Горькое горе
Серия книг «Друг животных», 1909 г.
Автор: Э. Томпсон
Уаб родился лет двадцать тому назад, в самой дикой окраине дикого Запада, на вершине Соснового ущелья. Мать Уаба была простая медведица – Серебрянка, она, как и все медведи, любила тихую, уединенную жизнь. Серебрянка делала свое дело, заботилась о своих медвежатах и у соседей просила только одного: чтобы ее оставляли в покое.
Было уже совсем лето, когда она в первый раз спустилась со своей семейкой из Соснового ущелья к берегам Гремучего ключа, чтобы показать медвежатам, что такое земляника и где ее искать. Заботливая медведица опрокидывала каждый плоский камень или старый пень, попадавшийся им по пути, и не успевала она своротить его с места, как все медвежата бросались под него как поросята и жадно подлизывали с сырой земли личинок и муравьев; они кувыркались и толкали друг друга, каждый торопился первым пробраться под новый пень или камень. Слушая издали их писк, ворчанье и визг, можно было подумать, что где-то возятся вместе и щенята, и поросята, и котята.
Медвежата уже давно были знакомы с обыкновенными мелкими муравьями скалистых горных вершин, а теперь им пришлось впервые полакомиться крупными лесными муравьями, – и уж как они набросились на них! Но скоро они заметили, что в рот им попадали не одни муравьи, а, пожалуй, больше, чем муравьев, попадало песку и колючих иголок горного кактуса. Тогда матка сшибла верхушку муравейника и на минуту положила свою широкую лапу на кучу, и когда лапу облепили рассерженные муравьи, она одним мазком языка отправила их в рот, – целый глоток вкусных мурашей, и ни одной колючки, ни одной соринки песку! Медвежата скоро переняли у матери ее выдумку, каждый совал в муравейник обе свои бурые лапки и облизывал поочередно то правую, то левую. Когда кто-нибудь из братишек старался лизнуть и чужую лапу, обиженный давал ему подзатыльника. Так они долго сидели кружком около муравейника, пока не вычищали его до конца.
Но муравьи – кислая пища, и медвежата скоро захотели пить. Тогда старуха повела их вниз, к ручью. Напившись досыта и обмыв лапы в холодной воде, они все пошли вдоль берега, любуясь быстрыми серебристыми струйками.
Скоро зоркий глаз старой медведицы заметил плотную стайку вьюнов, притаившуюся на дне омута. Воды в ручье было мало и между омутами часто попадались мелкие каменистые отмели. Медведица спустилась тихонько к нижнему краю омута и лапой стала взрывать дно, пока целое облако грязи не замутило чистой воды ручья и не покрыло темной пеленой ближайшую отмель. Тогда она быстро пробежала по берегу вверх и с сильным шумом и плеском бултыхнулась в верхнюю часть омута, куда собралась тем временем вся рыба. Напуганная шумом, рыба бросилась прятаться в мутную воду, и так как в сотне рыб всегда найдется немало глупых, то эти глупыши и бросились вниз по течению, – и в одну минуту с десяток ослепленных вьюнов билось и трепетало в каменьях отмели. Медведица ловко выбросила их на берег, и медвежата кучей накинулись на этих смешных, коротеньких змеек, не умевших ползать, и ели, ели их, пока, наконец, пушистые животики их не вздулись, как пузыри. Они так наелись и солнце так их припекало, что всем захотелось спать. Тогда матка отвела медвежат в тенистый и тихий уголок и едва успела сама улечься, как все медвежата, несмотря на жару, плотно прижались к ней и заснули, свернув калачиком свои маленькие бурые лапки и зарывшись носами в ее мягкий мех, точно, в самый морозный день.
Часа через два медвежата проснулись и стали зевать и потягиваться, только одна Пушинка подняла на минуту свою острую мордочку и снова глубоко забилась в огромные лапы матери. Уаб, самый крупный из медвежат, опрокинулся на спину и стал теребить торчащий из земли корень; грыз его, ворчал и хлопал, по нему сердито лапой, если он неудобно отгибался.
Скоро шалун Каток уцепил за ухо Шершавку и получил за это полновесную пощечину. Драчуны начали бороться и, сцепившись в плотный серовато-желтый клубок, покатились по скользкой траве по крутому скату. Не успели они опомниться, как очутились уже внизу, около ручья, и тотчас же оттуда послышались отчаянные вопли маленьких шалунов. Голоса их звучали таким непритворным ужасом, что по одному их крику Серебрянка сообразила, что им грозит какая-то большая беда.
Старая медведица сразу превратилась из нежной матери в свирепого зверя и одним прыжком очутилась около детенышей как раз в то время, когда огромный бык собирался поднять их на рога. Еще минута – и все было бы кончено, но в эту минуту раздался топот тяжелых лап, и с ревом, испугавшим даже огромного быка, старая медведица кинулась навстречу врагу.
Старый полковник Пиккет, хозяин огромных гуртов скота в этом крае, объезжал верхом свои горные пастбища.
Проезжая около Грозной горы, он услыхал вдали глухой рев, но не обратил на это особенного внимание и продолжал свой путь. Обогнув выступ горы, он увидал на поляне внизу целое стадо своих быков, которые толпились на одном месте, ревели и взбивали копытами целые-столбы пыли, как это всегда они делают, почуяв кровь кого-либо из своих. Полковник скоро заметил, что самый большой бык, вожак всего стада, был покрыт кровью. Спина и бока его были разорваны точно когтями горного льва, а голова разбита, точно после боя с другим быком.
– Медведь! – проворчал старик, хорошо знавший горы. Он скоро разглядел след раненого быка в высокой траве и поехал к ближайшему холму, чтобы осмотреть окрестности. След повел его через каменистый брод Гремучего ключа у входа в Сосновое ущелье. Не успел всадник перебраться на тот берег, как схватился за ружье: прямо перед собой он увидел пять серых медведей – старую матку и четырех медвежат.
«Бегите в лес!» – буркнула старая медведица, которая знала, что люди носят с собой ружья. Не за себя она боялась, ей страшно было подумать об опасности, грозившей медвежатам. Скорою рысью повела она их к лесной чаще Соснового ущелья. Но тут началась ужасная стрельба.
Бац! – и старая Серебрянка почувствовала смертельную боль. Бац! – и бедный Каток закричал от боли и свалился без движения.
Со страшным ревом обернулась старая медведица и с бешеной злобой бросилась на врага. Бац! – и она упала, смертельно пораженная пулей в плечо. Не зная, что делать, перепуганные медвежата бросились к упавшей матери.
Бац! Бац! Шершавка и Пушинка свалились около матери в предсмертных судорогах, а Уаб, обезумев от страха, бегал вокруг убитых и вдруг, сам не зная почему, бросился со всех ног в лесную чащу и скрылся, как раз, когда последний выстрел разбил ему заднюю лапу.
Полковник был очень доволен своей охотой и любил рассказывать о ней, но далеко в глуши лесов, на Андерсоновом Пике, всю эту ночь жалобно пищал, и ползал хромой серый медвежонок, оставляя за собой кровавый след на каждом шагу. Он был голоден, продрог и страшно устал, а раненая нога сильно болела. Мать не приходила на его зов, а сам он не решался вернуться туда, где она осталась, и он все блуждал бесцельно между высокими соснами.
Вскоре он почуял запах каких-то незнакомых животных и услыхал в лесу тяжелые шаги. Не зная куда деться, он влез на ближайшее дерево и притаился в его ветвях. На поляне показалось стадо больших тонконогих и длинношеих животных. Уаб вспомнил, что видал таких и раньше. Но тогда он их не боялся, так как был с матерью, а теперь он сидел на дереве, боясь пошевельнуться, и смотрел, как они щипали траву. Странно было только, что когда они подошли ближе к его дереву и почуяли его запах, то громко фыркнули и убежали со всех ног.
Уаб оставался на дереве почти до утра и так окоченел от холода, что едва мог сползти на землю; но взошедшее солнце скоро его обогрело, и он жадно начал искать муравьев и ягод, так как сильно проголодался. Потом он снова спустился к Гремучему ключу и опустил больную ногу в холодную, как лед, воду. Ему хотелось уйти в горы, но он чувствовал, что ему надо еще раз пойти туда, где остались его мать и братья. Как только стало совсем тепло, он, прихрамывая, поплелся вниз по ручью и дошел, наконец, до того места, где мать накануне ловила для них рыбу. Жадно набросился он на валявшиеся на траве головки и обрывки рыбы и съел все, что мог найти.
Временами ветер доносил до него какой-то тяжелый отвратительный запах, который его пугал, и, когда он приближался к тому месту, где вчера оставил мать, – запах этот становился все сильнее и сильнее. Уаб осторожно выглянул из кустов на полянку и увидел там стаю мелких степных волков, которые что-то рвали. Он так и не разобрал, над чем возились волки, он увидел лишь одно, что матери его тут не было, а скверный запах, который его страшил и мутил, так усилился, что Уаб не вытерпел, повернулся и снова ушел в дебри Соснового ущелья и уже никогда больше не ходил искать свою пропавшую семью. А мать ему по-прежнему ужасно была нужна, но что-то сказало ему, что он ее больше не увидит.
Когда снова наступила холодная ночь, ему еще тоскливее стало без матери; этот несчастный, маленький, одинокий сирота-медвежонок тихо пищал и жаловался, ползая по утесам и лесам диких гор. У него не было дома и некуда было идти, а нога его так болела, он был так одинок и слаб. В эту ночь он нашел в лесу свалившееся дерево с большим дуплом, влез в него и, желая хотя бы во сне почувствовать себя снова в теплых лапах матери, тихо всхлипывая, заснул.
Комментарии ()