Гнездо ястреба-рыболова
Серия книг «Друг животных», 1909 г.
Одно лето я целые часы проводил на берегу озера, плененный чудным местоположением, и пара рыболовов, построивших себе гнездо на высокой сосне по соседству, были моими хорошими знакомыми. Они подлетали ежедневно, чтобы покружиться над моей лодкой или над скалами, где я пристраивался, чтобы под их защитою наблюдать за жизнью животных, и приветствовали меня своим веселым криком: «Кви-и! чип! Кви-и!» точно желая мне успеха. Я часто подходил к их гнезду, – я люблю изучать ту дикую лесную жизнь, которая скрыта от глаз большинства.
В рыболовах замечательно то, что они спариваются на всю жизнь и возвращаются ежегодно в старое гнездо. Рыболовы долго скучают, если один из них погибает. Один рыболов, которого я часто наблюдал в детстве, потерял по несчастной случайности самку – ее подстрелил, ради забавы, охотник. Долго горевал рыболов; это горе слышалось в жалобно-вопрошающих звуках, раздававшихся в лесной тишине; его можно было заметить и по взмаху крыльев, с каким рыболов летел к другим водоемам, – не за тем, чтобы рыбачить, потому что он никогда не залетает для этого в соседние водоемы, а за тем, чтобы искать свою потерявшуюся самку. Несколько недель летал он по всем окрестностям, ища и призывая ее, но, наконец, одиночество стало, должно быть, уже невмоготу ему, и он улетел, не дожидаясь общего времени отлета, и уже больше не возвратился.
На следующую весну на смену ему прилетела пара новых рыболовов, которые прямо подлетели к старому гнезду, исправили его и стали жить там и ловить рыбу в садке прошлогоднего вдовца,
Сосна на склоне горы, на которой уже несколько лет подряд жили рыболовы, начинала уже гибнуть. Это обычный конец тех деревьев, на которых прочно поселятся рыболовы. Жир от их пиршеств просачивается в кору и, медленно стекая по ней, пропитывает ее настолько, что древесный сок не имеет к ней доступа, и, лишенная питания, сосна мало-помалу умирает. Ветви ее сохнут одна за другой и идут на починку гнезда. Эти обломанные ветки – любопытная страничка строительного искусства, которую каждый может изучить весною, следя за постройкой гнезд рыболовами.
Для основания гнезд рыболовам нужны толстые сучья; на земле много таких сучьев, но рыболов не любит спускаться на землю и, насколько возможно, старается всегда избежать этого. Даже и в том случае, если он поймает особенно большую рыбу, которую ему тяжело поднять наверх, то, как бы ни был он голоден, он предпочитает бросить ее, чем опуститься с нею на землю. Его огромные когтистые лапы не приспособлены к тому, чтобы двигаться по земле, и, спускаясь, он теряет обыкновенно всю свою мощь. Поэтому рыболов поступает основательно, бросая свою слишком тяжелую добычу и ожидая терпеливо другой, помельче. По этой же причине он и ветки для постройки своего гнезда отыскивает в вышине; он выбирает высохшие сучки и отламывает их.
Вы спросите: каким образом он делает это? А просто садится на выбранный сук и отламывает его своей тяжестью. Если сук попадется крепкий и не поддается сразу, то он поднимается высоко над ним и стремительно спускается, цепляясь за него по дороге когтями и отрывая его таким образом от дерева.
Раза два я мог наблюдать, как пара рыболовов собирала материал для своего гнезда: в лесу раздавались точно выстрелы от подламывания толстых сучьев под тяжелыми птицами, и, придя на этот звук, я насмотрелся вволю на их работу. Раз я видел, как рыболов не рассчитал удара и спустился на сук с чересчур большой силой, так что чуть не упал с ним на землю, но, сделав несколько сильных взмахов, он опять расправил крылья и торжествующе поднялся с огромной палкой.
Интересно также наблюдать за постройками рыболовов осенью. Раз я пошел к озеру позднею осенью, незадолго до отлета птиц, и видел сам, что рыболов не оставляет, улетая, своего гнезда непочиненным: он подновляет его новыми, свежими прутьями, укрепляя его таким образом от осенних ветров и зимних бурь; плохонькие веточки выбрасываются вон, и вся постройка приобретает совсем новый, прочный вид; прочности этой способствует также жир, пропитывающий все гнездо: он оберегает гнездо от дождя. Эта заботливость сберегает рыболову много трудов. Рыболов строит себе дом на всю жизнь и знает, что, исключая непредвиденных случайностей, дом этот сохранится для него в целости до весны.
Когда я открыл гнездо этой пары рыболовов, в нем было два птенца. Сидя в своем укромном уголке между скалами, я частенько наблюдал за ними, особенно в такое время, когда в кустарнике внизу все было тихо и они чувствовали себя свободнее. Это были веселые, вечно посвистывающие птенцы, сытенькие и довольные собою и всем окружающим. Иногда они часами стояли на краю гнезда, следя за блестками воды на озере, за шумящей зеленью внизу и за полетом птиц. По их любопытно вытянутым головкам видно было, что они находят все окружающее чрезвычайно интересным. Вот вдали появлялась пара широко раскрытых крыльев, которые все приближались; тогда птенцы растопыривали так же крылышки, вытягивали головки и принимались суетливо свистать: «Пип, пип, кви-и, чип-кви-и-!» Ну, точно они спрашивали: «Что, мама, поймала? большую?» И, переступая с ноги на ногу на краю гнезда, они вытягивали шейки и видимо предвкушали удовольствие завтрака.
Иногда только одна из птиц летела за добычей, другая же караулила гнездо. Это случалось тогда, когда рыбы ловилось довольно много. Когда же добыча была скудна, обе птицы – рыболов и его самка – отправлялись на охоту. Самка, отличавшаяся большей величиной и силой, ловила рыбу тогда ближе к берегу, чтобы не терять из виду птенцов и слышать их голоса. Самец же улетал дальше, в поиски за лучшей добычей. Интересно было наблюдать за ним, когда он летел издали со своей добычей. Он не летел никогда прямо против ветра, а всегда брал немного в сторону, точно он научился этому у кормчих, которые пристают к берегу. А в бинокль можно было рассмотреть, что рыбу он держал всегда за голову и так, чтобы узкой стороной она приходилась вперед, чтобы она оказывала меньше сопротивление ветру.
Как раз под гнездом рыболова, между торчащими книзу прутьями его поместительного жилища, приютилась пара соек. Эти расчетливые птицы не даром устроили здесь себе гнездо: остатков со стола богачей, живущих наверху, падало так много, что им вполне доставало для прокорма птенцов.
У сойки нет в лесу друзей, – все птицы знают ее вороватый нрав и гоняют ее прочь от своих гнезд. Но рыболовы были снисходительны к ней, великодушно предоставляя ей остатки со своего стола, и сойка как будто бы ценила это. Она никогда не пробовала стащить что-нибудь у птенцов рыболова, даже и тогда, когда матери не было поблизости, довольствовалась лишь тем, что ей бросали за ненужностью. Но всего интереснее, что и сама сойка не оставалась в долгу у рыболовов: она была верным сторожем гнезда; от ее внимательного глаза не ускользало ничто, случавшееся по соседству, и как верный пес лает при приближении незнакомца, так и она принималась кричать, зная, что все, что она может сделать, это известить тех, чьи крылья и когти достаточно сильны. Когда разные хищные зверьки спускались с горы и принимались шарить в разбросанных под деревом рыбьих головах, хвостах и других остатках, сойка вертелась вокруг них, с любопытством, пристально приглядываясь к ним. Она оставляла их в покое лакомиться, пока они довольствовались тем, на что признавалось их право, но если который-нибудь из них поглядывал хищным взором на гнездо рыболова или пытался подобраться к нему, она тотчас же поднимала тревогу.
Раз, когда челнок мой бесшумно скользил вдоль берега, я услышал крик сойки, возвещавший об опасности. Рыболовы, описывавшие большие круги над озером, сторожа, не мелькнет ли где-нибудь рыба, быстро пустились при этом крике к гнезду. Отплыв дальше к середине озера, я увидел, что они быстро кружились над деревом, крича пронзительно и сердито. Вот они оба принялись махать крыльями на какое-то животное, – вероятно, на хорька, – которое лезло по дереву. Я подъехал скорее и вышел на берег, чтобы видеть, что случилось, но, прежде чем я подошел, хищник был уже прогнан. Я слышал только все удалявшийся крик сойки в лесу, – она, очевидно, гналась за нахалом, давая все время рыболовам знать о месте его нахождения. Другая же сойка сидела на гнезде, растопырив крылья над своими птенцами, которых охраняли, кроме того, и раскрытые сверху большие крылья рыболова. Вот, наконец, сойка-самец вернулась назад, совершенно охрипшая от крика, кипя негодованием, давая, очевидно, на своем языке знать, что она проследила хищника до самой его норы и что будет приглядывать за ним на будущее время.
Подлетал ли поближе ястреб, принималась ли в сумерки сова охотиться по соседству, сойка тотчас же поднимала тревогу, и рыболовы моментально поднимались с озера. Конечно, она заботилась при этом главным образом о своих птенцах, и я не могу сказать, насколько она думала в это время о рыболовах.
Я заметил у рыболовов одну любопытную привычку. По временам, когда заметно было, что погода меняется, или когда они и птенцы их были вполне сыты, рыболов поднимался на страшную высоту, – спиралью, как коршун, наслаждаясь, видимо, своим полетом и созерцанием мира с такой головокружительной вышины. Потом с веселым присвистом, как бы призывающим обратить внимание на его штуку, он падал вниз как гиря со страшной высоты и затем, приостанавливаясь на полпути, летел вниз, к своему гнезду, кружась, ныряя, кувыркаясь, с дикими восторженными возгласами, как кулик, который, ныряя, чирикая, падает с гораздо меньшей высоты в ольховые кусты, к своей самке. Передохнув на сосне, рыболов поднимался снова и снова повторял свой головокружительный полет, а самка спокойно смотрела на него с вершины сосны, птенцы же переступали с ноги на ногу по краю гнезда, попискивая от восторга и удивление перед таким поразительным искусством своего папаши.
Очевидно, рыболов показывал одну из тех своих весенних штук, которыми он пленяет самку. И я заметил, что он начинал повторять ее снова, когда крылья маленьких рыболовов подросли настолько, что следовало начать упражнять их, когда и он и самка всякими заигрываниями старались побудить их покинуть гнездо. Я подумал тогда, не хочет ли он своими удивительными штуками пробудить в своих малышах желание летать, показав им, что за интересная и приятная вещь это искусство!
