Когда Эпвикис охотится
Автор: Вильям Лонг
На склоне зимнего дня, когда заходящее солнце своими лучами золотило верхушки сосен на западных скатах гор, и холодные длинные тени прорезали занесенные снегом леса, огромный американский олень показался из сумрака высоких хвойных деревьев, и пошел по длинной, залитой солнцем лесной тропе таким размашистым, могучим шагом, за которым бы даже и волк не мог угнаться. Пять минут спустя вышел и я из того же самого темного туннеля под соснами, как раз в ту минуту, как зеленая кайма, образуемая ветвями деревьев, скрыла от моих глаз уходящего оленя, а потом стала покачиваться, кивая в разные стороны и как бы говоря: – Сюда, туда, направо, налево! – словно собираясь окончательно сбить с толку того, кто попытался бы пойти по следам животного. Бывают такие времена, что и цикута, и ольха, и лесные ручьи и ключи, и листья, и треск сучков, и пляшущие тени, все, словно сговариваются, чтобы защитить и скрыть безвинных лесных жителей от враждебных глаз и рук их преследователей. А в этом-то и кроется одна из причин, почему так трудно бывает выследить дичь в лесу.
Огромный олень окончательно провел меня на этот раз. Сообразив, что я иду за ним, он далеко опередил меня, а потом, сделав круг, быстро пошел назад и остановился в лесной чаще на склоне холма всего в двадцати ярдах от собственного следа, проложенного не более часа тому назад. Отсюда ему было прекрасно видно, кто его преследует, между тем как сам он оставался невидимым. Когда я приблизился к нему, быстро и молчаливо идя по глубоким следам, запечатленным на снегу, он пропускал меня мимо, стоя за мной, при чем успел как следует рассмотреть меня и фыркнуть вслед, а сам скользнул как тень, как раз в противоположную сторону. К несчастью сухая ветка, сломавшись, хрустнула в снегу под его осторожным копытом, и я, обернувшись, увидел его, – и таким образом избежал долгого кружения взад и вперед по его коварному следу. Увидав, что хитрость его обнаружена, он пустился бежать во весь дух по направлению к открытой равнине, со всей поразительной силой зрения, слуха и неутомимых ног спеша спастись от человека, которого он ошибочно принял за своего смертельного врага.
Было бесполезно преследовать его далее, и я присел на свалившуюся желтую березу отдохнуть и упиться окружавшим меня величественным безмолвием и понаблюдать за всяким живым существом, которое прошло бы по холодному белому лесу.
Вдруг лиловые тени, мягко лежавшие под зеленой бахромой молодила, затрепетали, и белый, как снег, заяц, выскочил из-под нависших веток. Длинными нервными прыжками, точно пучок проволочной пружины, проскакал он мимо меня через узкий рукав между деревьями, направляясь вниз по склону холма. Мягкие ветки ползучих сосен и еще более мягкие тени под ними, казалось сами раздвигались, открывая ему свои объятия. Потом все сразу замерло; ветки перестали качаться и кивать по сторонам, уже не падали с деревьев мягкие снежные подушечки, тени больше не дрожали и не плясали по снегу и в зеленой кайме молодила, казалось, заговорили беззвучные голоса: – Тут нет никого, мы никого не видали, здесь никого нет.
– Однако, почему же он побежал сюда? – подумал я, потому что олень Моктакс ведь сумасшедший, взбалмошный господин и редко поступает деловито, не будучи к этому вынужденным. Пока я ломал себе голову, под лиловыми тенями, из-под которых выскочил олень Моктакс, замелькали желтые огоньки, и свирепая круглая голова канадской рыси высунулась из только что сделанного зайцем коридора. Ее большая серая голова едва успела показаться, как тени под зеленой бахромой снова зашевелились, и вторая, за ней третья рысь, крадучись вышли из чащи; у меня захватило дыхание, когда я увидел целых пять зверей, гордо выступавших по узкой просеке; все они шли в ряд, вытянув голову, острые глаза их пронизывали лесной сумрак словно золотые копья; они соблюдали порядок торжественного шествия и вместе с тем поражали своей силой и свирепостью, а также и молчаливостью, словно это были какие-то призрачные тени. Нервы мои напрягались при одной мысли, что бы было с оленем Моктаксом, если бы одна из них заметила и напала на него. Не взяв с собой ружья, я сам был рад, что мне удалось притаиться и сидеть так, что дикие звери прошли мимо, не заметив меня.
Рысь, находившаяся по середине, старая свирепая самка шла по заячьему следу и в ту же секунду меня осенила мысль, что это за рыси, и что они делают. Вот когда, наконец, раскрывалась тайна рысьих шаек, которые иногда встречаешь в лесах зимой, и которые, случается, даже угрожают человеку нападением и поражают вас свирепостью, редко проявляемой зверями этой породы, когда они странствуют в одиночку.
Ведь рысь Эпвикис, хотя велик ростом и злобен, в душе все-таки увертливое, трусливое, вероломное создание, – как, вообще, все кошки – и потому предпочитает одиночество. Зная, что вся его порода характером похожа на него, он относится к своим товарищам очень подозрительно, и боится, как бы при дележе пойманной сообща добычи, кто-нибудь другой не получил вместо него львиной доли. Мне никогда не приходилось встречать правильного общественного устройства у животных кошачьей породы, между тем как такое устройство преобладает почти у всех остальных зверей.
Зимой, однако, дело меняется. Тогда необходимость заставляет рысь Эпвикиса отбросить свое кошачье себялюбие и собираться в шайки. В периоды, повторяющиеся каждые семь лет, особенно когда кролики выводятся в лесах, благодаря болезни, от которой они массами вымирают, вы можете наткнуться на такую разбойничью шайку, бродящую по лесам, где водятся лани, или идущую по следам стада канадских северных оленей; но до той минуты, как свирепое полчище рысей выступило из мрака стелющихся лиловатых теней, на моих собственных глазах, я никак не предполагал, что эти шайки почти неизменно, как я впоследствии узнал, состоят из одного семейства, которое держится вместе всю зиму, так же, как молодые лани не покидают своей матери до наступления весны, ибо при ней им легче добыть себе пропитание, а превосходство ее силы помогает им прокладывать дорогу в глубоких снегах и спасаться от преследующих их по пятам врагов.
Большая рысь, шедшая по середке, и была мать; четыре других рыси поменьше были ее детеныши; они держались теперь вместе отчасти для того, чтобы их воспитание шло под ее личным наблюдением, но главным образом для того, чтобы в течение голодного зимнего времени, они могли правильно охотиться соединенными силами, и, в случае нужды, справляться с крупными животными, одолеть которых в одиночку, им было бы не под силу.
Наткнувшись на свежий след оленя, старая рысь, запустив в снег свою крупную голову, долго и внимательно его обнюхивала. В одно мгновение весь ряд сомкнулся вокруг нее, и все рыси замерли и стали неподвижно, точно статуи, уткнув тупые носы в отпечаток оленьего копыта, доискиваясь чутьем, кто бы мог тут недавно пройти. Старая рысь подняла голову и окинула взором неподвижный ряд своих детенышей, потом, скривив рот под усами в нечто, похожее на свирепую усмешку, двинулась дальше. Если бы тут собралось целых два десятка голодных рысей, то они едва ли решились бы преследовать такого сильного оленя, с таким быстрым ходом. Только запах крови мог бы их увлечь по такому следу, да и то они бы пошли неохотно; и даже настигнув оленя, они бы не решились напасть на него, а, присев с важным видом на задние ноги, окружили бы его грозным сомкнутым кольцом, разинув пасти и плотоядно зевая, в надежде, что он сам скоро умрет.
Но теперь, где-то там впереди, скрывалась более легкая добыча. Казалось, чей-то беззвучный повелительный призыв, пробежал по всему ряду, застывших в ожидании, молодых рысей. Все они одновременно, как по команде подняли опущенные головы, и шествие продолжалось в том же строгом порядке. Когда последняя рысь из отряда скрылась из глаз в кустарнике нижней полосы участка, я быстро и бесшумно побежал лесом по мягкому снегу и притаился под соснами на низком краю мысика, надеясь еще раз увидеть коварных охотников.
Мне пришлось дожидаться очень недолго. Из-под наклонившейся ветки молодила выскочил олень Моктакс и понесся по открытой поляне к следующей лесной полосе. Ему вслед раздалось рычание, и старая рысь, завидев добычу, порывистым броском кинулась за ним в погоню, призывая свой отряд охотников сомкнуть ряды.
Подобно бешенному порыву бури поскакали они огромными прыжками, заворачивая с обоих концов так, чтобы отрезать путь к спасению бегущему зигзагами зайцу. В одно мгновение концы прямой линии сошлись в резком повороте; еще мгновение, и олень Моктакс очутился в центре грозного круга, вихрем налетевших на него зверей. В то время, как младшая из рысей бросилась, чтобы схватить добычу, неподвижно лежавший на снегу заяц вскочил на ноги, словно подброшенный кверху действием электрического тока, и высоко подпрыгнул над головой, подстерегавшего его, страшного врага, стараясь вырваться из свирепого, сомкнувшегося вокруг него, кольца рысей. Но та рысь, через голову которой он перепрыгнул, сделала такой же быстрый прыжок вверх, схватила несчастную тварь прямо в воздухе своими огромными лапами, вместе с ним повалилась на спину и в ту же минуту скрылась под грудой тел, набросившихся на нее как фурии, рысей, отчаянно огрызавшихся и работавших изо всех сил лапами и когтями, чтобы добраться до лакомой добычи, погибавшей как раз в тот момент, когда спасение казалось таким близким.
Тут началась ужасная свалка, и не успел я оглянуться, как от зайца не осталось и следа, и только рыси, все еще составлявшие свирепый круг, жадно облизывались и с грозным рычанием злобно посматривали друг на друга, как бы стараясь узнать, на чью долю выпал самый крупный кусок.
Когда они, наконец, исчезли из виду, крадучись и снова вытянулись в прямую линию по опушке леса, я пошел по тропинке им вслед, посмотреть, как они охотятся. На протяжении целой мили, почти вплоть до самой моей стоянки, я шел по следам и мог убедиться, что они исходили положительно весь лес в поисках за дичью.
Они прошли все расстояние, неизменно выстроившись в ряд, почти не сбиваясь с прямой линии, поднимая на ходу всякое живое существо, попадавшее им на пути. То это был тетерев, за которым, по-видимому, они гнались, но промахнулись и перепуганной птице удалось скрыться под сумрачным покровом сосен; то видно было, что рысь лазила на дерево и согнала оттуда кого-то в снег, где остальные охотники, так подчистили все до мельчайшей крошки, что у меня не было никакой возможности догадаться, что за несчастная тварь попала к ним в лапы; но ясно было, что свирепый охотник проявил не мало дикой отваги. Рысь, полезшая на дерево за дичью, всей своей тяжестью бросилась с него вниз на снег, сделав в нем огромное углубление; очевидно она спешила опередить своих диких товарищей, вихрем налетевших на умирающую добычу; они не оставили бы ей ни кусочка, опоздай она хоть на секунду. А вот там, на другом конце прямого ряда, был поднят второй заяц, и побежал короткими кругами, как это часто делают зайцы, был встречен и схвачен четвертой рысью, в то время как весь ряд быстро заворачивал, чтобы отрезать ему путь. Много лет спустя, далеко в глубине Ренуйских пустошей, мне пришлось наблюдать еще более удивительный способ охоты у тех же рысей. С вершины холма, поднимавшегося над небольшой полосой пустынного пространства, я увидел стадо канадских северных оленей, странное поведение которых меня поразило; и я поспешил пуститься вниз, чтобы расследовать, в чем дело. Когда я дошел до густого кустарника, окаймлявшего равнину, я увидел, что олени тревожно столпились у основания большой скалы, возвышавшейся над поляной, не более как в двухстах ярдах от меня. Очевидно, там было что-то, сильно возбуждавшее их любопытство – надо сказать, что эти северные олени принадлежат к числу самых любопытных животных среди всех лесных жителей; однако, мне пришлось внимательно разглядывать всю скалу в бинокль, прежде чем удалось различить на ней круглую свирепую голову крупной рыси, плотно прижавшейся к серому камню. Одна сторона скалы возвышалась над равниной почти перпендикулярно, приблизительно на пятнадцать, двадцать футов; другая сторона ее образовала менее крутой спуск по направлению к лесу; и большая рысь, пришедшая, вероятно, из лесу и вскарабкавшаяся на скалу, чтобы оттуда удобнее подкарауливать оленей, теперь на половину свесилась за край скалы, и, поматывая своей страшной головой из стороны в сторону, вытягивала то одну, то другую мощную лапу по направленно к стоявшим внизу оленям.
Олени все больше и больше волновались и любопытство их росло с каждой минутой. В этом отношении они сильно напоминают индеек; когда они видят, что-нибудь новое, они готовы умереть, лишь бы им узнать, что это такое. Теперь они то сходились, то расходились, то приближались, то удалялись от скалы, тревога их возрастала; насторожив уши и вытянув морды, они не отводили глаз от странного, прилипшего к скале предмета, и понемногу подходили к нему все ближе и ближе.
Вдруг рысь спрыгнула со скалы, не на оленей, так как они находились еще слишком далеко от нее, но просто в воздух, и при этом широко расставив лапы, упала в снежный сугроб, сделала несколько бешеных кругов и, наконец, двумя сильными прыжками бесшумно скрылась под сенью ближнего кустарника. Олени испуганно рассыпались по сторонам, при виде столь странного зрелища, но потом тотчас же вернулись посмотреть, что это их так испугало. Однако ничего не было видно вокруг, и они стали робко приближаться, точно стадо глупых баранов, обнюхивая снег и настораживая уши на скалу; а там, на вершине уже снова появилась старая рысь, все так же ворочая головой из стороны в сторону и поочередно вытягивая над оленями то одну, то другую лапу, словно хвалясь их красотой и силой.
Потихоньку стадо приблизилось к скале, а рысь подалась назад, как бы заманивая оленей подойти поближе. Олени сгорали от любопытства, но они уже видели первый прыжок, убедились, насколько он был страшен и потому держались на почтительном расстоянии. Затем один молодой олень отделился от товарищей и пошел вдоль лесной опушки, обнюхивая снег и видимо стараясь напасть на след странного зверя или подойти к скале с той стороны, откуда дул ветер, и таким образом с помощью обонянья – единственное из всех пяти чувств, которое у оленя сильно развито, – узнать в чем дело. Между тем на вершине скалы клочки сухой травы зашевелились, словно от дуновения ветерка; я тотчас же навел туда бинокль и в волнении притаил дыхание; я различил уши с кисточками на концах, принадлежавшие еще двум или трем рысям, вплотную растянувшимся на высокой скале; оставаясь совершенно незаметными для глаз глупого стада оленей, они следили за каждым их движением злыми, желтыми неморгающими глазами.
Молодой олень нашел след, уткнулся в него носом, потом осторожно пошел назад по направлению к скале, с целью обнюхать другую дыру в снегу и убедиться, что она пахнет совершенно так же, как и первая.
На вершине скалы большая рысь подалась назад, все стадо столпилось кучкой, высоко подняв голову и следя за тем, что она делает, а молодой олень подкрался и снова уткнулся носом в свежий след. Тут три живых катапульты сорвались с крутого края скалы и упали прямо на него. С быстротой молнии старая рысь поднялась на ноги, вытянулась во весь рост и испустила дикий торжествующий вопль вслед убегавшему стаду. А вслед за этим и она ринулась вниз со скалы, вцепилась прямо в затылок старавшемуся вырваться молодому оленю, и поволокла его по снегу.
Рысь Эпвикис глуп от природы. Он так же глупо сует свою большую голову в проволочную ловушку, как любой кролик, а потом бешено дерется с длинным шестом, привязанным к другому концу западни, пока сам себя не задушит. Но невозможно хладнокровно наблюдать его удивительную погоню за дичью по снегу; или без биения сердца сидеть под соснами и наблюдать за его охотничьими приемами, по хитрости живо напоминающими лисьи; нельзя не отнестись с уважением к этому скользящему с легкостью тени созданию, оставляющему за собой круглые большие следы, которые разбегаются по всем направлениям в занесенных снегом лесах; нельзя не задуматься над дикой школой, в которой самка рыси Эпвикис взращивает и воспитывает своих детенышей.
