Ночная жизнь
Автор: И. Любич-Кошуров, 1904 г.
I. Комар-капельмейстер и комары-капельдинеры
II. Концерт
III. Новое нападение
IV. Неожиданная помощь
I. Комар-капельмейстер и комары-капельдинеры
– Дз-з-з, – прозвенел один комар.
– Дз-з-з – прозвенел другой.
Они летели навстречу друг другу.
Читатель, разумеется, незнаком с комариным языком, поэтому я должен ему пояснить, что это их дзиньканье означало, с одной стороны:
– Добрый вечер!..
А с другой:
– И вам того же!
Затем, комары, каждый протянул хоботок другому, как то делаем мы при встрече, подавая друг другу руку для пожатия, и оба разом сказали – один:
– Очень приятно, Сидор Сидорович.
А другой:
– Весьма приятно, Василий Петрович.
Одного из комаров звали Василием, а другого – Сидором. Во время комариных концертов они обыкновенно исполняли роль капельдинеров. Они, разумеется, также могли бы участвовать и в оркестре, но нельзя же в самом деле было всем комарам быть музыкантами.
Тогда бы могло получиться Бог знает что такое: во-первых, в публике царствовал бы полнейший произвол и беспорядок, а, во-вторых, многие из застенчивых, например, бабочки и мелкие мушки, так никогда и не попали бы на приготовленные для них места.
Сидор с Василием во время концертов наблюдали за порядком.
По вечерам в саду можно было видеть комара-капельмейстера, безукоризненно причесанного, надушенного пыльцой жасмина (жасмин были его любимые духи), тонко перетянутого в талии...
Комар-капельмейстер летал по саду и кричал тоненьким звенящим голоском:
– Си-и-и-дор! Ва-си-и-илий!
И все мошки, жучки и бабочки, которые в это время случались в саду, переговаривались друг с другом иногда шепотом, иногда довольно громко:
– Слышите, слышите, уже мосье Жорж кличет капельдинеров... Ах они бездельники, и куда они только запропастились!
Комара-капельмейстера звали мосье Жорж. Он рассказывал всем, будто он француз, но это, конечно, враки... Жоржем он прозвал себя сам, а в паспорте у него стояло: подольский мещанин Григорий Комар...
Как бы там ни было, никто не умел так восхитительно держать в лапках дирижерскую палочку, стоя на эстраде, и отбивать такт этой палочкой по пюпитру и в то же время грациозно наклонять корпус то в сторону басов, то в сторону теноров или альтов.
Вообще про мосье Жоржа, если бы вы его увидели когда-нибудь, вы бы непременно сказали:
– Вот уже это капельмейстер, так капельмейстер!
И этому-то бесспорно необыкновенному комару приходилось постоянно воевать с Сидором и Василием. Сидор и Василий не ставили его ни в грош. Они прекрасно исполняли свои обязанности на концертах, но до чего трудно было их разыскать и притащить под липу, где обыкновенно устраивались концерты!
Иногда мосье Жорж, тщательно проискав их по всему саду, усталый, охрипший, с высунутым от усталости хоботком, останавливал первого попавшегося ему навстречу жучка и, сложив на груди лапки, говорил почти с отчаянием:
– Помилосердуйте! Да что же это такое!
– Гляжу я на него раз так-то, – рассказывал про него один ночной жук, – а у него на глазах слезы... Понимаете, вот этакие слезы – с горох...
Вытерев слезы (потому что это верно: капельдинеры доводили его до слез), мосье Жорж принимался ругаться:
– Дз-з-з... Дз-з-з...
Он был воспитанный комар и никогда не употреблял ругательных слов, а ограничивался только сердитым дзиньканьем.
Затем опять начинал кричать:
– Ва-си-и-и-лий! Си-и-идор!
А Василий с Сидором сидели где-нибудь тут же неподалеку и рассказывали друг другу о своих приключениях за день.
– Вы, Сидор Сидорович, знаете, тут есть одна беседка над прудом...
– А... это, что около тополя... Знаю...
– Хм...
И Сидор, придвинувшись к приятелю поближе, шептал ему на ухо:
– Шея – вот такая... красная, как кирпич...
Откачнувшись немного на сторону, Сидор вперял в него вопросительный взгляд.
– Дворник... – говорил Василий и многозначительно приподнимал лапку. – О, – продолжал он растроганным голосом, как будто дворник для него был и не весть что: родной отец или близкий родственник.
– О, вы себе представить не можете...
– Полнокровный! – перебивал его Сидор.
– Говорю же вам, – с жаром заканчивал свою речь Василий, – как я сел к нему на шею, так и просидел, пока он меня чуть-чуть не раздавил ладонью.
– Бывает, – мрачно замечал Сидор, – особенно, если днем...
Но Василий протестовал.
– А если в тени?..
– В тени-то еще туда-сюда.
– Ну вот то-то... А в беседке-то постоянно тень.
На минуту они умолкали. Кругом них тоже было тихо. И вдруг громко на весь сад издавался охрипший голос мосье Жоржа:
– Си-и-идор! Василий!
– Ишь, надсаживается, – говорил Сидор.
– Охрип совсем, – замечал Василий. – Надо идти...
Являясь на зов мосье Жоржа, они постоянно употребляли один и тот же маневр: один оставался сидеть на месте, а другой улетал в противоположный угол сада... Потом Сидор кричал:
– Я здесь.
Сейчас же вслед за ним откликался и Василий:
– Я тут.
– Сюда! сюда! – кричал мосье Жорж.
Они подлетали к нему и говорили:
– А мы вас давно ищем...
При этом они начинали тяжело дышать и высовывали свои хоботки совсем как мосье Жорж.
– Устали, вас искавши, – говорили они и отдувались сначала один, а потом другой:
– Уф....
– Уф...
И добавляли тут же уж совсем нахально:
– И вечно вы куда-нибудь запропаститесь, господин комар-капельмейстер.
Вообще, как про них говорил мосье Жорж, они были порядочные-таки вруны, чтобы не сказать хуже.
– Скорей! скорей! – кричал он им, – публика уже собирается. Звоните!
Сидор летел в одну сторону, а Василий в другую.
– Дзы-ы-ынь! – звенел Сидор.
– Дзы-ы-ынь! – звенел Василий.
– Слава тебе Господи! наконец-то! – говорили жуки, мошки и бабочки.
Это и была публика: бабочки, мошки и жуки. Они беспорядочно толпились под липами, снуя в разных направлениях по воздуху.
– По местам! – кричал Сидор.
– По местам! – кричал Василий.
И оба опять звонили:
– Дзынь... Дзынь...
Публика наконец рассаживалась по местам.
Нужно сказать здесь, что вечеровые концерты насекомых совсем были бы похожи на наши концерты, если бы публика допускалась по билетам. Но билетов у насекомых не полагалось... У них, видите ли, типографии, чтобы печатать билеты, не имелось даже самой маленькой типографии, и приходилось поневоле пускать публику без билетов...
Всякие билеты и контрамарки заменялись расторопностью и распорядительностью Сидора и Василия. Василий обыкновенно занимался дамами: бабочками и мошками, а Сидор мужчинами: жуками. Мосье Жорж внушал им обращаться с публикой возможно вежливей, не кричать, не браниться и непременно мужчинам говорить «мосье», а дамам «мадам». Это не особенно нравилось Сидору и Василию, но что поделаешь! Они отлично знали, что в случае упорства, мосье Жорж велит просто-напросто своим певцам прогнать их.
И они, хотя это совсем не шло к ним, галантно раскланивались перед каждым посетителем и говорили:
– Мосье, вот ваше место!
Или:
– Мадам, будьте любезны пройти вот сюда!
На концерт однажды явилась одна улитка в компании со слизняком, и только, именно, благодаря распорядительности Сидора и Василия, ей с ее немым кавалером удалось занять вполне удобное место.
В описанный нами вечер Сидор с Василием против обыкновения явились под липы без всякого зова... Увидав их мосье Жорж чуть было не выронил своей дирижерской палочки.
– Как! – воскликнул он, – вы пришли сами!
И вытаращил на них глаза так, как будто бы ему крепко сдавили горло.
– Мы имеем вам сообщить нечто, очень важное, – сказал Сидор.
– Гм, – сказал мосье Жорж и поглядел на Василия.
– Да, очень важное, – повторил Василий.
– А именно? – спросил мосье Жорж.
Он ни на йоту не верил капельдинерам.
– А именно, – заговорил Сидор, – мы вот сейчас с ним встретились, и я узнал от него новость, которую сам только что хотел ему сообщить.
Мосье Жорж глядел на них недоверчиво. Несмотря на замогильный голос, которым говорил Сидор, он опять не верил ему ни на йоту.
– Что же это за новость? – произнес он с улыбкой, по которой опять-таки можно было узнать, что он не верит ему ни на йоту.
– На нас готовится нападение, – сказал Сидор.
– Нападение?
– Да.
– Какое нападение?
– Говорят, здесь проявился разбойник – одна жаба, и эта жаба хочет нынче всю публику и всех артистов поесть.
– Ого! – сказал мосье Жорж...
Он по-прежнему не верил ему ни на полслова.
– Как-с вам угодно, – заговорили вместе Сидор и Василий, – а на сегодняшнюю ночь нас увольте...
Неизвестно, зачем, собственно, они просили уволить их на сегодняшнюю ночь! Они могли обойтись и без этой просьбы, потому что сейчас же, даже не дождавшись от мосье Жоржа позволения удалиться, повернулись к нему спинами и стремительно понеслись прочь...
– Стойте! – закричал мосье Жорж, – стойте, лентяи, обманщики, бездельники!
Но они были уже далеко. Мосье Жорж должен был пригласить других капельдинеров. Он, разумеется, не придал никакого значения словам Сидора и Василия и, как всегда, в обычные часы, занял свое место впереди хора комаров...
Концерт начался.
Публики было много; все с напряженным вниманием слушали комариные песни... И никто-никто не думал, что тут же под липой, притаившись в траве, сидит страшный разбойник – отвратительная ночная жаба.
II. Концерт
Первое отделение концерта окончилось.
Публика кричала:
– Браво! Браво!
И хлопала крыльями.
Капельмейстер, положив на листик липы, служивший ему пюпитром, свою дирижерскую палочку, раскланивался с эстрады. Две передние лапки он держал прижатыми к брюшку, голову склонил несколько на бок и улыбался, вращая глаза сначала слева направо, затем справа налево и потом снизу вверх.
– Браво! браво! – кричала публика еще громче, еще восторженней.
Теперь это «браво» относилось не к певцам, а к капельмейстеру... Сотни восхищенных взоров были обращены в его сторону.
– Ах, как он мил, – шептали дамы, – как он грациозен!
А мужчины добавляли к этому, многозначительно покачивая головами:
– Да, да... И где только он учился этим поклонам, этому шику...
Певцы даже были недовольны таким преклонением перед их капельмейстером. В самом деле, он хороший капельмейстер, этого у него никто не отнимает, но нельзя же так неистовствовать только за то, что умеет грациозно кланяться! Это даже вредно для искусства.
И стоя шеренгой позади мосье Жоржа, они довольно громко и довольно выразительно покашливали:
– Ге-кем.
– Км-км.
– Гм-гм...
Но, разумеется, на них никто не обращал внимания.
Наконец мосье Жорж спорхнул с эстрады. Это опять вышло у него необыкновенно легко и грациозно.
Около него сейчас же собралась толпа дам: ночных мошек и бабочек. Бабочки восторженно заглядывали ему в глаза, мошки жужжали:
– Мосье Жорж, ах мосье Жорж!
И больше этого ничего не могли сказать.
Одна бабочка поднесла мосье Жоржу небольшой букетик, другая салфетку из паутины, расшитую по краям зелеными узорами и с надписью синими буквами посередине:
«Величайшему и гениальнейшему капельмейстеру от почитателей его таланта».
Мосье Жорж опять кланялся. Он улыбался, склонив голову немного на бок и говорил:
– Благодарю.
И снова улыбался...
Мужчины тоже не остались в долгу перед мосье Жоржем. Когда мосье Жорж, приняв букет и салфетку, приколол букет на шляпу, а салфеткой тут же смахнул пыль со своих лапок, через толпу дам к нему протискался толстый, пузатый жук.
Жук сказал ему:
– Достойному достойное!
И подал табакерку, искусно сделанную из капельки сосновой смолы.
– Благодарю! – сказал и ему мосье Жорж совершенно так же, как только что перед тем благодарил бабочек... – Благодарю очень.
Открыл табакерку и заглянул внутрь ее, закрыл снова и добавил:
– Трижды благодарю!
Табакерка оказалась полна душистой пыли жасмина... За это даже можно было поблагодарить не трижды, а четырежды.
Мосье Жорж, впрочем, так и сделал, когда взял из табакерки щепоть пыльцы и поднес к носу....
– О! – воскликнул он, – сто раз благодарю...
Вот это действительно была благодарность, так благодарность... Потом мосье Жорж чихнул.
– Салфет вашей милости! – сказал жук.
– И красота вашей чести, – ответил ему в тон мосье Жорж.
Все шло вообще своим обычным порядком.
А в то же время тут же, в траве, под липами сидела и ждала своего времени отвратительная ночная жаба. Жаба смотрела вверх... Но пока ее внимание занимали не публика и не артисты. По тонкой длинной паутине к ней сверху спускался паук... Жаба смотрела на него.
В ее круглых выпуклых, как стекла иллюминатора, глазах отражалась целиком вся фигура паука. И паук сам видел себя в ее глазах, как в зеркале. Паук тоже смотрел на жабу. Он смотрел и думал:
– Как она отвратительна, эта лягушка, и как я прекрасен...
– Разве оставить всех тех, – думала про него жаба, – и заняться вот этим.
В переводе на обыкновенный язык это значило:
– Не слопать ли этого паука, а уж с комарами я справлюсь потом.
Однако паук далеко был не дурак... О, он очень был умный, этот паук. Его, правда, разбирало любопытство разглядеть лягушку поближе, и хотелось вместе с тем полюбоваться и на свое собственное отражение в ее глазах... И он уже спустился довольно низко на своей паутине. Но тут как раз вовремя он приложил ко лбу палец...
– Нужно, – решил он, – быть поосторожней и вообще не увлекаться...
И, решив так, он повернулся не хуже любого акробата головой вверх. Жаба, готовившаяся уже открыть пасть, поспешно изобразила на своих длинных губах самую любезную улыбку.
– Куда же вы? – сказала она, – здесь так хорошо, подождите немного...
Но паук не слушал ее. Он проворно взбирался вверх по паутине, ловко хватаясь за нее то той, то другой лапкой, не оглядываясь назад и не говоря ни слова. Лягушка опять заговорила.
– Боже мой! – воскликнула она, – вы – настоящий матрос...
На всякий случай она сложила губы в улыбку, растянув их до самого затылка. Она ожидала, что паук, когда почувствует себя в безопасности, непременно оглянется и, может быть, спустится опять. Она так же, как и паук, считала себя красивейшим в мире существом...
– Улыбка, разумеется, только усилит мою природную красоту, – думала она.
И она растягивала, как только можно, свои резиновые губы. Паук наконец остановился. Он действительно опять повис головой вниз, как висел раньше...
– Добрый вечер! – потихоньку крикнула ему снизу жаба.
Паук молчал.
– Добрый вечер, – опять крикнула жаба, – куда же вы ушли?
– Тьфу! – сказал паук и отвернул голову в сторону.
Он снова искал кого-то глазами в густых листьях липы... И вдруг он словно нашел там кого-то – того, кого искал. Он сказал:
– Ну, поглядите, ну, поглядите, пожалуйста, на это страшилище!
И указал лапкой вниз прямо на лягушку, прямо на ее голову.
– Ну, поглядите, – продолжал он, – на эти губы! Они у нее больше ее самой!
Лягушка обиделась, и, конечно, как же тут было не обидеться! Она раскрыла, было, рот, намереваясь квакнуть, но вовремя опомнилась.
– Еще услышат, – подумала она, покосившись в ту сторону, где гремел какую-то веселенькую песенку комариный хор.
– У, дурища! – сказал паук, – и ты думала меня обмануть...
Жабу так и подмывало крикнуть ему что-нибудь неприятное, да так, чтобы у него в ушах зазвенело, и перед глазами пошли синие круги. На это она была мастерица.
– Дурища и есть, – сказал опять паук, – да к тому еще и урод!
Он спустился на десяток сантиметров ниже и продолжал:
– Ведь, ты, я знаю, думаешь, что ты красавица, а ты страшней самой себя...
Лягушка вытаращила глаза... Она вытаращила их потому, что уже вобрала в себя воздух, чтобы гаркнуть как следует, но опять одумалась...
И она довольно долго просидела так с вытаращенными глазами – до тех пор, пока понемногу не выпустила воздух...
Тогда глаза ее приняли нормальный вид, только в уголках глаз паук заметил две слезинки.
– Это от натуги, – подумал он, – погоди-ка, я тебя изведу!
И, крякнув, он продолжал опять, еще спустившись немного по паутине:
– А ведь, признайся, хорошо мною закусить? Ты погляди-ка...
При этом он выставил вперед одну ногу, потом другую...
– Хорош? – повторил он... – А!? Нет, ты погляди получше!
И тут он, насколько только мог, выпятил свое круглое брюшко.
– Хорошо!
У лягушки глаза опять выкатились из орбит...
– Хорошо?
Паук повернулся к ней спиною. Со стороны можно было подумать, что жаба – портной, а паук – заказчик... И заказчик показывает портному свой только что сшитый этим портным костюм... Не жмет ли где костюм, нет ли где складок?
Лягушка наконец не вытерпела. Такое поношение оказалось ей не по силам. Она раскрыла рот во всю ширину и почти с наслаждением, так как вы сами знаете, как долго она крепилась, выкрикнула:
– Сам ты – дурак и урод!
– Пропадай все... – решила она, прислушиваясь к звуку своего голоса и наслаждаясь отзвуком этого голоса в ветвях липы.
Она прекрасно понимала, что и комары-певцы и публика – жуки и бабочки, конечно, услышат ее и поспешат перебраться в другое место... Она заметила даже одну бабочку с изображением мертвой головы на спине, на ее глазах упавшую в обморок... Несомненно, значит, ее услышали. Но она не могла теперь отказать себе в удовольствии покричать и поругаться...
И она во второй раз открыла пасть еще шире, так что едва не свихнула челюстей и крикнула еще громче:
– Урод и дурак!
Паук ответил ей тоже каким-то ругательством, но каким именно, – осталось неизвестным, потому что в ту же минуту под липой сразу раздались сотни комариных, мушиных и жучьих голосов:
– Спасайтесь: здесь лягушка!
– Бегите скорей!
– Огня!
– Зовите светляков!
– Где светляки, пусть скорей зажигают огонь!
Голос паука потонул совершенно в общем шуме и гомоне. Явились светляки. В разных местах в траве под липой заблистали их огоньки... Под липой сразу стало светло.
– Вон она! – крикнул один жук.
– Где, где? – раздались отовсюду возгласы.
– Вон она, вон она!
Лягушку увидели...
– Улетайте, улетайте отсюда! – загудели жуки, комары и мошки.
Несколько бабочек упало в обморок, но их сейчас же привели в чувство. Минуту спустя под липой остались только паук да лягушка.
Паук висел на своей паутине, а лягушка сидела в траве. И тот и другая молчали. Дело в том, что они перебирали в уме самые обидные ругательства, но всякое приходившее на ум ругательство казалось им мало вразумительным для определения недостатков каждого.
III. Новое нападение
И публика, и артисты перебрались из-под липы на противоположную сторону.
– Ну что же, – обратился мосье Жорж к своим певцам, – будем мы продолжать петь?
Артисты отрицательно закачали головами.
– Нет, – ответили они в один голос: – куда там!
– Эх! – воскликнул мосье Жорж и махнул своей палочкой. – Ну кто хочет?
Он оглянулся по сторонам и повторил свое предложение:
– Кто хочет?
Одним словом, верный своему делу, он решил вызвать певцов из публики.
– Кто хочет?
Но и публика, очевидно, была теперь настроена совсем не на певческий лад.
– Эх! – опять крикнул мосье Жорж, ударив палочкой по ветке.
– Ну!..
И снова обвел публику подбадривающим взором... Публика, однако, безмолвствовала... Только одни жуки гудели потихоньку:
– У-у-у-гу-у…
– Ну-ну! – крикнул им мосье Жорж, – идите сюда, идите, господа!
– Да мы не поем – откликнулись жуки, – мы это так, между собой.
– Когда так, – воскликнул мосье Жорж, – то я буду петь один!
И, ко всеобщему удивлению, он вдруг запел жиденьким тенорком:
Лишь только ночь своим покровом
Верхи Кавказа осенит...
Но сейчас же сконфузился и умолк.
– Гм, – сказал он, опустив голову, – это что-то не то...
Потом поднял голову и, вперив мечтательный взор в толпу жуков и бабочек, проговорил, ни к кому в особенности не обращаясь:
– А теперь я буду импровизировать!
– Ах! – воскликнули бабочки.
– Гм, – сказали жуки, покосившись на него недоверчиво...
– Гм, – загудели тоненькими голосами и мошки, – гм-гм.
Мошки тоже поглядывали на мосье Жоржа с некоторым недоверием. Однако, после этого заявления знаменитого маэстро все придвинулись к нему поближе. Раздались обычные в таких случаях покрякивание, покашливание, послышались возгласы:
– Ах, вы мне отдавили ногу.
– Ах, вы невежа!
А кто-то даже крикнул просто:
– Невежа!
Мосье Жорж стоял на листочке черемухи по-прежнему молча со взором устремленным в волновавшуюся около него толпу. Но, казалось, он ничего не видел и не слышал...
– Он сочиняет – шепнула одна бабочка другой, – посмотрите, мадам...
Голос у бабочки на секунду пресекся... В глазах появилось восторженное выражение. И в то же время казалось, будто она подавилась или поперхнулась.
– Посмотрите, – закончила она, – какой у него мечтательный вид!
– О, да! – так же восторженно отозвалась другая бабочка.
– Настоящий поэт...
– Именно, поэт.
– Жаль только, что у него нет голоса, а то и совсем бы хорошо было... Ведь, конечно же, он будет петь...
Такими словами обменивались поклонницы мосье Жоржа. А мосье Жорж по-прежнему ничего не видел и не слышал... Вдруг он поднял одну лапку, а другую приложил к груди и произнес:
– Внимание!
– Слушайте, слушайте! – загудели жуки.
Мосье Жорж поднял глаза к верху и запел:
Убежали вы от жабы
Так, как ночь бежит от дня;
Поглядели вы когда бы
Нападению этоq жабы
Вдруг подвергся я...
Что такое ваша жаба?
Жаба – это ерунда!
Невоспитанная баба,
Вот кто жаба, господа!
Непонятны ей стремленья
В высь парящих нежных чувств,
Никто не смыслит в пении
В этом высшем из искусств!
Притаившись под кустами,
Ждет она, чтоб мы гурьбой
На нее накинулись сами,
Мы, презренные судьбой.
Стоит только нам собраться
Воедино господа,
Чтобы больше не пугаться
Встречи с жабой никогда!
В единеньи сила, где-то
Я читал, изрек мудрец.
Так пускай призыв поэта
Отзвук даст вглубь сердец!
Соберемся ж воедино:
Мошек, мушек шумный рой,
Весь оркестр наш комариный
И ударим смело в бой...
И тогда, поверьте, жаба
Нам не сделает вреда;
Не забудьте, то, ведь, баба,
Дура баба, господа.
И тогда никто не тронет
В целом мире нас...
В море звуков лес потонет,
В полуночный сладкий час.
Мосье Жорж умолк... Несколько секунд он стоял молча, потом вздохнул и сказал:
– Нет, больше не могу... Позвольте уж лучше прозой.
И он действительно закончил свое стихотворение прозой. Он сказал:
– Это, видите ли, оттого, что я не поэт, а то бы я все до конца договорил стихами.
Тут он потер лоб лапкой, будто вспоминая что-то, и проговорил, смотря себе под ноги:
– Да, о чем, бишь, я?
И опять умолк...
– А насчет муравьев, – сказал один жук, стоявший в первых рядах.
– Ах, да!.. – воскликнул мосье Жорж, – именно. Так вот, господа, видите ли, в чем дело: если один муравей, допустим, нападет на лягушку, к нему сейчас сбегутся все муравьи, а мы что? Мы сейчас врассыпную...
Мосье Жорж вздохнул...
– Это верно, – согласился жук.
– Верно, – сказали и другие жуки.
Затем один из жуков помахал крылом и закричал на весь сад, – совершенно так, как это делал мосье Жорж, когда хотел обратиться к публике с речью:
– Внимание!
Все притихли.
– А что вы думаете насчет летучих мышей – вампиров? – сказал жук.
Сказав это, он крякнул и окинул все собрание значительным взглядом.
– Что вы думаете? – повторил он.
Мосье Жорж вздрогнул.
– Да, – проговорил он, – вампир это... это... как вам сказать...
– Это – ужас – закончил за него жук.
– Именно, ужас, – сказал мосье Жорж.
– Но позвольте, – вмешалась в разговор бабочка, – разве это не одни россказни?
– Про вампира-то? – произнес жук и взглянул на бабочку с улыбкой... – Нет-с, это не россказни.
– И правда, – продержала бабочка, – что они пьют кровь?..
Бабочка даже глаза закрыла.
– Ах какой ужас! – проговорила она.
– Правда-с, – сказал жук... Только, изволите ли видеть, они водятся в Америке, и вам нечего опасаться, что они высосут у вас кровь, да к тому же у вас и нет крови.
И он добродушно усмехнулся:
– Хе-хе-хе!
– Да, – заговорил мосье Жорж, – это верно, что есть такие летучие мыши, которые накидываются на спящего человека и сосут у него кровь, но это конечно, ерунда, будто человек может после того умереть.
Бабочка с облегчением вздохнула. Можно было подумать, что ее необыкновенно интересуют судьбы человечества…
По крайней мере такое впечатление произвел ее вздох на мосье Жоржа, и он уже собирался сказать ей комплимент по этому поводу, но в эту минуту светляки, стоявшие со своими фонариками внизу, в траве, закричали:
– Вампир! вампир! Спасайтесь...
Поднялась невообразимая суматоха.
IV. Неожиданная помощь
Светляки закричали как раз вовремя, потому что едва замолк их крик, – между деревьями появилась летучая мышь... Летучая мышь крикнула:
– Ага, голубчик!
И, уцепившись ногой за одну из веток, повисла на ней головой вниз. Она уставилась своими маленькими черными глазками прямо на мосье Жоржа и крикнула опять, грозя ему свободной лапой:
– А!.. Так ты у меня еще и бунтовать вздумал!
В это мгновение мосье Жорж потерял всякое присутствие духа. Бедный мосье Жорж! Он стоял ни жив, ни мертв, склонив голову и сложив на брюшке передние лапки...
– Ага! – снова немного хриплым голосом крикнула летучая мышь.
А мосье Жорж молчал и не двигался, словно зачарованный...
– Как же ты смел, – сказала летучая мышь, – нет, ты скажи мне!..
К мосье Жоржу наконец мало-помалу вернулся дар слова... Он с умоляющим видом поднял глаза и произнес:
– Извините...
И умолк снова... По телу его пробежала дрожь... Он и вообще не мог без содрогания смотреть на летучих мышей...
– Извините, – повторил он, хотел сказать еще что-то, но голос его пресекся...
Он чувствовал, что язык его сделался все равно как лыко, и он не может владеть им по своему усмотрению.
– О Боже, – подумал он...
– Что же ты молчишь? – крикнула летучая мышь, разминая плечо. – А?
Но что, в самом деле, мог ей сказать мосье Жорж! Собственно, он не сознавал себя виноватым ни на одну минуту... И подняв опять голову, он посмотрел на летучую мышь таким взором, каким обыкновенно смотрят все живые существа в мире на своего врага, когда хотят его разжалобить или расположить в свою сторону.
Но этот взгляд произвел на мышь совсем обратное действие. Она простерла свою лапку по направленно к мосье Жоржу... Мосье Жорж в то же мгновенье закрыл глаза: он видел, как мышь задвигала коготками в воздухе, точно царапала воздух... Потом мышь крикнула:
– У, подхалим!
На глазах у мосье Жоржа выступили крупные слезы... Мышь продолжала:
– Как же ты смел мутить насекомых? Знаю я, знаю, все знаю!
Мосье Жорж понимал что, если он не сумеет оправдаться перед чудовищем, значит, он погиб, погиб безвозвратно... И, собрав всю свою храбрость, он произнес тихо:
– Что же я сделал?
– Ты! – крикнула летучая мышь, – ты что сделал?
Она на минутку умолкла и затем продолжала с гневом:
– А кто сочинил эти дурацкие стихи относительно лягушки?
Тут она опять умолкла и устремила на мосье Жоржа грозный и испытующий взгляд. Мосье Жорж молчал.
– Ну кто?
И, не дожидаясь, что ответит мосье Жорж, она сама ответила за него:
– Ты!
И снова простерла лапу по направлению к нему.
– Ты! – повторила она
– Виноват – прошептал мосье Жорж, – виноват! Простите...
Мосье Жорж унылым взором глядел по сторонам. Он понимал, что ему не от кого ждать помощи, но он все-таки надеялся... На что? Он и сам этого не знал, но, ведь кому же приятно расставаться с жизнью!
И он глядел по сторонам и перебирал в уме всех знакомых ему ночных животных, которые могли бы справиться с летучею мышью...
Мышь эта была, разумеется, не американская мышь, не вампир, но все равно, мосье Жоржу казалось, что от одного ее взгляда неописуемый ужас должен объять всякое животное... И он произнес про себя, с грустью качая головою:
– О, Боже, зачем ты бросил нас, беззащитных насекомых, на произвол судьбы!..
А летучая мышь, не спуская с него глаз, продолжала:
– Нечего запираться, голубчик... И вот пришло время расплаты...
С каждою минутой летучая мышь приходила все в большую ярость... Глаза ее горели, пальцы на лапках судорожно сжимались... Час расплаты, действительно, приближался... Вдруг летучая мышь снялась с ветки и перелетела на другую... Теперь она была уж совсем близко от мосье Жоржа.
– Готовься! – крикнула она.
Мосье Жорж закрыл глаза и мысленно проклял день и час своего рождения. В эту минуту по саду пронеслись душу раздирающие крики:
– У-у-у! У-у-у!
Казалось кто-то кого-то схватил за горло и тот, кого схватили за горло, объятый ужасом готов упасть в обморок... Мосье Жорж затаил дух. Снова раздался полный отчаяния и ужаса долгий, протяжный крик...
– У-у-у! А я-то вот он...
Теперь мосье Жорж отказывался понимать что-либо... Смысл слов, гудевших в его ушах подобно предсмертному стону, был совсем не такой, совсем не вязался с этим стоном. Это было все равно как если б кого-либо, действительно, схватили за горло, а тот, кого схватили, как ни в чем не бывало, вздумал бы отплясывать казачка...
Мосье Жорж приставил лапку ко лбу и подумал:
– Тут что-нибудь да не так.
Теперь уже он не испытывал такого ужаса, как раньше. Он чувствовал инстинктивно, что дело, очевидно, начинает принимать другой оборот... Снова и уже гораздо ближе повторился этот странный крик:
– У-у-у!
И затем вместе с шумом огромных крыльев в воздухе прозвучали слова:
– Попалась, голубушка!
Мосье Жорж ясно и отчетливо расслышал эти слова, относившиеся, разумеется, не к нему, произнесенные гнусавым голосом. Он открыл глаза и остолбенел. Прямо над ним парила в воздухе огромная сова... Мосье Жорж никогда в жизни не видал таких страшных больших круглых глаз.
– Боже! – воскликнула летучая мышь, – филин!
И в одно мгновенье, сорвавшись с дерева, перепорхнула на несколько шагов в сторону.
– Вижу! вижу! – закричал филин, – я, слава тебе, Господи, не слепой...
Он взмахнул крыльями и в одну минуту очутился возле летучей мыши.
– Ну что! – крикнул он: – ты думала охотиться в моих владениях, да, видно, забыла, что дядюшка филин, благодарение Богу; ночью все видит.
– Ой! – произнесла летучая мышь сдавленным голосом.
Мосье Жорж подумал, что филин уже вцепился в нее когтями, но до этого было еще далеко... Прежде, чем расправиться с мышью как следует, филин хотел выругать ее тоже как следует. И, он начал:
– Ах ты, бессовестная!
Это было первое бранное слово, которым он обыкновенно всегда начинал свои ругательства.
– Ваше благородие, – выкрикнула летучая мышь, поднимая на него заслезившиеся глазки.
– Разбойница!
– Ваше благородие!
– Браконьер.
– Ваше благородие!
– Мышь ползучая!
– Ваше благородие...
Вообще у них начался очень миленький дуэт. А мосье Жорж тем временем пришел в себя и, разумеется, не стал дослушивать до конца этого дуэта. Он полетел прочь так стремительно, что едва не вывихнул себе крыльев...
Что же касается до филина и летучей мыши, то летучая мышь в конце концов получила-таки хорошего тумака от филина и свалилась прямо вниз в траву. Правда, она сейчас снова появилась над деревьями, но лучше бы ей было оставаться спокойно сидеть внизу, потому что филин, как только ее увидел, налетел на нее... Мышь бросилась прочь; филин кинулся за нею и скоро они скрылись оба за деревьями.
Читатель недоумевает, может быть, почему я до сих пор ни словом не обмолвился о насекомых, присутствовавших на комарином концерте... Но видите ли, в чем дело. О них, собственно, нечего и говорить, потому что, как только они увидели летучую мышь, то тут же сразу все и попадали в обморок.
Потом мосье Жоржу было с ними много возни, пришлось даже сбегать в аптеку к одному шмелю, и шмель даже выругал мосье Жоржа полуночником... Мосье Жорж все-таки выпросил у него цветочного одеколона, при помощи которого и привел в чувство всю компанию.
Теперь читатель может спросить, почему же сам мосье Жорж не упал в обморок?
Мосье Жорж?.. С, мосье Жорж был самый храбрейший комар из всех комаров в той местности... Я даже наверное знаю, что у него было несколько медалей за спасение погибающих...
