Берлога медведя Мувина
Автор: Вильям Лонг
Однажды, долго пробродив по дремучему лесу, огибающему Малую Юго-западную реку, я вышел на заброшенную старую дорогу, еще в прошлом году сплошь заросшую кустарником, и, так как делать мне было нечего, я пошел по ней, чтобы посмотреть, куда она меня приведет. Кто-то недавно проходил тут до меня, потому что каждая пядь мягкой почвы, каждый тлеющий обрубок дерева, каждый комок болотного мха, каждая топкая полоска глины у ручья – были покрыты глубокими отпечатками лап и когтей, ясно говоривших, что Мувин-медведь много раз проходил тут взад и вперед по одному и тому же следу. Теперь я уже твердо знал, кого найду там, где кончатся следы, и потому нисколько не был удивлен, когда дорога привела меня к открытому двору покинутой теперь лесопильной стоянки у реки.
Есть что-то привлекательное в местностях, где люди вели простой образ жизни в лесной глуши, в течение длинной зимы отрезанные от всего остального мира; и потому я потихоньку пошел бродить по хижинам, разглядывая, что там осталось. Дверь в низкий хлев была открыта настежь и как бы приглашала войти, но теперь было там темно, сыро, стоял неприятный затхлый запах, хотя зимой, надо думать, там было довольно уютно; теперь в хлеву поселились дикобразы. Заглянув в хлев, я тотчас же вышел оттуда и направился к хижине, где помещались люди. Дверь в нее была заперта на замок, но медведи проделали большую дыру в крыше, и я забрался в хижину через это отверстие. До меня здесь уже не раз побывал медведь Мувин. Каждый уголок большой комнаты, лари, шкафы, даже печка – все было обшарено и перерыто; всюду стоял сильный характерный для медведей запах, доказывавший, что они недавно произвели здесь обыск. Вон в углу валяется большая жестяная коробка с оторванной крышкой, мука просыпана на пол; точно вихрь пронесся по хижине. Медведь Мувин был, очевидно, в игривом настроении; или же обозлился, что вещество, с которым он так долго возился, оказалось слишком сухим, а потому не съедобным. Белые следы лап виднелись повсюду, и на полу, и на стенах. Это, по-видимому, были лапы маленького медведя, без сомнения опоздавшего и принужденного поэтому довольствоваться тем, что осталось после первых посетителей.
Видно было, что по дощатому полу катали какую-то склянку или посудину, прежде чем просыпать муку; и я тотчас же догадался, что напал на след первого, входившего сюда медведя, большого зверя, отодравшего кусок крыши, и обнюхавшего всю стоянку, ничего не трогая до тех пор, пока он не нашел того, чего хотел. Катая лапою этот предмет, он разлил по полу все его содержимое, и медведь Мувин ходил и подлизывал то, что вытекло, подчистив все до последней капли, так что от пролитой жидкости не осталось и следа; но судя по мухам, собиравшимся кучками на каждом освещенном солнцем местечке, я понял, что вещество это было, должно быть, сладким, по всей вероятности патокой, – и что медведь Мувин, поев ее вволю, унес с собой ведро или банку, в которой она находилась, чтобы вылизать дочиста, как почти всегда делают медведи, когда грабят лесной склад.
Другие медведи приходили потом в стоянку, но нашли только жалкие крохи. Один выбил дно из бочонка, до половины наполненного свининой, порвал на мелкие куски соленое содержимое, а потом с любопытством обнюхал груду старых мокасинов. Дюжина топоров и пил были вынуты из бочонка и выброшены на пол, – очевидно с целью посмотреть, не спрятано ли под ними в бочонке что-нибудь вкусное. Все горшки и сковороды были вынуты из большого шкафа, и каждую из них медведь Мувин лизнул, чтобы узнать, что на ней готовилось в последний раз; а один из медведей, по-видимому, встал на задние лапы и одним взмахом передней смел все, что стояло на полке. Во всяком случае стоянка была разгромлена дотла, так что теперь медведю уже не стоило труда производить в ней дальнейших поисков. Стоянка, казалось, молчаливо поджидала осеннего прихода пильщиков, которые могли бы привести все в порядок.
Я выполз из хижины через отверстие в крыше и принялся тщательно осматривать большой двор. Если медведь Мувин унес с собой что-нибудь за ограду, то это наверное лежит где-нибудь поблизости, а для меня, по крайней мере, всякий предмет, который трогали жители лесов, всякая вещь, побывавшая у них в лапах, представляет захватывающий интерес. Ольховый прут, вчера сломанный бобром, или маленький глиняный пирожок, слепленный и разглаженный его лапками; сучек, служивший игрушкой молодым енотам, и помогавший им проводить томительные часы в их логовище во время отсутствия матери; дерево, у которого двое или трое медведей измеряли свой рост и нацарапали на коре свои зарубки; бревно, на котором токует тетерев; сброшенный рог лося; след неизвестного зверя; покинутое логовище рыси – во всех этих вещах, как и в тысяче других, кроется для меня какое-то непонятное очарование, заставляющее меня часто пройти лишнюю милю только для того, чтобы секунду постоять там, где проходили дикие лапки, и прочесть и понять безмолвную летопись, оставшуюся после них. Перед воротами, ведущими во двор стоянки, лежала огромная куча щепок и стружек; это было то место, где пильщики в течение долгой зимы пилили дрова. Я прошел по куче, дивясь ее величине и производя и невероятный треск, так как щепки поползли из-под моих ног. Вдруг у меня под ногами раздалось страшное рычанье. Из груды щепок неожиданно выскочил медведь, точно взлетев кверху силою какого-то взрыва, и стремглав бросился бежать в лесную глушь.
Этого достаточно, чтобы испугать ничего не подозревающего человека. Я искал предмета, оставленного медведем Мувином, но никак не ожидал найти самого медведя Мувина. Я так и замер на куче щепы, не сводя глаз с убегавшего медведя, сначала раздумывая, откуда он мог появиться, а затем о том, что могло бы произойти, если бы он находился в хижине, когда я влез туда через крышу. Потом я сошел с кучи и увидел самое любопытное логовище, на которое мне когда-либо приходилось натыкаться в лесу. На северной стороне кучи медведь вырыл ход около двух футов длиною, а из середины кучи выбросил щепки, так что там образовалась маленькая пещерка, как раз такого размера, чтобы медведь Мувин мог в ней улечься. Я всунул в нее голову и к великому своему удивленно увидел, что это был настоящий ледник, в котором снег и лед были плотно набиты между щепой. Я исследовал кучу в другом месте и всюду нашел то же самое. На глубине одного или двух футов лед так превосходно сохранился, точно дело было в январе, а не в середине лета. Тут была такая тень и прохлада, которой не могло нарушить самое знойное солнце, и меня осенила мысль, каким путем образовался этот ледник. Пильщики всю зиму рубили дрова на том же самом месте, работая исключительно топорами, и оставляя огромное количество щепок и сора. Когда выпал глубокий снег, они не стали его отгребать, а просто продолжали рубить дрова на его поверхности, плотно утаптывая снег и заваливая его новыми щепками. Таким образом куча росла, – сначала слой щепок, потом толстый покров снега, затем снова щепки, и опять снег, – куча все увеличивалась, пока, наконец, в апреле лесопромышленники не заперли своей хижины и не принялись за весенний сплав досок.
Когда снег в лесах растаял под лучами весеннего солнца, огромная куча осталась, как была, только понемногу оседая по мере того, как погода становилась теплее. В полдень верхний слой снега таял, и вода протекала вниз через щепу; по ночам сильно морозило, и снег внутри кучи превращался в лед. Когда в лесу снег уже окончательно сошел, в куче он остался, так как толстый слой щепы, покрывавший его сверху, не давал ему таять; и самого долгого лета не хватило бы для того, чтобы снег в куче мог растаять до нижнего слоя, который был образован первым снегом, выпавшим прошедшей осенью.
Было начало поля, когда я набрел на это местечко. Солнце сильно припекало, целые мириады мух и комаров летали кругом, но в логовище медведя Мувина не оттаяли еще два или три слоя льда. В яме было свежо, как в погребе, и никакая муха не удержалась бы в ней ни одной секунды.
Привыкнув к темноте, глаз мой различил в дальнем конце берлоги какой-то блестящий предмет. Я протянул руку и вынул его. Это был каменный кувшин, и я сейчас же догадался, что в нем-то и хранилась патока, разлитая по полу в хижине. Вероятно, медведь Мувин вытащил пробку и катал кувшин, подлизывая выливавшийся сироп. Когда в кувшине ничего уже больше не осталось, он взял кувшин подмышку и вылез с ним на крышу, а теперь хранил его в своем прохладном жилище и облизывал, надеясь найти случайно оставшуюся каплю патоки. Может быть, ему доставляло удовольствие совать нос или язык в горлышко кувшина и вдыхать запах лакомства, достать которое он уже не мог.
Мне случалось находить еще два-три любопытных логовища медведя Мувина, идя по его следам по снежному пространству на протяжении многих миль. Когда его выгоняли из зимней квартиры, и он искал другой берлоги в отдаленных лесных дебрях, он оставлял за собой бесконечные следы с явным намерением совершенно заморить охотника, который попытался бы идти за ним. Я несколько раз находил лужи и небольшие пруды, в которых он купался, и наблюдал, как он ищет прохладных убежищах в разгар знойного лета – топкую мель под тенью ольховых деревьев, в ручье, где водятся форели, мшистую пещеру на северной стороне крутого обрыва, – и спасается там от жары и от мух. Но ни одно из этих убежищ не могло сравниться с берлогой в ледяной куче, завладеть которой ему подсказал его разум, и в которой, судя по многим признакам, он неизменно отдыхал в жаркие часы летнего дня; но ни одна из многих его любопытных черт не поражала меня так сильно, как комичное лукавство, побудившее его взять кувшин к себе в берлогу. Там кувшин был в безопасном месте – был ли медведь Мувин дома или нет, – так как никакой медведь не залезет в чужую берлогу, если сам хозяин не пригласит его туда; и в то время, как другие медведи, под палящими солнечными лучами бродили по стоянке, стараясь отыскать сносный кусок соленой свинины или пригоршню сухой муки, медведь Мувин уютно лежал в своем ледяном домике, облизывая кувшин с патокой, представлявший его личную долю сообща награбленной добычи.
