Летучая мышь
Автор: Надежда Каракаш, 1903 г.
К старой пыльной балке прицепилась и висит вниз головой летучая мышь. Она вас знает, потому что живет на вашем чердаке, куда вы иногда являетесь искать старые или затерявшиеся вещи. Вы еще приходите с такою старенькою, седенькою старушкой; она уже от старости согнулась, и руки ее все покрыты толстыми синими жилками, и пальцы не разгибаются прямо. А вы бежите за ней, суетесь без толку в старый сундук, который пахнет кипарисом, и вытаскиваете то кожаную куртку на красной байке, то говорящую куклу, которая давно уже ничего не говорит, потому что вы, дергая беспрестанно за веревочку с голубой бусинкой на конце, расстроили ей животик.
Старушка не знает, как от вас отвязаться, и ворчит.
– Ах, Наденька! ну, что это, Сашенька! да уходите вы от меня, ради Бога! Ну, что вы тут суетесь? Пыль, грязь, а вы толкаетесь. Что это, право: другие дети, как дети, а наши Бог знает что...
И пойдет, и пойдет...
А летучая мышь чуть не над вашим носом висит, прицепившись к потолку задними лапками, смотрит на вас черными глазками; да что смотрит? ей и смотреть не надо: она чувствует вас издалека всем своим телом, а в особенности своими чудными, тонкими крыльями, хоть и не трогает вас.
Что вы такое перед ней?
Вам все дай в руки – ощупать, рассмотреть, послушать...
А она издалека все чувствует, и никогда ни за что не заденет и не посадит себе на лоб фонаря, как вы это часто делаете и дома, и в школе, и днем, и ночью...
Да. Один ученый вздумал было испытать одну мышь, натянул в комнате во всех направлениях нитки и ей, бедной, заклеил глаза пластырем, и пустил, думая, что она запутается в его сетях, а она и не запуталась, ни кончиком крылышка не задела, совсем, как зрячая. За это он ее потом и выпустил, а в своей книжке записал:
«У летучей мыши в летательной перепонке такое тонкое осязание, что она и слепая летает так же хорошо и ни за что не задевает, как и зрячая», и объявил об этом всему свету.
Да, летучая мышь – не то, что люди!
А как они слышат! Слышат, как далеко за деревьями мушка жужжит, и прямо летят, без ошибки, с открытым ртом, как ласточки, и хватают. Что ласточка?
У нее зубов нет и клювик нежный: она одних только мягких мушек и мошек ест, да и то только на лету, а летучая мышь и майского жука сцапает: рот у нее широкий, зубы острые, хоть и мелкие, клыки большие, от нее не уйдешь: сцапает в рот, прижмет подбородком к груди и начнет есть, потихоньку, не торопясь.
У нее и грудь особенная: кость крепкая, широкая, гордая, и гребень на ней костяной, как у птицы, потому что и она летает.
Люди почему-то боятся летучих мышей.
Вы – например. Когда она вечером летает над вашею головой туда-сюда, делая крутой поворот, вы и ваша старушка сейчас за голову хватаетесь и начнете кричать.
– Мышь, мышь! в волосы вцепится.
А на что ей ваши волосы, в особенности, если они чистые и никто в них не живет.
И при том вовсе она не мышь, и ничего похожего нет! Разве по величине, да шерсть у нее тоже мягкая... А что такое мышь?
Грызун: грызет, грызет; только от того и зубы не сгрызла, что они у нее постоянно с другого конца нарастают; и клыков у нее нет, и ест она всякую дрянь, все, что ни попало, только вред приносит, а летучая мышь – одних насекомых, ничего больше! И зубы у нее все: и резцы, и клыки, и коренные, как у волка, только острее и меньше; да ведь зато она и сама меньше, и добыча ее маленькая. А дай-ка ей волчий рост. У!.. тогда бы она показала! весь свет бы съела, потому что она каждый день в два раза больше съедает, чем сама весит. Да иначе и быть не может: надо же наесться на целую зиму, чтобы во сне с голоду не помереть...
Мышь шевельнула крылом, и в ее крошечном черном глазу отразился через крышу пробравшийся луч света, и дети ее заметили.
– Нянюшка, мышь, летучая мышь! – закричали они, и мальчик протянул было руку, но мышь вытянула задние ноги, качнулась вперед, расправила скрюченный хвостик, распялила огромные пальцы с натянутой перепонкой, рванулась вниз и, пролетев полукругом по чердаку, беззвучно порхнула в слуховое окно.
– Этакая поганая! – сказала старушка с отвращением: – и как это она еще в волосы не вцепилась?
Летучая мышь пролетела, как черная тряпочка, в самый конец старого сада, на старую березу, опустилась в дупло и притаилась. Она боялась летать днем: все видят, того и гляди, люди ни за что, ни про что убьют, или хищная птица зоркая налетит, да и мошек мало. То ли дело вечером? Жуки, комары целым роем жужжат: лети себе с разинутым ртом и забирай что ни попало: хорошо, сытно и безопасно!
Летучая мышь провисела с закрытыми глазами в дупле до вечера. Начало смеркаться, и она зашевелилась. Расправила задние короткие ножки, распустила все пять острых коготков, которыми держалась за стенку дупла, подняла тупую мордочку кверху, чтобы не ушибить нежного, чуткого носика, и упала на дно дупла. Чуть-чуть распущенные крылышки стукнулись, как рессоры, и мышь не ушиблась.
Она поползла по стенке дупла вверх, да так смешно!
Задние короткие ножки, тоже заросшие летательною перепонкой почти до самых пальцев, были вывернуты так, что она ступала, не как люди, – пальцами вперед, а наоборот: у нее пятка была повернута вперед, а пальцы назад. Оттого-то ей и было так удобно висеть. Но эти ножки все же ходили исправно и ловко, переступали пятками вперед ровно, как следует. Зато какие у нее были руки! Огромные четыре пальца, такие длинные, как вся мышь, перетянуты перепонкой, как зонтик шелком, и только один палец, пятый, свободен, но и тот совсем маленький, с острым коготком. Это тот самый палец, который люди у себя называют «большим», хотя он вовсе не большой, а только толстый. Ну, а у летучей мыши он совсем крошечный, с маленьким острым коготком. Она переступает задними вывернутыми ножками, и то одним, то другим коготком руки зацепляется и точно на каждом шагу спотыкается. Однако по неровной стенке дупла все же быстро проползла до верху, зацепилась задними ножками, качнулась и полетела. Разинула страшную пасть, чтоб ловить насекомых, но их попадалось мало, и только майский или навозный жук изредка басисто прожужжит в прохладном воздухе. Далеко, далеко, над яблоней летучая мышь услышала приятное гуденье жука и ринулась к нему; вмиг он очутился в ее острых зубах. Она присела тут же на дереве, сложила крылья и съела все, что в нем было мягкого. Потом вспорхнула и полетела на огород; там всегда бывала хорошая охота. Но полетела она как-то вяло, лениво, не потому, что съела жука, – это было для нее пустяки, а просто она чувствовала какую-то сонливость.
Но мошек и на огороде не оказалось.
Работавшие на огороде люди торопились и накрывали проросшую молоденькую зелень огурцов горшками и рогожками.
– Как бы не померзли, – говорила старушка, – пожалуй, к утру мороз будет.
– Все-то наши труды пропадут!.. Май на исходе, а этакий холод!
Мышь, повернув круто над огородом, порхнула к слуховому окну, но окно было заложено доской; тогда она повертелась в быстром полете и влетела в первую попавшуюся щель, между ставнем и оконною рамой. Сон быстро одолевал ее: она подогнула пальцы рук, как кошка подгибает лапки, завернулась крыльями, как шалью, не успев даже подвеситься, и заснула на узеньком подоконнике.
Летучая мышь крепко спала, задвинув ушки заслоночкой, и ничего не чувствовала. Наступала ночь, холоднее становился воздух, холодела и медленнее двигалась в жилках мышки кровь, и глубокий сон сковал ее маленькое тело.
С рассветом всюду был виден белый иней, который, как скатертью, покрыл зеленую, молоденькую травку. Серые, погнившие ступеньки лесенки барской дачи были мокры; через поле в ясном морозном воздухе доносился крик деревенского петуха; пролетела бесстрашно над сонным домом осторожная кукушка и где-то вдали несколько раз прокуковала. В коморке за кухней завозилась в своей постели кухарка.
– Господи Иисусе Христе! солнышко уже встало! Что это я так заспалась сегодня! Пока господа спят, надо постирать платки.
И она встала, оделась, умылась на крылечке из висячего глиняного умывальника и затопила плиту наломанным из своего же плетня хворостом, заварила кофе, напилась, откусывая маленькие кусочки сахара, перекрестилась и принялась усердно за стирку.
Часа через два в комнатах началось движение. Послышались детские голоса, и Матрена, обтерев мыльные руки о передник, пошла отворять ставни. Теплое солнышко уже было высоко: иней растаял и лежал блестящими каплями росы на траве, на листьях и на перилах лесенки. Нагрелся и ставень, за которым спала летучая мышь. Когда Матрена открыла ставень, она тотчас же увидала какой-то черный комочек. Лететь бы поскорее, спасаться! Но с вечера летучая мышь заснула, не успев подвеситься вниз головой, а лежа она не могла сразу расправить крылья, чтобы подняться и улететь. Матрена в один миг схватила мышь за крыло и понесла в свою коморку; достала катушку, вытянула и откусила белую нитку и привязала мышь за кончик крыла; вышла на двор, и давай вокруг себя на нитке колесом крутить.
Трепещет мышь крылышками, падает, ползет, спотыкается, чует, что пришел ее последний час; и слышит чутким ухом, – топочут по скрипучим половицам детские ножки.
– Матрена, Матрена! – кричат дети: – что ты тут делаешь, иди, ставь скорей самовар.
– Погодите, дайте с мышью покончить, – отвечает она.
– Зачем ее мучишь? – кричали дети: – оставь!
– А вам какое дело? Идите в комнаты, вот уж мамаше скажу.
– Мы сами скажем. Оставь мышь!
– Да что вы пристали! Идите в комнаты.
Дети ушли и тотчас же вернулись со своей мамой. Но в это время Матрена поворачивала уже за угол бревенчатой дачи, возле поленницы подмокших за зиму красных ольховых дров, держа в тряпке полумертвую мышь.
– Матрена, Матрена, зачем ты мучишь мышь! – закричала барыня.
Матрена опустила руку и с удивлением посмотрела на барыню.
– Да чего ж ее не мучить? она поганая.
– Давайте ее сюда. Чем она поганая?
– Как же, барыня, не поганая, у нее и крылья, как у нечистого.
– А почем ты знаешь, какие у него крылья?
– Как же не знать? в любой хате у мужика ад нарисованный под образами висит; и крылья у них, две капли воды, как у мыши.
– Так, по твоему, мышь себе крылья по рисунку кроила? или рисовальщик с мыши на картину крылья срисовал? так мышь в этом не виновата. Давай ее сюда.
– Да коли она мне нужная! – возразила Матрена.
– На что тебе?
– Как на что? ежели ее этак до смерти замучить, да ее кровью глаза помазать, так глаза никогда болеть не станут; опять же от лихорадки, ежели на шею повесить...
– Ну, от лихорадки я тебе хинину дам, а от глаз лучше у доктора лечись!
Барыня наклонилась и взяла мышь.
– Да как вы не боитесь? – ведь она кусается. Смотрите, смотрите! – И кухарка даже попятилась.
Из барынина кулака торчала рыжеватая, бархатистая, курносая головка летучей мыши с прозрачными стоячими ушками; угловатые, костлявые, холодные крылышки шевелились между ее пальцами.
– Ведь это не медведь, – возразила барыня. – Всякая тварь со страху кусается, когда ее обижают: и она может укусить, но только не больно.
Мышь разевала крошечный ротик с острыми зубками; ее маленькие черные глазки сердито блестели, рыжая шерстка ерошилась, и вся мордочка была такая храбрая, что, по-видимому, она решила защищаться до конца. Наклонив голову на сторону, она кусала большой палец, державший ее за шею.
– Мы ее выпустим, мама? – спросила Надя.
– Нет, лучше оставим у себя, – сказал Саша.
– Хорошо, – согласилась мать.
Из помятой во время переезда на дачу картонки вынули ненужную еще по холодному времени дамскую соломенную шляпку и посадили туда летучую мышь, проткнув в крышке для воздуха дырочки. Дети часто открывали крышку и с любопытством смотрели на мышь, осторожно гладили пальчиком ее маленькую бархатистую головку, а она широко разевала рот и принимала самый сердитый вид, стрекоча свое «цт, цт, цт, цт!» Но как она ни сердилась, ее никто не боялся, головка ее была меньше воробьиной, никому не могла сделать вреда, хотя по виду, правда, напоминала разъяренного крошечного медвежонка. Наконец, и дети оставили ее в покое.
Согретая в натопленной комнате, мышь завозилась в коробке, и дети подумали, что ее надо накормить.
– Но чем же мы ее будем кормить? – спросил Саша.
– Мясом, – отвечала девочка, которая была уже немножко знакома с естественною историей.
– Мясом! – насмешливо повторил мальчик: – она не собака.
– Не собака, а насекомоядная, – гордо возразила сестренка: – она ест насекомых, а насекомые – то же мясо.
– Так поймаем жука, – предложил мальчик, – или козявку.
Дети надели пальто, потому что на дворе все-таки было еще довольно холодно и ветряно, и пошли за добычей; но козявки попрятались, жука не нашли и, наконец, откопали на огороде дождевого червя. Положили его в картонку и опять закрыли, потом взглянули через несколько времени, – червяк цел.
– Надо попробовать мясом, – сказала Надя.
– Матрена, дай мяса!
– Какого вам: вареного или сырого?
– Сырого, конечно: разве мышь станет вареное есть?
– Как не ест? все будет есть, на то она и мышь.
– Вовсе не мышь, – возразила Надя, – а насекомоядное.
– Этакую поганую тварь, да еще мясом кормить, – ворчала Матрена, отрезая кусок мяса и сердито швыряя его на стол.
– Ну, куда столько! – сказал мальчик, взял нож и отрезал маленький кусочек.
Дети убежали в комнаты.
– Наделаем маленьких кусочков, вроде червячков, – сказала Надя.
Но мышь и мяса не ела, и вовсе не открывала рта.
– Постой, – сказал Саша, – ты ее погладь по головке пальцем, она рассердится, откроет рот, а я ей суну кусочек.
Хитрость удалась, мясо попало в рот летучей мыши, и она долго разжевывала его своими мелкими острыми зубами и наконец проглотила.
Но ей не хотелось есть; она чувствовала и в комнате, запертая в коробку, что погода портится, солнце прячется, а холодный ветер нагоняет снеговые тучи. Ей больше всего хотелось спать. Но дети думали, что она голодна.
– Постой, – сказала Надя: – ты знаешь, соловьев кормят муравьиными яйцами и маленьких птенчиков тоже. Около качелей, помнишь, была кучка полешек, совсем гнилых, там были муравьи, пойдем, – верно, там есть и яйца.
Дети побежали и действительно нашли и яйца, и личинки.
Опять Саша стал гладить мышку по затылку, она сердито открыла рот, а Надя положила ей в рот личинку. Но мышь с отвращением вытолкнула ее треугольным розовым язычком. На окошке, куда ее поставили дети, было холодно, дуло, но ей хотелось спать, только спать.
Вечером, и в самом деле, как предчувствовала летучая мышь, пошел снег: побелели широкие листья лопуха, побелела свежая травка и зазябли молодые листочки огурцов, как ни укрывали их. Старые стены не держали тепла, и в комнатах нужно было ходить в теплых пальто.
Не двигается летучая мышь; ее крылышки и тело были холодные. Дети взяли ее в руки, думали, что она мертвая; положили на письменный стол, около кровати; она чуть-чуть пошевельнулась и опять заснула.
А на другое утро смотрят, лежит мышь на том же месте, а в комнате еще холоднее. Тогда они понесли ее в кухню и положили на лавочку у самой плиты. Немного полежав, мышь начала шевелиться, расправлять ножки, крылышки, и опять стала сердито открывать широкий рот, треща «цт-цт-цт!». Чем больше она отогревалась, тем движения ее становились увереннее. Она начала ползать по платью, с руки на руку, как божья коровка; вдруг распустила крылья и порхнула вниз.
– Ах, обожжется! – закричала Надя и схватила летучую мышь.
– Нет, еще рано тебе летать, – сказал Саша: еще холодно, закоченеешь, опять Матрене попадешься.
И дети унесли ее в комнату и посадили в картонку.
На другой день ветер подул с другой стороны; разом потеплело; солнце лучше печей, сквозь оконные стекла нагрело комнаты. Летучую мышь в коробке поставили на припеке.
Не прошло и десяти минут, как она зашевелилась, стала ползать, а когда открыли крышку, взобралась на край, свесила голову и, перетянувшись на другую сторону, порхнула на подоконник; с подоконника на пол, поползла, точно поплыла по гладкому покосившемуся полу, как под горку; распустила крылья и полетела низко над полом прямо к открытой балконной двери, потом поднялась повыше и улетела в сад.
Наступило тепло, и лето прожила она отлично: ела, спала днем, ночью охотилась за насекомыми. Отъелась на славу. Но вот наступила осень, насекомые стали пропадать, подули холодные ветры с дождями, – голодно мыши; холодеет кровь, коченеют члены. Умереть бы пришлось с голоду и с холоду; но иначе устроила природа.
Летучая мышь перестала пить, перестала есть и полетела к старой березе; опустилась в дупло, а оно уже полно летучих мышей; прицепились они по всем стенкам рядом и одна над другой, прижались друг к дружке – вместе теплее – заслоночкой заткнули стоячие нежные ушки, завернулись с головой в тонкую перепонку крыльев и не шевелятся.
Наступили морозы; похолодела мышиная кровь еще больше, медленно-медленно бьется мышиное сердце. Впали в зимнюю спячку летучие мыши, замерли на всю долгую зиму. Настали морозы трескучие; занесло дупло сверху снегом; ветер не дует, и мыши не замерзли, перезимовали.
Разбудило мышек весеннее солнце. «Цт-цт-цт-цт!», – запищали они, зашевелились, стали выползать из дупла, исхудалые, слабые. А на припеке, на том же дупле сидит и добыча – первые мухи.
Поймала летучая мышь кое-каких проснувшихся мушек и букашек и полетела на тот чердак, где ее впервые увидели дети.
Глядит – и там просыпаются мыши: собрались они у дымовой трубы; только труба-то была холодная: зимой на даче не жили люди, и печей не топили, а те мыши, которые попали под сквозняк, висели прижавшись друг к другу вниз головой мертвые и высохшие, как щепки.
Улетела мышь назад в свое дупло.
Охотилась, ела. Но пришло и ей время обзавестись своим домиком. Родились у нее в дупле дети, слабые, беспомощные, слепые. Подхватила она их в перепончатые крылья и стала своим молоком выкармливать. Вечером улетает, охотится, ест и за себя и за деток, истребляет множество мошек на пользу людям и опять в гнездо возвращается к детям.
Только слышит она раз утром: кто-то постучал по березе и говорит так бойко, повелительно:
– Слышь-ты, Семен, эту березу завтра надо срубить! – и ушел.
Не поняла мышь, что сказал человек, и осталась в дупле.
Утром пришли мужики с топорами, срубили под корень старую березу; грохнулась она на землю. Испугались мыши, выползают. Начали их мужики руками ловить, под ноги бросать и топтать.
– Березу, – говорят, – испортили поганые твари.
Тут бы улететь поскорей, да нельзя, дети; лежит мышь на земле, ждет своей смерти от тяжелого мужичьего сапога, подбитого гвоздями; хуже ей Матрениной муки; не страшно умереть, – страшно за детей: они погибнут! Разрывается от жалости и страха мышиное материнское сердце.
И вдруг слышит она, бежит, несется по траве прошлогодняя румяная круглолицая девочка, хочет поглядеть, как мужики дерево рубят, и видит топчут под ногами мышей. Закричала добрая девочка:
– Что вы делаете? Оставьте, не смейте! Зачем вы их бьете? Сколько они пользы приносят, сады берегут, поля...
И схватила она летучую мышь в руки, а у мыши между пальцами перепонка вздулась и в ней зажаты ее дети мышатки беспомощные. Один выпал на землю. Подняла девочка и его, заплакала от жалости: ведь стоило бы мышке только бросить детей и улететь, спасла бы себя; а она не захотела, забыла свой страх, и решила лучше погибнуть, только бы детей спасти.
Девочка унесла домой мышь с мышатами, а вечером они с братом отнесли ее подальше в лес и положили в старое дупло.
Храбрая мышка в отчаянии кусала тоненькие пальчики девочки. Она не понимала, что эта рука спасла ее с детками от смерти; но ведь она только маленькая летучая мышь – неразумная тварь...
А как же люди, разумные творенья, не умеют отличить своих друзей от врагов и безжалостно мучат и убивают тех невинных зверьков, которые приносят им одну только пользу?..
