Младший Братец Медведя
Автор: Вильям Лонг
Немногие знают дорогу к маленькому домику среди скал, где жил Младший Братец Медведя. Он находится на расстоянии многих миль от всякого другого дома, кроме одного, впрочем, и расположен в самой глубине больших пустынных рощ. Вам надо было бы свернуть с большой дороги, там где она спускается в прохладную тенистую ложбину между соснами, и пойти по глухой старой дороге, по которой иногда ездят дровосеки зимой, и которая привела бы вас, после довольно долгого пути, к покривившейся старой мельнице у другого перекрестка, где ручеек болтает и смеется день-деньской у ржавого мельничного колеса, а птицы безнаказанно вьют гнезда под погнувшимися балками, и изредка слышно в сумерки, как плещется и играет форель в пенящихся водяных струях. Но вам не пришлось бы идти так далеко, чтобы найти жилище Младшего Братца Медведя.
Следуя лесной дорогой, вы неожиданно вышли бы на маленькую полянку, с бегающими по лужайке ручейком и сплошь поросшим папоротником обрывом.
Здесь дорога делает изгиб, как всегда бывает с дорогой, идущей мимо живописного места, словно ей хочется повернуть назад и взглянуть на пройденное местечко еще разок. Под обрывом стоял старенький домик, где жили молчаливые робкие дети; и это было единственное человеческое жилье на протяжении трех миль. Как раз за домом, там, где лесная поросль была особенно густа, незаметная узенькая тропка убегала в сторону от лесной дороги и приводила к маленькому пруду, расположенному среди огромного леса, где много веков тому назад бобры выстроили плотину и вырыли глубокую яму для хранения запаса дерева на зиму. Взяв длинный шест и покопав им в грязи на дне пруда, легко наткнуться на обломок палки или кусок дерева, которым питались бобры; на его конусообразных концах остались ясные следы крепких зубов, кора его еще свежа и ждет, чтобы маленький хозяин ее изгрыз по возвращении, так как для этого он и срезал и хранил эти древесные сучки много лет тому назад. Однако, немногим это приходило на ум; большинство приходивших к этому месту, все свои помыслы направляло на миног, кишевших в этой старой кладовой бобров и хорошо клевавших в пасмурные дни. Вокруг древней плотины берега шли уступами, так же, как и внизу по обеим сторонам лесистой долины; и между мшистыми, поросшими папоротником скалами этих крутых уступов, один из робких детей, с которыми я подружился, указал мне на сводчатые ворота, образованные двумя огромными, прислонившимися друг к другу камнями.
– Какой-то зверь живет там. Я его видел. Я раз заглянул туда и видел, как он моргал глазами; и... и... и тогда я убежал, – рассказывал он, и при этом его собственные глаза широко раскрывались, полные виденного им лесного дива.
Мы не стали шуметь, а прилегли вместе под кустом и сторожили чудесные старые ворота до тех пор, пока трусливому ребенку не пришло время уходить домой; но никто так и не вышел, не выглянул из ворот блестящий любопытный глазок из свода нависших папоротников. Но мы все-таки знали, что кто-то там скрывается, так как к немалому удивлению и восторгу моего маленького лесного обитателя я показал ему приставший к скале короткий серый волос с черным кончиком. После этого мы ушли еще с большей осторожностью, чем пришли.
– Очень может быть, что это енот, – сказал я трусишке, – еноты – сони и дремлют по целым дням. А может быть и лисичка; они не выходят до темноты и снова скрываются в норе до рассвета, так что маленьким мальчикам никак нельзя узнать, где они живут.
Когда наступило полнолуние, я вернулся однажды днем к маленькому домику между скал и спрятался под тем же кустом, подстерегая, не выйдет ли кто-нибудь. Прежде всего я внимательно осмотрелся кругом и увидел по близости огромное дуплистое каштановое дерево, которое дровосеки в свое время пощадили, как негодное для рубки. На его грубой коре всюду виднелись царапины и следы когтей, а под нижними ветвями находилось большое, темное, узловатое дупло, которое могло служить входом в нору. Я тогда лег и спрятался так, что мне только стоило повернуть голову, чтобы видеть и дерево, и заслоненный папоротником свод в скалах.
В сумерки в старом дереве внезапно послышались звуки какого-то царапанья, звук, поднимавшийся все выше и выше; потом послышалось сдавленное хрюканье и писк и как бы борьба, точно какие-то голоски внутри дерева спорили между собой:
– Мой черед! Нет, мой! И-и-и-а-а-а выходи скорей!
Визги сразу прекратились, и в темном отверстии показалась мордочка – тонкая остренькая мордочка с настороженными ушками и блестящими глазками, пристально вглядывавшимися в тихий лес, где лишь ползли ночные тени и дикая утка одна нарушала тишину, слегка покрякивая своему выводку на маленьком пруду. Но вот, в дуплистом дереве снова поднялся писк, и еще четыре мордочки высунули свои остренькие носики из дупла, совершенно закрыв отверстие; каждый зверек наблюдал и прислушивался, проталкиваясь мордочкой через головы товарищей, чтобы удобнее было глядеть – точь-в-точь дети, которым хочется поскорее выйти погулять и поиграть после долгого сна.
Один нетерпеливый зверек, цепляясь когтями, взобрался на спину матери и, положив свою мордочку ей между ушами, выглядывал из дупла; тут мне удалось его лучше рассмотреть; это была удивительная мордочка, – капризная и вместе с тем смешная, с белым кольцом вокруг острого носика и темной полосой, идущей с самого начала носа и расходящейся в совершенно черные круги вокруг глаз, точно на них были надеты какие-то странные дымчатые очки, из-под которых глаза светились и блестели или делались серьезными, когда до слуха зверька доносилось утиное кряканье. Живая и в то же время детски-невинная физиономия, в которой отлично уживались и ум собаки, и хитрость лисицы с проказливостью медвежонка; физиономия, ежеминутно меняющая выражение, при виде которой вы и улыбались, и задумывались привлекательная и пытливая, милая и полная контрастов мордочка одного из представителей лесного племени – мордочка енота, Мувисука, Младшего Братца Медведя, как его называют и натуралисты и индейцы.
Мать вышла первая и спустилась задом с дерева, вертя головой то в ту, то в другую сторону, поглядывая вниз и стараясь увидеть, сколько ей еще осталось проползти до земли, совершенно так, как это делают медведи. Четверо детенышей последовали за ней, цепляясь когтями за древесную кору и взвизгивая, а один, спустившись до половины дерева, повернулся и спрыгнул прямо на мягкую спину матери, облегчив себе этим трудную задачу. Затем мать повела их к сводчатому входу между скалами, и молодежь потянулась за ней гуськом, ступая по ее следам, останавливаясь и втягивая воздух ноздрями по ее примеру, вообще подражая ей во всех ее действиях, совершенно как медвежата, когда они бродят по лесам.
У входа в логовище она стала к сторонке, а дети скрылись в нем один за другим. Мать озиралась и прислушивалась с минуту, а затем бросилась бежать вглубь леса, когда в полумраке раздался чистый дрожащий визг. Через минуту я увидел ее на берегу пруда с другим енотом покрупнее, вероятно ее самцом, спавшим где-нибудь отдельно в другом дуплистом дереве; оба пошли вдоль берега, вместе охотясь за рыбой и лягушками.
Едва успела мать скрыться из глаз, как детеныши вышли из норы и начали играть, возиться и кувыркаться, совсем как выводок лисят; занявшись этим исключительно ради забавы, они вместе с тем упражняли каждый коготь, каждый отдельный мускул, готовясь к тяжелой работе, которую должен нести каждый енот, когда для него настанет время самому заботиться о себе. Спустя некоторое время один из щенят оставил своих братцев продолжать игру, а сам опять пошел к каштановому дереву, по той же дороге, следуя каждому повороту и изгибу прежнего следа, точно там была проложена тропинка; вероятно она и существовала для его глаз и носа, хотя я не мог отыскать ни малейшего ее признака. Он полез вверх по дереву, точно с каким-нибудь поручением, и мне было слышно, как зверек царапался и пищал, спускаясь внутри полого ствола. Вскоре он снова показался, держа что-то во рту. В полумраке я никак не мог разглядеть, что это было такое, но когда он проходил в расстоянии десяти футов от того места, где я спрятался, я направил на него мой полевой бинокль и ясно увидел, что это был маленький узловатый древесный сучек с закорючкой, – сделавшийся совсем гладеньким от частого употребления, – единственная игрушка, которую можно найти в каждом жилище, где когда-нибудь обитал Младший Братец Медведя.
Он понес ее к тому месту, где продолжали играть молодые еноты, лег между ними и начал играть один, ловко перебрасывая игрушку из одной передней лапки в другую, подбрасывая и снова ловя ее, подгребая ее под себя, совершенно как ребенок, у которого всего одна игрушка. Скоро к нему присоединились и другие еноты, и крючковатый сучок летал то туда, то сюда, от одного зверька к другому, его ловили и катали по земле, прятали и снова находили, проделывая все это молча и совершенно погрузившись в игру, притом с видимым удовольствием, которое легко было заметить даже и в полумраке.
Игра была прервана внезапным плеском воды; на поверхности пруда показалась едва заметная рябь, маленькие еноты бросили игрушку и стали прислушиваться, засверкав глазенками из-под темных очков, острые носики их зашевелились, а ушки встали торчмя, и все внимание их обратилось на доносившиеся с берега пруда звуки. Их мать усердно волокла оттуда какую-то пойманную ею добычу; вскоре она появилась среди них, и малютки позабыли игру, увлекшись едою. Но все это происходило на большом расстоянии, и тени настолько сгустились, что нельзя было разглядеть, что именно мать принесла им и как она поделила добычу. Когда она опять ушла, уже стало настолько темно, что животные почувствовали себя в полной безопасности, и молодые еноты гуськом потянулись за матерью к берегу пруда, где густые вечерние тени скрыли их от меня своим туманным покровом.
Так положено было начало продолжительному знакомству, которое поддерживалось иногда днем, но чаще по ночам; иногда я наблюдал за ними в одиночестве, заставая кого-нибудь из семейства за рыбной ловлей, за рытьем корней или за разорением птичьих гнезд; случалось также ходить с мальчиком, которому удалось поймать двух членов этой семьи в поставленную им ловушку; кроме того приходилось встречать их вместе с охотниками в сентябрьские лунные ночи, когда какой-нибудь плутоватый старый енот собирал шайку разбойников и предпринимал с ними набег на хлебное поле. Там каждый енот быстро превращался в настоящего разрушителя и, утопая в непривычном изобилии, словно маленький дикарь, вырывал с корнем, портил и пробовал по двадцати ржаных колосьев, прежде чем найти такой, который вполне приходился ему по вкусу; потом чувствуя себя чересчур наевшимся, чтобы играть или искать себе в лесу подходящее дупло, забирался на первое попавшееся логовище и заваливался спать до тех пор, пока снова не начинал испытывать голод и тихое подвывание старого вожака не призывало его к новому набегу.
Если бы мы последовали за семейством енотов в эту первую ночь их странствования, до начала сентябрьских набегов и до того, как они были разогнаны собаками, мы бы поняли, почему енот Мувисук называется братом медведя. Когда он бегает, он ступает на пальцы, совершенно, как собака; а по своему анатомическому строению, особенно по развитию черепа и ушных костей, он представляет собою намек на общего доисторического прародителя как волка, так и собаки; но по всем своим привычкам он является положительно миниатюрным изданием медведя Мувина. Мать всегда идет впереди выводка, так же как медведица, а детеныши следуют за ней гуськом, примечая решительно все, на что мать обращает их внимание. Они сидят на задних лапах, и, когда ходят, то мягко ступают всей ступней, совсем по медвежьи, оставляя задними ногами след, похожий на след крошечного младенца. Они утоляют голод всем, что только попадается съедобного в лесах, так же, как и жадный бродяга в мохнатой черной шубе. То они разрывают муравейник, то отрывают в гнилом пне червей и жуков. Если им попадается что-нибудь сладкое, например, хотя бы немного патоки, оставленной в старом улье, они обмакивают в нее свои лапы и потом облизывают их начисто, как и медведь Мувин. То они лакомятся ягодами, то охотятся за лесными мышами. Они отыскивают мелкое местечко в ручье, во время хода рыбы, и подстерегши крупную рыбину, вытаскивают ее из воды лапами. После рыбной ловли они лакомятся водорослями или откапывают в грязи лягушек и черепах, причем разбивают скорлупу черепахи, бросая в нее камнем. То они забираются в курятник и удирают оттуда с цыпленком; съев его, они возвращаются в сад, раскалывают пополам тыкву и в виде десерта щелкают тыквенные семечки. Увидев плывущую в пруду выхухоль с раковиной во рту, они идут за ней следом по берегу; выхухоль Мускваш имеет любопытную привычку есть в определенных местах – на плоской скале, приставшем к берегу бревне, на каком-нибудь бугорке, который она предварительно очищает от высокой травы и, раньше чем сесть за обед, собирает полдюжины или более слизняков и ракушек. Енот Мувисук следит за тем, как она ищет себе подходящее место и, в то время как выхухоль Мускваш отправляется за новыми слизняками, он спешит стянуть все, что выхухоль оставила на обеденном столе. Много раз у прудов и речек я наблюдал следы этой маленькой комедии. Вы всегда легко можете узнать место, где обедает выхухоль Мускваш, по кучке пустых раковин, валяющихся рядом в воде; а иногда вы увидите следы енота Мувисука, ведущие к тому месту, и, если пойдете по ним, то увидите, где он поел слизняков, собранных выхухолью Мусквашем.
Есть еще одна привычка, которой енот Мувисук удивительно походит на медведя; область его странствий очень обширна, но он бродит по определенным тропинкам, как и медведь Мувин, и, если его не напугают, всегда возвращается более или менее правильно к тому месту, где вы его однажды видели, и идет по одной и той же невидимой для глаз тропинке. Как и медведь Мувин, он до мельчайших подробностей изучает леса. Он знает – отчасти по самостоятельным поискам, отчасти от матери, которая ведет его и указывает ему, где что находится – каждую нору, каждое дуплистое дерево, которое может служить приютом для енота в минуту опасности. У него есть всегда на примете логовище близ хлебного поля, где он может уснуть, когда слишком наестся или когда ему лень уйти далеко; всегда у него есть в запасе сухое дерево для ненастной погоды, а также и прохладный мшистый приют где-нибудь в тени, где он скрывается в жаркие летние дни. У него есть, по крайней мере, одно местечко на верхушке выдолбленного пня, где он любит лежать и нежиться под отвесными лучами солнца, и любимое большое дерево с глубоким теплым дуплом, в котором он неизменно проводит время долгого зимнего сна. А кроме того у него есть на примете по крайней мере по одному спасительному убежищу близ каждой из его обычных тропинок, куда он может скрыться, когда ему угрожает внезапная опасность со стороны людей или собак.
Хотя он ходит, охотится, дерется и питается подобно медведю, однако еноту Мувисуку свойственны многие привычки, до которых медведь Мувин никогда не додумывался.
Одна из них – это его привычка разорять птичьи гнезда. Правда и медведь Мувин от этого не прочь, так как он большой охотник до яиц; но он большею частью ограничивается птицами, вьющими гнезда на земле, или такими гнездами, которые он может достать, встав на задние лапы. Поэтому дятлам он совершенно не опасен. Что же касается енота Мувисука, то он, напротив, не может видеть дупла в дереве, чтобы не сунуть туда носа и не узнать, нет ли там яиц или молодых дятлов. Если в дупле есть яйца, он запускает туда лапу, крепко уцепившись за дерево, и пропихивает ее в дупло до самого плеча, чтобы узнать, не свито ли гнездо, по неосторожности, близко к отверстию и не лежат ли яйца так, что он может дотянуться до них лапой, которая, кстати сказать, напоминает обезьянью руку по своей гибкости.
Однажды, когда я стоял на краю одичавшего фруктового сада, мне удалось увидеть, как енот Мувисук ограбил гнездо желтого дятла. Матка вылетела вон из гнезда, как только енот Мувисук, цепляясь за кору когтями, полез на верхушку дерева, где он и убедился, что в гнезде его ждет верная добыча. Он засунул лапу, подцепил яйцо, и по-видимому катил его вверх, прижав к стенке темного дупла. Когда яйцо уже почти дошло до самого отверстия, он всунул в дупло морду, чтобы посмотреть на добычу, и тут оно выскользнуло, упало назад в гнездо и, по всей вероятности, разбилось. Он попробовал достать другое; это ему удалось, и он тут же съел его целиком. Он полез за третьим, но оно выскользнуло и разбилось, как и первое. Видимо вкус свежего яйца раздражил его или, может быть, желтые полоски на когтях от разбитых яиц навели его на счастливую мысль. Он изо всех сил ударил лапой по оставшимся в гнезде яйцам, чтобы разбить их все сразу, и вынул лапу, всю вымазанную в желтке.
Чисто-начисто вылизав ее языком, он снова запустил лапу в желтую жижу на дне дупла. Теперь это было легко, и он проделывал эту операцию до тех пор, пока его сырая лапка не стала вытаскивать одни скорлупки и кусочки гнилого дерева; тогда он задом спустился с дерева и скрылся в лесу, оставив бедного дятла разбираться в своем опустошенном гнездышке.
Другой промысел, в котором енот далеко превзошел медведя Мувина – это рыболовство. Он умеет вытаскивать рыбу из воды лапой, как и медведи, но он, кроме того, научился их приманивать, когда их уже нельзя найти на отмелях. Часто в сумерки мне приходилось наблюдать, как енот Мувисук сидит притаившись на скале, или на сером бревне, либо пне у пруда или у реки, и при этом его тусклая окраска и сохраняемое им глубокое молчание делают его совершенно незаметным, и он как бы сливается с окружающим берегом. Это наблюдали и другие естествоиспытатели и охотники, и их показания большею частью сходятся с моими в следующем: в это время глаза енота Мувисука бывают полузакрыты, а своими нежными щупальцами или усами он водит по поверхности воды. Находящиеся в глубине рыбы, заметив легкую рябь, которую он таким образом производит, но не видя животного, склонившегося над водой, и привлеченные любопытством или, вернее, думая, что на поверхности воды играют насекомые, всплывают наверх и тут попадают в лапы енота Мувисука.
Уже много лет тому назад знаменитый естествовед, доктор Самуил Локвуд, в своей лекции впервые обратил внимание на этот любопытный способ рыбной ловли. С тех пор я много раз наблюдал енота Мувисука за этим занятием, но к сожалению, мне никогда не удавалось видеть, чтобы он что-нибудь поймал, хотя я был свидетелем, как дикая кошка очень удачно пользовалась тем же коварным приемом для ловли рыбы.
Припоминая пристрастие енота Мувисука к рыбе и вспоминая те места, где мне приходилось видеть, как он ел рыбу, и где вода была слишком глубока, чтобы их можно было вытаскивать лапой обычным медвежьим приемом, я нисколько не сомневаюсь, что д-р Локвуд открыл истинную причину терпеливого бодрствования енота над прудами, изобилующими рыбой.
У енота есть одна любопытная привычка, отличающая его как от медведя, так и от всех других животных. Это его привычка мыть или вернее полоскать в воде всякую пойманную добычу. Что бы он ни предназначал себе в пищу, будь то мыши, цыплята, корни, черви, плоды – одним словом решительно все, исключая рыбы, все это он тащит в воду, если находится поблизости пруда или ручья, и тщательно прополаскивает прежде, чем приняться за еду. Для чего он так поступает – тут уже открывается широкое поле для всякого рода предположений. Очевидно не из соображений о чистоте, так как по большей части употребляемая им пища и без того чиста; очевидно и не для того, чтобы размягчить ее, потому что слизняки, например, и без того мягки, а его челюсти достаточно сильны и в состоянии раздробить самые твердые раковины; однако он полощет и слизняков, как и все остальное, прежде чем съесть. Возможно, что он делает это для того, чтобы придать съедобным предметам вкус рыбы, до которой он большой охотник, а всего вероятнее, что привычка эта есть пережиток старины, вроде того, как кружение собак на одном месте, прежде чем лечь, или совершенно ненужный перелет большинства птиц, есть наследство, оставшееся после какого-нибудь исчезнувшего предка, вероятно имевшего основание поступать таким образом, и жившего на земле много-много лет до появления на ней человека, который мог бы наблюдать за ним или которого могли бы поразить его поступки.
В лесных дебрях енот Мувисук бывает робок и чуток к опасности, как большинство диких зверей, живущих в глуши, но если приблизиться к нему потихоньку, или если он неожиданно для себя обнаружить ваше присутствие, то им овладевает присущее лесному населению любопытство и желание узнать, кто вы такой.
Однажды, идя по длинной дороге от св. Леонарда к главному водоему Рестигута, я увидел енота Мувисука, сидевшего на скале у ручья и усердно полоскавшего добычу, которую он только что поймал. Я пополз на четвереньках по краю старого моста; вдруг бревна заскрипели под моею тяжестью; енот Мувисук оторвался от своего занятия и увидел меня. Он тотчас же оставил свою добычу и направился по руслу ручья, частью идя по дну, частью вплавь, положил передние лапы на низкий мост, вытянул свою голову над ним и стал пристально рассматривать меня, при чем морда его находилась на расстоянии всего десяти футов от меня. Через несколько секунд он исчез, и я снова пополз по краю моста, чтобы посмотреть что он там мыл. Легкое царапанье заставило меня обернуться, и я опять увидел его перед собою; снова положил он лапы на противоположную сторону моста и оглядывался на странное, дотоле им невиданное человеческое существо. Он прошел под мостом, чтобы посмотреть на меня с другой стороны, как это всегда делает лисица, если вы ведете себя достаточно смирно. Добыча, которую он полоскал, оказалась большой лягушкой, и, спустя несколько секунд, он обогнул мост кругом, подхватил свою добычу и исчез в лесу.
Близ городов, где за ними очень много охотятся, енот Мувисук одичал, подобно лисице, и научился многим проделкам, которые раньше были ему совершенно незнакомы. Но даже и тут, если вам удастся наткнуться на молоденького енота, он обнаруживает странную смелость и даже редкое доверие к человеку. Однажды, в начале лета, я увидел молодого енота у уступа скалы, устремившего глаза на выступ, который возвышался на несколько футов над его головой, и испускавшего при этом жалобный писк, так как ему не удавалось туда вскарабкаться. Очевидно, он был неприятно поражен, что когти его не могли уцепиться за твердую скалу, как за кору родного дерева, в котором он родился. Он нисколько не сопротивлялся, напротив, казалось отнесся как к чему-то вполне естественному, к тому что я взял его на руки и подсадил на выступ, который был причиной его жалоб; но он тотчас же, как малый ребенок, стал проситься вниз, и я опять удовлетворил его желание. Когда я уходил, он с визгом пошел за мной следом, позабыв о своей норе и о своих товарищах, находившихся в соседней скале, и не успокоился до тех пор, пока я не взял его на руки; тогда он свернулся клубочком и преспокойно заснул. Вскоре, однако, он проснулся, насторожившись и поворачивая голову, набок, как собака и прислушиваясь к какому-то звуку, слишком слабому для моих ушей, и стал тыкать меня носом повсюду, что-то разыскивая, подлезая даже под воротник, при чем, я испытывал такое ощущение, словно льдинка касалась моей шеи. Только залезши ко мне под куртку и запустив свой нос в карман жилета, он, наконец, отыскал то, что производило слышанные им таинственные звуки. Это тикали мои часы, и он моментально вытащил их из кармана и стал играть блестящим предметом, совершенно как обрадованный новой игрушкой ребенок. Он сделался прелестным ручным зверьком, смешным и шаловливым проказником: так, он ловил цыплят, притворившись спящим, когда они тянулись за крошками из его чашки с кормом, прикидывался мертвым, когда его заставали врасплох за какой-нибудь проделкой, пил из бутылки, с удовольствием сопровождал мальчиков на прогулку в лес, где прямо бесился от восторга; но как только начинало темнеть, он послушно возвращался с ними домой, и кончил тем, что ушел один к своему родному дереву на зимнюю спячку – но об этом я еще расскажу в другом месте.
Подобно медведю, енот Мувисук миролюбив и занят исключительно своими личными делами во время скитаний по лесам. Это происходит не от трусости, так как едва ли найдется другое животное, исключая, пожалуй, невероятно свирепой росомахи, более равнодушное к опасности и идущее ей навстречу с большим хладнокровием и мужеством, чем енот. На одну или двух собак он просто не обращает внимания. Если он заслышит, что они идут за ним следом, он обыкновенно влезает на дерево, чтобы уйти от греха; собака, в противоположность своему дикому собрату, волку, ужасная забияка и должна непременно с кем-нибудь сцепиться, а енот Мувисук, как большинство диких зверей, миролюбив, охотится только, когда голоден, и всегда предпочитает избежать ссоры, если это возможно. Застигнутый врасплох на земле или окруженный врагами, либо вынужденный защищаться от внезапного нападения, он обыкновенно жмется спиной к ближайшему камню или дереву, чтобы не дать врагам возможности напасть на него с тылу, и тут уже борется до тех пор, пока не упадет мертвый, или до тех пор, пока не останется в живых ни одного врага, и тогда он спокойно идет своей дорогой. Как бы ни были многочисленны враги и как бы жестоко он ни поплатился, я никогда не видал, чтобы енот растерялся и обратился в бегство. Если собак очень много, и он находится недалеко от реки или пруда, он старается завести их в самую глубину, где чувствует себя, как дома; плавая быстрыми кругами, он сражается с каждой из них поочередно и с большим эффектом делает их неспособными к борьбе одну за другой. В этом случае его приемы приблизительно всегда одни и те же. Он неожиданно набрасывается на намеченную им собаку, хватает ее за шею одной лапой, а сам впивается ей в голову своими сильными зубами, царапая ей в то же время глаза когтями другой свободной лапы, а потом наваливается всей тяжестью на голову собаки, стараясь потопить ее и тем самым отбивая у нее дальнейшую охоту драться. Этого бывает обыкновенно достаточно для собаки, и енот Мувисук, не получив ни царапины, совершенно хладнокровно, нисколько не волнуясь, с быстротой молнии бросается на следующего врага.
К счастью такие тяжелые минуты очень редки в жизни енота Мувисука, и енот, обитающий в глуши, почти не знает подобных треволнений. Обыкновенно жизнь его от начала до конца течет мирно и спокойно и проходит главным образом между вкусной едой, сном, игрой и все возрастающим знакомством с лесом и изучением его. Он рождается весной крошечным, слепым, голеньким зверьком, похожим на крота или на медвежонка. Подрастая, он начинает лазать, пробираться к отверстию своего логовища и сидит там, как у окошечка, целыми часами подряд, едва высунув из него голову; виднеется только кончик носа да быстрые глазенки, которые выглядывают на свет, на новый для него, шумный, радостный лесной мир, и, утомившись, сонно щурятся под ослепительным трепетом солнечных лучей. Потом начинаются длинные прогулки с матерью, сначала днем, когда все хищные звери отдыхают, затем в сумерки, и наконец предпринимаются длинные ночные странствования, во время которых он, следуя за вожаком, приобретает тысячу полезных сведений, необходимых каждому еноту, а именно: всегда ходить по одним и тем же тропинкам, пока лес не будет основательно изучен; совать свой любопытный нос во все трещины и щели, так как именно в таких местах можно найти самые лакомые кусочки, необходимые ему для пропитания; уметь вздремнуть почти на ходу, в случае сильного утомления, повернув голову, чтобы скрыть свою ярко окрашенную мордочку и сделаться совершенно незаметным, как бы частью скалы или поросшего мохом пня; прыгать с вершины самых высоких деревьев, не причиняя себе вреда при этом; занимая логовище в земле или в скалах, всегда иметь в нем выход на известном расстоянии от входа, и ни при каких обстоятельствах не входить в нору иначе, как через главный ход. В этой последней привычке заключается великая мудрость. Когда собака находит отверстие с ведущим из него следом, она оставляет его, зная, что бесполезно лаять и гнать оттуда зверя, но если она наткнется на вход, с ведущим в него следом, она непременно подумает, что добыча находится в логовище, и принимается визжать и рыть землю, по своей глупости не соображая, что может быть и другой выход из логовища. А в то время как она подкапывается и поднимает неимоверный гвалт, нарушающий лесную тишину, енот Мувисук или стережет внутри норы, поджидая удобного случая отгрызть собаке нос, или раздавить ей лапу, или преспокойно прокрадывается вон задним ходом вместе с детенышами и уводит их к какому-нибудь старому дуплистому дереву, где они могут мирно и безбоязненно спать, пока собака не уйдет.
К тому времени, как выпадает первый снег, маленькие еноты уже делаются настолько взрослыми и сильными, что могут сами о себе заботиться, и тогда, опять-таки подобно медведю, они спасаются от зимнего холода и голода, заваливаясь спать на четыре или на пять месяцев в своей теплой берлоге, которую они себе позаботились выбрать во время своих летних скитаний. Они бывают хорошо упитаны и жирны, когда готовятся к долгому зимнему сну, удобно свертываясь клубочком и прикрывая свои чувствительные носы пушистыми, окаймленными темными кольцами хвостами; просыпаясь на время, они в полудремоте сосут свои лапы, пока снова не заснут, так что лапы их, подобно медвежьим, становятся очень нежными и чувствительными, когда они весною выходят из логовищ.
Часто случается, что молодые еноты из одного и того же семейства спят все вместе в одной берлоге. Старые самцы предпочитают помещаться особняком, в одиночку, и их всегда легко отыскать; зато самка енота, как и медведица, принимает все меры, чтобы укрыться в такие места, где она спокойно может выводить своих детенышей и где никто не может их отыскать.
Эти зимние жилища наводят на мысль об одной любопытной привычке енота, которой еще никто до сих пор не мог удовлетворительно объяснить и которая и для меня представляется загадкой. Иногда в зимние дни помягче и теплее енот Мувисук просыпается от долгого сна и выходит побродить на свет. Случается, что вам удастся идти по его следам на протяжении многих миль по лесам, не замечая, однако, чтобы он куда-нибудь отправлялся с определенной целью или вообще, что-либо предпринимал; лично я никогда не мог удостовериться, питается ли он чем-либо в продолжение этих прогулок. Иногда, на далеком расстоянии от берлоги, след его сворачивает в сторону и ведет прямо к пустому дереву, где зимуют другие еноты. Возможно, что это его собственная семья, имеющая отдельное жилище, и он приходит ее навестить и узнать, все ли обстоит благополучно. Иногда из такого логовища присоединяется к нему другой енот, и их следы идут рядом на протяжении нескольких миль; но чаще он выходит оттуда один, и вы можете убедиться, что он навещал еще других енотов или укладывался спать в чужом дуплистом дереве или же, сделав огромный круг, снова возвращался к своему первоначальному жилищу, чтобы заснуть в нем вплоть до того времени, когда его разбудят весеннее солнце и любовные песенки лесных пташек. Все это может быть просто свидетельствует об общительности енота Мувисука, и во всяком случае это не то время, когда он ищет себе подругу и обзаводится семьей. Как я уже сказал, нередко случается, что трое или четверо молодых енотов зимуют в одной берлоге, но бывает и так, что два или три старых енота проводят зиму в одном и том же дереве. В противоположность многим другим животным енот в отношении своего жилища строго соблюдает закон гостеприимства, и одинокий старик, предпочитающий жить отдельно, никогда однако не отказывается поделиться своим зимним приютом с другими енотами, которые почему-либо лишились удобного пристанища; это несомненный факт, несмотря на то, что есть много других дуплистых деревьев, которые, по-видимому, принадлежат целому племени енотов вообще, так как они свободно посещаются и занимаются любым прохожим енотом.
Эта любовь к своей породе проявляется еще и по-другому и заставляет удивляться и восхищаться енотом Мувисуком каждый раз, когда приходится сталкиваться с подобным явлением. Он всегда спешит встретиться лицом к лицу с опасностью или даже с самою смертью, лишь только раздается крик о помощи со стороны его собратьев. Мне несколько раз приходилось быть свидетелем такого рода любви к ближнему, а один раз оно даже придало особый интерес и возбуждение одной ночной охоте, имевшей неожиданные последствия. Это было около полуночи, в ноябре месяце, в конце охотничьего сезона. Собаки выследили скрывшегося в дупле енота, и с помощью ярко горевшего костра из сухих прутьев мы пытались «осветить ему глаза», то есть точно определить его местонахождение на вершине дерева, благодаря яркому блеску его глаз, отражающих свет костра. Наконец, мы разглядели зверя, и один из охотников полез на дерево и старался спихнуть оттуда енота, толкая его длинным, толстым шестом. Вместо того, чтобы сделать то, чего мы от него ожидали, енот Мувисук, как всегда хладнокровный пред лицом опасности, быстро пополз вдоль ствола дерева, оскалив зубы и испуская злобное рычание, с очевидным намерением защищаться во чтобы то ни стало. Охотник бросил дубину, вынул из кармана револьвер и выстрелил в енота, который в дикой ярости вдруг обернулся и спрыгнул на неистово завывавших внизу собак с высоты сорока футов. В одно мгновение между ними завязалась страшная борьба. Енот Мувисук, прижавшись спиной к дереву, быстро и хладнокровно отгрызывался и осыпал собак беспрерывными ударами когтей, что отняло мужество у большей половины его противников. Одной собаке он искалечил самую середку ее чувствительного носа, другая с визгом отступала назад, почти ослепнув от удара лапой по обоим глазам, нанесенным ей енотом Мувисуком с быстротой молнии. Но все же собаки были слишком многочисленны даже и для такого храброго бойца: они нападали на енота Мувисука с обеих сторон; два громадных пса растянули его по земле. И тогда, видя, что дело почти проиграно, он повернул голову и внезапно испустил громкий вопль, призыв на помощь, резко отличавшийся от его скрипучего боевого рычания. С быстротой молнии второй молодой енот появился на поле битвы, спрыгнув с вершины дерева и бросился между дравшимися, кусаясь и царапаясь, как разъяренный бес и при этом испуская пронзительный боевой клич.
Вплоть до этой минуты никто из нас не подозревал, чтобы где-нибудь по близости находился другой енот. В продолжение всей свалки он сидел, притаившись в ветвях на самой верхушке дерева, пока не раздался явный крик о помощи, и тут он совершенно забыл о себе и ринулся вниз, как настоящий герой.
Мы еще не успели разобраться, в чем дело, как молодой енот бросился на собаку, державшую за шиворот его товарища, и, сдавив ее лапу в своих сильных челюстях, в одно мгновение раздробил ей кость. Тогда енот покрупнее вскочил на ноги и снова стал защищаться, но уже совсем слабо. Но тут борьба приняла странный и неожиданный оборот. При появлении такого необыкновенного героизма, я бросился вперед с целью вмешаться, но тотчас же подался назад, вспомнив, что принимаю участие в охоте в качестве гостя и нахожусь здесь благодаря любезности хозяев. Рядом со мной стоял высокий охотник, владелец некоторых из собак; на лице его при свете костра пробегали какие-то странные судороги. Он быстро бросился к дерущимся, размахивая дубиной, но потом остановился, как бы стыдясь проявить слабость во время охоты на енота. – Спасите его, – шепнул я ему на ухо, – этот молодчик заслужил право на жизнь; – тут он снова бросился вперед. – Оттащите прочь собак, – заорал он громовым голосом, в то же время оттаскивая своих псов. Все поняли. Раздался дикий крик, исполненный какого-то трогательного волнения, от которого у всех по спине пробежала дрожь. Собак оттащили, схватив их за хвост и за ноги, при чем они выли и сопротивлялись, негодуя на такое оскорбление; а маленький енот, прижавшись спиной к скале, с глазами, горевшими, как два раскаленных угля, сморщил нос, как настоящий волк, и рычал, щелкая зубами, словно бросая вызов всей разъяренной, бешено лающей стае. И так он и остался, пока я не взял шест и среди общего смеха и рукоплесканий не прогнал его в дупло дерева, где собаки уже не могли его достать, при чем он не переставал отчаянно огрызаться.
Это произошло очень далеко от той местности, где жил мой первый знакомый Младший Братец Медведя, и много лет прошло со времени моего посещения скалистых уступов у старой, построенной бобрами плотины. Как-то раз мне случилось возвратиться к этому месту, я быстро свернул на лесную дорогу, на которой каждый поворот, каждый камень, каждый пень были полны для меня приятных воспоминаний. Вот здесь токовали тетерева, и на конце лежавшего тут бревна сохранились следы, ясно говорившие мне, что и теперь тут иногда раздается глухой шелест их крыльев. Вот расселина в скале, через которую спасалась бегством лисица, и зацепившийся за неровный камень завитой желтый волос безмолвно свидетельствует об этом. Тут сосны росли очень густо, но теперь они все вырублены, и молодая поросль, долгие годы под кровом их тени дожидавшаяся солнечного света, – теперь поднималась вверх сильным порывом молодой здоровой жизни. Вот и то место, где дорога изгибалась, словно для того, чтобы еще раз оглянуться на хорошенький уголок, где жили робкие дети, с которыми я когда-то подружился.
Их никого больше не было, и маленький домик под обрывом осиротел. В одной из полуразваленных покосившихся комнат я нашел сделанную из тряпок куклу, валявшуюся у давно не топившегося очага, и еще несколько убогих игрушек на полке близ разбитого окна. Во всем одиноком, покинутом доме это были единственные предметы, вызывавшие тень оживления на лице посетителя и слезы на глаза его. Все остальное говорило о разрушении и упадке; но эти бедные игрушки, до которых когда-то касались маленькие ручки, хватали вас прямо за сердце своим вечным напоминанием о жизни, невинности и о детстве, которое во всей вселенной всегда останется неизменным. Я нежно отер с них пыль носовым платком, поставил их на место и тихо вышел на тропинку, ведущую к другому домику, где некогда жил Младший Братец Медведя.
И тут все изменилось. Плотина, выстроенная бобрами, которую время покрыло новою растительностью, сохранилась в целости, но лес вокруг был вырублен, а пруд высох, так что и дикая утка уже не находила в нем приюта. Обрывы уже не были так зелены, потому что жаркие лучи солнца спалили покрывавшие их мхи и папоротники, когда были вырублены большие деревья, служившие им защитой; песнь ручейка, хотя и сейчас еще веселая, была еле слышна, так как он теперь еле струился; долина, по которой раньше он бурно несся вниз – сохранила зелень лишь благодаря тому, что ее почва была очень неплодородна и на ней росли лишь кусты и первоцветы, и потому дровосеки пощадили ее.
Старое дерево, некогда служившее жилищем еноту, свалилось. Когда оно лишилось поддержки своих товарищей, оно уже не в силах было стоять и упало при первой же буре. Былые следы острых когтей енота Мувисука покрылись мохом и лишаями. От этого разоренного жилища я направился к берлоге в скалах, той же тропинкой, по которой ходили еноты. Видно было, что здесь побывали охотники: вход в логовище был раскрыт настежь, охранявшие отверстие камни сдвинуты в сторону, а внутри оно было наполнено прошлогодними листьями.
Когда я стал с грустью их разметать, желая видеть, что сделалось с бедным приютом, я наткнулся рукой на что-то твердое, лежавшее в темном углу пещеры, и вынес его на свет. Это был маленький крючковатый сучек, сделавшийся совсем гладким от частого употребления, та самая игрушка, которую я нашел в первые дни нашего знакомства, а теперь последняя память о жилище, где Младшие Братья Медведя некогда счастливо жили и весело играли.
