Окапи: второй век с заирским отшельником

Вступив в третье тысячелетие нашей эры, человечество до сих пор не может сказать, что знает всех своих соседей по планете. Новые виды животных зоологи открывают ежегодно и во множестве. Правда, на 99,99 процента это разная мелочь: пауки, насекомые, лягушки, летучие мыши, совсем редко — небольшие птицы. Обнаружить крупное млекопитающее теперь практически невероятно. И в то же время племена, населяющие малодоступные уголках планеты, то и дело рассказывают о неизвестных науке созданиях, живущих буквально по соседству с ними. И поди разберись со скептическим складом ума, что в этих рассказах легенды, а что реальность. Наверное, можно было бы от них отмахнуться, если бы история зоологических исследований не учила: тот, кто упорно ищет, рано или поздно находит, какими бы невероятными ни казались повествования «дикарей» на взгляд авторитетов от официальной науки. Пример? В 1901 году, когда казалось, что все сколько-нибудь крупные животные уже известны науке, было совершено величайшее зоологическое открытие двух последних столетий...

Научное открытие этого немаленького, до 250 килограммов весом, существа уложилось в десяток лет, и состоялось оно благодаря двум любознательным людям. Первым был американский журналист и путешественник Генри Мортон Стэнли, в изданной в 1890 году книге «In darkest Afrika» (что примерно означает «В самой черной Африке») дотошно описавший свою встречу с пигмеями племени бамбути. Его удивило, что чернокожие малыши равнодушно отреагировали на впервые увиденных лошадей экспедиции, заявив, что они-де прекрасно знают подобных зверей, мало того — регулярно ловят их и едят. Из расспросов Стэнли понял, что речь идет о неких ослоподобных животных. «Они называют их «атти», — записал в своем дневнике исследователь после знакомства с лесным народцем.

Полезная привычка — вести записи! Как знать, если бы Стэнли не оказался столь въедливым, не обратил бы внимание на реакцию своих новых знакомых (вернее, ее отсутствие), не занес бы эту деталь в дневник и не включил бы ее в книгу, возможно, этот самый «атти» до сих попадал из лесной чащи только в желудки пигмеев…

Но Стэнли честно все это исполнил. Хотя сам остался в недоумении. Ведь ему, как и любому человеку, мало-мальски смыслящему в зоологии, было хорошо известно: ни лошади, ни ослы, ни зебры в джунглях не живут, они — дети равнин. В общем, абзац в книге американца прочитали многие, кто-то пропустил его равнодушно, а кто-то (и эти «кто-то», увы, оказались зоологами!) безжалостно высмеял. К счастью, среди многих нашелся один пытливый натуралист, который заинтересовался таинственным «атти» до самозабвения: генеральный консул в Британской Центральной Африке Гарри Джонстон.

Об этом человеке разносторонних интересов следует заметить особо. Попав волею судеб на Черный континент, Джонстон посчитал негожим использовать свое положение лишь для перебирания бумаг и посещения светских раутов. Хватаясь за любую возможность выехать в отдаленные, неисследованные уголки подведомственной ему огромной территории, он дотошно собирал там сведения по зоологии, ботанике, географии, этнографии, сравнительной лингвистике, в дополнение ко всему этому превосходно владея пером и кистью.

Через несколько лет после того, как сэр Гарри Джонстон прочел книгу Стэнли, его назначили губернатором Уганды. Там он продолжал успешно совмещать административную деятельность с исследовательской, ни на минуту не забывая об «атти», бродящем где-то в дебрях соседнего Бельгийского Конго. И скоро судьба подбросила любознательному губернатору шанс.

В тот период в Европе были весьма популярны этнографические выставки, на которых демонстрировались представители различных народов, живущих далеким от цивилизации самобытным укладом — эскимосы, индейцы, папуасы, бушмены... Выставки представляли собою целые поселения в миниатюре — с реальными жилищами, утварью и домашними животными — и приносили солидные барыши их устроителям (в числе последних активно действовал, например, знаменитый Карл Гагенбек, прозванный современниками королем зоосадов). Однако среди такого рода предпринимателей встречались и нечестные субъекты, для которых прибыль была важнее ответственности за людей, ее приносящих. Именно таким оказался некий немецкий антрепренер, в 1899 году нелегально завербовавший для этнографической выставки группу пигмеев. Однако его затея сорвалась, хотя пигмеев перехватили уже в пути. И миссия доставить доверчивых африканцев на родину — вот ведь прихоть судьбы! — выпала на долю не абы кого, а именно губернатора Уганды.

Сэр Гарри не только успешно выполнил задание британского правительства, лично сопроводив малорослых бамбути в Конго, но и максимально использовал его для того, чтобы приблизиться к разгадке тайны «атти». Каким образом? Да просто оставив пигмеев на некоторое время погостить в своей резиденции. В результате довольно скоро Джонстон уже мог беседовать с ними, понимая, о чем идет речь. А когда, наконец, добрался до места — под мрачные своды бескрайнего леса Итури, то отправился с местными следопытами на поиски загадочного зверя, которого, как выяснилось, они называют словом «о’апи», а вовсе не «атти».

Правда, самого зверя скоротечная экспедиция не встретила, зато обнаружила следы о’апи. К удивлению Джонстона, они оказались совсем не похожими на лошадиные. Следы были раздвоенными, словно у антилопы или оленя. Но как же так? Ведь и Стэнли писал про лошадей, и сами бамбути кивали головами, когда он еще в Уганде показывал им рисунки лошади и зебры... В результате губернатор пришел к выводу, что, видимо, он просто недостаточно хорошо усвоил язык пигмеев, и вышло недоразумение — следы, которые ему показали, на самом деле принадлежали лесной антилопе.

И всё-таки сэру Гарри повезло. Из поездки в Конго он привез два полосатых куска шкуры о’апи — в подарок от офицеров местного гарнизона ему вручил их лейтенант Меура. Хотя на деле то был, скорее, подарок судьбы, ибо обрезки пущенной на ремни шкуры неизвестного науке животного (которого съели как раз незадолго до приезда Джонстона) лишь чудом отыскались... на свалке. Однако военные пообещали при первой же возможности прислать губернатору Уганды целую шкуру и кости. А до тех пор оставалось довольствоваться клочками, и они немедленно были отправлены в Лондонское зоологическое общество. И, поскольку сравнительный анализ показал, что ни одной из известных науке зебр они не соответствуют, то в самый канун первого года ХХ века секретарь общества доктор Филип Склатер описал новый вид копытного как Equus (?) johnstoni — зебра Джонстона. Вот именно так, с осторожным знаком вопроса после родового названия Equus («лошадь» по-латыни): копыт-то никто не видел, а мало ли, что зверь похож на лошадь…

Меж тем далеко от Лондона, в маленьком бельгийском гарнизоне, затерянном в сырых джунглях Конго, обещание, данное сэру Гарри Джонстону, не позабыли. Выполняя слово офицера, лейтенант Карл Эриксон отправил губернатору целую шкуру и два черепа о’апи. И вот в июне 1901-го (историческая дата!) доктор Склатер получил сенсационную посылку. Интуиция не подвела зоолога: этих материалов даже без копыт оказалось достаточно, чтобы утверждать: ни зебра, ни вообще какая-либо лошадь тут и близко не паслись! Незнакомец оказался парнокопытным, в значительной мере родственным длинношеему жирафу, но еще больше — элладотерию, жившему на земле миллионы лет назад. То есть, открытое для науки «живое ископаемое» в зоологической системе стояло особняком и названия заслуживало особенного. Поэтому его окрестили просто: Okapia johnstoni. Уже безо всяких знаков вопроса. Название это предложил директор Британского музея естественной истории сэр Эдвин Рэй Ланкастер, и вот уже второй век пошел с тех пор, как слово «окапи» вошло в языки всего цивилизованного мира.

Да, новое животное получило официальное признание. Но его образ жизни по-прежнему оставался тайной за семью печатями. Куда легче сыскать иголку в стогу сена, нежели повстречать этого отшельника в лесной глухомани Итури. Знали (по рассказам пигмеев бамбути), что держится окапи на прогалинах, пасется днем, питается листьями, которые обрывает длинным, более полуметра, языком. Еще знали, что тело зверя покрыто бархатистой шерстью шоколадного цвета, ноги — белые в черных «носках», а окорока и плечи разрисованы поперечными шоколадными полосками. Уши у него широкие, как локаторы, а голова самца вдобавок увенчана парой коротких, покрытых кожей рожек с роговыми наконечниками, и эти наконечники, как выяснилось впоследствии, зверь ежегодно меняет... Первый экземпляр окапи был подстрелен белым охотником в 1902-м, тогда же появилось и его первое цветное изображение. Год спустя европейцам удалось впервые присутствовать при отлове живого окапи (увы, сохранить его в этом состоянии оказалось невозможно), а первую фотографию живой особи — тоже, естественно, пойманной — сделали в 1907 году.

Вплоть до конца века о жизни окапи в естественных условиях было мало что известно. Лишь в полтора последних десятилетия американским ученым Джону и Терезе Хартам удалось кое-что выяснить, наблюдая за помеченными радиоошейниками животными. Окапи — неисправимые затворники, уединение для них норма жизни, и если рядом оказываются два зверя, то это, как правило, либо пара, либо мать с детенышем. Границы своей территории звери помечают мочой и расположенными на ногах пахучими железами. Интересно, что, подобно населяющим саванны длинношеим пятнистым родичам, самцы окапи тоже иногда устраивают ритуальные турниры, толкая друг друга шеями. Самки взрослеют довольно рано, достигая половой зрелости в возрасте одного года и семи месяцев. Беременность длится 440 дней (это, разумеется, подсчитано в неволе). Детеныши рождаются в наиболее влажный период — с августа по октябрь...

Впрочем, в начале века о биологии окапи не было известно ничего. Поэтому зоологам срочно требовались живые звери для изучения их в условиях неволи. Да и директора ведущих зоопарков желали получить короткошеих жирафов для привлечения посетителей. Однако отправлявшиеся в джунгли Итури экспедиции звероловов долго возвращались ни с чем. Лишь 9 августа 1919 года первого живого окапи доставили в Антверпенский зоопарк. Почему именно бельгийская столица первой удостоилась такой чести? Дело в том, что в то время Конго-Заир являлся владением Бельгии, и, поскольку окапи оказались конголезскими эндемиками, бельгийская администрация получила монополию на экспорт зоологической редкости.

Первым окапи Антверпенского зоопарка была молодая особь, выпоенная консервированным молоком. К сожалению, произведя сенсацию своим появлением, это животное пало всего через 50 дней. Однако самка Теле (третий экземпляр в неволе), попавшая в тот же зоопарк девять лет спустя, прожила уже 15 лет. Она стала своего рода исключением, потому что почти все окапи, прибывавшие в зоопарки Европы в 30—40-е годы, умирали быстро. И дело тут даже не в чрезвычайной возбудимости окапи, по природе своей скрытных, застенчивых и нервно реагирующих на любой непривычный раздражитель. Вот яркий пример: окапи, содержавшийся в Копенгагенском зоопарке, скончался от стресса, вызванного… мощным голосом Лучано Паваротти, выступавшего в соседнем парке. От природы спокойные, доверчивые и неагрессивные эти звери поражали исследователей тем, что, будучи едва отловлены, они совершенно не бьются и вообще внешне ведут себя так, словно всю жизнь провели среди людей. Только вернее всего такое поведение объясняется шоковым состоянием попадающих в непривычную ситуацию окапи. И все же аккуратный и неназойливый уход примиряет их с положением невольника буквально в первые же часы.

Как удалось установить позднее, одной из причин недолговечности лесных жирафов вне джунглей были внутренние паразиты, в естественных условиях для этих животных безвредные, поскольку окапи является для них промежуточным хозяином, и они покидают его организм, падая на землю с пометом. В лесу окапи ничего не подбирает с земли, но в долгом морском плавании даже хорошо карантинированные, полностью здоровые звери проглатывали зараженный глистами помет вместе с брошенным или упавшим на пол транспортной клетки кормом и в результате смертельно заболевали. Однако как только их стали перевозить по воздуху (с 1948 года), риск заразиться от себя, любимого, для зоопарковских окапи сошел почти на нет.

Другой причиной нездоровья удивительных копытных в неволе оказалось неправильное питание. Да и откуда ему было быть правильным, если о существенных деталях образа жизни окапи не было ничего известно, и их кормили примерно так же, как и всех прочих травоядных — хоть тех же жирафов: сеном да вениками. Однако, как было установлено недавними исследованиями в лесу Итури, в меню этих листоедов входит более 200 видов растений, примерно 30 из которых поедаются регулярно. Теперь же большинство зоопарков кормят окапи смесью из свежих или подвергшихся глубокой заморозке веток, свежих фруктов и овощей и специально приготовленных гранул с высоким содержанием необработанного протеина и волокон.

По мере решения двух перечисленных проблем короткошеие жирафы начали нормально жить и размножаться вдали от Африки. Первое рождение произошло в 1954-м — опять-таки в Антверпене. А первый детеныш, которого удалось вырастить до взрослого состояния (в итоге он прожил 22 года) появился на свет через три года в зоопарке Парижа. Старейшего из когда-либо живших в неволе окапи звали Кибали, и он умер в конце 2003 года в Лондонском зоопарке. Ему было более 33 лет. Спустя сто лет после открытия вида в 32 зоопарках мира жило свыше 130 окапи, большинство из которых родилось за многие тысячи километров от леса Итури. К апрелю 2016 года эта цифра увеличилась на два десятка особей.

Правда, зоопарковая популяция заирских затворников могла бы быть гораздо выше. До сих пор смертность среди детенышей, приходящих в наш мир в условиях неволи, весьма высока: до годовалого возраста не доживает от 30 до 50 процентов новорожденных. С одной стороны, специалисты видят причину проблемы в значительной инбридности (близкой родственности) населяющих зоопарки окапи, с другой — в их высокой восприимчивости к бактериальным инфекциям именно в течение первого года жизни.

До сей поры окапи изредка отлавливают для передержки и изучения, а также освежения крови в зоопопуляции. Отловом занимается специальная станция в селении Эпулу, входящем сегодня в состав природного резервата «Окапи». Делают это старинным пигмейским способом — при помощи неглубоких ловчих ям, из которых животное не способно выпрыгнуть.

Зоопарки, содержащие окапи, по мере сил и возможностей вносят вклад в их охрану и изучение в природе либо напрямую, собирая деньги на оборудование для тамошних егерей, либо косвенно — допустим, помогая строить сооружения для местных жителей: школы, больницы и тому подобное.

Сколько этих зверей в природе, точно никто не знает. По грубым прикидкам, они не особенно редки: возможно, под пологом леса Итури бродят 20—30 тысяч окапи. Но, поскольку, кроме Заира, нигде в мире их больше нет, они еще в 1933 году попали под защиту закона как национальное достояние страны и ее символ.

И еще деталь, от зоологии далекая: всякий, кто увлечен разгадыванием кроссвордов и сканвордов, знает, что окапи — любимое животное их составителей, чаще него используются разве что попугай ара и жаба ага…

Конечно, 100 лет, да хоть и 115 — дата весьма условная. Столько лет знает об окапи «цивилизованный» мир. «Дикие» же пигмеи ведали о нем всегда. Весьма возможно, что знаком он был и древним египтянам с шумерами (по крайней мере, изображения животного, похожего на окапи, попадаются на древних барельефах). Но нам важнее другое. С 1901 года были еще заметные открытия в мире животных: горная горилла, например, или карликовый шимпанзе, гигантский варан Комодо, индокитайский дикий бык купрей или шилорогая антилопа псевдорикс, совсем недавно обнаруженная в лесах Вьетнама. И будут еще находки, сомнений в этом нет. А окапи — символ того, что если верить в любую тайну, она рано или поздно будет раскрыта. Только всему свое время. Недаром изображение заирского отшельника с полосатыми ногами стало эмблемой Международного общества криптозоологов — специалистов, занимающихся изучением загадочных, легендарных и пока не признанных «серьезной» наукой животных.