Отшельник Витувик
Автор: Вильям Лонг
Витувик – вальдшнеп, самый странный отшельник среди всех лесных обитателей, – необыкновенно таинственная птица. Одни охотники кое-что знают о нем, и то их познания ограничиваются тем, что они видят красивую птицу, которая с удивленным чирканием взлетает к вершинам ольхи, вспугнутая собакой, и на секунду присаживается на дерево, трепеща крыльями и готовясь улететь, и лишь соображая, куда направить свой полет; тут-то, как раз в момент своего высшего парения, вальдшнеп или падает мертвым на землю от выстрела, разрывающего покров приютивших его листьев, или же по счастливой случайности быстро скрывается в другое укромное местечко между ольхами.
Охотникам, которые в сущности являются его единственными знакомцами среди людей, он просто представляется хорошей дичью, и они больше всего заинтересованы в его смерти. Он скрывает от них, как и от других, впрочем, подробности своей повседневной жизни в лесной глуши, где он проводит весь солнечный день, и уже тихими сумерками, как сова, вылетает оттуда после долгого дневного отдыха. Из сотни фермеров, на чьих владениях по моим наблюдениям постоянно кормился вальдшнеп Витувик и где мне часто приходилось его встречать, самое большее пятеро знали по личному опыту о существовании этой птицы, – так хорошо он умеет вести уединенную и тайную жизнь под самым их носом.
На это у него много причин. Днем он сидит на земле в какой-нибудь темной крохотной норке у бурого пня, одного цвета с его перьями, либо в куче сухих листьев, либо в частом кустарнике, где нет никакой возможности его увидеть. В таких случаях его неожиданная смелость по отношении к человеку и помогает ему скрываться, так как он подпускает вас на расстояние всего нескольких футов и при этом остается совершенно неподвижным. Отчасти это происходит оттого, что он днем плохо видит и, может быть, поэтому не сознает вашей непосредственной близости, а может быть ему известно, что благодаря своей неяркой окраске, он так хорошо сливается со всеми окружающими предметами, что вы его ни за что не распознаете, как бы близко вы к нему ни подошли. Эта уверенность имеет свои основания, так как я однажды видел, как человек перешагнул через самку вальдшнепа, сидевшую на яйцах в гнезде, свитом между корнями старого пня, не заметив ее при этом, а она даже и не пошевельнула концом своего длинного носа, в то время как он проходил. Поздними сумерками, когда вальдшнепы вылетают из лесной чащи, вы видите не больше как тень, быстро мелькающую по клочку ясного неба – это вальдшнеп Витувик летит за кормом на лужайку, к ручейку; или же вы слышите шорох сухих листьев в ольховнике и слабый «пи…юнк», похожий на дикий голос ночного сокола, и тогда вы смутно различаете стелющуюся по земле тень или слышите заплетающийся, сходный с полетом летучей мыши, шелест крыльев, если вы подойдете ближе, чтобы расследовать в чем дело. При таких условиях неудивительно, что вальдшнеп Витувик проводит лето и выводит целую кучу пушистых невидимок-птенцов в лесном участке фермера, который и не подозревает его присутствия на своих владениях.
Мое личное знакомство с вальдшнепом Витувиком началось еще в детстве, когда я не знал, как зовут странную птицу, за которой наблюдал целыми днями, и когда те, к кому я обращался за сведениями, смеялись над моим описанием вальдшнепа и говорили, что такой птицы не существует на свете. Это было как раз за луговиной на вышке, где жила знаменитая куропатка у старого бука. Здесь по северному скату росли темные кленовые рощи, в которых стояла постоянная сырость, а за ними шел спуск, поросший ольхой и мелким кустарником, к маленькой дикой лужайке, где у ручья росли буквицы. Однажды в апреле, пробираясь по кленовой роще, я остановился, увидев что-то блестящее как алмаз, у себя под ногами. Это был глаз – глаз птицы; но прошло несколько секунд, прежде чем я сообразил, что это была действительно птица, сидевшая в гнезде между расколовшимися кусками старого дерева, свалившегося много лет тому назад.
Я осторожно попятился назад и встал на колени, чтобы рассмотреть необычайную находку. Клюв у птицы был необыкновенно длинный и прямой, а глаза расставлены очень широко, почти совсем к задней части головы – это было первое, что я заметил. Какая-то бродившая здесь лошадь случайно ступила копытом на сухой сгнивший пень и продавила в нем дыру. В это углубление было положено несколько листьев и бурых травяных стеблей – довольно беспорядочно устроенное гнездо, прекрасно исполнявшее, однако, свое назначение, так как оно настолько хорошо скрывало сидящую на яйцах матку, что можно было наступить на пень, совершенно не подозревая ни присутствия птицы, ни гнезда в этом месте. Вот что, полный удивления, я заметил, во-вторых, уже разглядев мягкие очертания птицы, сидевшей не больше, как в десяти футах от моего лица, и при этом не испытывавшей, по-видимому, ни малейшего страха.
Я потихоньку ушел, не побеспокоив ее в этот день, и отлично помню, что, уходя, я унес с собой чувство не то удивления, не то страха, которое естественно испытывает ребенок, сталкиваясь с незнакомым ему диким существом. Что она оставалась такой неподвижной и бесстрашной в моем присутствии, в глазах ребенка являлось несомненным доказательством, что она имела какие-то тайные орудия защиты – может быть, длинный клюв, или скрытое жало, с которыми шутить было опасно. Все это представляется теперь для меня очень странным и далеким, но тогда эти соображения казались вполне правдоподобными маленькому мальчику, который очутился один-одинешенек в темном лесу и встретил в первый раз в жизни большую птицу с удивительно длинным носом и с глазами, посаженными совсем не на месте – почти на затылке; птицу, которая при этом не обнаружила ни малейшего страха и по-видимому могла хорошо защищаться. В виду всего этого я потихоньку ушел, не переставая ломать себе голову над своей находкой.
На следующий день я вернулся к тому же месту. Странная птица по-прежнему сидела у себя в гнезде, ее длинный нос покоился на краю углубления, и на первый взгляд его можно было принять за древесный сучок. Она не выказывала ни малейшего страха; ободренный ее спокойным и доверчивым видом, я подползал к ней все ближе и ближе, пока не коснулся наконец ее клюва и осторожно не повернул его набок. В ответ она нетерпеливо тряхнула им, и я сделал наблюдение, только недавно подтвержденное натуралистами, именно, что кончик клюва гибок и почти так же подвижен, как кончик пальца у человека; очевидно, он дает возможность доставать глубоко лежащую в земле пищу и вытаскивать ее оттуда. При этом птица издала странный шипящий звук, испугавший меня и заставивший вспомнить о змеях и скрытых жалах, так что я подался назад и стал наблюдать за ней с почтительного расстояния. Она сидела почти совершенно неподвижно, поворачивая лишь время от времени свой длинный нос в сторону, – это было ее единственным движением.
Когда она довольно долго просидела так в полном спокойствий, я опять повернул ей голову вбок, и она к великому моему удивленно и восторгу нисколько не противилась этому, но оставила свою голову в том положении, как я ее повернул, а потом беспрекословно дала мне повернуть нос в прежнее положение. После первого знакомства она, казалось, вполне уяснила себе положение вещей, и ее нисколько не тревожило соседство удивленно наблюдавшего за ней ребенка, не имевшего намерения причинить вреда ни ей, ни ее гнезду.
Все так смеялись над моим описанием бурой птицы с длинным носом и глазами на затылке, которая, сидя в гнезде, позволяла себя трогать, что я больше ничего не стал рассказывать домашним, а при первом случае разыскать Нэтти Дингля и сообщить ему о своей находке. Нэтти был кроткий, безобидный, непредусмотрительный человек, никогда не хотел исполнять тяжелой работы за плату – он говорил, что у него от нее поднимается ломота в спине, – но зато всегда охотно рисковавший своей жизнью, чтобы наловить рыбы зимой из проруби или чтобы услужить соседу. Он добывал себе пропитание охотой, рыбной ловлей, а также ловлей зверей и птиц в силки и западни, кроме того он летом собирал ягоды, весной – одуванчики и буквицы, благодушно разнося их из дома в дом по соседям. В хорошую погоду он большую часть времени проводил бродя по лесам или лежа на спине на берегу озера, поросшем густым лесом, лениво выуживая рыбу и ловя ее в таких местах, где она другим никогда не давалась; либо выслеживал логовище выдры на реке в таком месте, где никто и не видывал выдры за целых сорок лет. Он знал все, что делалось в лесу, знал каждую птицу, каждого зверя, каждое растение; по крайней мере, один, близко знакомый мне мальчик предпочел бы пойти с ним удить рыбу на целый день, чем смотреть выезд президента или отправиться в цирк. В противоположность другим Нэтти не только не смеялся над моим описанием, а напротив, терпеливо меня выслушал и сказал, что я нашел гнездо вальдшнепа, – большую редкость, так как, хотя он и много бродил по лесам и стрелял этих птиц сотнями во время охоты, но никогда еще ему не приходилось наткнуться на гнездо. На следующий день он отправился вместе со мной поглядеть на яйца, как он выразился, но, как я теперь думаю, скорее с целью вполне точно определить местонахождение выводка к предстоящей августовской охоте. Когда мы огибали край упавшего пня, вальдшнеп при виде незнакомца утратил свою доверчивость и, бесшумно поднявшись, улетел под кров листьев. Тогда мы увидели четыре яичка, очень толстых с одного конца и сильно заостренными с другого; они были крапчатые и очень красиво окрашены.
Нэтти, большой умница в своем роде, только взглянул на гнездо и тотчас же велел мне спрятаться вместе с ним; не успели мы оглянуться и даже заметить полета, как вальдшнеп-матка уже снова сидела на яйцах. Тогда Нэтти, не совсем доверчиво отнесшийся к одной части моего рассказа, шепнул мне, чтобы я к ней приблизился, и птица, действительно, даже не шелохнулась, когда я подполз к ней на четвереньках и дотронулся до нее, как и прежде.
Несколько минут спустя мы потихоньку удалились, и Нэтти взял меня с собой в болото, чтобы показать мне просверленные в земле дырочки, рассказывая мне по дороге о нравах и привычках вальдшнепа, примеченных им во время осенней охоты. Там, где почва была достаточно мягка, мы нашли очень много пробуравленных дырок, имевших вид отверстий, сделанных воткнутым в землю карандашом, словно вальдшнеп зондировал землю своим длинным клювом. Он охотился за земляными червями, пояснил мне Нэтти; но говоря так, он впадал в то же странное заблуждение, как и многие, писавшие о птицах, потому что в девственных ольховых рощах и болотах, где так часто встречаются просверленные вальдшнепами дырки, нет земляных червей, а есть только слизняки, мягкие жуки и нежные белые личинки. Вальдшнепы отыскивают их, руководствуясь обонянием и осязанием, а также прислушиваясь к слабым звукам, производимым червями под землей, объяснил мне Нэтти, и вот почему глаза их так далеко расставлены, почти к затылку; именно для того, чтобы они не мешали, и вместе с тем давали возможность следить, нет ли опасности над головой и позади, в то время как нос вальдшнепа глубоко погружен в землю. И этим объясняется такая гибкость его клюва, потому что, когда птица сверлит им землю и не может точно определить, с помощью слуха, где находится добыча, то чувствительный кончик клюва ощупывает кругом землю, совсем как палец, пока, наконец, не найдет и не схватит добычи. Все это и еще многое другое рассказал он мне, пока мы разыскивали по болоту следы матки-вальдшнепа; наконец мы отправились домой, потому что уже наступили сумерки. Часть его сообщений была верна, часть ошибочна, а многие рассказы представляли курьезное смещение правильных и точных сведений с фантастическими народными преданьями, почерпнутыми из неведомого источника; они и в наше время принимаются за достоверные сведения о птицах и животных почти во всех деревенских уголках, и для ребенка представляют наибольшую занимательность. Мальчик с благоговением слушал эти рассказы, как набожный человек внимает какому-нибудь грандиозному духовному концерту, запоминал их, а потом уже пересматривал их и уже самостоятельно выбирал из них то, что ему казалось верным.
Когда, несколько дней спустя, я вернулся к тому же месту, гнездо уже опустело. Несколько разбросанных вокруг скорлупок рассказали мне о случившемся и указали на то, что мне нужно отправиться на поиски за маленькими вальдшнепами, которых почти нет никакой возможности найти, если сама мать не укажет вам, где они находятся. Неделю спустя, пробираясь по краю болота, я вдруг увидел как листья у меня под ногами заклубились, завертелись и поднялись кверху, словно маленький бурый смерч. Одновременно с этим я увидал, как по земле тревожно перепархивала самка вальдшнепа, клохча и волоча то крыло, то лапку, точно раненая. Разумеется я пошел за ней, чтобы узнать в чем дело, совершенно забыв о куропатке, когда-то сыгравшей со мной ту же самую штуку, с целью отвлечь мое внимание от своих птенцов. Как только она увела меня достаточно далеко, все ее повреждения исчезли словно по мановению волшебного жезла; она взвилась вверх на сильных крыльях, понеслась над болотом и быстрыми кругами стала опускаться на то место, где я ее спугнул. Но я не мог найти ни одного птенца, хотя усердно искал их в продолжение целого получаса; их, по всей вероятности, было четверо, и они наверное были спрятаны в листьях и травяных стеблях, под самым носом у меня.
Чудесные рассказы, почерпнутые из запаса Нэтти Дингля и пробуравленные дырки на болоте, наделали мне хлопот несколько недель спустя, и вовлекли меня в одно неприятное столкновение. Неподалеку от нас жил мальчик, будущий натуралист, имевший большого желтого кота, которого дома звали Блинком.
Этот Блинк был удивительно странный, старый кот и самый страстный охотник, которого я когда-либо встречал. Он знал, например, как отыскать крота в его длинном подземном коридоре, и, что до сих пор составляет для меня загадку, ловил их десятками, но, как большинство кошек, сам ни за что не хотел их есть. Если он ловил крота, будучи голоден, он его прятал и отправлялся ловить мышь или птичку, оставляя крота нетронутым, чтобы затем принести его домой в качестве охотничьего трофея. Иногда он одиноко охотился по нескольку часов подряд, а потом являлся с мяуканьем домой, волоча все, что ему удалось наловить – крыс, белок, кроликов, перепелов, тетеревов, и даже кузнечиков, если не попадалось более крупной дичи. Уже издалека слышался его голос, какой-то особенный звук, который он издавал только тогда, когда нес какую-нибудь добычу; и тогда мальчик обыкновенно бежал ему навстречу и принимал у него дичь, а Блинк мурлыкал и терся об его ноги, желая выразить свою гордость и удовольствие. Если никто не шел ему навстречу он раза два обходил с мяуканием вокруг дома, а потом складывал свою дичь под порогом у входа, где наши носы очень скоро бывали вынуждены обратить на нее внимание, так как сам Блинк уже больше не дотрагивался до своей добычи. Однажды мальчик нашел под порогом странную птицу, красивое создание бурого цвета, величиною с голубя, с длинным прямым клювом и глазами на макушке головы. Он отнес ее к отцу, человеку очень авторитетному, не допускавшему возражений, который прочел ему целую лекцию по естественной истории, представлявшую удивительную смесь истины с небылицей. Это был слепой кулик, сказал он, – в чем была доля правды. Птица ничего не видела, так как глаза у нее были не на месте; это была очень редкая птица, иногда появлявшаяся осенней порой, а зимой она – будто бы зарывалась в земляную нору – вместо того, чтобы улетать на юг, – и вот тут уже начиналась небылица.
Когда мальчик позвал меня посмотреть на редкую находку, я назвал ее вальдшнепом, и принялся с увлечением рассказывать о нем, все что знал, но меня сейчас же оборвали и назвали лгунишкой. Последовали бурные словопрения, в которых я тщетно ссылался на непреложный авторитет Нэтти Дингля; мальчик был старше меня, и мы вдобавок находились у него на дворе; в конце концов, он выгнал меня вон за то, что я осмелился рассказывать ему о птице, которая была поймана его собственным котом, и которую его собственный отец назвал слепым куликом. Он еще пустил камень мне вслед, когда я сказал, что у нас их водится очень много, но они добывают себе корм по ночам, как совы, а затем был пущен второй камень, когда я обернулся и закричал, что они вовсе не зарываются в грязь, подобно черепахам в сухую погоду, как уверял отец моего противника.
Маленькие вальдшнепы начинают бегать очень хорошо, как и молодые куропатки, с той самой минуты, как они вылупятся из яйца; и тотчас же начинают учиться у матери отыскивать себе пищу. Ранними сумерками, когда они еще не так дики и когда мать не так скоро поднимается с места, чтобы увлечь вас с собой, мне случалось подкарауливать целый выводок – крошечных, пушистых, еле заметных птенчиков, с уморительно длинными носиками и темной полосой, идущей вдоль спины, которая как бы делит птичку пополам и скрывает одну ее половину даже тогда, когда вам уже удалось разглядеть другую. Мать ходит с ними и быстро ведет их болотом, по папоротникам и поросли ольховника, где они на ходу копаются в сухих листьях и сучках, в обрывках сырой древесной коры, переворачивают их носами в поисках червей, совершенно как семейство тряпичников, вооруженных палочками и роющихся во всяком хламе. Как мать, так и птенцы издают при этом легкое цыканье, выражающее полное удовольствие, и которое, по всей вероятности, должно ободрять семейство и помогать ему не разбредаться во время вечерней прогулки.
Когда место, где можно добыть себе пропитание, находится слишком далеко от гнезда, что случается довольно часто, у вальдшнепа Витувика наблюдаются две привычки, которых, насколько мне известно, не замечено ни у одной другой птицы из тех, которых принято называть дичью; – может быть эти привычки существуют у ржанки, но мне никогда не приходилось наблюдать ее птенцов, хотя при каждом наблюдении над взрослыми ржанками я все более и более убеждался, что это самые замечательные и наименее понятые нами из всех известных нам птиц.
Если пищу вальдшнепам приходится искать на далеком расстоянии от гнезда, то мать прячет выводок и сама отправляется за кормом. По возвращении она кормит своих птенцов как голубка, запуская клюв им в горло, улетая и снова возвращаясь с кормом до полного их насыщения, после чего она оставляет их в безопасном месте и улетает кормиться сама на остальные часы ночи. Подобно большинству других молодых птиц и животных, птенцы вальдшнепа никогда не покидают места, где их оставила мать, и их с трудом можно с него согнать до ее возвращения. И обыкновенно, когда вы находите выводок молодых вальдшнепов без матки, они садятся вам в руки и лежат на ладони без движения, притворяясь мертвыми, пока вы их не положите обратно.
Если поблизости есть место, где можно хорошо прокормиться, но все же оно слишком далеко, чтобы маленькие птенцы добрались к нему самостоятельно, мать переносит их туда поочередно и прячет в каком-нибудь постоянном углу, пока не перетаскает таким образом всего семейства. Два или три раза я видел, как вальдшнепы переносят своих птенцов, за несколько минут унесла одного, а раз наблюдал, как мать вернулась к тому месту, откуда она птенца, за вторым, притаившимся под листом, где я его совершенно не заметил. Этот любопытный способ применяется самками вальдшнепов не только при переноске птенцов в благоприятные для добывания пищи местности, а также и тогда, когда их нужно поскорее удалить от внезапно надвинувшейся опасности, вроде пожара или наводнения, от которых их нет возможности спасти, оставаясь на месте.
Насколько я мог проследить, при чрезвычайной быстроте этой операции, мать спускается на землю к цыпленку, берет его и во время полета держит между лапок. Так мне по крайней мере представлялось, когда я наблюдал это несколько раз подряд.
Некоторые утверждают, как мне приходилось также слышать от охотников и зорких наблюдателей, – что мать переносит птенцов, держа их в клюве, как кошка носит котят, но как это можно сделать, не задушив при этом крошечного птенчика, остается для меня совершенно непонятным. Конец клюва, недостаточно крепок по-моему, чтобы удержать птичку за крыло, а держать ее за шею, словно щипцами, это значит неизбежно задушить ее или, по меньшей мере, причинить ей значительные повреждения во время продолжительного перелета; дикие матери обыкновенно так не поступают со своими малышами.
Существует еще один, более правдоподобный способ, который вальдшнеп Витувик может применять для переноски своих птенцов, хотя сам я его не наблюдал.
Один старый охотник и внимательный наблюдатель лесной жизни, с которым мне иногда приходилось бродить по лесам, раз наткнулся на самку вальдшнепа, сидевшую со всем своим выводком на берегу ручья, у подножия пустынного холмика. Один из птенцов сидел на спине у матери, совсем как обыкновенный, домашний цыпленок. При неожиданном появлении моего приятеля, мать поднялась, унося с собою на спине птенца, и быстро скрылась в густой лиственной чаще. Остальные птенцы из выводка, их было трое, также быстро исчезли, и охотник, отыскав одного из них, пошел своей дорогой, не дожидаясь, вернется ли мать за оставшимися детьми. Я передаю этот случай, не ручаясь за его достоверность, как указание на другой возможный способ передвижения молодых вальдшнепов; однако я с полной уверенностью утверждаю, что те птенцы, за которыми мне приходилось наблюдать лично, перетаскивались матерью совершенно иным путем.
Молодые вальдшнепы начинают упражнять свои крошечные крылышки через несколько дней после вывода из яйца, еще раньше молодых перепелов, и выучиваются летать в удивительно короткий срок. Они растут с поразительной быстротой, благодаря хорошему питанию, так что часто случается, что к началу лета вся семья разлетается в разные стороны, и каждый член ее начинает самостоятельную жизнь, предоставляя матке выращивать второй выводок. В это время они скитаются повсюду, разыскивая свой любимый корм, и часто залетают на фермерские усадьбы, где они проводят большую часть ночи у водосточных канав, вблизи конюшен и скотных дворов, пока в доме царит тишина; и быстро исчезают при малейшем шорохе, так что вальдшнеп Витувик является постоянным посетителем таких мест, где его никто не видит и даже не подозревает его присутствия.
Будучи большим охотником до земляных червей, вальдшнеп Витувик уже давным-давно додумался до многого, чему человек не научается в течение целой жизни; например, он знает, что гораздо проще и легче собирать червей с поверхности земли, чем выкапывать их. Когда мальчику нужно нарыть червей для рыбной ловли – со старшими, – он в сухую погоду нередко проводит половину дня, усердно копаясь в земле, и при этом почти ничего не находит, так как в такое время черви уходят далеко в глубь земли, и их можно найти только в излюбленных местах. Между тем отец, посыпая своего мальчика накопать червей, сам проводит часок после ужина за поливкой своего газона. При первых же каплях воды черви поднимаются ближе к поверхности земли, а к полуночи уже ползают целыми сотнями по луговине, здоровенные, как раз пригодные для приманки форели. Они остаются на поверхности почти всю ночь, и вот почему ранняя птица ловит червя, вместо того, чтобы выкапывать его из земли, как это приходится делать соням. Лучше всего выйти в полночь с фонарем и набрать сколько понадобиться червей для рыбной ловли, без всякого труда и хлопот. В это же время, по всей вероятности, застанете и вальдшнепа Витувика за тем же делом.
Прошлым летом я спугнул двух вальдшнепов с соседского луга уже поздним вечером, и редкое лето проходит, чтобы вы не прочли с удивлением о том, как их видали в пределах такого огромного города, как Нью-Йорк, куда они издалека прилетают по ночам охотиться за червями на луговинах. В поисках за теми же червями они посещают и сады; и часто в местностях, где, по-видимому, не водятся вальдшнепы, вы можете наткнуться под капустным листом или в прохладной тени густой ржи на круглые дырки, которыми вальдшнеп Витувик испещрял мягкую землю, собирая личинок и червей, пока вы еще спите.
В середине лета с вальдшнепом Витувиком происходит странная перемена; слабые семейные узы окончательно рвутся, и птица превращается в настоящего отшельника на всю остальную часть года. Вальдшнеп живет совершенно один, и даже на время осеннего перелета не соединяется с товарищами в стаи, как большинство других птиц; насколько мне известно, никто еще никогда не видал такого количества вальдшнепов, летящими вместе, которому можно было бы дать название стаи. Единственное известное мне исключение из этого правила составляет тот редкий случай, когда вам удается застать самца-вальдшнепа важно расхаживающим взад и вперед по бревну, распустив хвост и крылья, совсем как тетерев; при этом он страстно цыкает и бормочет. Если вы подползете поближе, то спугнете еще двух или трех птиц, сидящих по траве у бревна или по соседству в низкой поросли. Один охотник недавно мне рассказывал, что его сеттер, как-то раз сделал стойку над расхаживавшим по бревну вальдшнепом, который, заметив, что его обнаружили, тотчас же прекратил эту игру и шмыгнул в папоротник. Когда собака подошла ближе, сразу поднялись пять вальдшнепов, наибольшее число, в каком эти птицы, по моим сведениям, наблюдались вместе.
Когда я спросил необразованного охотника, который однако был довольно сведущ по части лесных нравов, что значит такое расхаживанье вальдшнепа Витувика в такое позднее время года, когда выводки уже разлетелись в разные стороны, он не мог подыскать объяснения этому явлению. – Просто чудит, как многие птицы, – сказал он, и на этом успокоился.
Мне пришлось наблюдать подобный случай всего один раз, да и то не удалось, как следует, присмотреться, потому что я наткнулся на двух или трех птиц сразу и спугнул их раньше, чем мне удалось разглядеть представление. Во всяком случае это делается не для привлечения самки, для чего время уже давно прошло, и если не видеть здесь подобия тетеревиного обычая собираться небольшими группами, для чего-то в роде пляски, то для меня это явление остается полной загадкой. Может быть, и вальдшнеп Витувик любит игры, которые безусловно знакомы и нравятся всем другим птицам; и только игра, может быть, в состоянии заставить его забыть о том, что он отшельник. Как только птицы начинают линять, они покидают леса и болота, которые их взрастили, и совершенно исчезают. Куда они отправляются на это время, остается глубокой тайной. В местностях, где еще вчера были целые десятки птиц, сегодня уже нет ни одной, и если вы случайно натолкнетесь на какого-нибудь одного вальдшнепа, то это большею частью происходит в таком месте, где вы их раньше никогда не встречали, и где вам, вероятно, уже больше никогда не придется их встретить, хотя бы вы и посещали это место целыми годами. Это тем более замечательно, что вальдшнеп, как и все другие птицы, имеет свои излюбленные местечки, в которые возвращается вить гнездо, кормиться или спать по нескольку лет кряду.
В это время вам изредка доводится увидеть одинокую птицу на сухом южном склоне холма, или на солнечной опушке большого леса. У вальдшнепа теперь необыкновенно жалкий вид, так как все почти перья на нем повылезли, и он может только перепархивать с места на место или убегать при вашем приближении. В очень редких случаях вы можете подстеречь его так, чтобы он вас не видел, и тогда вы подмечаете одну очень странную черту. Он стоит у пня или у куста прямо на припеке, подставляя солнечным лучам свою голую спину, словно греясь у огромного камина. Конец его длинного клюва упирается в землю, точно подпорка для головы. Он спит; но если вы подползете поближе и наденете очки, то увидите, что он спит с полуоткрытыми глазами. Нижние веки подняты так, что закрывают полглаза, но верхняя половина открыта, так что и во время сна он как бы следит, не приближается ли к нему враг сверху или сзади. В это время он не издает почти никакого запаха, так что ваша собака при всем ее остром чутье, та самая, которая осенью чует его издалека, теперь пройдет мимо, не заметив его, и только чуть не наступив на птицу, сделает над ней стойку или каким-нибудь другим путем укажет на близость дичи. Охотники говорят, что рассеянные по одиночке птицы – это те, которые потеряли очень много перьев, и что они держатся на открытых солнечных местах, чтобы согреться. Может быть они и правы, но тогда является вопрос, что же эти самые птицы делают по ночам, когда воздух гораздо холоднее, чем днем. И как бы в опровержение того же взгляда, найдя одну птицу на открытом солнечном склоне, вы находите другую, на расстоянии всего одной мили от первой, спящей посреди большого ржаного поля, куда солнечные лучи почти и не проникают.
Но каковы бы ни были причины, заставляющие вальдшнепа поступать таким образом, они попадаются в поле очень редко и представляют единичные загадочные исключения из общего правила. Большая часть птиц совершенно исчезает, и нет никакой возможности их найти. Разлетаются ли они во все стороны и прячутся в лесной чаще, где сидят невылазно и таким образом скрываются от преследования человека; или же, как некоторые другие породы кулика, совершают небольшой перелет на север в период линянья, ища одиночества и перемены пищи, – остается до сих пор совершенно неизвестным. Но удивительно, что мы так мало знаем о птице, которая вьет гнездо на наших пастбищах и по ночам часто прилетает к нам на двор и на лужайку перед домом; несмотря на все это, мы знакомимся с ней только после ее смерти, когда нам ее подают на стол, поджаренную с гренками, как тонкое блюдо.
Весной, когда вальдшнеп ищет себе подругу, у него есть обычай, который, если наблюдать за ним с опушки ольховой рощи, тотчас напомнит вам ржанку с равнин и плоскогорий, и ее еще более диких тезок из Лабрадорских степей. И правда, по своему пристрастно к выжженным равнинам, где он повсюду может прятаться и ловить бесчисленное множество кузнечиков и сверчков, не хлопоча особенно о перемене пищи, и по своему бесстрашному отношению к человеку, вальдшнеп Витувик имеет очень много общего с малоизвестными нам ржанками. В сумерках, осторожно крадучись по опушке леса, вы слышите слабое «пи-и-нк, пинк», совсем рядом с вами, и, обернувшись, чтобы прислушаться и определить, откуда доносятся звуки, тотчас увидите быстро несущегося над вашей головой вальдшнепа, спиралью возносящегося к облакам, при этом радостно цыкающего и хоркающего. Это очень незамысловатая песенка, не выдерживающая сравнения с песнью ржанки, которая проделывает то же самое весенними вечерами, и вальдшнепу Витувику приходится возмещать недостаток голоса, дрожанием крыльев, через которые проходит воздух, производя жужжание, похожее на резкие звуки, издаваемые тростником в ветреную погоду; но песня эта кажется бесконечно прекрасной маленькой бурой самочке, тихонько притаившейся по близости и, насторожившись, прислушивающейся к ней. Поднявшись на огромную для него высоту, вальдшнеп Витувик бешено кружится в течение нескольких секунд, а потом спиралью опускается вниз, не переставая хоркать и цыкать, пока наконец не опустится до вершины деревьев, и, сложив крылья как раз над головой подруги, упадет подобно свинцовой гире, прямо перед ней. Она же остается неподвижной, хорошо зная, что будет дальше, и на расстоянии нескольких футов от земли вальдшнеп Витувик снова распускает крылья, чтобы замедлить свое быстрое падение и потихоньку опускается рядом с ней. Тут он словно в изнеможении смирно сидит с минуту, но вслед затем начинает расхаживать вокруг нее, распустив хвост и крылья, точно дикий индюк, охарашиваясь перед ней и чванясь, словно павлин под лучами весеннего солнца. Снова он затихает; слышится слабый «пи-и-нк», словно откуда-то издалека, и вальдшнеп Витувик уносится ввысь на своих быстрых крыльях, повторяя сызнова свои восторженные движения.
Обе птицы в это время до странности не боятся людей, и если вы стоите смирно или даже потихоньку двигаетесь, они так же мало обращают на вас внимания, как на пасущуюся рядом на нежной весенней траве скотину. Совсем как желтая ржанка, вся жизнь которой большею частью протекает в обширных степях Лабрадора и Патагонии, и характер которой являет любопытную смесь необычайной дикости с поразительной глупостью, – вальдшнепы лишены всякого инстинктивного чувства страха к какому бы то ни было крупному животному; и если это чувство сколько-нибудь и знакомо вальдшнепу Витувику, то оно является следствием постоянной охоты на него. Но и то оно прививается к нему медленнее, чем ко всякой другой дичи, и если его оставить в покое, хотя бы и на короткий срок, к нему тотчас же возвратится его природная доверчивость.
С наступлением осени вы замечаете у вальдшнепа Витувика еще одну общую черту с таинственной ржанкой. Вы ждете с уверенностью появления ржанок, когда подует первый северо-восточный ветер после 20-го августа; точно так же и первое осеннее полнолуние с сильным туманом, снова привлекает вальдшнепа к его привычным местам. Но почему он дожидается полнолуния, при этом непременно сопровождаемого холодным и сырым туманом, прежде чем предпринять перелет на юг, остается для нас одной из окружающих его тайн. В противоположность ржанкам, прилетающим сотнями, с дикими пронзительными криками, заглушающими рев бури и шум дождя, которые в полночь поднимают вас с постели и с невольным содроганием в душе заставляют прислушиваться к ним, вальдшнеп Витувик появляется молчаливым, одиноким отшельником; вы поутру выходите, как на назначенное свидание, и застаете его спящим крепким сном именно там, где вы ожидали его увидеть.
При первом осеннем пролете обнаруживается еще одна любопытная черта, а именно, вальдшнеп Витувик проявляет особенное пристрастие к некоторым определенным местам, не потому что они отличаются особым обилием пищи, или дают более безопасное пристанище, а просто, надо думать, по старым воспоминаниям, точно так же, как ребенок любит иные дикие уголки какого-нибудь невозделанного луга, предпочитая его самым красивым местностях, которые, казалось, должны были бы ему гораздо больше нравиться. Притом, рассеянные по разным местностям птицы, каким-то непостижимым образом запоминают излюбленное местечко; смотря на него, как на своего рода гостиницу или постоялый двор, они все располагаются в нем, так что оно оказывается густо заселенным все то время, пока они находятся в его соседстве.
Три мили севернее того места, откуда я пишу, находится небольшой клочок высокого редкого леса, который знали и берегли некоторые охотники целыми годами, другие же проходили мимо, не удостаивая его своим вниманием, так как он действительно мало похож на местность, изобилующую дичью. А на самом деле, если существует хотя бы один вальдшнеп во всем Ферфильдском округе, в наше время многочисленных охотников и редкой дичи, он окажется непременно в этом клочке леса, и если вы, в первое благоприятное в смысле погоды утро, не найдете в нем хотя бы одной птицы, значит, перелет еще не наступил или миновал вашу местность. Несколько раз после того, как мне удавалось поднимать здесь одинокого вальдшнепа, я обходил кругом всего участка, стараясь открыть причину странного пристрастия к нему вальдшнепа Витувика, но все мои старания оказывались напрасными. Почва гола и камениста, почти совсем нет ни папоротника, ни корней, ни даже клочка травы, который бы мог служить пристанищем даже вальдшнепу, и как внимательно ни осматривайте все вокруг, вы не увидите ни просверленных в земле дырок, ни других следов, по которым можно было бы судить, что вальдшнеп Витувик искал себе здесь пропитания. Судя по внешним признакам, это последнее место, где можно было бы предположить присутствие такой птицы как вальдшнеп, а тут же рядом находились прекрасные заросли; однако вальдшнеп Витувик избирает именно первое место и сидит в нем днем, и возвращается неизменно туда же, пока не переведутся все вальдшнепы в наших окрестностях. Охотник может исходить сегодня этот лесной участок вдоль и поперек и перебить в нем тех немногих птиц, которые еще в нем держатся, а завтра, если только остались по соседству вальдшнепы, он непременно найдет то же количество птиц в том же самом месте, как и вчера.
Я расспрашивал старых ружейных охотников об этом месте, которое я открыл, подняв двух вальдшнепов в такое время, когда их нигде нельзя было найти, несмотря на старания целых десятков молодых охотников и собак, и получил ответ, что на их памяти всегда так и было. В старину, когда птиц было очень много и они были мало известны, на протяжении полуакра здесь легко было насчитать во время перелета пять или шесть штук за раз. Когда их избивали, на их место являлись другие, и это число неизменно замещалось, покуда в соседних лесных чащах, оставалось еще много птиц. Но почему этот участок посещается охотнее других, и почему пустые места так быстро заполняются – эти два вопроса, так и остались без ответа.
Один охотник неуверенно объяснял мне, что, может быть, путешествующие на юг птицы залетают сюда, чтобы занять лучшие из оставшихся не занятыми мест; такое объяснение приходило в голову и другим охотникам. Но на это можно возразить, что ведь птицы совершают перелет по ночам, а ночью этот участок остается незанятым. Вальдшнепы пользуются им лишь для дневного отдыха, а по ночам разлетаются в разные стороны, в изобилующие кормом места, куда направляются и все летящие на юг птицы; дело в том, что вальдшнеп Витувик должен часто останавливаться на кормежку; он быстро переваривает пищу, и потому не может делать длинных перелетов без передышки. По-видимому, он подвигается к югу небольшими этапами, кормясь попутно, а потому вновь прибывшие встретились бы с птицами, которые до них уже заняли лучшие места для корма и оттуда вместе бы отправились на дневной отдых. Но как узнать вновь прибывшей ночью птице, что излюбленное место уже занято на день, или что некоторые из занявших его накануне птиц уже сегодня исчезли и места их освободились?
Единственно возможным я считаю объяснение, что это дело случая, но такой ответ, собственно говоря, ровно ничего не объясняет, а кроме того случай, – если такая слепая и неразумная вещь существует в разумном мире, – правильно не повторяется; или же остается прямо признать, что существует какое-то взаимное понимание и общение между птицами, когда они ночью летают туда и сюда; вероятно, это так, но мы этого никак не можем доказать при наших современных ограниченных познаниях. Это пристрастие вальдшнепа к известным местам проявляется еще иным образом, когда вы идете по следам отшельника. Когда его спугивают с любимого места отдыха, но не стреляют в него при этом, то он делает небольшой перелет к вершинам деревьев и назад, и преспокойно садится на то же самое место, с которого его подняли, как только вы немного отойдете. Он пользуется еще заячьим приемом – делать круг и возвращаться к прежнему месту; может случиться, что вы, подняв птицу и пристально следя за ней, увидите у вас за спиной, как она бесшумно опускается и садится чуть не у ваших ног. Однажды мой старый пес Дон поднял вальдшнепа и словно прирос к тому месту, откуда птица поднялась. Я остался на месте, в нескольких шагах от собаки и в ту же секунду вальдшнеп Витувик пронесся за моей спиной и бесшумно опустился в кусты между мной и собакой, не больше как в десяти футах от хвоста старого сеттера. Хитрость удалась вполне, потому что, едва Дон перестал чувствовать запах, он пошел вперед и таким образом пропустил птицу, сидевшую за ним сзади. Эта любопытная черта объясняется, может быть, просто неудержимым тяготением вальдшнепа Витувика к некоторым излюбленным местам; возможно также, что он ночью тщательно выбирает себе пристанище, где удобно скрываться и отдыхать днем, и возвращается туда потому, что ему трудно искать более удобного приюта при ослепительном солнечном свете; а может быть, это простая хитрость, имеющая целью обмануть потревожившее его животное, и состоящая в том, что он садится на землю совсем близко за спиной врага, где ни собаке, ни человеку не приходит в голову его искать.
Ночью, когда он отлично видит и быстро перелетает за пищей с одного места на другое, вальдшнепа Витувика легко ослепить и ошеломить каким-нибудь ярким светом; он принадлежит к числу животных, которые бегут и летят на огонь. Так как в это время он движется совершенно бесшумно и притом очень быстро, то его обыкновенно не узнают, – вам кажется, что это какая-нибудь ночная птица, и вы предоставляете ему летать, не обратив на него никакого внимания. Несколько раз, когда я ходил с фонарем подстерегать птиц и животных и наблюдать за ними в ночное время, мне удавалось узнать вальдшнепа Витувика, дико кружившегося около моего огонька. Однажды, углубившись в пустынные дебри Нового Брауншвейга, я подкараулил двух браконьеров, багривших лососей в полночь с подвижной железной печкой, подвешенной к корме их челнока. Ловля эта представляет собой великолепное зрелище и требует при этом большой сноровки и определенной отваги, и я, вместо того, чтобы гнать браконьеров прочь, попросил позволения сесть в их длинную лодочку и посмотреть на их охоту. В то время как мы плавали взад и вперед по речным быстринам, и наши смолистые сосновые дрова пылали и трещали в лодке, а вокруг нас прыгали и метались черные тени, два вальдшнепа поднялись с берега и стали бешено кружиться над челноком. Один из них задел меня крылом по лицу и испуганно улетел только тогда, когда Сэнди, стоя на корме, сильным ударом остроги пронзил и втащил в лодку, с радостным криком, трепещущего двадцати-фунтового лосося, шлепнувшегося ко мне прямо на колени. В ту же ночь я несколько раз видел мельканье их крыльев и слышал их тихое удивленное цыканье, раздававшееся среди треска пылавших дров и шума и рева воды на порогах.
Когда вальдшнепу Витувику удается напасть на хороший корм во время перелета на юг, он остается у нас, если его только не тревожат, до тех пор, пока сильный мороз не закует и не замкнет его пищевые склады, сделав почву настолько твердой, что нежный клюв вальдшнепа уже не в силах ее пробить. Тогда он устраивается поюжнее у какого-нибудь не успевшего еще замерзнуть ключа или ручейка, бегущего по ольховой роще.
Недалеко от нас, на мысе Шиппан, существует родничок, редко замерзающий, вода которого выходит из берегов, благодаря чему окружающая почва покрыта зеленой травкой даже в средине зимы. Теперь этот мыс сплошь застроен домами, но раньше он был любимым пристанищем вальдшнепов, и маленький ключ всегда оказывал самое радушное гостеприимство птицам. В прошлом году, на Рождестве, я увидел там вальдшнепа устроившегося очень уютно, несмотря на непосредственное соседство с человеческим жильем и окружавший его со всех сторон глубокий снег. Он оставался там несколько недель после того, как улетели все другие птицы, задержанный в этом месте либо привычкой, либо старыми воспоминаниями о том времени, когда только одни вальдшнепы знали этот клочок земли; или же он был ранен и потому не мог улететь вместе с товарищами, выбрав это единственное во всей округе место, где можно было кормиться до тех пор, пока не заживет крыло. Природа, которую люди зовут жестокой, окружила его нежной заботливостью, залечила раны, нанесенные ему человеком, доставила ему пищу и надежный приют в такое время, когда все остальные места пропитания птиц находились в ледяных оковах суровой зимы; и все же люди, которые вообще способны быть добрыми и разумными, не открыли в этом обстоятельстве глубокого тайного смысла. На следующий день после того, как я его увидел, какой-то охотник шел мимо и с гордостью убил его, как последнего вальдшнепа в неурочное время года.
