Баба
Автор: А. Чеглок
– Паныч, паныч! Вставайте скорее! – с оживлением проговорил Васыль, вбегая ко мне в комнату. – У нас на Сиваше такие птицы посадились, больше баранов!
Сон мой моментально исчез, и я живо вскочил с постели.
– Какие ж это птицы больше баранов? – с недоверием однако спросил я. – Правда ли это?
Я не заставил себя долго ждать, и через минуту уже был на улице. В то время охота составляла мое первое удовольствие в жизни, и каждый раз, когда я приезжал на каникулы домой, ружье было моим неизменным товарищем во всех прогулках. И горе тем птицам, которые подпускали меня на выстрел: чувство жалости и сострадание к животным мне было тогда незнакомо, и я с одинаковым удовольствием убивал как хищных птиц, так и беззащитных мелких пичужек. Теперь вы поймете, что известие о каких-то диковинных птицах сильно заинтересовало меня, и, шагая с волами, я сгорал от нетерпения поскорее обогнуть сад и увидеть этих птиц. Но волы как бы сговорились мучить меня и, мерно покачивая своими огромными головами, очень медленно подвигались вперед.
Я знал, что ни крики, ни просьбы не могут изменить убийственного шага этих упрямых животных, но для успеха приходилось терпеть. Наконец, через несколько минут томительного ожидания, мы обогнули сад и стали спускаться к Сивашу. Там, на маленьком островке, я увидел огромных белых птиц с нежным розоватым оттенком. Они сидели одна около другой, в одну ровную, прямую линию. Сначала я тоже не знал, что это за птицы, но когда я увидел их огромные носы, мне стало ясно, что это пеликаны, или бабы-птицы.
Хотя дорога и огибала их, но близко к ним не подходила, и я решил подкрасться к ним. Поравнявшись с одним ровчиком, я растянулся в нем, сбросил свою шапку, чтобы черный цвет не привлек внимание пеликанов, и когда телега отъехала от меня, осторожно пополз на локтях. Живя в степи, я хорошо изучил это искусство и ловко умел пользоваться каждым бугорком и кустиком для своего прикрытия. Нужды нет, что приходилось ползти по грязи, иногда проламывать локтями ледок в лужицах, причем свежий мартовский ветер обдувал мою непокрытую голову.
Разве могут эти лишение сравниться с тем удовольствием, которое я испытал бы в том случае, если бы мне удалось убить хоть одну такую редкую птицу!
Волы, с их медленностью, сослужили для меня большую службу: пеликаны повернули свои головы и стали с беспокойством следить за ними. Это дало мне возможность смелее ползти, и теперь я уже был уверен в удаче! Ровчик мой кончался. По моему расчету, я должен был находиться близко от них, но от волнения у меня так тряслись руки, что я решил немного отдохнуть и успокоиться, чтобы не сделать промаха. Осторожно взведя курки и быстро поднявшись, – я выстрелил. Пеликаны до такой степени были изумлены моим неожиданным появлением, что несколько мгновений оставались неподвижными и только после второго выстрела шумно захлопали крыльями. Но представьте же мое удивление и досаду, когда, после двух таких выстрелов в их огромную кучу, на месте не осталось ни одного пеликана!
Глядя на удаляющуюся стаю, я готов был сломать свое ружье, побить себя, чтобы на чем-нибудь сорвать свою неудачу.
Впрочем, досада моя продолжалась недолго: один пеликан поднявшись выше других, – вдруг, как ком, упал на воду; немного погодя стал отставать от стаи и другой и, наконец, опустился на берег Сиваша.
Я побежал к нему. Однако, оказалось, что поймать его не так легко: заметив мое приближение, он вошел в воду и быстро поплыл.
Тогда я решил, пока что, оставить его и не лезть самому в воду, а достать убитого. С помощью Васыля, мне удалось вытащить его из воды, и мы торжественно понесли эту великолепную птицу домой. Раньше я видел пеликанов только в зверинцах, но каких-то маленьких, некрасивых с безобразными мешками под клювом, – эта же птица, кроме своей огромной величины, была необыкновенно красива! Яркие белые перья с розоватым отливом покрывали все ее тело, только на концах крыльев были черно-бурые пятна. Плоский сверху клюв, изукрашенный синими и красными полосами, кончался крючком ярко-оранжевого цвета; от нижней же части клюва шел огромный мешок желто-телесного цвета, в котором пеликаны держат пойманную рыбу. Для украшения ее маленькой головки, у нее был небольшой хохолок, или, вернее косицы из таких же бледно-розоватых перьев.
Нечего и говорить, что едва мы вошли во двор, как нас окружили рабочие и стали рассматривать «бабу». Все удивлялись красоте и величине этой птицы, но главным образом клюву и мешку, который можно было растягивать до неимоверных размеров. По поводу этого мешка у магометан есть интересная легенда. Предание говорит, что когда в Мекке строилась Кааба, воду приходилось доставать издалека, и вскоре явилась нужда в носильщиках. Однако, Аллах не хотел, чтобы это обстоятельство препятствовало священной работе. Он послал тысячи пеликанов, которые, наполняя свои горловые мешки водою, приносили ее рабочим.
Меня так заинтересовала величина этого пеликана, что я измерил его. Оказалось, что от хвоста и до конца клюва он имел немного меньше сажени, именно шесть футов, но большая часть уходила на шею и клюв, который один был в три четверти.
Показал я свой трофей и родным, но те только пожалели несчастную бабу, а отец далее разочаровал меня и сказал, что у нас, в Крыму, это не редкие птицы, они далее гнездятся на Сиваше. Теперь начинается их прилет, и вероятно, я скоро увижу их тысячи. И действительно, через несколько дней мне пришлось увидать в степи такую огромную стаю, что сначала я принял ее за тучу. Когда же она очутилась на земле, то уселась, точно рота солдат на ученье, опять в одну линию чуть не на версту в длину.
– Что же ты будешь с ней делать? – спросила мать.
Вопрос этот поставил меня в тупик: когда я убивал, то не думал об этом, и теперь затруднялся сказать что-либо.
– Оттащить ее подальше от имения и бросить! – ответил за меня отец.
Такой конец мне не понравился. Как? столько трудов, беспокойства и вдруг – посмотреть и выкинуть?! И еще такую птицу? Мне пришла в голову мысль набить ее. Это была очень хорошая мысль, но, после первого опыта, я должен был сознаться, что работа не по мне и, отрубив на память клюв с мешком, я выбросил птицу в степь. Но осталась еще другая баба, – быть может, она будет жива, если ее взять домой и заботиться о ней. Два дня я следил за нею, и, в конце концов, мне удалось ее поймать. Эта баба ничем не отличалась от убитой и, пожалуй, была еще красивее, чем та.
Она скоро начала есть хлеб, галушки и вообще все, что ей ни давали и, как видно, рана ее была легкая.
На этот раз мое знакомство с нею продолжалось не долго: я скоро уехал, поручив надзор за нею Васылю.
По приезде, я нашел ее не только здоровой, но и ручной. Она преважно расхаживала у нас по двору, и все птицы с почтительностью уступали ей дорогу. Даже собаки, и те боялись ее огромного клюва, хотя, нужно правду сказать, она ни разу не употребила его в дело. Скоро у нее оказался один скверный порок – глотать, вместо рыбы, живых утят и цыплят. Особенно доставалось неуклюжим утятам: чуть зазевался какой – смотришь, уж и барахтается в мешке у бабы! Но такие случаи бывали не особенно часто и не навлекали на мою бабу гнева птичницы; когда же утята и цыплята подросли, это совсем прекратилось. В общем же про бабу можно сказать, что это была добродушная, незлобивая птица. Она жила со всеми в мире и, несмотря на то, что имела маленькую головку, ее нельзя было назвать глупой.
Изредка я угощал ее рыбой, – и тут-то она выказывала свое обжорство! Сначала она складывала всю рыбу в мешок, и когда он наполнялся, то отправлялась в какое-нибудь укромное местечко, выбрасывала на землю весь свой запас и тогда уже проглатывала его. Обыкновенно утром или после обеда она ходила на Сиваш и плавала там, но так как около нас рыбы не было, то она к вечеру возвращалась, вместе с гусями домой, есть хохлацкие галушки. Часто бывало, – как только усядутся рабочие вечерить (ужинать), – баба уже направляется к ним. Выберет себе какой-нибудь хохол галушку – здоровую, аппетитную, – одной галушкой наесться можно, – только ко рту поднесет ее, а баба сзади – цап! И пойдут шутки и остроты над бедным зевакой! Однако потом нахальство бабы дошло до того, что она, не обращая внимания на людей, доставала галушки прямо из миски, и рабочие сначала боялись даже отгонять ее, чтобы баба не ударила кого-нибудь своим страшным клювом.
В начале лета баба стала летать и летала очень красиво и легко! После нескольких сильных взмахов она поднималась на воздух и начинала парить вокруг двора. Первое время, когда поднималась такая махина, все домашние птицы приходили в ужас и с криком разбегались в стороны. Сначала я тоже боялся, чтобы она не залетела куда-нибудь, но опасение мои оказались напрасны: достаточно мне было показать кусок хлеба, – как баба опускалась на землю и подходила ко мне. И странно, – другие водяные птицы, как, например, гуси, утки, при полете вытягивают свои шеи, баба же, наоборот, очень грациозно сгибала ее на спину, и спереди торчал только один клюв.
За нашей бабой водилось еще одно качество, свойственное женскому полу: тщательно наблюдать за своим туалетом. Частенько, после сытной еды, она начинала прихорашиваться и чистить свои перья. Но насколько ее клюв был хорош для ловли рыбы, настолько же он оказался неудобным для этой цели. Что за уморительные позы она принимала, когда начинала эту операцию! То поворачивается во все стороны, то ляжет на землю, то станет столбом, то распустит свои крылья, или как-то странно начнет вытягивать шею, силясь достать какое-нибудь торчащее перышко... В это время она становилась такой неуклюжей, что без смеха нельзя было смотреть на эти представления! Каждый рабочий непременно останавливался и, указывая на нее другим, с хохотом прибавлял: «Вот смотрите, как глупая баба прихорашивается!».
В это лето мне пришлось побывать в тех самых местах, на Сиваше, где водятся пеликаны. Я воспользовался этим случаем и поехал с рыбаками посмотреть, как пеликаны ловят рыбу. Рыбаки повезли меня в открытое море к песчаной косе. Там, около одного заливчика, я заметил длинную розоватую ленту пеликанов, тихо колыхавшуюся в темно-зеленых волнах. Море было довольно спокойно, и такие мерные волны лишь немного рябили его гладкую поверхность. Эта живая лента вскоре образовала полукруг и с шумом начала подвигаться вперед. Чем ближе подплывали пеликаны к берегу, тем чаще стали они опускать свои носы в воду и хватать рыб. Надо заметить, что пеликаны никогда не ныряют: под кожей у них находятся воздушные мешки, которые удерживают их на поверхности; поэтому они могут ловить рыбу, погружая только свои шеи. Вследствие этого, они выбирают для ловли всегда мелкие места. Когда все пеликаны вышли на берег, то отряхнулись, выстроились в ряд и полетели к гнездам кормить детей. Гнезд их мне не пришлось видеть: они помещались довольно далеко и в таких местах, куда очень трудно добраться. Но рыбаки говорили, что они вьют их в тростниках одно около другого и кладут по два, по три яйца белого цвета. Замечательно, что бабы, как говорят моряки, предчувствуют бурю на море и, так как во время нее они не могут ловить рыбу, то улетают на это время в степь.
По-видимому замена рыбного стола галушками не была для нашей бабы особенно тяжела; по крайней мере, она чувствовала себя хорошо и вполне свыклась со своим новым образом жизни. Но меня все же беспокоил вопрос: как ее устроить на зиму?..
В начале октября, когда баба была на Сиваше, вдали показалась стая пеликанов. Летели они вдоль Сиваша и, увидев нашу бабу, с каким-то странным криком похожим на рев, опустились к ней. Я не побежал за ружьем: зачем теперь оно? Передо мной были уже не диковинные птицы, а мои хорошие знакомые – родственницы нашей бабы... Сообщали ли они ей новости из своей птичьей жизни, или признали ее за свою, – только они очень долго и много шумели. Когда же они поднялись, то нашей бабы уже не было на Сиваше... Она улетела вместе с ними...
