Господин леса
Рассказ из жизни даяков острова Борнео
Автор: Мориц Эрстер
I. У костра старшины
II. Требуется молодой оранг
III. Охота на маваса
I. У костра старшины
Затерявшийся в глуши девственного леса Борнео малайский поселок – «кампонг» собирался уже предаться ночному покою. У хижин, где на крошечных дымных кострах женщины стряпали скудный ужин для своих мужей, не видно было уже ребятишек, да и во многих местах костры погасли, люди разошлись, и только тощие собаки вертелись, по временам поднимая отчаянную возню из-за полуобглоданной кости.
Оживленнее других мест была площадка перед самой большой хижиной поселка – перед домом «муфетара», то есть вождя, или старшины поселка, высокого, тучного, слепого на один глаз Мустафы. У костра сидели, покуривая глиняные трубки и попивая сладковатую рисовую водку, несколько человек, представлявших, так сказать, аристократию кампонга: это были воины, прославившиеся в свое время, в молодости, в кровавых схватках с врагами.
Теперь среди туземцев стала нарождаться новая группа охотников, специализировавшихся на добыче продуктов роскошной тропической природы – звериных шкур, птиц с ярким, сказочно красивым оперением, странных насекомых. У этих людей, выручавших при сношениях с европейцами сравнительно большие для даяков деньги, завелось современное оружие – предмет общей зависти, кое-какая утварь, появились окованные железом и медью пестрые сундуки, эмалированная посуда, предметы роскоши. Мало-помалу такие люди приобрели вес и значение, влияние на дела, получили некоторое подобие власти над своими соплеменниками. Прежнее значение жрецов таинственного культа «Великого леса» и отчасти значение вождей словно по наследству перешло к ним.
И в этот душный и туманный вечер рядом с муфетаром Мустафою, лениво покуривавшим свою последнюю трубку перед огоньком костра, и лучшими воинами кампонга сидело двое таких «джемадаров» – рябой от оспы Галиб и тонкий, гибкий, как змея, Магури. Медленно прихлебывая «саки» – рисовую водку, они так же медленно, словно нехотя, перекидывались словами, говоря о своих деревенских делах.
– Плохой, очень плохой год, – говорил, задумчиво глядя единственным глазом на потухающий огонек костра, Мустафа. – Говорю, очень, худой год. Злые духи вырвались из плена, и нет теперь никого, кто бы мог загнать заклинаниями эту нечисть в подземные темницы... Перемерли заклинатели. Прошли счастливые времена...
– Нет, я не жалуюсь, – отозвался Магури. – Раньше жилось не лучше. Воды кишели пиратами, которые грабили живого и мертвого, богатого и нищего. А внутри страны раджи и набобы воевали один с другим, жгли кампонги, вытаптывали слонами посевы, убивали мужчин, забирали в рабство детей и женщин. Нет, я не хочу возврата старых дней.
– Потому что ты, Магури, не воин, – отозвался рябой Галиб, беря из костра прямо пальцами уголек, чтобы раскурить погасшую трубку. – Потому что тебе золото всего дороже на свете. Твоя кровь отравлена ядом роскоши.
Магури хотел резко возразить на это обвинение, но в это мгновение с опушки леса, оттуда, где стояла ночная стража, раздался резкий крик.
II. Требуется молодой оранг
– Кто-то приближается к кампонгу, – вздрогнув, сказал Мустафа и поднялся с места.
– Муфетар, я пришел из города к тебе по важному делу, – раздался из темноты сухой старческий голос, и к костру подошел казавшийся привидением малаец, все лицо которого было испещрено рубцами и покрыто странным узором татуировки.
– Это ты, Мамуд?
– Я, муфетар, Мамуд бен-Мамуди. Меня послал к тебе из города твой друг, саиб Джани Иби Моссулли. Он велел передать тебе следующее. Прибыл в город одержимый бесом, какой-то юродивый инглиз. Он совсем безумный – покупает всякую дрянь, достает из земли червяков, разрезает их и смотрит на разрезанные куски через круглое стекло.
– Должно быть, ищет внутри червяков золото, – вскользь заметил Магури и подумал про себя: «Надо будет и мне посмотреть. Что же! Ведь, в самом деле, червячки ползают на недоступных человеку глубинах. Может быть, действительно собирают из недр земли золото».
– Ну, и этот инглиз сказал, – продолжал гонец, – пусть мне достанут живого молодого Господина Леса.
– Живого маваса! – воскликнул Мустафа.
– Да, живого маваса. Живого орангутанга, как называют Господина Леса инглизы. И еще инглиз сказал: кто мне принесет или привезет его, тому я заплачу столько, сколько будет, весу в теле маваса, серебряными монетами и еще дам новое двуствольное ружье.
– За одного маваса?
– Да. Потому что инглиз богат и совсем безумен.
– Но на что им мавас? Я много раз слышал, что за живого маваса они платят столько, сколько стоят пять или десять коров. Но коровы дают молоко. А на что же годен Господин Леса? – бормотал муфетар.
– Я слышал, – сказал рябой Галиб, – что инглизы сажают маваса в клетку, дают ему волшебное питье и заколдованную пищу и ждут. – Галиб понизил голос. – Они хотят заставить маваса заговорить по-человечески.
Окружающие молчали.
– Столько серебряных монет, сколько будет весить тело маваса. И еще двуствольное ружье. Я бы купил пояс моей жене. А деньги... Так много денег в нашей деревне не наберется даже у самых богатых людей, – промолвил задумчиво Галиб.
– Что же, – прервал молчание Мустафа. – Я говорю: попробовать можно. У нас еще есть доблестные охотники. Я сам тряхну стариною – ведь и я когда-то сражался с Господином Леса.
– Пойду и я! – воскликнул Магури, очнувшийся от грез о груде денег.
– Пойду и я, – отозвался Галиб. – Я знаю, где ютится Господин Леса. Три или четыре года живет он там, за этим болотом, за деревом, сожженным Огнем Туч. У него есть жена, есть двое детенышей. Но стариков взять живыми нельзя – они слишком сильны.
– Инглизу все равно, доставите ли вы старого маваса или молодого, – откликнулся гонец.
– Но молодой весит меньше, чем старый... – отозвался Галиб.
– Однако пора спать, – сказал Мустафа и поднялся со своего места.
У костра остался только Галиб. Он еще долго сидел, рассеянно помешивая потухавший огонек подобранным с земли сучком, и что-то бормотал. Потом, подойдя к своей хижине, он окликнул находившуюся внутри молодую женщину.
– Майя, ты не спишь еще?
– Что тебе, господин мой? – откликнулся молодой и певучий голос.
– Майя, я хочу сказать тебе, что если не помешают задуманному мною делу, ты скоро получишь пояс.
– Пояс из серебряных нитей, господин мой? Тот самый пояс, который носит Ата? О, господин мой!
– Да, Майя. Я сказал: ты получишь этот пояс. Но ты должна подождать.
– Я буду, буду ждать, господин. Я буду ждать хоть месяц. Я не засну, покуда не наденут руки моего господина этот пояс на стан его рабыни...
Галиб молча вошел в свою хижину. Огонь костра, догоравшего у хижины муфетара Мустафы, погас. Из тени кустарников выбралась тощая лохматая собака и, схватив какую-то кость, с глухим ворчаньем улепетнула опять в тень.
III. Охота на маваса
Деревня даяков просыпается рано, как только начинает брезжить рассвет. Первыми встают женщины: на них лежит обязанность исполнять сначала всю домашнюю работу, приготовить завтрак для мужей и повелителей, спечь хлебы, прибрать хижину.
Но в это утро еще немногие женщины успели взяться за работу, а у хижины муфетара Мустафы уже ярко пылал костер, у которого отогревались от ночной прохлады собиравшиеся на охоту за Господином Леса – Галиб, Магури, сам Мустафа и еще полдесятка молодых людей племени.
– Ну, пора! Солнце скоро покажется, – подал знак Мустафа, и охотники тронулись в путь.
Незадолго до полудня они находились на том месте, где, по приметам старого Мустафы и не менее его опытного в деле охоты Магури, нужно было ожидать встречи с мавасом.
– Господин Леса устроил свое жилище на одном из этих деревьев, – сказал Магури, показывая на несколько возвышавшихся над зарослями деревьев с сучковатыми стволами и пышными кронами. – Вот дом маваса.
И в то же мгновенье из листвы одного дерева выглянуло поросшее рыжеватою шерстью уродливое лицо, заблестели злобно и тревожно маленькие глаза орангутанга.
– Берегись! – раздался чей-то предостерегающий крик сзади.
Мустафа быстро нагнулся, Галиб молниею откинулся в сторону. Орангутанг со страшною, невероятною силою и удивительною для животного меткостью швырнул с высоты в приближавшихся охотников тяжелый древесный сук, который пронесся всего в нескольких дюймах от головы Мустафы.
– Не стреляй! – крикнул Мустафа.
Но было уже поздно. Галиб, взволнованный пережитым, увидев мелькнувшее в ветвях дерева туловище маваса, моментально прицелился и выпустил заряд. За грохотом выстрела раздался жалобный и вместе злобный вой, прокатившийся тревожною волною над болотом и всполошивший всю окрестность. В то же мгновенье орангутанг комом скатился по стволу дерева и бросился на охотников. Весь низ живота обезьяны был покрыт хлеставшею фонтаном кровью из раны, пробуравившей внутренности, но не уложившей зверя на месте.
По-видимому, орангутанг знал, кто нанес ему рану, и раньше чем Мустафа успел сообразить, что делать, Господин Леса бросился на Галиба, вырвал из рук малайца ружье, сбил с ног, вскочил ему на грудь и, обвив его шею длинными могучими руками, впился в лицо врага острыми зубами. Короткий, придушенный стон, судорога – и Галиб был мертв.
Мустафа, не помня себя, почти не целясь, выпустил в обезьяну свой заряд, потом взмахнул и ударил вставшее перед ним чудовище тяжелым прикладом ружья, бросил ружье в сторону и выхватил остро отточенный кривой крисс – страшный кинжал, которым каждый малаец владеет с неподражаемым совершенством. Но мавас был уже мертв. Его огромное тело лежало рядом с телом растерзанного им Галиба.
Стоять и глядеть на убитого самца не было времени – в ветвях дерева еще ютились самка и порядочной величины детеныш, из-за которого и предпринята была вся эта опасная экспедиция.
Самка орангутанга при встрече с человеком оказывается таким же опасным, стойким, храбрым и отчаянно сопротивляющимся врагом, как и самец. Особенно опасна она, когда поблизости есть детеныш: защищая дитя, она способна на чудеса самопожертвования. Однако на этот раз пять минут спустя Мустафа метким выстрелом в сердце уложил самку.
За самкою пришла очередь детеныша. И он оказался опасным врагом – швырял в головы взбиравшихся все ближе и ближе к гнезду охотников сучья, оторванную кору; скрежеща зубами, он бросался на них, пытаясь длинными руками схватить кого-нибудь за горло. Один из молодых воинов, прозевав удобный момент, уклонился от схватки с молодым мавасом, сорвался с ветки и, упав, жестоко расшибся. Это был последний успех маваса – он был окружен со всех сторон. Мустафа забросил на его туловище довольно удачно веревочную петлю, другой малаец обвил веревкой шею лесного великана.
Но обезьяна была так сильна, что и опутанная веревками все еще оказывала отчаянное сопротивление. Необходимо было сломить ее упорство, и Мустафа прибегнул к особой мере. Один из молодых воинов забрался на верхнюю ветку дерева и, улучив удобный момент, из особого шприца, выделанного из ствола бамбука, прыснул в глаза орангутангу едкой ослепляющей жидкостью, в состав которой входили табачный сок и мелко истолченный перец.
Словно пораженное громом, чудовище свалилось с дерева и принялось кататься по земле, протирая глаза. Оно рычало, оно скрежетало зубами, по временам било вокруг себя с яростью своими мохнатыми руками, впивалось зубами в кору дерева, вырывало клочья шерсти со своей груди. Но было ясно, что силы его шли на убыль. Еще несколько минут этой, изнурившей всех борьбы – и мавас, совершенно бессильный, был втиснут в заранее припасенную охотниками клетку. Четверо дюжих молодцов подняли клетку на плечи и потащили по лесу.
Труп Галиба был завернут в тут же набранные листья, замотан наподобие мумии, и старый Мустафа поднял его и понес, словно это был труп не взрослого человека, а ребенка.
К вечеру шествие добралось до деревни и было встречено общим ликованием. Только в хижине покойного Галиба царила мрачная тишина. Пять или шесть безобразных старух готовили тело Галиба к похоронам, а молодая вдова, с опухшим от слез и расцарапанным в знак траура лицом, грустно сидела в другом углу.
