Мой скворушка
Серия книг «Друг животных», 1909 г.
В мае месяце стояла сырая, бурная погода. Неоперившийся птенчик был выброшен бурею из гнезда и упал на мощеный двор. К счастью, он не разбился при падении.
Здесь его подобрал мой управляющий. Он пришел ко мне с дрожащею птичкой в руках и спросил, не возьму ли я бедняжку. Птичка жалобно пищала; но я хорошо знала, как рано нужно вставать, чтобы давать корм птенцам, мне не захотелось тревожить себя: я часто не засыпала до рассвета и дорожила утренним сном, и скрепя сердце я отказалась от птички, но тотчас же почувствовала угрызение совести.
Однако нужно признаться читателям, что я была почти уверена, что видела перед собою маленького дрозда, а по-моему, никогда не следует держать в клетке дроздов. Эти птички чахнут в неволе и имеют такой печальный вид: они слишком тоскуют о свободе. Даже их пение становится жалобным за решеткою клетки.
Через несколько дней я услышала, что птичку приютили в кладовой. Там мои служанки кормили ее. Мне сообщили, что птенчик был молоденький скворец. Эта весть заставила меня призадуматься. Раньше у меня был скворчик, которого я очень любила. Я вспомнила своего первого любимца Дика, и мне захотелось иметь второго такого скворушку. Дело кончилось тем, что птенчик, названный «Ричардом Вторым», поступил ко мне на воспитание, и в продолжение нескольких месяцев я была его терпеливой нянькой.
Большая часть птенцов в первое время очень похожи друг на друга. Когда я показывалась, клюв моего скворушки всегда разевался, готовый проглотить пищу; надо было удивляться, сколько мог поедать этот птенец! Ричард стал быстро расти. Скоро на пушистых крылышках показались маленькие перышки. Он начал ходить и, наконец, мог уже прогуливаться по ковру. Потом он не захотел больше сидеть в своей корзинке и пожелал сидеть на жердочке, точно большая птичка; пробовал он и спать на одной ноге, но в первое время часто валился и никак не мог удержаться в таком положении.
Он всегда выходил из своей клетки в то время, как я одевалась, был весел и шаловлив; ухитрялся выкупаться раньше меня и таскал все, что только мог унести.
Когда ему было около двух месяцев, мне пришлось уехать на месяц в Бекстон. Я подумала, что нельзя оставить Ричарда, потому что его нужно было то и дело кормить, а в моем отсутствии он остался бы без обычного ухода и воспитания. Итак, Ричарду пришлось сделаться в первый раз в жизни путешественником; его посадили в маленькую клетку, оклеенную кругом бумагою, верх которой был оставлен открытым ради воздуха и света. Ричард был удивительный умница; он наблюдал за всем; когда же он чего-нибудь пугался, то достаточно бывало одного моего слова, чтобы успокоить его. В конце путешествия он даже не боялся скорого поезда, мчавшегося мимо нашего окна. Меня забавляло внимание, которое люди оказывали ему на тех станциях, где мы выходили. Вокруг клетки всегда собирались люди и с любопытством посматривали на маленькую спокойную птичку. Меня спрашивали: «должно быть, это редкая птица?» Все удивлялись, когда я отвечала: «простой скворец!» Люди так привыкли видеть птицу в клетке испуганною среди необычной обстановки, что мой гордый Ричард приводил всех в восхищение.
Так поселились мы с Ричардом в новом доме. К этому времени у моей птички вырос хвост, и понемногу все ее оперение стало блестящим и замечательно красивым.
Когда мы вернулись из Бекстона, я так уже привыкла видеть Ричарда ручным, что часто, выходя в сад и сидя под деревом с книгою в руках, я выпускала его на волю. Я читала, а Ричард бегал по траве и по веткам деревьев, ища насекомых. Он уже умел хорошо летать, но не пытался улететь от меня и довольствовался тем, что бегал и летал возле меня.
Однажды утром я услышала, как он сказал в первый раз слово «красавчик»... Он выговорил это слово так ясно, что я вздрогнула. Я давно уже учила его говорить; повторяла одни и те же слова день за днем, и вот он теперь выучился. Понемногу Ричард научился говорить и другие слова: «маленький красавчик», «как поживаете?», «отлично, отлично», «душка», «киска» и «мяу-мяу». Все эти слова он произносил вперемежку с болтовнею, которую нельзя было разобрать. Потом он принимался свистать, как обыкновенно свистят скворцы.
Когда Ричард свистал и болтал, он держал свою голову чрезвычайно прямо, а крыльями бил себя по бокам, как дикая птица.
Ничто так не возмущало меня, как вопрос посторонних людей: «не разрезали ли вы язык вашему скворцу, что он так хорошо говорит?» Прошу всех моих читателей, которые любят держать скворцов, не допускать этого жестокого обычая. Мой скворушка замечательно мило болтал, но эта способность была развита в нем только постоянным уходом, постоянною лаской, вниманием к его маленьким желаниям; с ним играли и разговаривали, он был любимцем всей семьи.
Теперь расскажу об одном приключении, которое не мало огорчило меня.
Однажды утром Ричард по обыкновению улетел из моей комнаты. Если дверь бывала отворена, он всегда улетал в соседнюю комнату, а оттуда, через открытое окно, – в сад. Я видела, как он уселся на дереве, и вышла в сад. Тем временем он улетел. На большом дубе сидела и свистала целая стая скворцов; другая стая сидела на крыше дома. Однако среди них не было Ричарда. Я звала, звала его, пока не устала кричать. Весь день я беспокоилась, выходила в сад, снова звала его, но беглец не возвращался.
Наконец, мы выставили на лужайку перед домом клетку. Ричард не возвращался.
«Неужели, – думала я, – мне не придется более видеть моего скворушки?» – Я догадывалась, что дикие скворцы привлекли его к себе, и он улетел с ними, и не слышит моего зова. Мне было грустно; я представляла себе мою хорошенькую птичку, как она умирает где-нибудь под забором. Увы, Ричард был так избалован домашним уходом, что, конечно, не сумел бы сам найти себе пищи на воле. Что оставалось делать? Я выходила в сад, звала его, звала без устали. На другое утро я встала рано. Не было еще шести часов, когда я вышла в сад искать моего скворушку. Множество диких скворцов сидели на деревьях; их спинки блестели в лучах солнца. Они были так похожи на моего любимца! Я вглядывалась, не узнаю ли его. Могла ли я знать, что он лежал в это время голодный и обессиленный под кустом в дальней части сада?..
Я ходила по саду все утро, звала его и искала повсюду, и уже теряла надежду. Когда в одиннадцатом часу я возвращалась домой с огорода, с плодами и цветами в руках, – вдруг я увидела, к неописанной радости, бедненького маленького Ричарда, который с трудом выползал из-под куста на дорожку и полз ко мне навстречу, жалкий и несчастный.
Его перья были ободраны, крылышки волочились по песку; никогда не забуду я его ослабевшего взора и опущенной на бок головки.
Он будто хотел сказать мне: «прости меня, я больше не буду!» Я побросала цветы и с нежною ласкою взяла на руки моего потерянного любимца, гладила его и целовала, поспешно направляясь к дому. Ричард был водворен в своей клетке, и первое, чего он захотел, – это было напиться. Бедный скворушка! Он умирал от жажды! Если бы он остался без воды еще один час, он наверное так и умер бы. В нашем саду нет воды; только в каменной вазе перед столовою есть вода. Но скворушка не мог найти ее здесь и, должно быть, оставался без питья целые сутки. Пришлось кормить его с большой осторожностью. Я давала ему есть понемножку, но часто, – и он стал приходить в себя. Весь день он был точно сонный, и я уже боялась, что он не вынесет этого приключение и умрет. Но через несколько дней он поправился, стал весел и говорлив по-прежнему.
Я еще не рассказывала вам про любовь Ричарда к ежедневному купанью. Он ужасно любил купаться. Сначала мы ему приготовили большое стеклянное блюдо в столовой, но он поднимал такую возню, что брызги летели на занавески, диваны и стулья. Наша горничная девушка заявила, что скворец – бездельник и пачкун, и он был выслан из столовой. В нашей теплице есть небольшой пруд, обложенный диким камнем и окаймленный кустами папоротника. В середине пруда возвышается фонтан, который открывается посредством крана. Я устроила маленький островок, пустила на него Ричарда, потом отвернула кран, и фонтан начал бить, осыпая своею струей и брызгами блестящую спинку скворушки. Ричард был в восхищения. Он порхал, бил крылышками, вертелся и прыгал, точно сумасшедший. Потом он привык к этому купанью и стал спокойнее. Иногда я набирала в горсть воды и плескала ею на Ричарда. Тогда он ложился на спинку, распустив крылышки и разинув рот, и пищал от радости каждый раз, когда вода его окачивала. Потом он вскакивал, бегал по островку и снова ложился на спинку, ожидая новой ванны. Так играли мы с ним, пока я не уставала. Тогда я закрывала кран и уходила, а он летел или бежал за мною в гостиную, где всегда стояла его клетка. Он впархивал в нее и начинал охорашиваться. Он смазывал и гладил клювом каждое перышко, встряхивался, сушился; его маленькие перышки становились все глаже, блестели и переливались всеми оттенками. Окончив свое убранство, Ричард принимался за болтовню и говорил без умолку все те слова, которые успел выучить.
Скворцы не отличаются кротким нравом. Мой Ричард был упрям и при малейшем неудовольствии награждал всех и каждого ударами своего крепкого клюва. Когда его бранили, он принимал забавный вид. Он взлетал куда-нибудь повыше и смотрел оттуда вниз нахохлившись; перья на его головке становились дыбом, и он, казалось, был готов броситься на каждого, как молодой задорный петушок. Если ему грозили пальцем, он сердился, бил крыльями и клевал палец; но стоило сказать ему ласковое слово и нежно позвать его, как все его раздражение мигом исчезало, и он сейчас же доверчиво садился на протянутую руку и начинал искать между пальцами червяков. Это искание червяков было очень забавно. Он постоянно искал их, хотя никогда не находил. Он искал их по комнате, и гости всегда смеялись, глядя, как он бегал хлопотливо по столам, по полу, по шкафам, будто он был уверен, что вот-вот сейчас найдет червяка под книгою, под чернильницей, между складками шелковой занавески. Если его ловили и не пускали, он клевал поймавшую его руку с таким видом, будто хотел сказать: «не мешайте мне, я так занят; мне нужно найти себе поесть, а червяков что-то мало».
Несколько раз мы замечали, что Ричард попадал в гостиную из запертой клетки. Это очень удивило нас, и я решилась следить за ним.
И вот как-то раз я услышала продолжительный стук и, взглянув на клетку, увидала, что мой скворушка поднимал носом задвижку дверцы. Он поднимал ее все выше, выше и, наконец, ловким ударом клюва выбил ее из проволочной петли, в которой держалась задвижка. Потом он стал толкать дверцу и, наконец, вылетел из клетки с веселым щебетаньем. Я ждала, что будет дальше.
Скворушка преспокойно принялся летать по всей комнате. Сначала он подлетел ко мне, опустился на мою руку, поболтал немного, потом, утвердившись на первом пальце моей руки, принялся охорашиваться, – это занятие он совершал каждое утро. Он расправлял свои перышки, встряхивался, поправлял перья в хвосте и в крылышках. Кончив это, Ричард заглянул на стол, где на подносе стоял мой завтрак. Ричард взял кусочек сахару, потом посмотрел, нет ли червяков под салфеткой, заглянул в молочник, отведал соли и, недовольный, поскорее отскочил в сторону; потом два-три раза пребольно клюнул меня в знак привязанности и потом отправился обозревать всю комнату.
Он протискивался между вещицами на полке, полетел к буфету; нашел тут виноград и полакомился им, что заняло немало времени. Потом он стал прыгать по стульям и столам, всюду сбрасывая то, что он мог сбросить. Тем временем я была занята чтением и не обращала внимания на его возню. Вдруг я услышала подозрительный шум у моей кровати и оглянулась. Неутомимый Ричард пробрался на столик возле кровати и залез клювом в чернильницу. Простыня и скатерть на столике были обрызганы чернилами; чернила капали со скатерти.
Такое усердие было найдено непохвальным, и скворушку засадили в клетку.
Когда ему исполнилось семь месяцев, клюв его, сначала бывший черным, стал желтеть. Сначала желтизна показалась у основания клюва, понемногу он весь сделался желтым, на что потребовался месяц времени.
С каждым днем увеличивалось умение Ричарда разговаривать. Он мешал серьезному разговору, постоянно вмешивался, когда люди говорили при нем, а иногда шептал всякие слова, будто желая сообщить глубокую тайну. «Маленький красавчик, дорогая малютка, как поживаете?» – болтал он, мешая разговору.
Когда ему нельзя было купаться в теплице, я приготовляла ему стеклянную чашку и купала его в ней, причем он заливал меня брызгами воды. Он очень любил бороться в воде, клевал мои пальцы, хохлился, царапался и в то же время сердито называл меня: «милая малютка», «маленький красавчик Дик» и так далее. Так он бранился; у него не было в запасе других, более суровых слов. Это было ужасно смешно.
Когда ему казалось, что он одержал победу, он начинал купаться по-настоящему, погружался в воду, хлопал крылышками; а потом, счастливый и довольный, садился на спинку кресел и встряхивался, и дождь мелких брызг летел кругом на книги и работу.
Ричард обыкновенно не боялся шума, не боялся он и когда его, запертого в клетке, носили в новые места. Он был бесстрашен. Но однажды утром, летая по моей комнате, он с тревожным криком отлетел от окна и забился в страхе за моей подушкой, дрожа от ужаса, как будто наступила последняя его минута. Такая тревога повторилась еще несколько раз. Мы выследили, что причиною его страха была большая цапля, которая иногда прилетала с озера и кружилась высоко над нашим домом. Инстинкт подсказал Ричарду, что нужно бояться этой огромной птицы.
Скворец обладает замечательно деятельным умом. Быстрые движения, легкий полет, непрерывная деятельность, – все показывает работу его маленького ума. Он даже обнаруживает некоторую способность размышлять.
Иногда Ричард ронял кусочек мяса на усыпанный песочком пол клетки; и я часто замечала, что он брал такой кусочек мяса, прополаскивал его в воде и потом съедал его. Если мясо было твердо, он тоже смачивал его в воде. Я часто раздумывала, – открыл ли он случайно, что вода способна смыть песок с мяса, или сам догадался своим умом; во всяком случае это показывало, что он до некоторой степени способен рассуждать.
На второе лето мы достали молодых скворцов. Нам хотелось вырастить Ричарду подругу на следующий год. Новые скворцы были посажены в клетку и помещены в той же комнате; мы надеялись, что Ричард будет хорошим учителем новичков и избавит нас от труда обучать их. Но мы ошиблись. Ричард, очевидно, чувствовал сильную вражду к пришельцам и ревновал нас к ним; он молчал и сердился по целым дням. Так прошла неделя, и я унесла Ричарда в другую комнату, из боязни, как бы он не разучился говорить. Мне пришлось с особенной нежностью ухаживать за ним, чтобы смягчить его ревнивое сердце. Он начал говорить через несколько дней, не сразу, как бы желая показать свою немилость и неудовольствие. Смешно были видеть, как он обиделся.
Более пяти лет прожил у нас Ричард. За это время он был источником постоянной забавы и удовольствия. Он занимал в моей жизни такое большое место, что если наш обычный порядок нарушался каким-нибудь праздником или другим каким событием, первой моей мыслью была забота о скворушке, об его покое. Признаюсь, я боялась думать о том, что он состарится и что наступит время, когда я не услышу его милой болтовни и веселого голоса. Увы, это время пришло гораздо раньше, и мне остается только рассказать о том, как он погиб.
В одной из комнат, где он летал, стоял маленький аквариум. Он был на половину наполнен водою, которая густо заросла водорослями. Однажды я оставила Ричарда во время его купанья и сошла вниз завтракать. Вернувшись наверх, я долго не могла его найти. Я ходила повсюду, звала его и, наконец, увидела в соседней комнате, в аквариуме, его бездыханное тельце. Искушение было слишком велико. Ричард соблазнился хорошим купаньем и влетел в воду. Вероятно, его лапки запутались в водорослях, и таким образом его любовь к купанью была причиною его смерти.
Велика была моя печаль, когда я убедилась в гибели моего милого Ричарда. Может быть, некоторые люди улыбнутся с насмешкою, но я уверена, что любители птиц и животных поймут, как грустно мне было потерять моего любимца. Я всегда буду жалеть о безвременной смерти моего милого маленького Ричарда.
