчиков и девочек, чтобы разглядеть поближе, как они говорили – «косого». В это время проходил мимо один старик, он остановился и спросил: «Ну, Николя, что ты там опять поймал? А! зайчишка косой, да еще русачок! Чего же мнете да мучаете? Тащи его в избу, да посади его под печь, поставь черепок с водой и дай ему капустки; вишь, как он, бедняжка, трясется». Николя, который держал меня все время на руках, пошел к избе, да по дороге и спрашивает старика: «А что, дедушка, будет он у нас жить?» – «Вестимо будет, только корми его; вишь, какой славный русачок». Вот внесли меня в избу, пустили под печь, положили туда же корму, и остался я там сидеть, забившись в самый темный уголочек. Скоро познакомился я со всей семьей Николи. Никто меня не обижал, поили и кормили досыта, и только когда, бывало, нашалю в избе, то гнали меня под печь. Так прошло много времени, и не могу сказать, чтобы плохо жилось мне у Николи. Но вот раз приходят к нам в избу какие-то люди, все одинаково одеты и с ножами у пояса. Слышу, наши говорят, что это охотники зашли молока напиться. Как услыхал я слово «охотники», очень мне захотелось на них посмотреть. Хотя и говорила нам мать, чтобы охотников, если встретим их в лесу, остерегаться и не разглядывать, да ведь тут, думал я, есть свои люди и в обиду меня не дадут. Вот, выскочил я тихонько из-под печи, встал на задние лапки, да и высматриваю охотников... Забылся, да к самым ногам их и подскочил. Вдруг один охотник заметил меня и говорит: «Эй, братцы, русачок!» Тут отец Николи предложил им взять меня с собой. «Ладно, снесемте его к ловчему (то есть – к старшему охотнику), что он скажет?» И вот опять потащили меня, взявши за уши, что было мне и очень больно и обидно... В это время в руках у охотников я гораздо больше натерпелся страху, чем когда мальчики несли меня в деревню. Принесли меня в соседнюю избу, где у стола сидело тоже несколько охотников, и посадили на стол. Я весь дрожал и не знал, куда смотреть, но скоро оправился, когда меня начали гладить и ласкать и дали покушать. Вскоре прибежал в избу и Николя, которому ловчий, сидевший тут же за столом, дал какой-то блестящий кружочек и сказал: «Вот тебе за зайца». Николя поклонился ловчему и сейчас же убежал, а я остался один в чужой избе с незнакомым народом. Днем-то, когда было светло, я прятался в углу и под скамейки; все, думаю, подальше от охотников – будет вернее! А как начнут они, бывало, рассказывать, сколько да как ловили зайцев собаками, – так жутко мне станет в моем углу... Хорошо, что в избе-то этих длинномордых собак не держали, а то бы уж давно настала смерть моя!.. Ночью же, как все улягутся, меня и начнет разбирать любопытство: все хочется рассмотреть, что у них в избе есть, чего я у Николи не видал, да и ноги поразмять охота. Вот и начну бродить по комнате: вспрыгну с пола на скамью, оттуда на стол, да куда ни прыгну, все что-то, слышу, валится... Я с испугу подскакну повыше, – думаю перепрыгнуть, а вместо того – бац! летит опять что-то на пол да звенит... Слышу, охотники ворчат на меня, что спать им не даю; ну, думаю, верно скоро покончат они со мной – убьют меня!.. Но, нет, вообрази: ловчий велит однажды сажать меня в корзинку и везти к Сереже. Ох, думаю, куда это? Что это за Сережа? Зверь это или человек – не знаю... Долго трясся я в корзинке, как везли-то меня. Дорогой часто до полусмерти пугался, слыша какие-то свистки, звонки да ужасный шум и стук. Наконец-то, чувствую, остановились; затем подняли мою корзинку и понесли... Принесли куда-то; слышу – тот, который нес корзинку, передает ее кому-то и говорит: «Вот барин для Сережи живого русачка прислать изволили». Услыхал я тут опять детские голоса – стало мне легче на душе. Развязали мою корзинку, и я очутился в светлой большой комнате. «Мамочка, живой зайчик! да какой хорошенький! Вот папа – молодец, что прислал мне белячка». – «Это русачок, Сережа, – заметила ему мать; – принесите ему скорее капустки да овса, и дай, Сереженька, ему попить». В ожидании вкусного обеда, я стал облизываться и встряхиваться, сидя в уютном уголке дивана, куда посадил меня Сережа, и окруженный тремя славными детками: двумя девочками и мальчиком Сережей – моим новым хозяином. Дети гладили и с любопытством меня рассматривали; я же, ничуть не стесняясь, усердно умывал свои лапки, грудку и носик.
Скоро мы с Сережей очень сдружились: он полюбил меня, а я его. Чего только, бывало, не натащит он мне покушать. Укладывает меня спать, устроив постельку из ковров, и забавляется, глядя, как я нежусь и потягиваюсь, после того, как досыта с ним набегаюсь. А то, бывало, посадит меня на диван, сам сядет рядом, гладит, ласкает, целует мои лапки, ушки и мордочку. По утрам, как только проснется, сейчас кричит: «Няня, дай-ка мне зайку – нашего помещика!» (помещиком прозвала меня, не знаю почему-то, Сережина няня). И вот посадит меня няня в кровать к Сереженьке, а он-то давай сейчас кутать и укрывать меня своим одеяльцем и возится так со мной, пока не начнут его одевать. Однако, несмотря на то, что я очень любил своего маленького хозяина, я все же норовил днем запрятаться от него подальше, как только, бывало, увижу, что Сережа этого не заметит; потому что ведь мы, зайцы, как ты сам знаешь, от природы любим днем поспать под кустиком, а ночью погулять и порезвиться. Так и там, у Сережи, я никак не мог привыкнуть играть днем, а спать ночью, и как только бывало возможно, удирал куда-нибудь – под диван, за комод или под кровать; иной же раз прятался и на кровати, за подушками. Но Сережа скоро узнал все мои излюбленные местечки и, как только, бывало, захочет со мной поиграть, а меня нет, тотчас же найдет и вытащит за уши из укромного уголочка, в котором я так сладко дремал... Также, бывало, сижу я на диване, а он, милый, придет, да начнет ручонками махать и приговаривать: «Подеремся, зая, заюшка, заинька!» И я, чтобы потешить его, тоже начну шлепать лапками по его ручонкам, а он радуется. А то подставит мне ковшик да и говорит: «Побарабань, зайка!» – и ну! я стучать по ковшу, а он так и покатывается со смеха! За это, бывало, всегда даст мне после кусочек сахару, да не прямо с рук, а возьмет сахар в зубы, и я осторожненько его отнимаю... Раз тоже сидим мы с Сережей на диване да играем – будто едем на пароходе; в это время входит его мама и говорит: «Ну, что? Хорошо ты играешь со своим дружком?» – «Да, мамочка, – отвечал Сережа, – а вот, посмотри: зая, кажется, линять начинает – будет скоро белячком». – «Нет, голубчик, – отвечала мать, – зайчик твой русачок и называется так в отличие от зайца-беляка, который летом только бывает серым, а зимою становится совсем белым, и только кончики ушей остаются черными; русачок же другой породы и круглый год остается серым. Зайцы-русаки ростом больше беляков, а также крепче и сильнее их; но зато зимою и охотник, и хищник скорее заметят русака на белом снегу, чем беляка. Беляк наш как заляжет зимою в белом снегу, под кусточком, – его трудно и приметить». – «Отчего же, мама, русаки на зиму не белеют так же, как и беляки?» – «А вот, видишь ли, голубчик, оттого, что русаки водятся больше в теплых странах; там зимою мало бывает снега, а часто и вовсе даже не бывает; поэтому русаку и не для чего белеть; у нас, где зимой всегда бывает снег, русаков водится мало, а больше все зайцы-беляки живут».
– Вот, видишь ли, товарищ, – продолжал русачок, – я из рассказа Сережиной мамы и понял, – да и ты теперь поймешь, – что я не стану белеть на зиму, как ты.
– Понимаю, – отвечал беляк. – Но почему же ты ушел от Сережи?
– А вот, видишь ли, друг, все же ведь я, как и ты, житель лесной и никак не мог приноровиться к жизни среди людей. Подрос я, стал смелее и начал шалить да блудить по комнатам. То вздумаю грызть мебель, то игрушки, то обои на стенах. Также любил я объедать цветы, которые стояли у Сережи на окне, за что мой мальчик на меня обижался; нет-нет, да и подкрадусь к ним и объем листочки; мне все казалось, когда я, бывало, заберусь между цветами, точно я в лесу сижу... Вот однажды приходит Сережа в комнату, дает мне сахарцу и говорит: «Знаешь, Зайка, папа говорит: ты будешь рад, если я выпущу тебя на волю; так вот, видишь ли, я снесу тебя в сад, и ты будешь там бегать и встречать меня, когда я выйду погулять». Я так обрадовался этой новости, что высоко подпрыгнул и брыкнул при этом задними ногами, чем развеселил своего маленького друга, у которого уже слезы стали было навертываться на глазках; он крепко, крепко стал целовать и обнимать меня. Я боялся, что Сережа передумает и не выпустит меня в сад. Но в это время вошла его мама и объяснила ему, как я буду рад побегать на просторе, в саду, и как я буду ему за это благодарен. И вот понес меня Сережа в сад; сестрицы его несли за нами корзинку с овсом, морковью, сахаром и капустой и все это сложили в саду, под навесом. Тогда Сережа поцеловал меня нежно в мордочку и спустил с рук. Я стал сейчас же прыгать и бегать, чтобы показать мальчику, как я рад, что вырвался на волю. Прожив некоторое время в саду, в котором я всегда находил приготовленную для меня пищу, мне вздумалось однажды перескочить через забор, чтобы повидаться с товарищами-зайцами, которые иногда подбегали к забору сада, – погулять и порезвиться с ними. Затем я больше уже не возвращался в сад... Вот уже несколько дней, как живу я на воле, а когда ты подскочил ко мне, я в это время вспомнил маленького Сережу и мысленно благодарил его за все, за все... а главное – за то, что выпустил меня на волю!..
– Да, русак, хорошую вел ты жизнь до сих пор; теперь же придется тебе познакомиться с нашими лесными тревогами и невзгодами. Ну, да ничего; вырастешь ловок и силен, так и из беды, авось, сумеешь вывернуться, а покуда что – пойдем-ка, брат, вон к тому стогу соломы, да подремлем немножко.
Сказав это, беляк направился тихими прыжками по направлению к стогу, а за ним последовал и русачок. Когда они улеглись оба под стогом и русачок начал дремать, беляк сказал ему: «Желаю тебе увидеть во сне твоего Сережу». И оба зайчика заснули сладким сном.
