Нашествие мышей
Автор: Надежда Каракаш, 1903 г.
У нас на севере мышей не особенно много, а поэтому мы терпеливо, а иногда с удовольствием прислушиваемся к их возне. Наши дети даже держали их в клетке. Посреди клетки была мачта со всеми снастями и маленькая каюта-гнездо. Мыши суетились и бегали по веревкам, как настоящие матросы, кувыркались не хуже акробатов, а их длинный голый хвостик, единственная некрасивая часть тела, постоянно помогал им лазать, быстро закручиваясь вокруг веревки. Дети им клали в клетку бумажки, перья, вату, кусочки соломы и тряпочки; все это мыши тащили в каюту и аккуратно складывали; гнездо устлали ватой и мелко изгрызенными тряпочками. Потом вывели в гнезде пять голых, слепых, почти прозрачных мышат.
Маленькая быстроглазая мать кормила их молоком и грела своим телом. На 8-ой день они покрылись волосами, через 13 у них открылись глаза, а еще через 2 дня они больше не нуждались в заботах родителей. Выросши среди людского шума и говора, они никого не боялись, ели из рук и даже прибегали на звон ложки о блюдечко, потому что привыкли получать при этом подачку.
Мне самой один раз случилось подружиться с мышью.
Я жила тогда на уединенной станции железной дороги. Муж был постоянно на работе, а я целый день оставалась одна.
Однажды, когда я пила утренний кофе, маленькая усатая мордочка с торчащими круглыми, прозрачными ушками высунулась из угла, понюхала, скрылась и снова появилась. Я тихонько бросила ей крошечку хлеба. Мордочка пугливо исчезла и не появлялась больше. Но когда я вышла из комнаты и вернулась опять, то хлеба уже не было. На другой день повторилось то же самое; мой кусочек подкатился к самой щелке; мышь спряталась; но через минуту появилась снова, повертела чутким носом туда-сюда, пробежала несколько шагов, схватила крошку зубами и убежала стремглав в норку.
С каждым днем она становилась смелее. Она уже не убегала, а ждала своей порции; потом стала есть при мне; наконец усаживалась передо мной поудобнее на задние лапки и усердно скоблила резцами сахар или корку, которые держала перед собой передними лапками.
Она была лакомка и, сделавшись совсем смелой, не хотела уже есть корок, а ждала, чтобы я ей бросила кусочек булки с маслом или сухарь обмоченный в сладкий кофе со сливками. Теперь она уже появлялась при первом звуке посуды и ожидала своей доли. Я ее очень полюбила; я говорила с ней тихим голосом, и она меня не боялась, а смотрела на меня доверчиво умными, бойкими глазками. Почему-то я ото всех скрывала мою дружбу с мышью, и была наказана за скрытность: однажды моя мышка не явилась; напрасно я звонила ложкой; и во второй, и в третий день я пила кофе одна. Наконец я рассказала свою историю, и тут узнала, что несколько дней тому назад в доме начали ставить мышеловку; попалось несколько мышей, вероятно, и моя приятельница в том числе. Я почувствовала себя более одинокой и поплакала-таки о своем маленьком сером друге.
Года четыре спустя после этого, когда у меня было уже двое ребятишек, мы гостили с ними в Крыму у бабушки. Здесь уже мышей было больше, и они порядочно надоедали. По всем углам были прогрызаны широкие дыры, через которые мыши пробирались в комнаты и в кладовую. При входе в кладовку редко случалось, чтобы шустрая мышь не соскочила с полки на пол и не скрылась в дыре под карнизом; они пачкали и портили запасы, прогрызали мешки с мукой и с орехами и повсюду оставляли свой неприятный мышиный запах.
Но мои дети любили их и бабуся, как они называли свою бабушку, поддерживала в них эту любовь: по ее словам, все леденцы, которыми она угощала внуков, приносила ей «крысичка», а это случалось, по крайней мере, раза три или четыре в день.
Однажды бабуся услышала в своей шелковой юбке шелест, сунула руку в карман, откуда обыкновенно вытаскивала леденцы, и зажала мышь в кулаке. Бабуся была не трусиха, собственноручно беспощадно топила мышей, но на этот раз смягчилась и выпустила полуживую мышь на волю. Бабушка долго хохотала и рассказывала об этом случае, потому что маленький лакомка Миша, полный веры в бабусину правду, обратился к ней:
– А конфетку крысичка принесла? Конфетка, конечно тотчас явилась из кармана бабуси и перешла в рот жадного карапузика, который во всем этом не видел ничего удивительного.
Карапузик через несколько лет превратился в маленького гимназистика и возвращался со мной из Крыма в Петербург. Дорогой мы прогостили недели две у нашего родственника, служившего на одной из Западных железных дорог, южнее города Киева. У него был собственный домик. С одной стороны к нему примыкал фруктовый сад с аллейками, гигантскими шагами и качелями, с душем для купанья и бассейном, среди которого на груде зубчатых камней сидел толстенький гипсовый мальчик; он держал в руках пойманную рыбу, изо рта которой бил прозрачный фонтан. С другой стороны к дому примыкал огород, с третьей на самом солнцепеке, пестрел узорный цветник, наполненный розами, львиною пастью, петушьими гребешками и множеством других ярких цветов. Позади дома был обширный двор, окруженный хозяйственными постройками, заросший короткою зеленою травою. Словом, и двор, и дом, и конюшни, и все хозяйство было образцом чистоты и порядка.
Но здесь-то мы и испытали настоящее нашествие мышей, какое бывает на юге в несколько лет один раз. Что ни делали против мышей, все было напрасно, и мышей ничуть не убывало.
Они надоели нам с утра до ночи.
Поутру нельзя было сунуть ногу в сапог, не ощупав его сначала внутри. Когда поднимали шторы – две-три мыши непременно перебегали по складкам, а какая-нибудь плутовка смотрела с карниза вниз своими быстрыми глазками. Во время чая, обеда и ужина они, не стесняясь, бегали по полу и по буфету, а вечером не давали заснуть: скреблись, кувыркались, пищали, взбирались на постель, бегали по одеялу, по рукам, через подушку и хорошо еще, если не перебегали по лицу. В своем громадном множестве они почувствовали силу или, просто, может быть, не хватало пищи на всех, только они сделались удивительно дерзки. Счастье наше, что мы не боялись мышей, иначе можно было бы с ума сойти от страха!
Наши пальто до самого отъезда провисели в полутемной передней. Что же было, когда мы стали их одевать! В моем кармане гнездо с шестью слепыми мышатами. Из Мишиного пальто, когда его встряхнули, выскочили три мыши; я разложила его на столе, – из кармана выбежала четвертая; мальчик стал его одевать, – из рукава прыгнула пятая. Тогда осмотрели и хозяйское платье: оказалось, что на спине и на широком воротнике шинели насквозь была прогрызена огромная дыра на самом видном месте, а мягкие огрызки сукна пошли для подстилки гнезда в моем кармане.
А что было в поле! Хлеб был убран. Повсюду в полях стояли огромные золотистые скирды. Как нарочно, в тот год был большой урожай, но хлебные скирды были насквозь пронизаны мышиными ходами и наполнены гнездами. Миллионы мышей истребляли запасы земледельца и выбегали толпами, как только люди трогали снопы.
Мы уехали, и к утру были на большой станции, где скрещивается несколько железных дорог. В ожидании пересадки, мы расположились в дамской комнате пить чай и закусывать. Длинная узкая комната освещалась единственным запыленным окном, около которого стоял круглый полированный стол. Покончив с едой, я принялась полоскать под умывальником чайник. Полусонные дети сидели смирно на мягких креслах. Я обернулась к столу за полотенцем: там, на краю тарелки уже сидели две мыши и грызли наши объедки.
Мы бродили по станции и скучали. Наконец начался прием багажа. Багажная ярко освещалась газом. Приемщики громко кричали и разговаривали; визжали и грохотали багажные тележки, на весах стучали сундуки и гири. А мыши суетились по ящикам и корзинам в то самое время, когда вещи взвешивали на весах и вели себя так развязно, как будто они были таможенные чиновники, а люди – контрабандисты.
Не мудрено, что при такой дерзости мыши вслед за человеком распространились по всему свету: где люди, там и мыши.
Мышь – самый верный товарищ человека; не такой, как собака, которая любит и бережет его больше, чем самое себя; а такой, который около человека только для того, чтобы поживиться на его счет. Поэтому-то человек и преследует ее как только может: с незапамятных времен он держит для ее истребления кошку, устраивает разные мышеловки, сыплет отраву, а мышей все так же много, и человек не может от них отвязаться, как от своей собственной тени. В чем же тут сила?
Ведь уже во многих странах уничтожены волки, а самое большое, сильное и умное животное, – слон, сделался послушным работником человека.
Почему же мы справились со многими сильными и страшными зверями, а с этим маленьким серым зверьком ничего не можем поделать?
А вот почему:
Всякому животному для защиты от врагов и для того, чтобы самому прокормиться, природа дала какую-нибудь силу: у человека есть ум, у лисицы – хитрость, у волка – страшные зубы и быстрые ноги, у оленя – рога, у змеи яд.
А у мыши?
У мыши ничего нет.
Зато слабая и беззащитная мышь страшно быстро размножается: у мыши дети родятся до шести раз в год и от 4 до 8 штук сразу. Через 1 месяца мышата делаются взрослыми и в свою очередь имеют детей, так что в один год одна мышь может сделаться пра-пра-бабушкой и произвести потомство в 6500 штук.
Если бы мышь могла нападать и защищаться, как волк и змея, она скоро наполнила бы собою всю землю и пожрала бы на ней все.
Но природа справедлива: она хочет всех уровнять, и потому она дала мыши только страшную силу размножения, но сделала ее беззащитной против врагов; и человек, и кошка, и все мелкие и крупные хищные звери и птицы, вороны, сороки, а ночью еще сова и еж, – все на нее нападают, все ее истребляют, а она все размножается, да размножается.
Так наша общая мать, природа, одинаково любит и бережет всех своих детей: больших и малых, добрых и злых, умных и глупых, безобразных и красивых, и всем, без исключения дает какое-нибудь средство сберечь себя или свое потомство от смерти.
