Детский сад зимородка
Автор: Вильям Лонг
Коскомэдюс – зимородок – все еще зарывается в землю, как некогда делали его пресмыкавшиеся предки; за это остальные птицы считают его отверженным и совсем не признают его. Но ему это довольно безразлично, так как по характеру он – болтливое, ветреное, самодовольное существо, которое, как кажется, по целым дням ничего не делает, только ловит рыбу и ест. Но если вы начнете следить за ним, то с удивлением заметите, что он многое делает поразительно хорошо – пожалуй, лучше, чем кто-нибудь другой из лесных жителей. Точно определить местонахождение рыбы в стоячей воде дело вовсе не легкое, если вспомнить о преломлении света. Рыба движется, солнце ослепительно освещает пруд, а ветер покрывает его поверхность рябью, от которой по всем направлениям идут сверкающие, быстро меняющиеся бороздки и полосы, – и поневоле убеждаешься, что птица, которая может без промаха нацелиться в это время клювом на рыбу и попасть ей как раз под жабры, должна шевелить мозгами больше, чем можно было бы ожидать, судя по ее трескучей болтовне, которая постоянно слышится у рек, где водится форель. Вот вывод, запечатлевшийся у меня в сознании, когда я впервые начал изучать жизнь зимородка Коскомэноса. Набрасывая этот маленький очерк, описывающий эти первые сильные впечатления, я не задавался целью дать все сведения об окраске зимородка, или о его приметах и о том, как он размножается – все это вы можете узнать из учебников орнитологии – но я стремился дать наиболее правдоподобный ответ на вопрос, каким образом он приобретает столько знаний и как он преподает всю эту премудрость своим птенчикам.
Недалеко от местности, где я поселился однажды летом, но несколько пониже ее, находился прудок, в котором водились форели. Еще ниже этого пруда находился маленький прудок, кишевший пескарями и служивший своего рода кладовой для верхнего пруда, где форели кормились на утренней и вечерней заре и где, удачно насадив красный плавник на тонкий крючок и забросив его в воду с развилины склонившегося дерева, удавалось иногда поймать крупную рыбу.
Как-то раз, рано утром, сидя под деревом, я увидел зимородка, пролетевшего вверх по реке и скрывшегося на противоположном берегу. Очевидно, у него было там гнездо, так искусно скрытое под нависшим корнем, что я до сих пор не замечал его, хотя не раз уже удил на этом месте и видел, как зимородки пролетали мимо по нескольку раз. Они было необыкновенно шумливы в моем присутствии и беспрестанно летали, пересекая пруд с протяжным трескучим криком – хитрость, путем которой они надеялись внушить мне, что их гнездо находится где-нибудь гораздо выше.
После этого я стал внимательно следить за гнездом в промежутки между ужением и узнал многое, что заставило меня не только подивиться этой малоизвестной, болтливой и презираемой птичке – обитательнице пустынных рек, – но и начать уважать ее. Зимородок проявляет необыкновенную преданность и заботливость к своей самке и кормит ее с большой нежностью, пока она сидит на яйцах.
Один раз у меня на глазах зимородок прогнал выдру и чуть не убил этого злого зверя. У зимородков существует вполне выработанный устав рыбной ловли, который они сами строго соблюдают, никогда не выходя из пределов своих владений и не позволяя другим браконьерствовать в своих пескариных прудах. Сколько опытности и знания по части рыбной ловли сидит в хохлатой головке зимородка. Дует ли ветер с юга, или с северо-запада, стоит ли пасмурный или ясный день, он всегда отлично знает, где находится мелкая рыба и как ее нужно ловить.
Когда вывелись птенцы, тут то и обнаружилась самая интересная сторона жизни зимородка Коскомэноса. Однажды утром, укрывшись в кустах и наблюдая оттуда, я увидел, что зимородок-самка высунула головку из норы и тревожно огляделась кругом. Большая водяная змея лежала на прибитом водою к берегу стволе дерева. Зимородок тотчас же бросился на нее и прогнал прочь. Немного выше, как раз у начала пруда с форелями, выводок чирят крякал и плескался в мелководье. Они были неопасны, но, несмотря на это, зимородок накинулся на них, треща и бранясь, точно торговка рыбой, и загнал их всех в ближнее глухое болотце.
На обратном пути матка пролетела над большой, степенной, сонной лягушкой, сидевшей на водяной лилии в ожидании солнечной ванны.
Водяная лягушка Чигвульц охотится временами на молодых форелей, а иногда даже ловит и маленьких птичек, когда они прилетают к реке пить; но он никогда не подумал бы напасть на выводок зимородков; несмотря на это, самочка, точно сварливая хозяйка, тыкающая половой щеткой в каждый уголок невыметенной комнаты, с громким трескучим окриком опустилась прямо на голову сонной лягушки, и она, спотыкаясь и пуская пузыри, удрала на топкий берег, точно за ней гнался сам сокол Гуагак. Вслед за этим, еще раз окинув взглядом реку и убедившись, что на ней никого не видно, самочка испустила грозный трескучий крик, как бы предостерегая всех, кого она могла не заметить, и шмыгнула к себе в гнездо, в котором и исчезла, самодовольно вильнув хвостиком, как утка.
Немного погодя из отверстия норы высунул голову птенчик и растерянным взглядом впервые оглядел окружающий его мир. Толчок сзади прервал его созерцательное настроение, он беспрекословно перелетел на сухую ветку на противоположном берегу реки. Второй и третий птенцы последовали за ним туда же, как будто каждому заранее было сказано, куда лететь и что делать, пока, наконец, вся семья не уселась рядышком над журчащей рекой, под сенью темно-синего неба и расстилающихся вокруг шумящих обширных лесов.
Это был первый урок молодых зимородков, и они вскоре за него получили награду. Самец уже с самого рассвета был занят рыбной ловлей; теперь он принялся таскать птенцам пескарей, которых он складывал и сохранял в ближней стремнине, и стал кормить свою голодную семью, вероятно, доказывая ей по-своему, что этот беспредельный мир, столь мало похожий на родную норку, также прекрасен, что в нем живется совсем недурно и можно добывать немало вкусной пищи.
Следующий урок был еще интереснее – это был урок рыбной ловли. Школой был тихий мелкий прудок с топким дном, на фоне которого рыба ясно выделялась: над водою навис свалившийся ствол старого дерева, с которого удобно было спускаться на воду. Старые птицы наловили десятка два пескарей, убили их и разбросали по пруду под самым деревом. Затем они привели молодых птиц, показали им добычу и объяснили путем многократных примеров, как нужно нырять и доставать ее.
Птенцы были голодны и горячо увлеклись охотой, но один из них оробел, и только, когда мать дважды нырнула и вытащила рыбу, показывая ее трусишке, а потом снова выпуская ее из клюва в воду и как бы заманивая его, – он, наконец, собрался с духом и нырнул в реку.
Несколько дней спустя, бродя утром по берегу, я наткнулся на маленький, совершенно отрезанный от большой реки, прудик, в котором около дюжины испуганных пескарей плескались с таким видом, словно они попали в какие-то чужеземные края. Я стоял и смотрел на них, не понимая, как они могли перебраться через полосу суши, отделявшую пруд от реки, как вдруг увидел зимородка, летевшего вверх по реке с рыбкой в клюве. Увидав меня, он молча повернул и скрылся за изгибом реки. Когда я опять вернулся к пескарям, а потом перешел реку вброд и спрятался в кустах, мне пришла в голову мысль, не детский ли сад дикой птицы находится передо мной. Прошел целый час в ожидании, и зимородок Коскомэнос вернулся, наконец, с большой осторожностью тщательно осмотрел пруд и реку и полетел вверх по течению с резким трескучим криком. Вскоре он вернулся в сопровождении своей самки и всего семейства, и птенцы, увидев, как опускались на воду за рыбой их родители, и отведав ее, сами стали ловить ее. Первые попытки были большей частью неудачны, и, если им и попадался пескарь, то это несомненно была одна из раненных рыбок, которых зимородок Коскомэнос спустил в пруд, чтобы приохотить и поощрить своих малюток.
Но, промахнувшись раза два-три, они, по-видимому, уловили прием, наловчились и стали бросаться вниз, отвесно, точно гирьки, клювом вперед; или быстро опускались под острым углом и сильным ударом били нырявшую вглубь рыбу. Река была очень быстра и представляла много препятствий, с которыми под силу было справляться только опытным рыболовам. В тихих затонах и запрудах рыбы не водилось, а там, где жили пескари, либо течение, либо берега не благоприятствовали молоденьким зимородкам, которые еще не научились летать и ловить рыбу с лета. Поэтому зимородок Коскомэнос и подыскал удобный для них прудок и сам заселил его рыбой, чтобы облегчить своей самочке труд преподавания и дать птенцам возможность скорее научиться добыванию пищи. Самым интересным в его методе было то, что он в данном случае принес пескарей живыми в свой детский сад, вместо того чтобы убивать или ранить их, как на первом уроке. Он знал, что рыба не может уйти из пруда, и что птенцы понемногу переловят ее всю.
Когда я снова увидел выводок зимородков несколько недель спустя, птенцы уже твердо знали свою науку и не нуждались в раненой или пленной рыбе для утоления голода. Они были настроены весьма жизнерадостно и дали мне однажды возможность видеть любопытную игру, – единственный пример забавы и веселья у зимородков, который мне пришлось наблюдать. Их было трое, и, когда я их увидал, они сидели каждый на отдельном пне, выступавшем над водяной рябью. Река кишела голавлями, пескарями и веселыми окуньками. Вдруг, точно по команде: «вперед!» они все сразу бросились в реку носами вниз. В одно мгновение они вынырнули из воды и бросились каждый на свой пень, закинув головы назад и спеша проглотить пойманных пескарей с такой поспешностью, что, казалось, они непременно подавятся. Покончив с этим, они запрыгали и заплясали на своих пнях, треща и чирикая во всю мочь. Я ровно ничего не понимал, пока они не повторили игры два или три раза подряд, каждый раз, точно по команде, одновременно ныряя в воду и возвращаясь оттуда на пни. Только тогда смысл игры стал для меня прозрачным, как речная глубина. Получая вдоволь корму и не зная никаких забот, они забавлялись веселой игрой, состоявшей в том, что они ловили рыбу наперегонки и следили, кто первым успеет долететь до пня и проглотить добычу. Порою то один, то другой промахивался в погоне за рыбой и уныло возвращался с пустым клювом; иногда все трое сталкивались, происходила свалка, и много было шуму, прежде чем они успевали разрешить спор; но кончалось всегда одним и тем же; именно, они начинали игру сначала.
Зимородок Коскомэнос вообще живет одинокой жизнью, у него мало радостей и совсем нет товарищей, с которыми можно было бы делиться ими. Это, несомненно, объясняется особенностями его рыболовных уставов, по которым каждый зимородок получает право собственности на известную часть озера или реки. Только молодые зимородки из одного и того же семейства занимаются рыбной ловлей сообща, и потому я вполне уверен, что игравшие вместе птички были те же самые, за воспитанием которых я наблюдал, и которые теперь по своему веселились и наслаждались жизнью, как и все другие жители лесов в сытые, беззаботные, счастливые осенние дни.
