Мальчик и Рысь
Автор: Сэтон Томпсон
I. Мальчик
II. Рысь
III. Жилище рыси
IV. Бич лесов
V. Рысь и мальчик
I. Мальчик
Ему только что исполнилось пятнадцать лет; он был страстным охотником, необычайно пылким даже для начинающего. Стаи диких голубей носились весь день вдоль голубого озера и усаживались рядами на засохших ветвях больших деревьев, стоявших, как памятники пожара, вокруг небольшой маленькой лесной поляны. Голуби были соблазнительной целью, но он тщетно по целым часам следил за ними. Они, казалось, точно знали дальнобойность его старого дробовика и всякий раз шумно поднимались, прежде чем он подходил на достаточно близкое для выстрела расстояние. Раз небольшая стая уселась на низких зеленых деревьях, росших около источника вблизи бревенчатой избушки; воспользовавшись этим прикрытием, Торборн тихо подошел к голубям. Он заметил близко от себя отдельно сидевшего голубя, долго прицеливался и выстрелил. Раздался резкий треск, и птица упала мертвой. Торборн побежал схватить добычу, но в это время показался высокий молодой человек и поднял ее.
– Эй, Корнэй! Ты взял мою птицу!
– Твою птицу! Твои улетели туда; я видел, как эти усаживались здесь, и подумал, убью-ка себе одну.
Тщательный осмотр показал, что в голубя попала как пуля, так и заряд дроби. Оба стреляли в одну птицу. Они посмеялись над этим, хотя это имело и свою серьезную сторону, потому что не только пища, но и боевые припасы были редки в этом жилище среди девственных лесов.
Корнэй, молодец шести футов ростом, великолепный образец канадского ирландца, направился к бревенчатой избушке, где даже отсутствие удобств и суровый образ жизни служили источником веселого и бодрого расположения духа. Кельты, хотя родившиеся и выросшие в дремучих лесах Канады, не утратили того духа, который всюду делает ирландское племя синонимом сердечности и веселого, живого ума.
Корнэй был старшим сыном в большой семье. Старики жили в Петерсее, в двадцати пяти милях к югу. Он занял участок в лесах Фенебонка, чтобы расчистить его и завести свое собственное хозяйство; его взрослые сестры, степенная и солидная Маргарита и веселая и резвая Лу, вели его хозяйство. Торборн Ольдер гостил у них. Он только что оправился от опасной болезни, и его отправили в леса на поправку, в надежде, что он приобретет там хоть немного того здоровья, какое было у его хозяев. Их жилище было построено из неотесанных бревен, пола в нем не было, крыто оно было дерном, на котором обильно росли травы и растения. Первобытные леса кругом прерывались в двух местах: там, где невероятно скверная дорога вела на юг, к Петерсею, и там, где сверкавшее озеро плескалось о покрытый галькой берег. На противоположном берегу, в четырех милях по прямой линии, виднелось за озером другое жилище; там жил их ближайший сосед.
В жизни их было мало разнообразия: Корнэй вставал на рассвете, зажигал огонь, будил сестер и кормил лошадей, пока сестры готовили завтрак. К шести часам завтрак съедали, и Корнэй отправлялся на работу. К полудню, – время Маргарита определяла по тени дерева, падавшей на источник: ясное указание, что надо принести свежей воды к обеду, – Лу вывешивала белую тряпку на жерди, и Корнэй, видя сигнал, возвращался с нови или с сенокоса, грязный, загорелый и потный, образец мужественной силы и честного труда. Тор пропадал иногда на целый день в лесу, но к вечеру, когда все снова собирались за столом, он возвращался с озера или с отдаленного горного хребта и ел ужин, одинаковый по кушаньям с обедом и с завтраком, потому что как занятия, так и еда повторялись изо дня в день, не меняясь: свинина, хлеб, картофель и чай, иногда яйца, которые доставляла дюжина кур, помещенных в маленькой конюшне; изредка для разнообразия дичь, потому что Тор не был хорошим охотником, а Корнэю не хватало времени заниматься чем-нибудь кроме фермы.
II. Рысь
Огромная виргинская липа, в четыре фута в диаметре испытала судьбу всех деревьев. Смерть была великодушна: она послала ей три предостережения. Эта липа была самым толстым деревом своей породы, ее потомство выросло, и сердцевина ее ствола уже сгнила, образовав громадное дупло. Порыв ветра однажды зимой повалил ее; при падении кора раскололась вдоль и открыла дупло. Она лежала теперь длинной древесной пещерой посередине озаренной солнцем поляны и представляла идеальное жилище для рыси, искавшей хорошо защищенного логовища для имевших появиться детенышей.
Рысь была стара и истощена, потому что этот год был для рысей годом тяжких лишений. Повальная болезнь, истребившая прошлой осенью зайцев, лишила их главного источника пропитания; очень снежная зима с внезапными оттепелями убила почти всех куропаток; продолжительная и дождливая весна истребила многочисленные птичьи выводки и так переполнила пруды и потоки, что рыбы и лягушки были в безопасности от хищных лап рысей. И эта рысь со своими детенышами питалась не лучше других своих родичей.
Детеныши, наполовину заморенные еще до рождения, были для нее двойным бременем, потому что отнимали у нее время, которое она могла употребить на охоту.
Северный заяц – любимая пища рыси; в иные годы ей удавалось убивать до пятидесяти зайцев в один день, но в этом году она не видала ни одного. Мор слишком хорошо сделал свое дело.
Однажды она поймала красную векшу, вскочившую в дупло липы, оказавшееся западней. Другой раз единственной ее пищей была зловонная змея. Один день прошел совсем без еды, и ее малыши жалобно мяукали от голода. Раз она увидала большое черное животное с неприятным, но хорошо знакомым запахом. Быстро и тихо прыгнула она и бросилась на добычу. Она ударила дикобраза по носу, но он втянул голову, поднял хвост, и старая рысь получила дюжину уколов маленькими, но страшно колючими иглами. Она вытащила их из лапы зубами; она была знакома с дикобразами уже давно, и только крайняя нужда могла заставить ее напасть на одного из них.
Лягушка была единственной дичью, которую она поймала в этот день. На следующий день она исходила все окрестные леса в долгих и безуспешных поисках; она была очень далеко от своего логовища, когда вдруг услышала странный звук. Он был нов для нее. Она осторожно пошла с подветренной стороны по направлению к тому месту, откуда он раздался, и услыхала много новых запахов; странные, незнакомые звуки раздавались все громче по мере приближения. Громкий, звучный, раскатистый крик повторился, когда старая рысь подошла к прогалине в лесу. В середине этой прогалины находились два огромных бобровых жилья, они были гораздо больше всех, которые она когда-либо видела. Они были сделаны из бревен и расположены не на воде, а на сухом бугре. Около них расхаживало несколько куропаток, т.е. птиц похожих на куропаток, но крупнее и разных цветов: красных, желтых, белых.
Рысь затрепетала от возбуждения, которое в человеке мы называем охотничьей лихорадкой. Пища, пища, обилие пищи – и старая хищница приникла к земле. Ея грудь прижалась к земле, локти были выше головы, когда она осторожно стала красться своей самой искусной, самой беззвучной походкой. Она должна, во что бы то ни стало, добыть одну из этих «куропаток»; все охотничьи уловки должны быть применены, никакой ошибки не должно быть в этой охоте, хотя бы это заняло часы, весь день: она должна приблизиться так, чтобы обеспечить удачу, т.е. прежде чем добыча пустится бежать.
Только несколько шагов отделяли ее от большого бобрового жилища, но она ползла это небольшое пространство целый час. От пня к валежнику, от колоды к пучку травы кралась она, пряча свое прижавшееся к земле тело, и «куропатки» не замечали ее. Они клевали корм в нескольких шагах от нее, и самая большая из них иногда издавала тот самый звенящий крик, который в лесу донесся до ее слуха. Раз они казалось, почуяли опасность, но долгое ожидание рассеяло их страх. Теперь они были почти на расстоянии прыжка, и рысь дрожала от охотничьего возбуждения и от голодного желудка. Ее внимание сосредоточилось на одной белой «куропатке»; она не была ближе всех к ней, но внимание рыси привлек, вероятно, ее цвет.
Вокруг жилья было открытое место; дальше высокие деревья, и всюду рассеяны пни. Белая птица бродила, скрываясь иногда за высокими травами, а красная – с громким голосом – взлетела на верх холма и запела, как прежде. Старая рысь пригнулась еще ниже. Это, казалось ей, был тревожный призыв; но нет, белая птица все еще там, ее перья белели между растениями. Между нею и рысью было теперь открытое место. Старая охотница распласталась теперь, как пустая шкура и медленно и тихо ползла по земле за колодой, которая была не толще ее шеи; если бы она могла достигнуть этого кустика, она затем незаметно добралась бы до тех растений, а тогда можно было бы сделать и решительный прыжок. Она ощущала теперь запах «куропаток», соблазнительный и мощный запах жизни, мяса и крови, от которого трепетало ее тело и сверкали глаза.
«Куропатки» все еще царапали землю и клевали пищу; еще одна из них взлетела на высокий холм, но белая оставалась на месте. Еще пять медленно-скользящих, бесшумных шагов, и рысь была позади высокой травы, за которой находилась белая птица. Она измерила расстояние, нашла точку опоры, подрыгала задними лапами, чтобы отодвинуть несколько хворостинок, и прыгнула изо всех сил: белая птица так и не узнала, от какой смерти погибла, потому что роковая, серая тень пала, быстро сделала свое смертельное дело и, прежде чем остальные птицы смогли понять, где их враг, и убежать, рысь уже исчезла с белой птицей, трепетавшей в ее челюстях.
Издав ненужное рычание врожденной жестокости и радости, она прыгнула в лес и прямой дорогой поспешно направилась к своему жилищу. Последний трепет застыл в теплом теле жертвы, когда рысь вдруг услышала звук тяжелых шагов. Она прыгнула на поваленное ветром дерево и приникла к нему. Крылья ее жертвы закрывали ей глаза; поэтому она положила птицу и прижала ее одной лапой. Звук приближался, кусты раздвинулись, и появился мальчик. Старая рысь знала и ненавидела его породу. Она наблюдала за людьми по ночам, следовала за ними, и они преследовали ее и даже раз ранили. Одно мгновение они стояли лицом к лицу. Старая рысь зарычала: это предостережение было также вызовом и выражением ненависти; затем она схватила птицу и прыгнула с колоды в кусты. Отсюда было еще мили две до берлоги, но, несмотря на голод, она не останавливалась, чтобы поесть, пока не показалась освещенная солнцем прогалина и на ней большая виргинская липа; тогда тихое: «прр-прр» вызвало детенышей пировать вместе с матерью за обильным и вкусным обедом.
III. Жилище рыси
Сначала Тор, уроженец города, боялся уходить далеко в лес, туда, куда не доносились звуки топора Корнэя; но с каждым днем он забирался все дальше, руководясь не сомнительными указаниями мха на деревьях, а солнцем, компасом и порядочным уже знакомством с местностью. Ему было больше по душе наблюдать жизнь диких животных, чем убивать их; но естествоиспытатель – близкий родственник охотника, и ружье было его постоянным спутником. Единственным сколько-нибудь значительным животным на их поляне был сурок. Его нора была под пнем, ярдах в ста от избушки. В солнечные дни он грелся на солнце на пне, но в лесах постоянная бдительность – цена всякой хорошей вещи. Сурок был всегда на стороже, и Тор тщетно пытался застрелить его или поймать в ловушку.
– Послушайте, – сказал однажды утром Корнэй, – пора нам поесть свежего мяса.
Он снял свое старое, оправленное в медь, ружье, тщательно зарядил его и, что показывало в нем настоящего охотника, упер ружье в косяк дверей и выстрелил. Сурок упал на спину и лежал неподвижно. Тор побежал к пню и с торжеством вернулся со зверьком, крича: «Пуля насквозь в голову – сто двадцать ярдов».
Корнэй подавил улыбку удовольствия, мелькнувшую в углах его рта, но его светлые глаза блестели немножко ярче несколько мгновений.
Это не было истреблением ради истребления, потому что зверек опустошал все посевы вокруг своей норы. Его мясо доставило семье хороший обед, и Корнэй показал Тору, как обработать его шкурку. Сперва шкурку засыпали на двадцать четыре часа древесной золой; это заставило выпасть мех. Затем ее погрузили на три дня в мыльную воду, а потом мяли руками, пока она не сделалась белой, крепкой кожей.
Прогулки Тора распространялись все дальше; он искал впечатлений, которые всегда являлись неожиданно, как бы сильно он ни ожидал их. Много дней проходило часто без чего-нибудь нового, а другие бывали наполнены приключениями, потому что неожиданность – главная особенность охоты и ее лучшее достоинство. Однажды он зашел гораздо дальше обыкновенного и вышел на открытую прогалину, где лежал дуплистый ствол громадной липы. Ствол был так велик, что остановил на себе его внимание и остался в его памяти. Он шел через прогалину, чтобы пробраться к озеру, которое было на милю к западу; минут через двадцать пути он вдруг отскочил назад: глаза его остановились на черном животном, сидевшем в развилине дерева футах в тридцати над землей. Медведь! Наконец-то, это было то испытание его нервам, которого он ожидал все лето, думая, как поступит в этом случае его таинственное «я». Он остановился и тихо стоял; его правая рука опустилась в карман, и, достав три-четыре крупных дробины, – он их всегда брал с собой на всякий случай, – он опустил их на мелкую дробь, которой было заряжено ружье, и забил пыж.
Медведь не двигался, и мальчик не мог видеть его головы, но внимательно его рассматривал. Он не был большим, нет, он был скорее маленьким, да, очень маленьким, – это медвежонок. Медвежонок! Это означало близость медведицы, и Тор с некоторым страхом оглянулся кругом, но, не видя никаких следов другого медведя, кроме маленького, он поднял ружье и выстрелил.
К его удивлению, животное полетело вниз; он его убил. Но это не был медведь, это был большой дикобраз. Он рассматривал лежавшее на земле животное с удивлением и сожалением, потому что у него не было никакого желания убивать такое безобидное существо. На его забавной мордочке Тор нашел два-три длинных рубца, которые показывали, что он не был его единственным врагом. Отойдя от зверя, он заметил немного крови на своем платье, затем увидал, что его левая рука была вся окровавлена. Он сгоряча не почувствовал, что сильно поранился о колючки животного. Ему было очень жалко оставлять в лесу свою добычу, а Лу, узнав об его охотничьей удаче, заявила, что с его стороны было очень гадко не снять с дикобраза шкуры, зная, что ей нужен меховой чепчик на зиму.
В другой раз Тор отправился в ту же сторону без ружья, так как хотел только собрать несколько интересовавших его растений, которые он там видел. Растения эти находились невдалеке от прогалины; он приметил место по упавшему вязу. Когда он подходил к нему, он услыхал странный звук. Затем, на древесном стволе он увидел два двигавшихся предмета. Он раздвинул куст и стал их рассматривать. Это были голова и хвост огромной рыси. Она увидала его, сверкнула глазами и заворчала; а под ее лапой на колоде лежала белая птица, один взгляд на которую показал Тору, что это была одна из их собственных драгоценных кур. Каким свирепым и жестоким казался зверь! Какую ненависть почувствовал к нему Тор! Он чуть не скрежетал зубами от досады, что теперь, когда представился такой случай, он как раз был без ружья. Надо сказать, что он чувствовал также порядочный страх, и стоял, раздумывая, что ему делать. Рысь зарычала громче, ее хвост с минуту злобно бился, затем она подобрала свою жертву и, прыгнув с колоды, исчезла из виду.
Так как лето было очень дождливое, почва была везде рыхлая, и внимание Тора часто останавливалось на следах, которые ускользнули бы даже от опытного охотника в более сухое время. Однажды он набрел в лесу на отпечатки копыт, похожих на свиные. Ему было легко идти по этому следу, потому что отпечатки были совсем свежие, а проливной дождь, бывший за два часа перед тем, смыл всякие другие следы.
Приблизительно через полмили они привели его к глубокому оврагу, и, когда он достиг его края, он увидел, что внизу сверкает что-то белое; его молодые зоркие глаза скоро заметили лань; при ней был пятнистый олененок, – животные с любопытством смотрели на него. Хотя он шел по их следам, но все же был не мало изумлен. Он смотрел на них с открытым ртом. Мать повернулась, подняла в знак опасности свой белый хвостик и легко запрыгала прочь, а за нею и олененок. Легкими прыжками перескакивали они через низкие кусты или пригибались с кошачьей гибкостью, когда какой-нибудь нагнувшийся ствол преграждал им дорогу и пробегали под ним.
Больше ему не представлялось случая стрелять в них, хотя не один раз он видел те же самые два следа, или думал, что это те же самые, так как по какой-то еще не объясненной причине, в то время в этих бесконечных лесах ланей водилось гораздо меньше, чем позже, когда расчистки разредили чащу.
Он никогда больше не видал их вместе, но раз видел старую лань. Ему показалось, что это была та же самая, – она обнюхивала кусты и землю, очевидно, ища чьих-то следов; она была встревожена и тоскливо продолжала свои поиски. Тор вспомнил одну охотничью уловку, которой научил его Корнэй. Он тихо нагнулся, сорвал широкую травинку, положил ее между большими пальцами, затем, подув через эту пищалку, издал короткое, резкое блеяние, довольно похожее на крик олененка, призывающего мать. Лань, находившаяся довольно далеко от него, скачками прибежала к нему. Он схватил ружье, чтобы застрелить ее, но она заметила это движение. Она остановилась. Ее грива ощетинилась, она зафыркала и вопросительно посмотрела на него. Ее большие кроткие глаза тронули Тора и удержали его руку; она осторожно шагнула вперед, глубоко вдохнула запах своего смертельного врага, прыгнула за большое дерево и исчезла, прежде чем успел пройти его великодушный порыв. – Бедное существо, – произнес Тор: – она, вероятно, потеряла своего детеныша.
В тот же день он встретил и рысь. Спустя полчаса после встречи с ланью, он перешел длинный кряж, лежавший в нескольких милях к северу от жилья Корнэя. Проходя через поляну, где лежала большая липа, он увидел около ствола животное, похожее на большого котенка с кисточкой на хвосте; оно спокойно смотрело, на него. Он поднял свое ружье, но котенок только наклонил на бок голову и бесстрашно рассматривал его. Затем показался другой, которого он прежде не заметил, и начал заигрывать с первым, хватая его лапкой за хвост и шаловливо вызывая на борьбу.
Наблюдая их шалости, Тор забыл свое первое побуждение стрелять, но скоро к нему вернулось чувство вражды к этой породе животных; он поднял ружье, но раздавшееся вдруг рядом свирепое ворчание заставило его вздрогнуть: не далее десяти футов от него стояла старая рысь, могучая и свирепая, как тигрица. Конечно, теперь было бы безумием стрелять в детенышей. Мальчик нервно прибавил несколько крупных дробин к заряду; ворчание в это время то усиливалось, то становилось тише. Прежде чем он приготовился стрелять, старая рысь подхватила что-то, лежавшее у ее ног – мальчик успел заметить ярко-коричневую с белыми пятнами шерсть; это было еще гибкое тело только что убитого олененка. Затем рысь скрылась из вида. Котята последовали за ней, и он ее больше не видал до того дня, когда они встретились лицом к лицу, чтобы вступить в смертельную борьбу.
IV. Бич лесов
Шесть недель прошло с тех пор без всяких приключений. Но вот однажды за утренними работами все обратили внимание на непривычную вялость молодого великана Корнэя. Его красивое лицо было очень задумчиво, и он совсем не пел в это утро.
Он и Тор спали в углу большой комнаты, на сенниках, и в эту ночь мальчик не раз просыпался и слышал, как его товарищ стонал и метался во сне.
Корнэй встал по обыкновению рано утром и накормил лошадей, но лег опять в то время, как сестры готовили завтрак. Он сделал над собой усилие и отправился на работу, но рано вернулся домой. Он дрожал весь, с головы до ног. Была жаркая летняя погода, но он никак не мог согреться. Спустя несколько часов наступила перемена, и Корнэй заметался в сильном жару. Тут семья поняла, что он заболел страшной лихорадкой дремучих лесов. Маргарита вышла и нарвала целую охапку растения пипсиссева; она заварила из него чай и все время поила им брата.
Но, несмотря на лекарство и любовный уход, молодой человек чувствовал себя все хуже и хуже. Прошло десять дней; он сильно исхудал и чувствовал себя неспособным к работе, так что в один из «хороших дней», которые обычны в ходе этой болезни, он сказал:
– Слушайте, девушки, я больше не могу этого выносить. Отправлюсь-ка я лучше домой. Я себя чувствую сегодня достаточно хорошо, чтобы править, – некоторое время, во всяком случае; если я свалюсь, я буду лежать в повозке, и лошади привезут меня домой. Мать в неделю-другую поставит меня на ноги. Если съестные припасы выйдут у вас до моего возвращения, то отправляйтесь на лодке за озеро к Эллертону.
Итак, девушки запрягли лошадей, наложили в повозку соломы, и Корнэй, слабый и бледный, уехал по ухабистой дороге. Сестры смотрели ему вслед с таким чувством, как будто оставались одни на необитаемом острове, и единственная их лодка была у них отнята.
Не прошло и трех дней, как все трое, Маргарита, Лу и Тор, заболели еще более жестокой формой лесной лихорадки.
У Корнэя через день наступало облегчение, а у них не было никаких «хороших дней», и жилище их превратилось в место скорби.
Прошло семь дней: Маргарита не могла уже вставать с постели, а Лу с трудом ходила по комнате. Она была славная девушка с большим запасом сметливости и энергии, которая много помогала им сохранять бодрость, но самые веселые шутки казались мрачными при взгляде на ее исхудалое, изможденное лицо. Тор, несмотря на болезненную слабость, был все же самым сильным из троих, и работал за других, изготовляя и раздавая каждый день очень простой обед, потому что они почти ничего не ели; может быть, к счастью, так как запасов оставалось очень мало, а Корнэя нельзя было ждать раньше, чем через неделю.
Вскоре Тор остался единственным из троих, который в состоянии еще был вставать с постели; однажды утром, когда он дотащился, чтобы отрезать обычный ломтик от драгоценного последнего окорока, он увидел, к своему ужасу, что окорок исчез. Из маленького ящика в тенистой стороне их дома, где его держали, чтобы сохранить от мух, его утащило, без сомнения, какое-нибудь дикое животное. Теперь у них не оставалось ничего, кроме муки и чая. Он был в отчаянии, когда взгляд его остановился на курах, бродивших около конюшни: но какая от них польза? Он был так болен и слаб, что мог с таким же успехом пытаться поймать лань или ястреба. Но вот он вспомнил про ружье и вскоре уже готовил жирную курицу к обеду. Он сварил ее целиком; это был самый легкий способ изготовления обеда. Эта похлебка была первой действительно вкусной пищей, которую они имели за последнее время.
Они питались целых три дня этой курицей, а когда ее съели, Тор опять взял свое ружье – оно показалось ему теперь гораздо тяжелее. Он дотащился до сарая, но так ослабел и дрожал, что несколько раз промахивался, прежде чем убил курицу. Корнэй взял свое ружье и порох с дробью с собой, так что у Тора оставалось теперь всего три заряда.
Тор удивился, увидев, как мало осталось кур, всего три или четыре. А их было более дюжины. Спустя еще три дня он снова вышел на «охоту». Он увидел, однако, только одну курицу и истратил свои последние заряды, чтобы убить ее.
Его жизнь была теперь монотонным ужасом. Утром, которое являлось его «хорошим временем», он стряпал обед для семьи и приготовлялся к свирепой ночной лихорадке, ставя ведро воды на чурбане у изголовья каждой постели. Около часа, с страшной правильностью, возвращалась лихорадка, с дрожью во всем теле, со стуком зубов и с холодом, страшным холодом, который, казалось, был и внутри тела и вне его. Ничем, казалось, нельзя было согреться, даже огонь как будто терял свою силу. Не оставалось ничего, как лежать, и трястись, и выносить медленную пытку смертельного холода и безостановочной, изнурительной дрожи. Шесть часов продолжалось это, и, кроме этой пытки, больных все время страшно мучила тошнота; затем, около семи-восьми часов вечера наступала перемена; больные начинали пылать в жару; даже лед не показался бы им в это время достаточно холодным; вода, вода, – это было все, чего они жаждали, и они пили ее, пили до трех-четырех часов утра, когда лихорадка ослабевала и после полного изнеможения наступал сон.
– Если у вас выйдет еда, отправляйтесь в лодке к Эллертону, – были последние слова брата. Кто теперь может ехать в лодке?
Их отделяло от голодной смерти только полкурицы. Корнэя еще нельзя было ждать.
В течение трех бесконечных недель убийственная болезнь медленно истощала их силы. Положение вещей не менялось, но становилось хуже по мере того, как больные ослабевали, – еще несколько дней, и Тор также будет не в состоянии вставать с постели. Что будет тогда?
Отчаяние господствовало в их жилище, и каждый из них в глубине души стонал:
– О, Боже! когда же вернется Корнэй?
V. Рысь и мальчик
В тот день, когда они уж доедали последнюю курицу, Тор все утро носил воду, чтобы им всем трем хватило ее при наступлении лихорадки. Приступ озноба охватил его раньше обыкновенного и был сильнее, чем когда-либо.
Он много и часто пил из ведра, стоявшего у его изголовья. Он налил его до краев, и оно было почти пустым, когда около двух часов утра лихорадка оставила его, и он уснул.
На рассвете его разбудил странный звук, раздававшийся не далеко от него: плеск воды. Он повернул голову и увидел два сверкавших глаза на расстоянии фута от своего лица: большой зверь лакал воду из ведра у его постели.
Тор с минуту в ужасе смотрел на него, затем закрыл глаза, уверенный, что это бред, что это кошмар, что ему снится Индия, и тигр у его постели; но лаканье продолжалось. Он снова посмотрел; да, зверь все еще был там. Тор хотел крикнуть, но издал только гортанный звук. Большая пушистая голова вздрогнула, под горящими глазами раздалось фырканье, и животное, спустив передние ноги с ведра на пол, бросилось по комнате под стол. Тор совсем очнулся теперь; он медленно приподнялся на локте и слабо крикнул: «шшшш!»; тогда сверкавшие глаза вновь показались из-под стола, и серая фигура выступила из-под него, спокойно прошла по комнате, скользнула под нижнее бревно, в том месте, где было отверстие старой картофельной ямы, и исчезло.
Что это было? Больной мальчик едва понимал – какой-нибудь хищный зверь, несомненно. Он был страшно взволнован. Он дрожал от чувства страха и беспомощности и провел остаток ночи в тревожном сне, постоянно внезапно просыпаясь и ища во мраке эти страшные глаза и большую серую, скользящую тень. Утром он не знал, не было ли все это бредом, но все же, несмотря на слабость, попытался закрыть отверстие старого погреба, завалив его несколькими поленьями.
У всех троих аппетит был не большой, но даже и его они сдерживали, так как теперь у них оставались только объедки курицы, а Корнэй не ехал, очевидно, предполагая, что они у Эллертона, и что у них есть все, что им нужно.
В эту ночь, когда лихорадка покинула его, и он, обессиленный, забылся в тяжелой дремоте, Тор проснулся от шума в комнате, от звука хрустевших костей. Он оглянулся и увидел на столе против маленького окна неясно очерченную тень большого животного. Тор крикнул; он пытался бросить свои сапоги в непрошенного гостя. Животное легко спрыгнуло на пол и вышло в снова широко открытое отверстие.
На этот раз это не был сон; он был уверен в этом, и девушки также узнали про ночного посетителя; они слышали шум, произведенный животным, и остатки курицы, их последняя пища, исчезли.
Бедный Тор в этот день с трудом поднялся с постели. Потребовались даже раздражительные жалобы больных женщин, чтобы заставить его выйти. Внизу, у источника, он нашел немного ягод и поделился ими с девушками. Он сделал обычные приготовления к лихорадке и жажде, но приготовил на этот раз и еще кое-что. У своего изголовья он поставил деревянный подсвечник, спички и положил старый гарпун, единственное оружие, которое он мог теперь найти, когда ружье было бесполезно. Он знал, что зверь вернется голодным. Он не найдет никакой пищи, и естественно, думал он, что он примется за живую добычу, так беспомощно лежащую в доме. И он вспомнил гибкую темную форму маленькой лани, унесенной в этих самых жестоких челюстях.
Снова забаррикадировал он отверстие дровами, но эта ночь прошла спокойно, свирепый посетитель не явился. На следующий день единственной их пищей была похлебка из муки; чтобы сварить ее, Тор вынужден был взять несколько поленьев из своей баррикады. Лу сделала слабую попытку пошутить, сказав, что теперь она так легка, что может летать, и попробовала подняться, но не могла дойти дальше конца постели. Тор сделал те же приготовления, что накануне, и ночь прошла спокойно, но на рассвете Тор был снова разбужен: у его изголовья слышался плеск воды и виднелись пылающие глаза и большая голова серого животного, освещенного тусклым светом рассвета, брезжившим в окне.
Тор собрал все свои силы, чтобы издать, как он предполагал, сильный крик, но вышел только слабый визг. Он медленно поднялся и позвал: «Лу, Маргарита! Рысь, рысь опять здесь!»
– Да поможет тебе Господь, мы не можем тебе помочь, – был ответ.
– Шшшш! – Тор попытался прогнать зверя. Зверь прыгнул на стол у окна и стоял, ворча, под бесполезным ружьем. Тор подумал, что рысь собирается прыгнуть сквозь стекло: она глядела одно мгновенье в окно; но животное повернулось и смотрело теперь прямо на мальчика; он видел оба его сверкавших глаза. Тор медленно приподнялся на своем сеннике и молил Бога о помощи, потому что он понимал, что, если он не убьет зверя, то будет сам убит. Он зажег спичку и засветил свечу, взял подсвечник в левую руку, а в правую старый рыболовный гарпун; он готовился к борьбе, но был так слаб, что ему пришлось воспользоваться своим оружием, как костылем. Большой зверь стоял на столе неподвижно, но немного пригнувшись, как бы готовясь к прыжку. При свете свечи его глаза сверкали красным пламенем. Его короткий хвост бился из стороны в сторону, а рычание звучало гораздо сильнее. Колена Тора ударялись одно о другое, но он поднял гарпун и, шатаясь, двинулся к животному. Зверь в то же мгновение прыгнул, но не на него, как ему сперва показалось: свеча и смелое лицо мальчика оказали свое действие: он прыгнул через его голову, очутился на полу, сзади него и быстро скользнул под кровать.
Опасность была отражена только на время. Тор поставил подсвечник на дрова, затем взял гарпун обеими руками. Он сражался за свою жизнь и знал это. Он слышал слабые голоса молящихся женщин. Он видел только пылающие глаза под постелью и слышал рычанье, все более грозное, по мере того, как зверь приступал к действиям. Тор с большим усилием укрепился на ногах и ударил гарпуном изо всех сил, какие у него оставались.
Гарпун попал по чему-то более мягкому, чем дерево: страшное рычанье раздалось с полу. Мальчик налег всей своей тяжестью на оружие; зверь боролся, чтобы добраться до него. Тор чувствовал, как его зубы и когти царапали рукоятку, и, несмотря на все его усилия, зверь одолевал; его мощные лапы и когти уже почти достигали его; он чувствовал, что слабеет. Тогда он напряг все свои силы; давление стало немногим больше, чем прежде. Зверь вертелся на полу, вдруг раздалось рычание, треск, и сопротивление прекратилось, ржавый старый гарпун сломался; зверь прыгнул, но проскочил мимо, не коснувшись его, прямо в отверстие, где и исчез.
Тор упал на постель и потерял сознание.
Он не знал, как долго пролежал так, когда проснулся при дневном свете, разбуженный громким, бодрым голосом.
– Эй! эй! Умерли вы все, что ли? Лу! Тор! Маргарита!
У него не хватило силы ответить, но он слышал топот лошадиных копыт, тяжелые шаги, и вот – дверь с силой открылась, и в избушку вошел Корнэй, красивый и здоровый, как до болезни. Но какое выражение ужаса и боли показалось на его лице, когда он вошел в безмолвное жилище!
– Мертвые? – еле мог произнести он. – Кто умер? Где вы? Тор? Кто здесь? Лу? Маргарита?
– Корнэй, Корнэй, – слабо доносилось с постели. – Они там. Они страшно больны. У нас нечего есть!
– О, какой я глупец! – воскликнул Корнэй и повторил это несколько раз. – Я был уверен, что вы отправились к Эллертону и достали там все, что вам нужно.
– Мы не могли этого сделать, Корнэй, мы все трое разом слегли, как только ты уехал. Потом появилась рысь и истребила всех кур и все, что оставалось в доме.
– Но ты хорошо с ней расправился, – произнес Корнэй, указывая на кровавый след на грязном полу и на поленьях.
Хорошая пища, уход и лекарства скоро подняли их на ноги.
Спустя месяц или два, когда девушкам понадобился новый бочонок для золы, Тор сказал: «я знаю место в лесу, где лежит дуплистая липа, толстая, как бочка».
Вместе с Корнэем он отправился туда, и, когда они отпилили, какую им нужно было, часть ствола, они нашли в его дальнем конце высохшие тельца двух маленьких рысей рядом с трупом их матери; в боку старой рыси торчал, отломленный от рукоятки, трезубец старого рыболовного гарпуна.
