Билли из Бэдлэнда
Автор: Сэтон Томпсон
I. Ночной вой
II. Старое время
III. В ущелье
IV. Начальные основы волчьего воспитания
V. Урок относительно капканов
VI. Как попалась Желтая волчица
VII. Молодой волк добывает себе положение и известность
VIII. Ночной вой и большие следы утром
IX. Наконец, найден
X. Билли двинулся назад к своей горе
XI. Бой при закате солнца
I. Ночной вой
Знаете ли вы три зова охотящегося волка: протяжный глубокий вой – перекличку, сообщающую о добыче, открытой, но слишком сильной для того, чтобы справиться одному; более высокое завывание, звенящее и повышающееся, – крик стаи по горячим следам; и резкий лай, с коротким завыванием, который кажется самым слабым из всех и является, однако, для добычи голосом судьбы, потому что этот крик значит: «смыкайся»!
Мы проезжали верхом Бэдлэндскую возвышенность, Кинг и я, со сворой разнообразных охотничьих собак, бежавших позади или рядом с нами. Солнце зашло, и кровавая полоса отмечала место, где оно угасло, вдали за Сторожевой Горой. Холмы были в сумраке, долины во мраке, когда из темноты раздался протяжный вой, который инстинктивно узнают все люди, мелодичный, но с нотой, вызывающей дрожь на спине, хотя теперь этот вой уже ничем не угрожает человеческому роду. Мы с минуту прислушивались. Охотник на волков прервал молчание: «это Билли из Бэдлэнда; какой голосище! Он вышел за своим сегодняшним ужином».
II. Старое время
В стародавние времена за стадами буйволов следовали стаи волков, охотившихся на больных, слабых и раненых. Когда буйволы были истреблены, волки оказались в затруднительном положении, но явился домашний скот и разрешил для них этот вопрос, заняв место буйволов. Это вызвало войну с волками. Владельцы ранчо предлагали награду за каждого убитого волка, и всякий пастух был снабжен капканами и ядом для истребления волков. Наиболее ловкие сделали это единственным своим занятием и приобрели известность, как охотники на волков. Кинг Райдер был одним из них. Это был спокойный человек с манерами джентльмена и живым взглядом, понимавший жизнь животных, что давало ему особую власть над бранко и собаками так же, как над волками и медведями, хотя в последних двух случаях это была только способность соображать, где они находятся, и как лучше добраться до них. Он был охотником на волков в течение многих лет и сильно изумил меня, сказав, «что никогда за всю свою охотничью жизнь не случалось ему видеть, чтобы серый волк напал на человека».
Мы вели с ним много бесед сидя у лагерного костра в то время, как остальные спали, и тогда я познакомился с тем немногим, что он знал о Билли из Бэдлэнда. «Шесть раз видел я его, и в воскресенье увижу в седьмой раз, ручаюсь вам. Он тогда отдохнет за неделю». И вот, на том самом месте, где все это разыгралось, под шум ночного ветра и тявканье койота, прерываемого по временам протяжным воем самого героя рассказа, – я услышал главы этой истории, которая вместе со многими другими, собранными в других полях, составила повесть о большом темном волке со Сторожевой Горы.
III. В ущелье
Весной 1892 года Кинг Райдер охотился на восточном склоне Сторожевой Горы, которая так долго была границей для жителей равнин. Шкуры в мае не хороши, но награды были высоки, – пять долларов за голову, и вдвое за волчицу. Когда однажды утром он направился к потоку, то увидел волка, приближавшегося с другой стороны напиться. Он удачно выстрелил и, убив его, увидел, что это была кормящая волчица. Очевидно, ее семья была где-то поблизости, и вот он провел два-три дня в поисках по всем подходящим местам, но не нашел никакого следа логовища.
Две недели спустя, когда охотник проезжал верхом через соседнее ущелье, он увидел волчицу, выходившую из пещеры. Он вскинул всегда заряженное ружье, и еще один десятидолларовый скальп прибавился к висевшим на его седле. Затем он добрался до берлоги и нашел там крайне странный выводок; в самом деле, он состоял не из пяти или шести волчат, как обыкновенно, но из одиннадцати, при чем волчата, странно сказать, были двух возрастов, пять крупнее и старше остальных шести. Здесь были две разные семьи с одной матерью, и, когда он присоединил их скальпы к своей веревке с трофеями, верная догадка осенила охотника. Один выводок был, конечно, выводком той волчицы, которую он убил две недели тому назад. Ему все было ясно: маленькие волчата, ожидая мать, которая не могла уже вернуться к ним, жалобно визжали, и визг их становился все громче и громче по мере того, как усиливался их голод; другая мать, проходя мимо, услыхала волчат; ее сердце было теперь нежно, ее собственные малютки так недавно явились на свет, и она позаботилась о сиротах, отнесла их в свою собственную берлогу и кормила двойную семью, когда стрелок грубо оборвал эту идиллию.
Часто, добравшись до волчьей берлоги, охотники ничего там не находят. Старые волки или, может быть, сами волчата часто прорывают маленькие боковые ходы и галереи и, когда врывается враг, скрываются в них. Рыхлая земля, осыпаясь, закрывает маленькое отверстие хода, и, таким образом, волчата ускользают. Когда охотник удалился со своими скальпами, он не знал, что в берлоге остался самый большой волчонок, и, если б он прождал около этого места даже два часа, он, быть может, не узнал бы ничего нового. Спустя три часа, солнце спустилось, и в глубине отверстия послышалось легкое царапание; в куче рыхлого песка на одной стороне берлоги сперва показались две маленькие серые лапы, затем маленький черный нос. Наконец, волчонок вышел из своего убежища. Он был напуган нападением на берлогу; теперь он был смущен видом берлоги.
Она была в три раза шире, чем прежде, и открыта сверху. Возле него лежали предметы, пахнувшие, как его братья и сестры, но возбуждавшие в нем страх. Боязнь наполнила его, когда он обнюхал их, и он отполз в сторону, в густую чащу травы, когда ночной ястреб прошумел над его головой. Он прятался всю ночь в этой чаще. Он не осмеливался приблизиться к берлоге и не знал, куда, кроме нее, идти. На следующее утро, когда два ястреба опустились на трупы волчат, волчонок убежал в чащу травы и, ища самого густого места, вышел вдоль оврага в широкую долину. Внезапно из травы поднялась большая волчица, похожая на его мать, но это была не она, а чужая; волчонок инстинктивно приник к земле, когда старая волчица прыгнула на него. Без сомнения, волчонок сначала был принят за какую-нибудь законную добычу, но инстинкт разрешил этот вопрос. Волчица постояла над ним мгновение. Волчонок ползал у ее ног. Желание убить его или, по крайней мере, дать ему встряску, угасло. Он издавал запах молодого волчонка. Ее собственные волчата были одного с ним возраста; сердце волчицы было тронуто, и, когда волчонок собрался достаточно с духом, чтобы поднять свой носик и обнюхать ее нос, она не изъявила гнева, кроме короткого полусердитого рычания. Но волчонок почуял нечто, в чем он тяжко нуждался. Он не ел с прошлого дня, и, когда старая волчица повернулась, чтобы оставить его, он заковылял за ней на своих детских неуклюжих ногах. Если бы волчица жила далеко, он скоро отстал бы, но ее логовище было в ближайшей пещере, и волчонок вскоре прибежал к отверстию берлоги за волчицей.
Чужой – это враг, и старая волчица, устремившись вперед на защиту, встретила того же волчонка, и опять ее сдержало что-то, что поднималось в ней в ответ на издаваемый им запах. Волчонок бросился на спину в крайнем смирении, но это не воспрепятствовало его носу донести ему о хорошей вещи в пределах его обоняния. Волчица вернулась в берлогу и свернулась около своего потомства; волчонок настойчиво следовал за нею. Она огрызнулась, когда он приблизился к ее маленьким волчатам, но, обезоруживая ее гнев своим смирением и самым своим волчьим происхождением, он вскоре очутился среди ее волчат, принявшись за то, в чем так сильно нуждался, и, таким образом, сам усыновил себя в ее семье. Через несколько дней он уже настолько сжился с ними, что сама волчица забыла, что он чужой. Однако он отличался от ее выводка во многих отношениях, – он был старше двумя неделями, сильнее, и отмечен на шее и плечах знаком, который впоследствии должен был вырасти в темную гриву.
Маленький Черногривый не мог сделать более удачного выбора приемной матери, потому что Желтая Волчица была не только хорошим охотником с значительным запасом хитростей, но была также знакома и с современными идеями. Старые приемы заманивания степной собаки, охоты за антилопой, которую волки гонят поочередно; сведения о том, что у бранко надо перекусить поджилки, на вола нападать сзади, а на лошадь сбоку, – она изучила, частью инстинктивно, а частью на примере ее более опытных родичей, когда они соединялись зимою в банды. Но она узнала и то, что так необходимо в наше время, т.е. что все люди носят ружья, что ружья непреодолимы, что единственный способ избегнуть их, это скрываться из виду, пока солнце не зашло, а что по ночам они безопасны. Она имела хорошее представление о капканах, так как попалась однажды в ловушку. Хотя, вырываясь на свободу, она потеряла один палец, но этот палец был использован самым выгодным образом; с тех пор она, хотя и не понимала сущности ловушки, но была полна ужаса перед нею и твердо знала, что железо опасно и что его надо избегать какой бы то ни было ценой.
В одном случае, когда она и пять других волков замышляли набег на овечий загон, она отказалась в последнюю минуту, потому что увидела появление каких-то новых протянутых проволок. Остальные устремились вперед, чтобы найти овец вне своей власти, а себя в смертельном капкане.
Таким образом, она ознакомилась с новейшими опасностями, и, хотя не похоже на то, чтобы она имела какое-нибудь ясное умственное понятие о них, она приобрела полезное недоверие ко всем чуждым предметам, пугаясь пред одним или двумя из них в особенности; это недоверие оказалось ее прочной защитой.
Ежегодно она успешно взращивала свой выводок волчат, и число Желтых Волков возрастало в стране.
Ружья, капканы, люди и новые животные, которых они приводили с собой, были ею изучены, но ей предстоял еще один урок, страшный урок, в самом деле.
Около того времени, когда братьям Черногривого исполнилось месяц от роду, его приемная мать возвратилась домой в странном состоянии. Рот ее ленился, ноги дрожали, и она упала в судорогах у входа в логовище, но, оправившись, вошла в берлогу. Ее челюсти дрожали, ее зубы стучали, когда она пыталась лизать маленьких волчат; она ухватила свою собственную переднюю ногу и кусала ее, чтобы не кусать волчат, но, наконец, начала успокаиваться и утихать. Волчата в страхе залезли в самый дальний угол берлоги, но теперь они подошли и толпились около нее, ища своей обычной пищи. Мать оправилась, но была очень нездорова два-три дня, и эти дни, когда она носила яд в своем организме, опустошили выводок волчат. Они все страшно заболели; только сильнейший мог это пережить, и, когда испытание крепости прошло, в берлоге находились только старая волчица и Черногривый волчонок, тот, которого она приняла в семью. Таким образом, маленький Черногривый сделался ее единственной заботой; все ее силы были посвящены кормлению его, и он быстро развивался.
Волки быстро научаются некоторым вещам. Ощущение запаха – сильнейшее, которое может чувствовать волк, и с этих пор оба, волчонок и приемная мать, испытывали быстрое, нерассуждающее чувство боязни и отвращения, лишь только их достигал запах стрихнина.
IV. Начальные основы волчьего воспитания
Имея к своим услугам пищу, предназначенную для семи волчат, маленький волк имел все основания быстро расти, и, когда осенью он начал следовать за своей матерью в охотничьих странствиях, он был уже одного роста с ней. Волей-неволей им приходилось подумывать о перемене места, потому что подрастали многочисленные молодые волки. На Сторожевую Гору, скалистую крепость равнин, изъявляли притязание многие крупные и сильные звери; более слабые должны были удалиться, и с ними Желтая волчица со своим волчонком.
Волки не имеют языка в том смысле, в каком его имеют люди; их словарь ограничен, вероятно, дюжиной звуков воя, лая и ворчания, выражающих простейшие чувства; но у них существуют разные другие способы сообщать свои мысли, и один весьма замечательный способ распространять известия на расстояние: волчий телефон. По их области рассеяны «сигнальные станции». Иногда это камни, иногда место пересечения дорожек, иногда череп буйвола; они пользуются для сигнализации всяким заметным предметом, находящимся возле пути. Волк, являющийся сюда, как собака к телеграфному столбу, или москит к определенному пункту болота, оставляет здесь свой запах и узнает, какие посетители были здесь недавно и сделали тоже самое. Он узнает также, откуда они пришли и куда направились; у него есть безошибочные сведения об их состоянии, были ли они преследуемы, голодны, сыты или больны. Посредством такого способа осведомления волк знает, где можно отыскать друзей, равно как и врагов. И Черногривый, следуя за приемной матерью, изучил места сигнальных станций и способы пользования ими без всякой сознательной попытки со стороны волчицы обучать его этому. Пример, подкрепленный его природными инстинктами, был в действительности его главным учителем. Но в одном случае, по крайней мере, было нечто весьма похожее на усилие человеческих родителей оберегать свое дитя от опасности.
Черный волчонок изучил главные правила волчьей жизни: способ борьбы с собаками заключается в том, чтобы бежать и сражаться на бегу, никогда не схватываться с ними, но кусать, кусать; кусать и бежать дальше к скалистой местности, куда лошади не могут принести своих ездоков.
Он узнал, что не надо беспокоиться о койотах, которые следуют за вами, чтобы подбирать остатки, когда вы охотитесь; вы не можете поймать их, а они не причиняют вам никакого вреда.
Он знал, что не надо тратить времени, нападая на птиц, усаживающихся на землю; и что он должен сторониться маленького черного с белым животного с пушистым хвостом. Оно не очень приятно на вкус, и очень, очень плохо пахнет.
Яд! Ах, он никогда не забывал этого запаха с того дня, когда один за другим умерли все его молочные братья.
Он узнал теперь, что первый шаг при нападении на овец заключается в том, чтобы рассеять их; одинокая овца – глупая и легкая добыча; он знал, что способ нападения на стадо рогатого скота заключается в том, чтобы вспугнуть теленка.
Он узнал, что на вола надо нападать всегда сзади, на овцу – спереди, на лошадь – с середины, то есть сбоку, и никогда, никогда не нападать на человека; лучше всего совсем даже не встречаться с ним. Но к этим знаниям прибавился важный урок, в котором мать его сознательно указала ему тайного врага.
V. Урок относительно капканов
Теленок околел в период клеймения, и теперь спустя две недели, находился, по мнению волка, в лучшем состоянии для самого тонкого гастронома, то есть был не слишком свеж, не чересчур испорчен – и ветер далеко разнес это известие. Желтая волчица и Черногривый вышли добыть ужин, еще не зная, где это им удастся, когда к ним прибыли известия о телятине, и они побежали рысью против ветра. Теленок лежал на открытом месте и был ясно виден при лунном свете. Собака побежала бы рысью прямо к туше, старомодный волк сделал бы то же самое, но беспрестанная война развила в Желтой волчице постоянную бдительность, и, не доверяя ничему и никому, кроме своего носа, она замедлила свой бег до шага. Приблизившись на столько, что ей стало ясно видно его, она остановилась и долго поворачивала нос, подвергая ветер тончайшему и всестороннему анализу. Она подвергала его тончайшим пробам, выдувала начисто все свои носовые перепонки, и снова испытывала его. И вот каково было донесение верного обоняния, да единодушное донесение. Прежде всего, обильный и душистый запах теленка, – семьдесят процентов; запахи травы, жуков, дерева, цветов, растущих деревьев, песку и других безразличных предметов – пятнадцать процентов; запах волчонка и ее самой, не безразличные, но не относящиеся к делу – десять процентов; запах человеческих следов – два процента; запах дыма – один процент; запах выделанной кожи – один процент; запах человеческого тела – полпроцента; запах железа – след.
Старая волчица немного подползла, сильно вдыхая воздух, поворачивая нос; молодой волк, подражая ей, сделал то же самое. Она попятилась далеко назад, волчонок стоял. Она испустила тихий визг; он неохотно последовал за ней. Она сделала круг около соблазнительного теленка; новый запах был сообщен ей, – запах следов койота, к которому вскоре присоединился запах тела койота. Да, койоты находились там, ползая вдоль ближнего кряжа; когда она перешла на другую сторону, соотношения запахов переменилось, ветер утратил почти всякий след запаха теленка; вместо него там были разнообразные, обыденные и неинтересные запахи. Запах человеческих следов был как и прежде, запах кожи исчез, но пол-процента запаха железа и запаха человеческого тела поднялись почти до двух процентов.
Сильно встревоженная, она сообщила свою боязнь волчонку своей неподвижной позой, напряженным взглядом и слегка ощетинившейся гривой.
Она продолжала свой обход. Одно время, на высоком месте, запах человеческого тела усилился вдвое, затем, когда она спустилась, он угас. Затем ветер донес полный запах теленка со многими запахами следов койотов и разных птиц. Ее подозрения улеглись; суживающимся кругом она приблизилась к соблазнительному кушанью с подветренной стороны, она даже подвинулась к нему прямо на несколько шагов, – но кожа запахла опять сильно и ясно, и дым и железо примешались к общему запаху, как бы нити цветной пряжи. Сосредоточив все свое внимание на этом, она двумя прыжками приблизилась к теленку. Там, на земле, совсем близко к теленку, лежал клочок кожи, говоривший также о человеческом прикосновении, и запахи железа и дыма были теперь на полном обширном запахе теленка подобны следу змеи вдоль следа целого стада быков. Запах этот был так легок, что волчонок, с аппетитом и нетерпеливостью юности, напирал на плечо своей матери, чтобы подойти и приняться без замедления за еду. Она схватила его за шиворот и отбросила назад. Камень, задетый его ногой, покатился вперед и остановился со странным звуком. Опасный запах сильно возрос при этом, и волчица медленно попятилась назад от пиршества, а волчонок неохотно последовал за ней.
Жадно оглядываясь, он увидел койотов, подошедших ближе и заботившихся только о том, чтобы избегнуть волков. Он наблюдал их в действительности осторожное приближение; оно казалось безрассудным натиском по сравнению с приближением его матери. Запах теленка разносился в соблазнительном и подавляющем превосходстве, потому что они разрывали теперь его мясо, как вдруг послышался резкий звон и визг койота. В то же время тихая ночь потрясена была грохотом и молнией огня. Сильные выстрелы засыпали теленка и койотов, и, с воем побитых собак, они разбежались, кроме одного, убитого, и другого, бившегося в капкане, поставленном здесь неутомимым охотником на волков. Воздух наполнен был теми же ненавистными запахами, удвоившимися теперь, и новыми, еще более ужасными. Желтая волчица скользнула в лощину и увела своего волчонка, но убегая, они увидели человека, выбежавшего из-за насыпи, вблизи того места, где нос его матери предостерег ее относительно человеческого следа. Они видели, как он убил пойманного койота и установил капкан для новой добычи.
VI. Как попалась Желтая волчица
Жизненная борьба – тяжкая борьба, потому что мы можем выиграть десять тысяч раз, но если однажды только промахнемся – наш выигрыш пропал. Сколько сотен раз волчица вовремя обнаруживала капканы; скольких волчат научила она тому же!
Изо всех опасностей своей жизни она лучше всего знала капканы.
Наступил октябрь; волчонок был теперь много выше матери. Охотник на волков видел их однажды: волчица шла в сопровождении молодого волка, длинные, неуклюжие ноги которого, большие мягкие ступни, тонкая шея и хвост указывали, что это волчонок последнего года. Следы на песке и пыли говорили, что старый волк лишился правого переднего пальца, а что молодой волк огромных размеров.
Против них-то охотник на волков и хотел воспользоваться трупом теленка, но обманулся в расчетах, поймав койота вместо волков. Это было начало сезона капканов, потому что в этом месяце мех превосходен. Новичок-охотник часто прикрепляет приманку к капкану; опытный охотник этого не делает. Хороший охотник даже помещает приманку в одном месте, а капкан на десять, двадцать футов дальше, на том месте, которое волк, вероятно, пройдет, делая свои круги. Любимый план состоит в том, чтобы спрятать три или четыре капкана вокруг открытого места и разбросать посередине несколько клочков мяса. Капканы закладываются в землю после того, как они прокурены, чтобы скрыть запах рук и железа. Иногда не пользуются никакой приманкой, кроме небольшого куска материи или пучка перьев, которые могут броситься в глаза или возбудить любопытство волка и соблазнить его покружиться по роковому, предательскому месту. Хороший охотник разнообразит свои методы, так что волки не могут изучить его приемов. Их единственная защита – постоянная бдительность и недоверие ко всем запахам, которые, как ему известно, исходят от человека.
Наш охотник начал свою осеннюю работу в «Виргинских Тополях», с большим запасом сильнейших стальных капканов.
Старый буйволовый путь, пересекавший реку, шел по небольшому подъему, переходившему через холмы в ровное плоскогорье. Все животные пользуются этими тропами; волки и лисицы так же, как домашний скот и красный зверь: это главные пути. Колода виргинского тополя, одним концом погрузившаяся на покрытое щебнем дно потока, была отмечена волчьими следами, ясно говорившими охотнику об ее назначении.
Здесь было превосходное место для капканов, не на дорожке, потому что там проходило много скота, но ярдов на двадцать дальше; тут он и поставил четыре капкана по двенадцати футов в квадрате. Возле каждого он разбросал два-три кусочка мяса; три-четыре белых перышка на былинке травы в середине дополнили устройство западни. Никакой человеческий взгляд, немногие звериные носы могли бы открыть скрытую на этом песчаном месте опасность, когда солнце и ветер и сам песок рассеяли запах охотника.
Но от Желтой волчицы опасность не была скрыта; она проходила мимо и давно уже научила своего великана-сына проходить мимо таких капканов.
Скот подходил к воде в дневной жар. Он вытянулся длинным рядом вдоль буйволовой дорожки, как некогда делали буйволы. Маленькие вечерние птички порхали перед животными, коровьи птицы садились на них, а степные собаки лаяли на них так, как лаяли некогда на буйволов.
Они с внушительной торжественностью и важностью шествовали вниз с серо-зеленой прерии, с ее зелено-серыми скалами. Некоторые игривые телята, шалившие вдоль дорожки, стали серьезными и шли за своими матерями, когда достигли лощины реки. Старая корова, шедшая во главе процессии, подозрительно фыркала, проходя мимо «капканного устройства», но оно было достаточно далеко, иначе она била бы копытами и ревела над кусками кровавого мяса, пока капкан не был бы обнаружен и не разрядился бы.
Но она повела стадо к реке. Когда все напились досыта, стадо разлеглось на ближайшей отмели до позднего полуденного времени. Затем их неслышный обеденный гонг поднял их и направил обратно туда, где были самые обильные пастбища.
Одна или две маленькие птицы поклевывали кусочки мяса, несколько зеленых мух гудели кругом, но опускавшееся солнце озарило песчаную маску, скрывавшую капканы, нетронутой.
Когда солнце начало свою цветовую игру, явился темный болотный ястреб, несясь над речной поверхностью. Черные дрозды устремились в чащи и легко ускользнули от его неуклюжих когтей. Было слишком рано для мышей, но, когда ястреб проносился над землей, его проницательный взор уловил трепетание перьев у капкана, и он остановил свой полет. Неинтересная пустота перьев была разоблачена, прежде чем он опустился, но зато он заметил клочки мяса. Не подозревая опасности, он опустился на землю и поглощал уже второй кусок, как вдруг – клэнк – пыль высоко взлетела, и болотный ястреб был схвачен за пальцы и забился, тщетно борясь в челюстях мощного волчьего капкана. Он не был сильно ушиблен. Его огромные крылья поднимались время от времени в усилиях освободиться, но он был беспомощен, как был бы беспомощен воробей в капкане для крыс; и, когда солнце сыграло свою яркую хроматическую гамму, спело свою лебединую песнь и угасло, как оно угасает только на пылающем западе, и тени спустились на мелодраматическую сцену мыши, пойманной в слоновом капкане, – на высоком плоскогорье раздался глубокий сильный звук, на который ответил другой, не очень долгий и не повторившийся; оба звука были скорее инстинктивны, нежели необходимы. Один звук был призывным воем обыкновенного волка, другой – ответом очень большого самца; в данном случае – это была не пара, а мать и сын, – Желтая волчица и Черногривый.
Рысью сбежали они вместе вниз по буйволовой дорожке. Они приостановились у своего телефонного ящика на холме, еще раз у старого ствола виргинского тополя и уже направились к реке, когда ястреб в канкане захлопал крыльями. Старая волчица повернулась к нему – раненая птица на земле; конечно, она устремилась вперед. Солнце и песок скоро сжигают всякий запах следов; ничто не предостерегало волчицу. Она прыгнула на бившуюся птицу, и удар ее челюстей покончил ее земные счеты, но ужасный звук – скрежет ее зубов о сталь – сообщил ей об опасности. Она бросила ястреба и отскочила от опасного места, но угодила во второй капкан. Высоко на ее ноге сомкнулись его смертоносные зубы, и, прыгнув изо всех своих сил, чтобы ускользнуть, она попала передней лапой в стальные зубы другого скрытого капкана.
Никогда прежде не попадалась она так в капкан. Никогда не была она так доверчива. Никогда поимка не была более верной. Страх и ярость наполнили сердце старой волчицы; она дергалась и напрягалась, она грызла цепи, она рычала и выла. Один капкан с его скрытой колодой она еще могла бы потащить за собой; против двух – она была беспомощна.
Она боролась, пока не упала, и билась или лежала, как мертвая, пока не собралась с силами, чтобы подняться и снова начать грызть цепи.
Так прошла ночь.
А Черногривый? Где был он? Чувство, испытанное им, когда его приемная мать возвратилась домой отравленной, вернулось теперь к нему; но он еще больше боялся ее. Она, казалось, была полна дикой ярости. Он отодвинулся и тихо завизжал; он удалялся, и снова возвращался, когда она лежала тихо, но только для того, чтобы снова отступать, когда она прыгала вперед, рыча на него, и затем снова возобновляла свои усилия вырваться из капканов. Он не понимал в чем дело, но знал одно, что она была в ужасной беде, и причина беды казалась той же самой, которой они были напуганы в ту ночь, когда решились приблизиться к теленку.
Черногривый оставался вблизи всю ночь, боясь подойти близко, не зная, что делать, и такой же беспомощный, как его мать.
На рассвете следующего дня пастух, искавший затерявшихся овец, увидел с соседнего холма волчицу. Сигнальное зеркало вызвало охотника из лагеря. Черногривый увидел новую опасность. Он был только волчонок, несмотря на свой рост; он не мог выступить против этого человека и убежал при его приближении.
Охотник подъехал к несчастной, истерзанной, окровавленной волчице. Он поднял ружье, и скоро борьба прекратилась.
Охотник рассмотрел следы и знаки кругом, и, припомнив те, какие он видал прежде, угадал, что это была волчица с большим волчонком, волчица со Сторожевой Горы.
Черногривый слышал звук выстрела, когда убегал от опасности. Он едва ли мог знать, что это означало, но никогда больше не видал он своей доброй, старой приемной матери. Отныне он должен был жить на свете один.
VII. Молодой волк добывает себе положение и известность
Инстинкт, несомненно, первый и лучший руководитель волка, но одаренные родители представляют большое преимущество в жизни. Черногривый волчонок имел превосходную мать, и теперь пожинал выгоды всего ее ума. Он унаследовал ее превосходное чутье, и питал полное доверие к ее наставлениям. Род человеческий с трудом сознает силу обоняния.
Серый волк может просмотреть утром ветер, как человек просматривает свою газету, и узнать все последние новости. Он может обнюхать землю и получить мельчайшие сведения о каждом живом существе, прошедшем там много часов тому назад. Его нос сообщает даже о направлении, по которому оно пробежало, словом, доставляет ему отчет о каждом животном, недавно шедшем по его пути, и ему становится известным, откуда оно шло и куда оно направлялось.
Этой силой Черногривый обладал в высшей степени; его широкий влажный нос ясно указывал на это для каждого, кто умеет судить о таких тонких вещах. Прибавим к этому, что сложения он был необычайно сильного и выносливого и, наконец, что он рано усвоил себе глубокое недоверие ко всему чужому; называйте это чувство, как вам угодно, – робостью, осторожностью, или подозрительностью, – но для него оно было ценнее, чем вся его ловкость. Эти качества, вместе с физической силой, дали ему успех в жизни. В волчьей жизни сила есть право, и Черногривый и его мать были изгнаны со Сторожевой Горы. Но он не забывал, что это была очень хорошая местность, и настойчиво подвигался к своей родной горе. Один-два больших волка враждебно встретили его там. Они его несколько раз прогоняли, но он снова возвращался и с каждым разом все больше мог противостоять им; прежде чем ему исполнилось восемнадцать месяцев, он победил всех соперников и снова поселился на родине, где и зажил, как разбойничий барон, взимая дань с соседних земель из своей неприступной скалистой крепости.
Охотник на волков, Райдер, часто охотился в этой местности и вскоре набрел на след лап огромного волка: след был длиной в пять с половиной дюймов. Приблизительно считается от двадцати до двадцати пяти фунтов весу и около шести дюймов роста на каждый дюйм длины лапы волка; этот волк, следовательно, был ростом до плеч приблизительно тридцати трех дюймов и весил около ста сорока фунтов. Он был много крупнее самого большого волка, которого охотник когда-либо встречал. Райдер жил в стране скотоводов и теперь воскликнул, употребив пастушье выражение: «клянусь, не здоровенный ли это Билли?». Таким образом, вследствие этой ничтожной случайности, Черногривый стал известен своему врагу под именем «Билли из Бэдлэнда».
Райдер хорошо знал призывный клич волков, протяжный, тихий вой, но голос Билли имел характерную черту, – особое соединение нот, которое было всегда отличительным для него: «А-у-у-у!»
Райдер слышал этот голос уже прежде, в ущелье Виргинских Тополей, и когда, наконец, увидел большого волка с черной гривой, он понял, что это был сын старой Желтой ведьмы, которую он поймал в капкан.
Все это он рассказал мне, когда мы сидели однажды ночью около костра. Я знал о старых временах, когда всякому удавалось ловить в капканы или отравлять волков; знал также, что это время миновало вместе с исчезновением прежних простодушных волков; я знал, что появились новые волки, усвоившие новые хитрые приемы, и что эти волки не поддавались никаким уловкам собственников ранчо и быстро возрастали в числе. Райдер рассказал мне о том, как применяются теперь на охоте разные породы собак. Лисьи гончие прекрасно гонят по следу, но слишком худощавы, чтобы вступать в бой; борзые бесполезны, когда преследуемое животное находится вне пределов зрения; доги слишком тяжелы для неровной местности. Теперь охотники пользуются составной сворой, куда входят представители всех пород, иногда даже бульдоги, когда можно ждать смертного боя с крупным зверем.
Он рассказывал об охотах на койотов, обыкновенно успешных, потому что койоты всегда выбегают в степь, и там борзые их ловят. Он рассказал мне несколько случаев удачной охоты со смешанной сворой на небольших серых волков; успех достигается обыкновенно ценой одной собаки, идущей впереди; но больше всего он распространялся об удивительной доблести «этого проклятого громадного черного волка со Сторожевой Горы», он рассказал мне о многих попытках затравить его или загнать: это был непрерывный ряд неудач. Большой черный волк с приводящей в отчаяние последовательностью продолжал кормиться лучшими экземплярами стад Пенруфа и каждый год обучал много волков делать то же самое и так же безнаказанно.
Я слушал его, как золотоискатели слушают рассказы о найденных самородках, потому что эти предметы были близки мне. И они были близки, в действительности, всем нам, потому что недаром охотничья свора Пенруфа лежала вокруг нашего бивачного огня. И мы решились начать борьбу против Билли из Бэдлэнда.
VIII. Ночной вой и большие следы утром
Однажды в конце сентября, поздно вечером, когда последняя полоска света исчезла на западе, и койоты начали свою визгливую песню, послышался глубокий, гудящий вой. Кинг вынул изо рта трубку, повернул голову и произнес. «Это он, это старый Билли. Он следил за нами весь день с какого-нибудь высокого места, а теперь, когда ружья бесполезны, – он явился, чтобы позабавиться над нами».
Все наши собаки поднялись с взъерошенной шерстью, потому что сразу узнали, что это воет не койот. Они бросились в ночной мрак, но не ушли далеко; их крикливые голоса внезапно сменились громким визгом, и они быстро прибежали обратно под защиту огня. Одна из них вернулась с такой раной на плече, что оказалась бесполезной на всю остальную часть охоты. Другая была укушена в бок; это показалось нам сначала довольно легким поранением, но на следующее утро охотникам пришлось зарыть эту собаку.
Люди были взбешены. Они поклялись отомстить и на рассвете двинулись преследовать Билли. Койоты завыли свою предрассветную песнь, но, когда стало светло, рассеялись по холмам. Охотники искали кругом следы большого волка, надеясь, что собаки пойдут по следу и затравят его, но они или не могли, или не хотели этого делать.
Они нашли, однако, койота и в нескольких сотнях шагов от нас загрызли его. Это было полезно, я полагаю, потому что койоты убивают телят и овец; но я почувствовал, что все мы подумали одно и то же: «очень храбры наши собаки, но только на маленького койота, а с большим волком они ничего не поделали прошлой ночью».
Молодой Пенруф, как бы в ответ на один из невысказанных вопросов, сказал:
– Что, господа, я думаю, старый Билли привел с собой целую кучу волков прошлой ночью?
– Я видел только один след, – грубо произнес Кинг.
Так прошел весь октябрь; изо дня в день тяжелая погоня по сомнительным следам, так как мы ехали за собаками, а они или сбивались со следов большого Билли, или боялись идти по ним. Между тем чуть не каждый день приходили новые вести о вреде, причиненном Билли: то встречный пастух сообщал нам об этом, то сами мы находили трупы убитого им скота. Несколько таких туш мы отравили, хотя это считается весьма опасной вещью, когда охотятся с собаками. Конец октября застал наш отряд пострадавшим от непогоды, упавшим духом, с утомленными лошадьми, с разбитыми на ноги собаками, причем свора уменьшилась с десяти до семи. Пока мы убили только одного серого волка и трех койотов. Билли из Бэдлэнда убил за это время, по крайней мере, дюжину телят и собак. Некоторые из охотников решили оставить это дело и вернуться домой. Кинг воспользовался их уходом, чтобы послать письмо в ранчо, прося подкреплений, включая сюда всех свободных собак.
В течение двухдневного ожидания мы дали отдохнуть нашим коням, настреляли немного дичи и готовились к более упорному преследованию. На второй день к вечеру прибыли новые собаки, восемь красавцев; теперь в своре было пятнадцать собак.
Погода сделалась гораздо холоднее, и на утро, к радости охотников, земля побелела от снега. Это несомненно увеличивало шансы на успех. Свежая погода облегчала бег собакам и лошадям. Билли был близко: его низкий вой слышали прошлой ночью. На снегу следы его должны были быть хорошо видны, так что, если бы мы теперь выследили его, ему не удалось бы уйти. Казалось, спасенье для него было невозможно.
Мы поднялись с рассветом, но, прежде чем мы тронулись в путь, к лагерю подъехали верхом три человека. Это были возвратившиеся люди Пенруфа. Перемена погоды переменила и их решение; они знали, что при охоте по снегу мы можем его убить.
– Помните же теперь, – сказал Кинг, когда мы садились на коней, – нам не нужны никакие следы, кроме следов Билли из Бэдлэнда. Если мы найдем его, то сможем уничтожить и всю его шайку. Это след в пять с половиной дюймов.
И каждый точно отмерил на ручке ножа или на перчатке пять с половиной дюймов; с этой меркой надо было сравнивать следы, которые охотники могли найти.
Прошло не более часа, когда мы услыхали сигнал всадника, поехавшего на запад, – один выстрел, – что означает: внимание! Затем пауза, в течение которой считают до десяти, затем два выстрела: это означает: «ко мне, сюда!»
Кинг собрал собак и направился напрямик к отдаленной фигуре всадника, видневшейся на холме. Все сердца сильно забились надеждой, и мы не были обмануты. Найдены были следы нескольких небольших волков, но здесь, наконец, был и большой след, почти шести дюймов длины. Молодой Пенруф крикнул и пустился полным галопом. Это напоминало охоту на льва. Для всех нас это было как бы находкой долгожданного счастья. Охотника ничто не может так вдохновить, как ясно видный ряд свежих следов, ведущих к животному, которое он долго и тщетно преследовал. Как засверкали глаза Кинга, когда он помчался по этим следам!
IX. Наконец, найден
Эта скачка была труднейшей из трудных. Нам пришлось преследовать Билли гораздо дальше, чем мы ожидали; мне удалось узнать многое из его приключений, потому что эта бесконечная линия следов была подробной историей всего, что большой волк сделал за прошлую ночь. Здесь он кружился у телефонного столба и узнавал новости; там он остановился, чтобы рассмотреть старый череп; здесь он бросился в сторону и осторожно повернулся к подветренной стороне, исследуя что-то, что оказалось старой жестянкой; там, наконец, он взобрался на низкий холм и уселся, вероятно, для призывного воя, потому что два волка подошли к нему с разных сторон; затем они спустились к реке, предчувствуя, вероятно, вьюгу и зная, что скот будет искать там в это время убежища. Здесь все трое осмотрели череп буйвола; затем они шли рысью, вытянувшись в линию, а там они разделились и пошли тремя разными путями, чтобы встретиться дальше. Да, – здесь они встретились: какая ужасная картина, – прекрасная корова с распоротым животом, убитая ими и не съеденная. Она оказалась, вероятно, им не по вкусу, потому что через милю мы нашли еще одну корову, зарезанную ими. Не более шести часов тому назад они здесь пировали. Тут их следы снова разошлись, но не далеко, и снег ясно указывал, где каждый из них улегся спать. Гривы собак ощетинились, когда они обнюхали эти места. Кинг держал собак в полном повиновении, но теперь они были сильно возбуждены. Мы добрались до холма, на котором волки повернули и побежали во всю мочь, – так гласили следы; – нам стало ясно, что они наблюдали за нами с этого холма и были теперь недалеко.
Свора держалась вместе: борзые, не видя еще добычи, бежали среди других собак или вместе с лошадьми. Мы ехали как можно скорее, потому что волки торопились. Вверх по высоким пастбищам и вниз по долинам ехали мы, держась близко к собакам, хотя трудно было бы найти более неровную местность: овраг за оврагом. Проехали мы час и другой, а впереди все виднелся тройной след, шедший скачками; еще час, и никакой перемены; мы взбирались на холмы, спускались вниз, продирались через кустарники, пробирались между скалами, руководясь отдаленным воем собак.
Преследование привело нас, наконец, в глубокую долину реки, где совсем почти не было снега. Прыгая и съезжая вниз с крутых холмов, перескакивая с риском сломать шею через глубокие овраги и скользкие камни, мы чувствовали, что не в состоянии долго еще продолжать преследование. В это время в самом низком и сухом месте ложбины свора разделилась: часть собак направилась вверх, другая часть вниз, а третья – прямо. О, как Кинг стал ругаться! Он сразу понял, что это означало. Волки разделились и таким образом разделили свору. Три собаки, гонясь за одним волком, не имеют никаких шансов на успех, да и четыре не могут его затравить, а две идут на верную смерть. Однако все-таки это был первый благоприятный признак с начала преследования, потому что это указывало, что свора близко подошла к волкам. Мы поскакали вперед, чтобы задержать собак и пустить их по одному следу. Но это оказалось не так легко. Снега здесь не было, вся местность была покрыта бесчисленными следами собак, и мы потеряли след Билли. Все, что мы могли сделать, это – предоставить выбор собакам и удерживать их на выбранном ими следе. Итак, мы двинулись дальше, не зная, гонимся ли мы по нужному нам следу. Собаки бежали хорошо, даже очень скоро. – Это плохой признак, – сказал Кинг, но мы не могли рассмотреть следа, потому что собаки затоптали его, прежде чем мы подоспели.
Через две мили охота пошла кверху опять по покрытой снегом местности. Наконец, мы увидали волка, но к нашему разочарованию оказалось, что мы гонимся по следам серого, а не Билли.
– Я так и думал, – пробурчал молодой Пенруф, – собаки пошли чересчур решительно для серьезного противника. Я буду очень удивлен, если волк не окажется степным кроликом.
Еще через одну милю волк остановился в ивовой чаще и завыл. Мы услышали протяжный вой, зов о помощи, и, прежде чем мы успели достигнуть этого места, Кинг увидел, что собаки отскочили и рассеялись. Спустя минуту, из глубины чащи выбежал небольшой серый волк, а за ним черный, несравненно больших размеров.
– Клянусь, он звал на помощь, и Билли вернулся, чтобы помочь ему; это великолепно! – воскликнул охотник.
Я от души приветствовал мужественного старого волка, который не захотел покинуть своего друга в опасности.
Следующий час был повторением тяжелой скачки по оврагам, но затем мы выехали на плоскогорье, покрытое снегом, и, когда свора снова разделилась, мы напрягли все усилия и сумели удержать собак на большом следе «в пять с половиной дюймов длины», на котором для меня уже лежал блеск героизма.
Было ясно, что собаки предпочитают любой из остальных следов, но мы заставили их идти по этому. Еще полчаса трудного пути, и, когда я поднялся на широкую, плоскую равнину, я впервые увидел далеко впереди большого черного волка со Сторожевой горы.
– Уррра! Билли из Бэдлэнда! Уррра! Билли из Бэдлэнда! – закричал я, приветствуя его, и остальные подхватили мой крик.
Мы погнались, наконец, по правильному пути, но благодаря ему самому; если бы он не вернулся спасти друга, мы потеряли бы его след. Собаки залаяли громче; борзые завизжали и устремились прямо к нему; лошади фыркали и скакали бодрее: и ими овладело общее волнение. Молчал лишь черногривый волк, и, когда я заметил его размеры и силу, а, больше всего его громадные массивные челюсти, я понял, почему собаки предпочитают любой другой след.
Низко опустив хвост и голову, он скакал по снегу. Его язык висел из открытой пасти; видно было, что ему приходится плохо. Руки охотников потянулись к револьверам, хотя он был еще на триста ярдов впереди; ведь мы гнались за ним, как мстители, а не как спортсмены. Но через мгновение он скрылся из вида в ближайшем ущелье.
По какому пути пойдет он теперь, вверх или вниз по ущелью? Вверх – к его логовищу, вниз – было для него лучшее прикрытие. Кинг и я думали, что он побежит вверх по ущелью, и потому поскакали к западу, вдоль края; остальные же поехали к востоку, держа револьверы наготове.
Скоро мы отъехали довольно далеко. Мы, очевидно, ошиблись: волк побежал вниз. Но почему мы не слышали выстрелов? Здесь можно было перебраться через ущелье; мы достигли другого края, а затем поскакали назад, отыскивая на снегу следы, на холмах – движущуюся фигуру, или в ветре звук.
«Сквик, сквик», – скрипели наши седла, «пофф, пофф» – пыхтели наши лошади, а их копыта стучали: – «кэ-кэ-ломп, кэ-кэ-ломп».
X. Билли двинулся назад к своей горе
Мы были уже напротив того места, где волк спустился в ущелье, но не видели никаких следов. Мы поехали легким галопом на восток и проехали еще милю, когда Кинг произнес, задыхаясь:
– Посмотрите сюда! – Впереди на снегу двигалось темное пятно. Мы прибавили ходу. Показалось еще одно темное пятно, затем еще одно, но они двигались не очень быстро. Через пять минут мы настигли их: это оказались три наших собственных борзых. Они потеряли волков из виду, и вместе с тем исчез их интерес к охоте. Теперь они искали нас. Нигде не было видно ни остальных собак, ни других охотников. Но, подъехав к краю оврага, мы к своему удивлению увидали там след, который так безуспешно искали, и погнались по этому следу с такой быстротой, как если бы волк был в виду. На нашем пути оказалось другое ущелье; мы поехали вдоль его края, высматривая удобное место для перехода. Вдруг из заросли кустарника в глубине ущелья донесся дикий лай собак. Шум усилился и переместился на середину ущелья.
Мы двигались вдоль края, надеясь догнать охоту. Собаки показались у противоположного края, не сворой, но длинной, рассеянной линией. Через пять минут они уже поднялись на край ущелья, и впереди их бежал большой черный волк. Он по-прежнему скакал большими скачками, опустив голову и хвост. В каждом члене его тела видна была сила, особенно поражали своим развитием челюсти; но мне казалось, что его скачки были теперь короче и потеряли свою упругость. Собаки медленно достигли верхнего края, и, увидев волка, опять залаяли, но слабо; они также почти совсем обессилели. Борзые увидели охоту и, оставив нас, спустились вниз в ущелье и поднялись на другую сторону. Но они сразу побежали слишком быстро; нам было ясно, что и они скоро устанут. А мы метались по противоположной стороне, тщетно отыскивая способ переправиться на другую сторону.
Как неистовствовал Кинг, видя впереди свору собак и не имея возможности перебраться к ним. Он ехал и бесновался. Все же мы быстро приближались к тому месту, где кончалось ущелье, а с ним неровная местность и трудная езда. Когда мы приблизились к большому плоскогорью, мы снова услышали слабый лай своры в южном направлении; затем лай передвинулся в направлении крутого склона горы и стал несколько сильнее. Мы сдержали лошадей на бугре и стали осматривать покрытые снегом окрестности. Вдали показалось движущееся пятно, за ним ряд других пятен, но не группой, а растянутой линией; по временам раздавался слабый лай. Волк и собаки двигались прямо на нас; они приближались, да! приближались, но очень медленно, потому что они уже не бежали.
Угрюмый старый истребитель коров прихрамывал, далеко сзади него плелась борзая, за ней другая, а дальше другие собаки, отставая мало-помалу друг от друга, и все же, хотя медленно, но упорно тащась вслед за волком. Много часов усиленной работы сделали свое дело. Волк тщетно старался оставить собак за собой. Теперь его час пробил: он был почти совсем истощен, а у собак еще остался небольшой запас сил. Некоторое время волк и собаки шли прямо на нас, медленно двигаясь, почти ползя по краю горы.
Мы не могли перейти ущелья, чтобы присоединиться к ним. Еле переводя дыхание, мы смотрели на них жадными глазами. Они были теперь ближе, ветер доносил слабые звуки лая собак. Большой волк повернул к крутому подъему; казалось, он шел по хорошо знакомой дороге, так как не сбивался с пути. Я всецело был на его стороне, потому что видел, как он вернулся, чтобы выручить своего друга, и мгновенно чувство жалости охватило нас обоих, когда мы увидели, как он оглянулся вокруг и потащился по крутой дороге, чтобы умереть на своей горе. Никакого другого исхода для него не было; он был окружен пятнадцатью собаками, а за собаками были люди. Он еле шел, пошатываясь и хромая; собаки, вытянувшиеся в линию позади него, шли теперь немного быстрее и приближались к нему. Мы уже слышали их тяжелое дыхание, но лай их был еле слышен: у них не хватало уже сил лаять; грозная процессия шла вверх, обходя выступ горы, затем она потянулась вдоль гребня горы, который суживался кверху, затем спустилась на несколько ярдов ниже, на выступ, возвышавшийся над ущельем. Передовые собаки начали подходить к волку, не боясь уже истощенного врага.
Здесь, в самом узком месте, где каждый ошибочный шаг грозил смертью, волк повернулся и встретил их лицом к лицу. Присев на задние ноги, опустив голову и приподняв несколько хвост, ощетинив свою черную гриву, обнажив блестящие клыки и не издавая ни одного звука – мы, по крайней мере, ничего не слышали – он встретил свору. Его ноги дрожали от усталости, но его шея, его пасть и мужество не ослабели. Читатель, если вы любите собак, лучше закройте здесь этот рассказ. Собаки поднялись, спустились на выступ и пятнадцать, как одна, вышли на тропинку, быстрейшие впереди. Как это случилось, глаз едва мог уловить; как поток воды льется на скалу, чтобы разбиться на капли, так и поток собак шел вниз по тропинке, сливаясь в одну линию. Черногривый встречал их по мере того, как они подходили. Прыжок, прыжок навстречу, удар клыков, и Фанго потерял точку опоры и погиб. Дэндэр и Колли бросаются на волка и пытаются схватиться с ним; натиск, удар, и они также падают с узкой тропинки в пропасть. Затем Пестрый, поддержанный мощным Оскаром и бесстрашным Тайджем, бросаются на волка, но он встречает их на краю скалы – короткая борьба, и опять он один на скале, а большие собаки исчезли; остальные напирают, задние теснят передних к гибели. Мощные клыки волка щелкают, удар лапы, и собака падает в пропасть; так от быстрейшей до самой большой, от первой до последней сбросил он собак с края скалы в зияющую пропасть, где острые камни и сучья сделали свое дело.
В пятьдесят секунд все было кончено. Скала плеснула поток в пропасть – свора Пенруфа не существовала; и Билли из Бэдлэнда стоял там, опять один, на своей скале.
С минуту он простоял, выжидая еще врагов; но их больше не было, вся свора погибла; он перевел дух, затем, впервые за всю роковую борьбу, издал слабый, долгий вой, звучавший торжеством; а-у-у-у! – и, взобравшись на ближайший низкий край расселины, скрылся из вида в одном из ущелий Сторожевой горы.
Мы глядели на эту сцену, как окаменелые. Ружья были в наших руках, но мы о них забыли. Все произошло так быстро, так внезапно. Мы не двинулись, пока волк не скрылся. Мы были недалеко от места борьбы и пешком пошли туда посмотреть, не спаслась ли какая-нибудь из собак. Ни одной не осталось в живых. Мы ничего не могли сделать, ничего не могли сказать.
XI. Бой при закате солнца
Неделю спустя, Кинг и я ехали верхом по верхней тропинке хребта Шимней-Пот. – Старик изрядно удручен этим, – произнес он, – он распродал бы все, если бы мог. Он не знает, как быть дальше.
Солнце скрылось за Сторожевой горой. Уже смеркалось, когда мы достигли поворота, который ведет к местности, называемой Дэмонт; вдруг внизу, на низменности, раздался глубокий, раскатистый вой, сопровождавшийся хором визгливых голосов, вывших ему в ответ. Мы ничего не могли рассмотреть, но внимательно прислушивались. Вой, охотничий крик волков, повторился. Затем он смолк; ночная тишина была нарушена другими звуками, резким лаем и коротким воем, сигналом: – «нападай», послышался рев, очень короткий, потому что он был резко оборван.
И Кинг, пришпорив лошадь, мрачно произнес: – Это он, он вышел со своей стаей, и еще один бык пропал.
