Муфлоны
Автор: А. Чеглок
Своими высокими горами и причудливыми скалами Эль-Кантара справедливо приковывает к себе внимание всех проезжающих путников. В одном месте острые зубцы скал круто спускаются и образуют узкое ущелье. Пылкое воображение арабов не замедлило найти это ущелье похожим на рот, а остроконечные скалы на зубы. Нужно прибавить, что лишь чрез это ущелье можно проникнуть на другую сторону горы в преддверие Сахары.
Картинное название этого ущелья Фум-ес-Саара (рот Сахары) как нельзя более подходит к узкой пропасти, усаженной по обеим сторонам остроконечными зубцами. Только под южным склоном гор мог приютиться роскошный оазис.
Каменная громада служит хорошей защитой против губительного для финиковых пальм холодного дыхания северного ветра. Вершины гор задерживают не только ветры, но и серые тучи. Лишь на голые скалы падает в зимнее время град или снег, лишь они омываются холодными дождями.
Но голые скалы не впитывают в себя воды. Почти вся она быстро падает серебряными кристальными раскатами и водопадами вниз в ручей и здесь из узкого ущелья Фум-ес-Саара вырывается на южную сторону и сейчас же растекается по многочисленным отводным канавкам, чтобы дать жизнь финиковым пальмам.
Более 100 000 пальм растет вдоль этого источника – и больше 3000 жителей питается их плодами.
Здесь уже настоящий юг с его роскошными красками! Здесь даже этот голый массив ярко расцвечивается в различное время дня по разному. Его громадные высокие склоны обнажают самые разнообразные горные породы самых разнообразных цветов.
Все здесь радует и веселит взор. Даже голые красные и голубые осыпи глины и те не наводят на грустные мысли об их бесплодии. Зеленый лес финиковых пальм говорит о могучей жизненной силе этих мест, орошаемых влагой.
Совсем другое впечатление получается от северной стороны горы.
Все серо, кругом камень! Каменные россыпи, скатившиеся каменные глыбы, каменные скалы, зубцы и весь массив здесь сверху донизу окрашен в одноцветную, темную краску. Рожденные в седой древности каменистые глыбы покрылись лишь таким же серым цветом лишаев, как и они сами.
Лишь с трудом удается найти на этих мрачных скалах маленькие зеленоватые пятнышки какого-нибудь кустика. Но и то эти пятна видны только вблизи – выше с полгоры, они уже сливаются с желтой окраской голого массива.
Нет здесь жизни, мертва здесь природа. Нельзя здесь селиться человеку. Не может расти здесь кормилица его – стройная, высокая пальма. А что могут ему дать голые камни?
Но в тех местах где человек не может приспособиться, приспособились другие, не такие прихотливые как он.
Даже в путеводителях указано, что в горах Эль-Кантары есть хорошая охота на горных газелей и даже на скрытных, осторожных муфлонов.
Соблазнительно, слишком соблазнительно было и для меня сделать остановку на этой станции, но голос благоразумия взял верх. На эти горы нужно прийти тогда, когда я хоть немного познакомлюсь с животным миром Африки.
По этим скалам нужно лазить лишь тогда, когда узнаешь все особенности хождения по африканским горам. И впоследствии я не раскаивался в своем решении.
Я не только приобрел практические сведение и навыки, но я узнал и о жизни самих муфлонов много ценного для меня. В этом отношении большую пользу принесло мне знакомство с одним стариком – французом.
Как-то на улице я увидел молоденького козлика одноцветного, рыжевато-песочного цвета. Он бежал, как собачонка, за старичком.
– Да, ведь, это никак молоденький муфлон! – пронеслось у меня в голове, и я бросился догонять старичка. – Простите меня, пожалуйста, что я обращаюсь к вам, меня очень заинтересовал ваш козлик. Скажите, что это за порода? Не муфлон ли это?
– Да, вы не ошиблись, это африканский муфлон или, как мы, французы, называем их, манжетный муфлон, в отличие от муфлонов Корсики, у которых нет этих украшений. У наших взрослых муфлонов вырастают длинные волоса на нижней части шеи и верхней части передних ног. Получается впечатление, точно они в манишке и в рукавчиках. У старых баранов грива спускается до самой земли, – пространно объяснил мне старичок особенности своего муфлона.
– Да, я это видел на картинке, – сказал я. – Поэтому и у нас, русских, африканские муфлоны называются гривистыми баранами.
– Коки, сюда! – закричал старичок, поворачивая за угол.
Муфлон послушно повернулся и подбежал к старичку.
– Могу ли я попросить у вас разрешение снять несколько фотографий с вашего питомца.
– Отчего же! Вот моя квартира, – указал старичок на небольшой домик.
– Я могу сделать это сейчас же? – спросил я его. Получив согласие, я пошел домой, взял фотографический аппарат и пришел к старичку.
Старичок жил с женою, такой же старушкой, как и он сам. Оба оказались словоохотливыми и радушными людьми. Муфлона в комнатах не было, и я пошел к нему во двор, но и там я не увидел его. Тогда жена старичка позвала его: Коки! Коки! Из сарайчика легкой рысцой выбежал муфлон и подбежал к старушке.
Я нашел, что на дворе не вполне удобно снимать муфлона и попросил вывести его на улицу. Но и тут сделать хорошие снимки было довольно трудно. Коки оказался очень подвижным и ни минуты не стоял на одном месте, а мне хотелось поймать какое-нибудь хорошее положение.
К нам подошли два араба с собакой. Маленький Коки тотчас храбро напал на собаку. Я никак не ожидал, чтобы Коки оказался таким смелым, и чувствовал, что его маленькие рожки опасное оружие для врагов. Нападал он так же, как вообще все бараны и козлы – нагибая голову вниз. В конце концов, он отогнал собаку от дома. Собака отошла на другую сторону, к садику, и покорно лежала, дожидаясь своих хозяев.
После этого подвига Коки немного успокоился и дал возможность мне снять его сбоку. Много пластинок я перепортил, желая снять его в различных позах, но более удачными вышли только две: сбоку и та, на которой он изображен чешущим свою голову.
Через несколько дней я с готовыми карточками опять пошел к Рене, чтобы подарить им портреты их любимца и лишний раз поглядеть на Коки. Как ни плохи казались мне самому карточки, но старикам они доставили огромную радость, и этими портретами я сразу расположил к себе добродушных людей.
Старичок оказался страстным охотником. Он исколесил все окрестности, проникал глубоко в пустыню и в совершенстве знал все горы вокруг Эль-Кантары.
Любимая охота его была за муфлонами и именно потому, что она представляет невероятные трудности. Нужно быть великолепным ходоком по горам, бесстрашно влезать на скалы, спускаться в пропасти, чтобы иметь успех на этой охоте. И преодоление таких трудностей и представляло главную прелесть для Рене на этих охотах.
Несколько раз он чуть не пропадал от жажды, скатывался в пропасти, срывался со скал... Один раз при этом сломал себе руку и сам же, несмотря на страшную боль, забинтовал ее своей рубашкой. Ему пришлось после этого тащиться по горам 15 верст до шатра знакомого араба, где он взял мула и приехал домой.
Но этот случай не прекратил его дальнейших охот. Видеть по временам муфлонов, наблюдать за ними стало для него какой-то необходимостью. Не всегда он даже стрелял в них. Сначала он перестал убивать самок, потом молодых, а потом решил, что он будет убивать только таких старых муфлонов, у которых грива волочится по земле.
При таких условиях его охоты редко оканчивались убийствами, но тем не менее доставляли ему большое удовольствие. В них оставались все те же трудности увидеть могучее, красивое животное, то же удовольствие при виде его ловкости и невероятно высоких прыжков.
Старушка говорила, что ее муж не охотился, а ходил в гости к муфлонам и, пожалуй, это было похоже на правду.
В его рассказах не чувствовалось настоящего охотничьего духа. Он не хвастался тем, сколько он убил муфлонов, он не показывал рогов и шкур их. В его рассказах имело мало места описание гор, пропастей... Он с удивлением говорил о том, как громадное животное совершенно невозможно заметить, если оно лежит неподвижно. Их одноцветная рыжеватая окраска своими мягкими неяркими цветами очень подходит к той каменистой почве, на которой они и живут.
Он много рассказывал мне о страшных драках между самцами, которые иногда оканчивались тем, что от сильного удара один из борцов летел в пропасть. Только в этих боях обнаруживается страшная сила громадных рогов муфлонов. Со всего разбега они сталкиваются друг с другом, и удары рогов тогда звучат, как короткие пистолетные выстрелы.
Один раз Рене сидел не дальше тридцати шагов от борцов. Он наблюдал в течение 2 ½ часов их схватки. Дрались два старых муфлона. Сначала схватки у них были очень редки, через десять, пятнадцать минут. После каждого удара бойцы расходились, нагибали головы и несколько минут стояли неподвижно в таком положении. Иногда мимоходом съедалась какая-нибудь трава, но это делалось как бы машинально, скорее по привычке.
Борцы ни на мгновенье не спускали своих взглядов друг с друга, и каждое движение одного хорошо учитывалось другим. Ни один, ни другой не давали захватить себя врасплох.
Но с течением битвы страсти разгорячались, расстояние уменьшалось, схватки сделались чаще... Казалось, что ни один борец не в состоянии осилить другого.
Но конец битве положила маленькая случайность. Один удар вышел немного в бок, и это заставило одного муфлона сделать движение головой в противоположную сторону. Ответ на это невольное движение не был рассчитан и другой муфлон также невольно отвернул свою голову от удара. Этого было довольно, чтобы первый воспользовался этим мгновением и ударил в плечо соперника.
Сам по себе удар был слаб, но, чтобы усилить его, муфлон навалился на своего соперника и начал давить его. Тот в свою очередь, чтобы не упасть начал пятиться назад, а первый продолжал напирать. Попытка вновь встать в боевую позу каждый раз оканчивалась неудачно. Счастливец не давал этой возможности, бил рогами своего противника при каждом движении и после двух–трех ударов обратил в бегство неловкого борца.
За время своих многочисленных скитаний Рене пришлось видеть и другое, не менее любопытное, зрелище. На молоденького, только что родившегося муфлона напали сразу два орла. Мать находилась в нескольких шагах от него и обгладывала кустик. Как ни неожиданно и быстро произошло нападение орлов, но все же мать громадными прыжками очутилась возле своего детеныша как раз в тот момент, когда один орел опускался к своей жертве с вытянутыми когтями. Орлу ничего не оставалось больше, как взмыть в высоту. Несколько раз поочередно с разных сторон орлы делали нападения, но каждый раз встречали согнутую для удара голову и торчащие рога.
Рене поспешил убить одного из этих кровожадных хищников. По его словам, орлы гораздо больше, чем люди, причиняют вред молодым муфлонам, газелям и другим зверькам голых скал Африки. На взрослых муфлонов орлы не решаются нападать, но для молодых муфлонов орел самый страшный хищник.
В сущности, кроме человека у муфлона нет врагов. Львы с их грузным тяжелым туловищем не способны лазить по скалам за муфлонами. Более гибкая и ловкая пантера избегает голых скал и живет там, где есть леса. Гиены тоже не в силах угнаться за муфлонами по скалам.
Их стальные, упругие ноги – главное и надежное спасение от всех врагов. В искусстве прыгать и лазить по скалам они не имеют себе равных, разве только среди других горных баранов и козлов, которые тоже обитают на неприступных высочайших горных вершинах.
У нас на Кавказе есть такой же великолепный прыгун – это тур. Но тур очень и очень близкий родич муфлона. Муфлоны принадлежат к семейству баранов, а туры к семейству козлов.
Однако не нужно думать, что муфлоны так же глупы, как глупы наши домашние бараны. Уже то, что эти крупные животные, обитающие на сравнительно невысоких открытых горах, до сих пор не истреблены человеком, показывает, что они должны иметь высоко развитые чувства, чтобы противостоять губительной силе дальнобойных ружей.
Для сохранения своей жизни у муфлонов должны быть изощрены все органы чувств, все мышцы. Необыкновенная осторожность днем и ночью, умение распознавать издалека опасность сделало их предусмотрительными в выборе мест для пастбищ и жилья.
Охота за ними даже с дальнобойными меткими ружьями бывает удачна лишь у опытных охотников, которые хорошо проследят и изучат повадки муфлона.
Обыкновенно, кроме осеннего времени, муфлоны держатся поодиночке. Увидеть муфлона днем на близком расстоянии почти невозможно.
Если же случается, что охотник наткнется на него во время полдневного отдыха, то он с неимоверной быстротой скрывается за каким-нибудь поворотом скалы или громадным камнем. Редко кто при такой неожиданности имеет возможность сделать выстрел.
Но и выстрел пулей редко когда бывает удачным. Животное стремительно прыгает с камня на камень, и нет возможности при таких прыжках сделать хороший прицел.
Кроме того, муфлон – животное необыкновенно сильное и живучее. Даже раненый он зачастую исчезает с глаз. После выстрела приходится внимательно осматривать места, чтобы узнать, ранено ли животное или нет.
Все эти трудности охоты за муфлонами делают то, что среди арабов мало желающих охотиться на них. Арабы плохие ходоки и лазуны по горам, они привыкли больше к равнинам, к пескам, а не скалам и обрывам. Тут они скоро «выдыхаются». Их сердце и легкие не привыкли к такой работе, которая требуется для многочисленных подъемов и спусков при охоте за муфлонами.
Но все же и они не прочь подкараулить муфлона, когда тот приходит к какому-нибудь источнику утолить свою жажду. Так постепенно из каждого посещение Рене я выносил ценные для меня сведение о жизни муфлонов. Кроме того, я и сам наблюдал над привычками Коки.
Его смышленость и необыкновенное послушание прямо трогали меня! Мне с трудом верилось, что я видел пред собой все-таки барана!
Я слишком хорошо знал домашних баранов и их невозможную глупость! Приходилось признать, что бараны и овцы потеряли свой ум: вместе с приручением их человеком, ум стал им не нужен. Об их безопасности, об их корме, жилище заботился человек. С них сняли все тяжести их существования, и эта легкость жизни сделала из них бессмысленные создания! Да тяжела, трудна жизнь, но и горе тем, кто может жить чужим трудом.
Коки при всей его живости и резвости поражал своею серьезностью. В нем не было глупой бараньей важности, но настоящая серьезность умного животного. Его лучистые, золотистые глаза были очень выразительны и красивы.
В то время как он беспечно резвился, вспрыгивал на земляные заборы или отгонял собак от своего дома, достаточно было одного зова – и он бросал свои шалости и чинно подходил к зовущему. Но слушался он только стариков. Ни на мой зов, ни на зов других он никогда не подходил.
Как-то после одной экскурсии вечером я ожидал поезда на станции «Фонтан Газелей».
Подъехал высокий экипаж, и из него выпрыгнуло что-то вроде собаки, а потом вылезли мужчина и женщина. Когда они подошли к фонарю, то я признал в них моих знакомых стариков. Только поздоровавшись с ними, я заметил, что за старушкой стоит Коки. Я очень удивился, что они брали с собой Коки. Но оказалось, что он не доставлял им никаких затруднений. И я убедился в этом сам.
Подошел поезд, старушка влезла в вагон. Тотчас вслед за ней ловко тремя прыжками по отвесным ступенькам вскочил Коки. За ним влез Рене, а потом и я. Минуты остановки оказалось даже много для всех нас.
Коки нисколько не стесняла новая обстановка, он вспрыгнул на лавку, поджал ноги и улегся возле старушки. За 1 1/2 часовую езду он только два раза переменил позу.
При остановке он без зова поднялся за своими воспитателями и прыгнул на землю. Пассажиры, которые столпились у выхода, его нисколько не стесняли. Если же кто-либо начинал его гладить, он досадливо мотал головой, желая избавиться от чужих ласк.
Я ходил очень часто к Рене и старался всякими способами расположить к себе Коки, но мои усилия не привели ни к чему. Казалось, что вся сила его привязанности изливалась лишь на его воспитателей, а для других ее не хватало. Мои ласки тяготили Коки, он всегда старался поскорее избавиться от них.
Прошло около двух месяцев моего пребывания на границе Сахары и горных цепей, которые ее окружают. Я узнал многое о жизни и привычке муфлонов, об условиях охоты за ними. Я приобрел и некоторую опытность в хождении по африканским горам и их каменистым россыпям.
Теперь я мог отважиться на розыски муфлонов по скалам Эль-Кантары.
Рене указал мне на своего приятеля, еще молодого араба, с которым он часто охотился. Ибрагим был очень привязан к Рене и сильно сожалел, что Рене не мог уже лазить по скалам. Это он поймал для Рене молоденького муфлона.
Чуткая душа дикаря поняла, что для старика тяжела утрата своих сил и отказ от охоты за муфлонами. И вот он, желая утешить старика, принес ему с гор подарок. Подарок, за которым он лазил по горам три недели. Неотступно – как только может охотник – дикарь следил за животными, следовал за самкой муфлона и, в конце концов, выследил, когда и где у нее родился детеныш.
Рене советовал мне не обращаться к другим проводникам, которые постоянно водят путешественников. С ними можно ходить целое лето и не увидеть ни одного муфлона. И я, конечно, последовал совету Рене.
Ибрагим охотно согласился вести меня по горам, когда узнал, что я явился к нему от его друга. Решили идти сразу на два дня и ночью сторожить муфлонов у водопадов.
Подъем свой мы начали со стороны оазиса, т.е. с юга.
Сначала местность от источника повышалась полого и издали казалась совершенно ровной; вблизи вся она оказалась изрезанной узкими оврагами с глинистыми обрывами. Там, в этих оврагах ничего не росло, но наверху довольно часто попадались какие-то древовидные растения с очень мелкими мясистыми листочками.
Постепенно, ближе к массиву, стало увеличиваться количество камней и уменьшаться растительность. Вскоре мы ступали по одним камням! Они становились все крупнее и крупнее, и перешли, наконец, в целые обломки скал.
Я заметил, что поднятие почвы шло со стороны пустыни, т.е. с юга на север, и поэтому южная сторона была всегда круче северной. Громадные скалы иногда загораживали нам дорогу. Мы спускались в узкую щель, карабкались наверх для того, чтобы опять сползать вниз.
Часам к 10 утра мы поднялись лишь на половину, но зато отошли очень далеко от оазиса.
Здесь был какой-то хаос. Казалось, что лишь недавно в этом месте произошел громадный обвал, который загромоздил в беспорядке всю эту местность каменными глыбами.
Глаз мой привык видеть европейские горы, которые всегда украшались если не густыми лесами, то великолепной горной травой. Там не было растительности или на отвесных скалах или на покатых камнях, где нельзя было удержать ни семени, ни пыли. Тут же лишь с большим трудом, как какую-либо редкость, в глубокой щели откроешь маленький колючий кустарник или какую-нибудь чахлую низкорослую травку.
Палящая жара, от которой камень и вся почва раскалялась здесь, как в печи, испаряла влагу, сушила семена и теперь, как пять и десять тысяч лет тому назад, здесь была точно такая же убогая, несчастная растительная жизнь... Но о богатстве прошлой жизни говорили многочисленные окаменелости, торчавшие в камнях. Они указывали на те времена, когда эти каменные громады лежали на глубине морского дна, усеянные разнообразными древними видами моллюска.
Теперь же в каменных щелях ютились лишь пресмыкающиеся, настоящие сухопутные животные, и для них достаточно той влаги, которая находится в теле их добычи. Юркие ящерицы, еще более ловкие гекконы и, наконец, неуклюжие шипохвосты попадались здесь, кажется, чаще, чем растения. Они приспособились к этим камням, приспособили и желудки свои к продолжительным и частым голодовкам. Я не удивлялся тому, что они живут в таких местах.
Но как могут здесь жить муфлоны? Ведь они теплокровные, жвачные животные! Для их крупного тела нужны огромные количества растительной пищи. А как раз ближе к морю, где растительность гораздо богаче – муфлоны не живут.
Что же удерживает их от переселения на другие горы? Чем объяснить, что они ютятся только по голым южным склонам Эль-Кантары? И я не мог найти другого разрешение этой загадки, кроме великого закона всего животного мира – приспособления.
Муфлоны приспособились к этим горам. Их стальные, упругие ноги развились только благодаря твердой каменной почве, на которой каждый прыжок, даже самый рискованный проходит для муфлона благополучно. Камень, как бы он мал ни был, не дает ошибки муфлону. Ибрагим утверждал, что муфлон прыгает на зубцы скал и если найдет место, чтобы поставить четыре ноги, то он уже может там отдыхать.
По восточной привычке украшать свою речь, Ибрагим клялся Аллахом, что муфлон мог бы стоять целую вечность на его ладони. Оставляя эти клятвы на его совести, я все же видел, что горные бараны и горные козлы выбирают преимущественно самые голые скалы.
Серны селятся значительно ниже, их место на границе лесов и тучных лугов. Они избегают таких скал, где живут горные бараны и козлы. Как по своей величине, так и ловкости они значительно уступают горным баранам и козлам.
Косули и аисты селятся еще ниже в области лесов. Они предпочитают лесистую мягкую почву твердому камню и скалам. И эти места создали им продолжительность, быстроту бега, но в лазании по скалам и прыжкам их нельзя сравнивать даже с сернами.
Ибрагим указал мне на кустики и травки, которыми питаются муфлоны. Это большею частью были или тонкие былинки, или же колючие кустики. Иногда около этих кустиков виднелся крупный двукопытный отпечаток следа муфлона. Он походил на след обыкновенного барана, но имел более длинную, суженную форму. Приходилось верить, что этих колючих кустиков и тонких былинок оказывалось достаточно, чтобы поддерживать круглый год жизнь мощных муфлонов.
Вместе со следами муфлонов изменился и характер местности: появились желтоватые известняки. Они поднимались отвесными террасами, и мы подолгу шли возле них, выискивая место, чтобы вскарабкаться. В некоторых местах приходилось пробираться по узкому карнизу, рискуя каждую секунду оборваться. Наконец и карнизы, и желтые осыпи остались у нас внизу. Мы выбрались на вершину хребта.
Ибрагим добросовестно карабкался на каждый выступ и смотрел вниз, в надежде отыскать муфлона, но его старания не увенчались успехом. После 10 часовой невероятно утомительной ходьбы мы спустились вниз к одной террасе. Здесь из скал просачивалась маленькая струйка воды.
– Сюда, – сказал Ибрагим, – приходят муфлоны на водопой. Сегодня жаркий день. Завтра наверно придут.
– А они каждый день пьют?
– Нет, бывает, что по несколько дней без воды остаются. Наши арабы внизу все источники заняли. Туда муфлоны боятся ходить, а по верху мало воды. Зимою, после дождей остается много воды в лужах. Тогда они пьют здесь. А летом дождей мало, и верхние источники пересыхают. Вот этот источник мой, он никогда не пересыхает. Я сделал лужу, чтобы воды всегда было много.
И он указал мне на небольшую впадину, в которой скапливалась вода.
– А другие охотники не ходят сюда? – спросил я.
– Наши арабы не любят ходить высоко, а проводники сюда не поведут. Они водят там, где никогда муфлонов не бывает. Я никому об этом источнике не говорю. Я тебя привел потому, что ты приехал от моего приятеля. Для него я все сделаю, о чем он меня ни попросит. У нас такой закон. Видишь, муфлоны были здесь, – разглядывая перевернутые камешки сказал он мне.
– Значит здесь, – сказал я, – мы будем ночевать?
– Да, – ответил Ибрагим.
– Ну, вот и отлично! Мне очень есть хочется, – и я начал снимать со спины свой мешок с провизией.
– Что ты, что ты! – чуть не с ужасом остановил меня Ибрагим. – Мы будем кушать дальше. Нужно, чтобы тут ни одной крошки не было! Муфлоны никогда сюда не придут, если услышат запах человека, – и он потащил меня от источника.
Только шагах в 300 от него он остановился и нашел, что здесь мы можем есть.
После еды и отдыха, почти в сумерки, мы отправились к источнику. Предстоял еще один подвиг.
Ибрагим находил, что самое лучшее место для ожидания муфлонов – это один уступ посредине отвесной скалы. И вот, мы начали карабкаться... Этот подъем был едва ли не труднее всего нашего пути, хотя поднялись мы не выше 10–15 сажен. На ровной площадке, шириной не больше сажени, мы расположились на ночлег.
– Здесь самое лучшее место! С какой стороны муфлон ни придет к воде, он не почует нас, – сказал Ибрагим.
Я согласился с ним. Место для наблюдения было выбрано действительно великолепное.
Сзади нас поднималась отвесная каменная стена, а под нами громадными уступами уходили вниз причудливые зубцы скал, освещенные последними кровяными лучами солнца Сахары. Мы лежали бок о бок друг подле друга. Мне как-то не хотелось говорить ни о чем.
Потухающие лучи заходящего солнца, длинные темные тени скал, удивительная тишина – создали у меня какое то благоговейное настроение. Казалось, что я был не среди пустынных, безлюдных гор, а в громадном великолепном храме, где совершается какое-то торжественное таинство!
Да это и был храм! Громадный храм природы, в тайниках которой творилось вечное движение, вечное создание новых форм и такое же вечное разрушение их! Раньше здесь было море! Быть может, глубокая мрачная бездна!
Теперь здесь 1 1/2 версты высоты над нами, и всего лишь маленькая струйка воды, еле-еле просачивающаяся из этих твердых, каменных громад. Но эти твердые каменные громады, которые так мощно выдвинулись среди пустыни, не застыли в своей неподвижности! Они трескаются, шатаются, рассыпаются на тысячи обломков и скатываются на самый низ, туда, в пески Сахары.
А эти тонкие нежные былинки, которые безудержно тянутся к свету, солнцу... Коротка их жизнь... Одно дыхание горячего сирокко (южного ветра) – и они уже желтые, блеклые.
Разве не с упорством утверждаются эти колючие, низкие кустики, разве не выпускают они ежегодно молодых побегов, чтобы длинная, узкая морда муфлона обрывала их постоянно?
Но ведь и муфлоны живут не вечно. Лишь постоянными нарождениями все новых и новых поколений поддерживается их вид. Только длинными поколениями, теряющими свое начало в седой древности, вырабатывались их тело, мощь, ловкость.
Каждый орган – рога, копыта, отдельная шерсточка – могли бы рассказать интересную историю своего происхождения, вызванного тем же вечным движением и вечною изменяемостью всей природы!
Дорогой ценой, ценой жизни всех слабых, плохо приспособленных, утверждается жизнь каждого вида на земном шаре! И чем крупнее животное, чем больше в нем мощи и красоты всего тела, тем все труднее и труднее становится для него жизненная борьба! Муфлон крупное животное – и муфлон редкое животное африканских гор. Быть может, не далеко то время, когда муфлоны исчезнут совсем!
Эти прелестные горы сделаются еще пустыннее. Они лишатся своего главного украшения: мощных красивых животных с громадными закрученными рогами и длинной шерстью спереди.
В думах и полусне быстро прошла летняя ночь, и в сумерках наступающего дня я увидел муфлона.
Медленно, степенно приближался он к лужице. Это была самка, она не имела таких больших рогов, как самцы, и волосы на ее шее и ногах не были так длинны, как у них. Сзади мелкой походкой за ней бежал детеныш. Это был второй Коки. Такой же молоденький, с маленькими рожками и такой же игривый.
В полной уверенности в своей безопасности, покойно подошла мать к водопою и начала пить. Она пила медленно, много, детеныш шаловливо два раза ткнул ее в бок своими коротенькими рожками, но она не обратила на это внимания.
Точно изваянная статуя резко вырисовывалось ее крепкое короткое туловище в предрассветной мгле! Как я жалел, что я не скульптор и не мог изваять такое же красивое, сбитое тело, в такой красивой позе, как видел тогда!
Медленно она оторвалась от воды, повела вокруг головой и медленными шагами стала удаляться. По временам, на ходу, она нагибала голову и срывала подвернувшуюся травку. Иногда вспрыгивала на большие камни, которые стояли на ее пути, и также легко и красиво соскакивала с них. Детеныш повторял за ней все ее движения и прыгал на то же самое место, на котором стояла раньше мать.
С нашего возвышения я мог долго следить за удаляющейся матерью и ее молодым детенышем. Мои вчерашние грустные мысли рассеялись. Резвый, игривый детеныш был для меня эмблемой утверждения и продолжения жизни муфлонов на горах Эль-Кантары.
Я понял теперь, почему такой страстный охотник, как Рене, щадил жизнь муфлонов и прекратил охоту на них. Жалко уничтожать красоту природы, которая так долго и упорно создавалась. Жалко уничтожать то, что мы не в силах восстановить вновь...
