Приключения в поле
Автор: И.А. Любич-Кошуров, 1903 г.
I. На летних квартирах
II. Сосед из подземелья
III. Гроза
IV. Неожиданная помощь
I. На летних квартирах
– Однако, кажется, уж того... – сказал жаворонок, внимательно разглядывая землю «с высоты птичьего полета».
Потом он посвистел.
– Фю, фю...
И сейчас же опять про себя добавил:
– Снег-то в оврагах только остался...
Несколько секунд он парил над полем, потом вдруг взмахнул порывисто крыльями и поднялся еще выше в воздух.
Он повис там в чистой лазури, на трепетных, распростертых во всю ширину крылышках, и затем, – будто в небе, – над зелеными полем вдруг зазвенел серебряный колокольчик…
Он пел (положим, это старые и всем известные стихи, но в них самое главное – музыка. Жаворонок их сам положил на музыку). Он пел:
На солнце темный лес зардел,
В долине пар белеет тонкий
И песню раннюю запел
В лазури жаворонок звонкий...
Он голосисто в вышине
Поет, на солнышке сверкая:
«Весна пришла к нам золотая,
Я здесь пою привет весне».
Так пел он, полузакрывши глазки, залитый потоком света, купаясь в голубых волнах, а внизу, кружась над желтыми цветами цикория, толстый неуклюжий жук гудел басом:
– А ведь недурно поет, ей Богу, недурно.
Чтобы лучше было слышно, он сел на самый высокий цикорий, поглядел на небо и крикнул густым голосом:
– А ну-ка, дорогой мой, еще какую-нибудь песенку!
Он разумеется был в полной уверенности, что жаворонок его великолепно слышит.
И помедлив немного, он повторил:
– А ну-ка!
И затем опять помолчав минуту, добавил, только подняв глаза:
– Я вас прошу...
Он кое-что слышал от комнатных мух о гостиных концертах... И он сейчас же вообразил себя богатым, богатым помещиком, и будто он пригласил к себе на вечер, чтобы позабавить гостей, знаменитого заезжего тенора и будто тенор взошел уже на эстраду, а он, жук, сидит в первом ряду.
Он склонил голову несколько на бок, постарался придать глазам выражение необыкновенно ласковое и вместе просительное и произнес снова томным голосом:
– Ах, сделай же такое одолжение...
А жаворонок его не слышал... Он весь, всем своим сознанием, всем существом своим вошел в свою песню... Он жил теперь в мире звуков, он точно плыл на волнах этих звуков... И ему казалось, – хотя он неподвижно парил в лазури неба – будто он подымается все выше, выше к самому солнцу...
Вдруг он оборвал свою песню и открыл глаза. Он тоже и землю любил не меньше чем небо, и ему захотелось взглянуть на землю: – на зеленую молодую травку...
– Ага, – сказал он, – да уж оказывается, как это я раньше не заметил, уж оказывается, и цикорий цветет.
Он точно смотрел на цикорий... А жук подумал, будто это он так обрадовался не цикорию, а ему, жуку... И он сказал:
– Гм...
И улыбнулся. Жаворонок наконец его заметил.
– Спойте мне что-нибудь! – крикнул жук.
– Вам? – сказал жаворонок.
– Да, – ответил жук, – мне.
И важно кивнул головой. Он хотел было к этому прибавить, что он здешний помещик, но жаворонок как раз запел в это время... И жук ограничился только отрывистым гуденьем:
– Гм! гм!
Затем он стал подпевать жаворонку, только, как он ни старался, у него все равно ничего-таки, кроме этого гуденья, не вышло. Вообще мы лучше оставим пока жук в покое и отправимся между тем на болото...
По болоту, сложив на спине крылья и подняв высоко голову, разгуливала взад и вперед между кочками цапля... Иногда она останавливалась и, повернув голову ухом кверху, несколько секунд оставалась неподвижной прищурив один глаз и кося другим вверх. Потом она произносила глубокомысленно:
– М-да... поет недурно...
И принималась снова ходить взад и вперед между кочками. При этом она покачивала потихоньку головой и шеей, напевая про себя:
– Тра-ла-ла, тра-ла-ла...
Она так же, как и жук, была большая любительница музыки и пения... Она слушала жаворонка с не меньшим вниманием, чем жук... Вдруг она совсем неожиданно умолкла и остановилась, вытянула шею, как только могла ее вытянуть.
Она прислушивалась к чему-то, но уже это сразу было видно – не к песне жаворонка... Далеко, далеко она услышала слишком хорошо ей знакомый крик:
– Чи-ви! Чи-ви!
Она усмехнулась себе под нос и сказала:
– Ага, чибис, кажется...
Чибис доводился ей родственником, – каким родственником – это не мог сказать ни чибис, ни сама цапля; во всяком случае, вероятно, очень дальним, то, что у нас называется, десятая вода на киселе.
Впрочем, это неважно. Важно, что они жили в одном болоте уже несколько лет и появлялись на болото всегда сначала чибис, потом цапля. Только в этом году чибис почему-то запоздал.
Цапля сначала думала даже, не случилось ли с ним чего-нибудь в дороге, но, как оказывалось теперь, с чибисом обстояло все благополучно. Громко и резко с вышины неба несся его голос.
– Чи-ви, чи-ви!
Скоро он и сам показался.Он летел легко и свободно, рассекая воздух остроконечными крыльями, блестя на солнце белым зобом.
– Мое почтение! – крикнула ему цапля.
– Чи-ви! Чи-ви! – закричал в ответ чибис: – мое почтенье!
Жаворонок перестал петь и тоже крикнул сверху.
– Мое почтение!
И сейчас вслед за ними и жук снялся с цикория и загудел:
– Мое почтенье! Мое почтенье!
II. Сосед из подземелья
Но скажем несколько слов о семействе жаворонка. Жаворонок, разумеется, вернулся в поле из своего путешествия по теплым странам не один. У него была жена, по имени Марья.
Марья была такая же певунья, как и ее супруг, но кроме того что она умела недурно петь, она была еще и хорошая хозяйка. Я даже думаю, когда бы не она, жаворонок может быть так и прожил бы всю жизнь бездомовником. Он, видите ли, был порядочно такой беспечный, и безалаберный господин, как впрочем и все птицы и весь люд его профессии, т. е. певцы и музыканты...
Пропев одну песню, жаворонок по просьбе шмеля, к которому сейчас же присоединился и чибис, уже сбирался начать другую и уже шмель поднял было переднюю лапку и, оглянувшись кругом, строго произнес:
– Внимание...
Но в это время, в эту, как конечно согласится и читатель, очень торжественную минуту жена жаворонка, Марья, крикнула снизу:
– Эй, будет тебе, Иван Иванович! Надо, и о деле подумать...
Жаворонка звали Иваном Ивановичем.
– Чего? – откликнулся он, делая вид, что не слышит ее.
– Да уж не представляйся! – крикнула опять Марья. – Ишь распелся!
И погрозив ему лапкой, она добавила:
– Ой, гляди, Иван Иванович! А то сама полечу, да жик, жик, прямо силком и притащу, на смех всем.
Вообще она с ним не очень-то церемонилась.
– Извините, – сказал Иван Иванович шмелю и прочим слушателям, – до завтра.
И проворно спустился вниз на землю.
– Давно бы так, – сказала ему там Марья, – а то ишь загулял.
Иван Иванович махнул крылышком и крикнул.
– Уже теперь станет пилить.
– Не пилить, – наставительно заметила Марья, – а надо гнездо строить.
– Ну и будем строить.
– То-то.
– Вот тебе и то-то.
Иван Иванович крякнул и нахмурился.
– Я уж и местечко нашла, – начала Марья.
– Где?
– А вот тут недалеко...
– Недалеко, недалеко! – с неудовольствием отозвался Иван Иванович, – где это?
Он оглянулся по сторонам.
– А вон видишь под той травкой... Пойдем.
Но Иван Иванович не двигался с места.
– То-то, пойдем, – заговорил он, отводя глаза в сторону, глухим голосом, – осрамила, можно сказать, перед публикой, при всей компании...
Он крякнул.
– Беда! – произнес он почти со злостью, – как была беда, так и будет...
Однако он не умел долго сердиться.
– Пойдем, – сказал он через минуту уже совсем другим тоном и, подняв с земли соломинку, закинул ее концы через плечо на спину...
– Батюшки! – воскликнула Марш, – ты же теперь все равно как с усами!
Иван Иванович совсем развеселился.
– Я – венгерец, – сказал он и важно зашагал вперед Марьи.
В тот же день гнездо было готово.
– Ну вот и хорошо, – сказала Марья, – а то ведь и правда, где бы нам преклонить голову на нынешнюю ночь...
Иван Иванович только крылом махнул.
– Да ты не махай крылом-то, – продолжала Марья, – пригодится...
Иван Иванович закрыл глаза.
– Что, спать? – спросила Марья.
– Спать.
И затем Иван Иванович пробормотал невнятно, точно спросонья.
– Смерть не люблю я этих бабьих разговоров...
И вдруг, открыв один глаз, он живо заметил:
– Это я брежу...
И сейчас же опять закрыл глаз. Он все-таки немного побаивался Марьи и, высказав свой взгляд относительно бабьих разговоров, немедленно же и струхнул...
– Ладно, ладно, – сказала Марья, – спи уж, завтра поговорим...
На это замечание своей супруги Иван Иванович не проронил ни слова. Четверть часа спустя в гнезде слышалось ровное дыхание Марьи и Ивана Ивановича. Они спали. Обоим им снились славные сны.
Ивану Ивановичу снилось, будто его пригласили в гости цапля с чибисом и он сделал себе фрак из листа подорожника и повязал галстук из незабудок, – чтобы быть уже совсем как настоящий артист. И будто он летает в этом фраке и этом галстуке над болотом и поет, и все болотные птицы: чибисы, цапли, кулики, бекасы, утки хлопают крыльями и кричат:
– Браво, браво! Бис!
Что уж может быть лучше этого сна!
А Марье снилось совсем другое. Да снилось, будто у нее четверо детей и все как две капли воды похожи на Ивана Ивановича... И будто их всех также зовут Иванами Ивановичами.
Вообще, как видит читатель, им жизнь улыбалась даже и во сне. Однако утром их ждал совсем неожиданный сюрприз. Когда Иван Иванович увидал этот сюрприз, он воскликнул:
– Вот так реприманд!
Дело в том, что пока они встали, как было только что описано, в области сладких грез Крот с своею Кротихою, жившие как раз под их гнездом, воздвигали у самого входа в гнездо настоящую земляную гору.
– Вот так реприманд!
– Это волшебство! – воскликнула Марья.
– О, баба! – сказал Иван Иванович и поглядел на нее с сожалением.
В эту минуту из-под земли высунулась мордочка Крота. Крот повел носом и сказал:
– О добрым утром!
Потом он совсем вылез наружу. Он опять повел носом и проговорил несколько неуверенным голосом:
– Вы, кажется, спали, а я вас кажется, разбудил?
– Да уже можно сказать, – отозвался Иван Иванович, – пожалуй еще и похуже, чем разбудил.
– О, Господи! – вздохнула Марья, глядя на Крота слезящимися глазками.
Она все еще не могла примириться с мыслью, что странный слепой подземный житель не колдун. Ведь она и то была совсем простая баба – это про нее Иван Иванович говорил сущую правду.
– Если я не ошибаюсь, – начал опять Крот, – вы есть виртуоз и певец, и я очень рад такому знакомству. Более я вас не буду беспокоить.
И сказав это, он вдруг слово провалился сквозь землю. Ивану Ивановичу стоило больших хлопот убедить супругу не строить нового гнезда, а остаться жить рядом с Кротом. Он прочирикал с ней по этому поводу битый час, и когда, наконец, Марья согласилась с его доводами, он вздохнул с облегчением и не без гордости заметил:
– Ничего не пугайся, если твой муж артист, признанный не только на земле, но и под землею!
У жаворонков началась их обычная трудовая жизнь. Исходило время нести яйца. Настало затем время выводить птенцов. Марья безвыходно сидела в гнезде, а Иван Иванович целый день летал по полю, добывая корм.
Весна была уже в полном развитии: наступил май. Жаворонок в поисках за кормом уже не ограничивался полем, а залетал и на луг, и на болото.
Болото и луг пестрели цветами. Над цветами носились бабочки, стрекозы. Божьи коровки целыми часами сидели на венчике какой-нибудь ромашки, греясь на солнышке. Изредка к ней залетал в гости майский жук и рассказывал всякие новости.
И Божья коровка, и жук, и другие насекомые, нужно сказать, побаивались таки Ивана Ивановича, но он им обыкновенно говорил:
– Мне вас не надо, мне были бы лишь червячки, да личинки...
Впрочем иногда напускал на себя строгость и говорил:
– А где у вас тут личинки?
И ему непременно показывали. Раз даже, по указанию именно божьей коровки. Иван Иванович нашел такого большого червяка, что едва дотащил его до дому.
III. Гроза
Скоро в гнезде у Ивана Ивановича из яичек вылупились дети. Их всех было точно, как снилось Марье, четверо и всех их Марья назвала Иванами.
Значит четыре Ивана, а пятый Иван Иванович. Впрочем, Иван Иванович всех детей звал Ваньками. Они у него различались только по номерам: Ванька № 1, Ванька № 2, Ванька № 3, Ванька № 4.
Едва только Ваньки научились чирикать понемногу, Иван Иванович стал учить их нотам и пению. Он хотел из них сделать непременно певцов. И вот в гнезде с утра до вечера раздавалось:
– Номер первый! Зачем так орешь, нужно тише, нежнее.
– Номер четвертый! Что это ты, братец, сипоты напустил! Смотри у меня.
Раз как-то, когда Иванович таким образом занимался с детьми, вдруг зашла гроза. Ударил гром, блеснула молния. Потом хлынул дождь... Гнездо Ивана Ивановича сразу промокло все с верху до низу. Иван Иванович выскочил из гнезда и крикнул:
– Спасайтесь! Все за мной.
– Спасайтесь, спасайтесь! – закричала и Марья, тоже выбираясь из гнезда.
Все четыре Ваньки один за другим ковырнулись вслед за нею.
– За мной, – крикнул Иван Иванович, со всех ног устремляясь в рожь.
Снова загрохотал гром, засверкала молния. После довольно-таки продолжительных скитаний по ржи, Иван Иванович наконец набрел на небольшую поросшую васильками кочку.
– Здесь! – сказал он. – Ну вы, пострелята.
Он пропустил вперед детей, потом жену и уже потом и сам залез под кочку. А гроза все еще не унималась. Гром гудел теперь уже почти непрерывным скатом ослепительно блистала молния, дождь лил как из ведра.
– Ну, разыгралась погодка, – сказал Иван Иванович.
– Страсти, что такое, – добавила с своей стороны Марья, – прямо беда.
Четыре Ваньки только робко чирикали. Прошло несколько времени. Вдруг в воздухе раздался жалобный крик:
– Чи-ви! Чи-ви.
Иван Иванович высунулся из-под кочки, глянул вправо, глянул влево, потом заглянул наверх...
– Так и есть, – проговорил он, – чибис...
И он озабоченно покачал головой. Выглянула из-под кочки и Марья, выглянули один за другим и все четыре Ваньки.
– Вот он, – продолжал Иван Иванович, – ишь как его ветром-то гонит.
– О, Господи, – вздохнула Марья.
И вдруг она так вся и подалась назад и прикрыла детей крыльями.
– Да ведь он прямо к нам! Ах, оглашенный!
– Истинно, – сказал Иван Иванович, – сорви голова. – Ох, ты...
И он закричал громко, как только мог:
– Чибис, ей, осторожней: тут мы сидим.
Чибис взвился высоко к верху и, крикнув там еще громче свое «чи-ви», опять пошел книзу и плавно опустился на землю.
– Ведь чуть не раздавил, – обратился к нему Иван Иванович, – экий ты...
И покачав головой, он заметил укоризненно, прямо в глаза посмотрев чибису:
– Разве так можно?
– Мне весело, – ответил на это чибис. Иван Иванович вытаращил глаза.
– В грозу-то?
– Да, в грозу!
– В дождь-то?!
– И в дождь.
Иван Иванович опять закачал головой, теперь уже с выражением неподдельного удивления... Затем он перевел глаза на супругу.
– Марья, слышь?
И снова закачал головой.
– Ну-ну... уж и прокурат!
– Я птица водяная, – сказал чибис, – и не боюсь ни дождя, ничего... Ну-ка, ты спой, а я протанцую...
Эта просьба показалась Ивану Ивановичу до такой степени нелепой, что он даже не нашелся, что сказать.
– Эх ты, – воскликнул чибисы – только и знаешь, что «чи-чи, чи-чи», а ты бы вот по нашему.
И он совершенно неожиданно стал танцевать перед кочкой какой-то удивительно потешный танец... Глядя на него, Марья почти в ужасе шептала:
– О, Господи, да что же это такое.
Между тем чибис от более спокойных движений быстро перешел к прыжкам и затем, подпрыгивая все выше и выше, все чаще и чаще, взмахнул вдруг крыльями и как пуля ринулся в высь прямо навстречу молнии... В мгновенье ока он исчез из виду.
– Вот так хват! – сказал Иван Иванович.
– Ястреб! Ястреб! – раздался опять голос чибиса сверху. – Спасайтесь...
И затем Иван Иванович услышал смех топкий и очень язвительный. Смеялся чибис. Иван Иванович узнал его сразу по голосу. Чибис и смеялся, и в то же время покрикивал:
– Что, голубчик, хоть ты и ястреб, а тоже в грозу-то небось не очень разгуляешься.
Иван Иванович сидел ни жив, ни мертв. Одно только его утешало: последнее слово чибиса: ястребу, видно, и то солоно пришлось в дождь и грозу, может, солоней еще, чем Ивану Ивановичу.
Сообразив это, Иван Иванович даже усмехнулся про себя хорошеньким смешком. Потом он осторожно высунул голову из-под кочки. Гроза уже проходила. По небу, гонимые ветром быстро неслись клочки облаков. Дождь переставал. Нигде в небе не было видно ни ястреба, ни чибиса...
Иван Иванович совсем вышел из-под кочки и прошелся несколько шагов в сторону. Тут навстречу ему из-под другой кочки вышла небольшая мышка, вся в слезах. Иван Иванович остановился. Остановилась и мышь. Она утерла слезы лапкой и сказала:
– Поймите мое положение: этот ястреб разорил у меня гнездо и такую, знаете, самой мне закатил затрещину клювом, что у меня до сих пор болит бок.
– Но как, – спросил Иван Иванович, – он вас не утащил?
Мышь вздохнула.
– Бог спас, – сказала она, – я же, знаете, как закричал чибис – прямо в нору, а ястреб за мной, хотел меня схватить, да промахнулся... Вот этакий ком земли выворотил: всю мою землянку разнес... И тут бы и мне несдобровать, да на мое счастье как грянет гром... Он и улетел.
– Это хорошо, – заметил Иван Иванович.
Мышь продолжала:
– Хорошо-то оно хорошо, да ведь не всегда же гроза, и я знаете что вам хочу сказать: переселитесь-ка вы с поля на луг поближе к деревне, там он все-таки не так часто бывает...
– Спасибо за совет, – сказал Иванович.
А мышь, все утирая слезы лапкой, продолжала:
– Я собственно потому и вышла к вам на встречу – чтобы предупредить... Ведь вы знаете, я тоже, как свезут хлеб на гумно, тоже думаю переселиться туда же.
– Это очень остроумно, – заметил Иван Иванович, – а что касается меня, то я непременно, как вы советуете, переберусь нынче же на луг. До свидания!
И поклонившись мыши, он порхнул под кочку.
IV. Неожиданная помощь
Иначе, разумеется, Иван Иванович и не мог поступить: прежде чем перебраться на луг всем скопом, как он говорил, он и решил сначала сам подробно исследовать дорогу на луг. С этой целью в один прекрасный день он простился с Марьей, поцеловал детей и в самом радужном настроении вылетел из гнезда. Он сейчас же и запел, как только вылетел.
Но не успел он окончить одной песни, как высоко над ним в воздухе раздался грозный оклик:
– Ага, голубчик, попался!
Иван Иванович сразу узнал этот голос... Он даже глаза закрыл, даже едва камнем не свалился на землю. Сердце его замерло. В мозгу как молнии блеснула мысль: «Ястреб... Вот теперь уж наверное конец».
– Стой, стой, любезнейший!.. – услышал он теперь уже совсем близко.
Еще мгновение и острые когти впились ему в спину. Иван Иванович потерял сознание. Что было с ним дальше, – он ничего не помнил... Я могу сказать впрочем, что в этом для него нет ничего позорного...
Я знаю, например, что уж на что, можно сказать, храбрая птица петух, а и тот вряд ли сохранит присутствие духа, когда на него верхом насядет ястреб, да так-таки, не говоря ни слова и вопьется ему когтями в подкрылки, а после даст хорошего тумака в затылок.
Положим, не всякий ястреб решится напасть на петуха, но я здесь именно имею в виду такого, который решится... Пусть-ка тогда этот петух кричит «кукареку!»
Я помню, по крайней мере, как один петух очутившийся в таком неприятном положении, т. е. с огромным ястребом на спине, вместо «кукареку» кричал:
– Ваше благородие! За что же?!
А какой он ваше благородие – так, по моему разбойник и больше ничего.
Что же касается до Ивана Ивановича, то он даже и ваше благородие не сказал, а немедленно же упал в обморок. И вероятно тут бы ему и конец пришел, если бы на ястреба вдруг не накинулась целая стая ласточек. Они окружили его со всех сторон и кричали:
– Стой, негодяй!
– Стой, разбойник!
– Бей его, братцы!
– Клюй его!
– Лупи его!
Случалось ли вам испытывать неприятное положение, когда на вас кинется туча комаров или даже мух? Ведь что такое, собственно говоря, сравнительно с вами – муха? Так, именно, муха, ничтожество... А ведь, ей Богу же можно заплакать... По крайней мере, я плакал.
Теперь представьте себя в положении ястреба, а Ивана Ивановича в клюве... Клюв стало быть у ястреба был занят, когтями он тоже не мог обороняться, так как ласточки нападали на него с боков и сверху... Значит, как не толкуйте, он был беззащитен.
А ласточки, стремительно налетая на него и сейчас же еще стремительней отскакивая, долбили его непрерывно в голову, в плечи, в спину... Целый град ударов сыпался на него. Через несколько секунд вся голова его была в синяках и шишках. А ласточки все не отставали, все кричали, кружась над ним:
– Лупи его!
– Бей его!
– По голове, по голове!
– Не жалей!
– Доконаем его, только не отставать!
«О, если бы, – думал ястреб., – у меня было два клюва!»...
Наконец он пришел в ярость... Забыв про все на свете и весь трепеща только одной яростью, он разжал клюв... Жаворонок, разумеется, стремглав полетел вниз, а ястреб с грозным криком кинулся на ласточек. Но он, очевидно, не знал пословицы: за двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь. Заметив, что жаворонок уже в безопасности, ласточки крикнули:
– Все врассыпную!
И действительно, вдруг точно рассыпались по воздуху. Ястреб остался один.
– О, чтобы вас!.. – выругался он.
Он не стал преследовать ласточек, потому что прекрасно сознавал бесполезность этого преследования: ласточки летают неизмеримо лучше ястреба. Он только выругался:
– О, чтоб вас!
И полетел низко над полем, высматривая опять Ивана Ивановича. Но Иван Иванович не был дураком, и успел скрыться. Ястреб выругался опять и улетел.
А Иван Иванович, передохнув немного во ржи, вернулся домой. Дома дети и жена сделали ему на ране пластырь из подорожника, и дня через два Иван Иванович благополучно переселился со всем своим семейством на луг.
Он нанял там себе очень недурную квартирку под кустом лопухов и зажил мирно и счастливо. Все его Ваньки стали знаменитыми певцами, и он не раз давал с ними концерты и на лугу, и на болоте. Он не брал их только с собой в поле, да и сам появлялся там не особенно часто...
Однако его видели раза два или три в компании ласточек на совершенно открытых и стало быть доступных нападению ястреба местах. Но с ласточками он, должно быть, ничего не боялся на свете, а не только что ястреба...
Молодцы эти ласточки! Не будь их, что бы сталось с бедным Иваном Ивановичем?.. Даже жутко и подумать.
