Проказы маленькой обезьянки
Автор: В. Андреевская, 1903 г.
Небольшая, вечно веселая, вечно игривая и вечно готовая на всевозможные проказы, обезьянка Жако родилась в одной из жарких стран, которые лежат далеко-далеко отсюда. Жила она, как говорится, припеваючи, никакого горя, ни беды не знала, не ведала до тех пор, пока вдруг в один прекрасный день была поймана английскими матросами, которые, притащив ее на корабль, отдали капитану. Капитан, очень любивший животных вообще, относился к Жако ласково; поместил в собственной каюте, кормил хорошо и выучил разным забавным штукам. Жако со своей стороны видимо привязавшись ко всем окружающим, сделался совершенно ручным. Он, кажется, знал каждого матроса, каждый уголок на корабле; словом, по прошествии самого короткого срока, окончательно освоился; но зато при виде кого-нибудь постороннего, выказывал подчас страшную злобу, в особенности ежели замечал, что его трусили; так, однажды, когда корабль, придя на место, стоял в гавани, и жена капитана вздумала посетить его – Жако прыгнул ей на спину, начав теребить за косу: бедная женщина конечно сильно испугалась; все матросы бросились на помощь, но с большим трудом оттащили зверька, который в порыве гнева, заметив лежащую на полу маленькую собачонку, схватил ее за хвост и принялся вертеть во все стороны.
Крепко не понравилось ему также, когда пришлось с корабля перебраться на квартиру капитана, где последний расположился на всю зиму, и где началась совершенно новая жизнь.
Увидав себя среди незнакомой обстановки, Жако бросился куда глаза глядят, при чем конечно опрокидывал все, что попадалось на пути. Хозяйка дома и прислуга приходили в отчаяние, вследствие чего, выведенный из терпения капитан, посадив своего любимца на цепь, привязал его к ножке кресла в кабинете, а сам вместе с женою расположился там же прочесть две весьма нужные бумаги.
Жако внимательно следил глазами за каждым движением хозяина, и затем когда остался один в комнате, то сию же минуту проворно вскарабкался на кресло, взял со стола бумаги, развернул их, долго держал перед собою, как бы прочитывая, потом свернул самым аккуратным образом и, приложив переднюю лапу ко лбу, глубоко задумался. Видевшие всю эту процедуру хозяева хохотали от души, но смех их нисколько не смутил обезьяну.
Прошло несколько дней, в продолжение которых Жако вел себя безукоризненно, так что капитан однажды выразил желание спустить его с цепи и позволить гулять по комнатам. Жена его, начинавшая мириться с присутствием проказника-зверька, охотно согласилась – и вот наш Жако получил разрешение снова разгуливать по всему дому, при чем, вероятно присмотревшись к окружающей обстановке, уже больше не кидался, а – или скромно сидел на бюро (своем любимом месте) или смешил хозяев различными забавными выходками.
Увидав один раз как капитан брил бороду, он, схватив бритву, хотел сделать то же самое, но обрезав себе щеку, с досадою бросил бритву на пол, после чего уже больше никогда к ней не прикасался; а другой раз, желая намочить голову одеколоном по примеру хозяйки, взял бутылочку с крепким уксусом, который, попав ему в глаза, рот и нос, причинил сильную боль.
С детьми капитана Жако жил в большой дружбе; и в особенности любил смотреть как кормилица купала маленькую Кити.
За обедом он помещался обыкновенно в столовой на окошке, где терпеливо выжидал свою порцию; но вот однажды, когда вся семья собралась к завтраку, капитан заметил его отсутствие.
Не успел он заявить об этом жене, как вдруг в детской раздался страшный, пронзительный крик Маркизы (так звали маленького котеночка), любимца старшей дочери, которая конечно, сейчас же побежала узнать, что с ним приключилось.
Отворив дверь, девочка увидела следующую картину: по середине комнаты, на полу, стояла наполненная водою ванна, и Жако, подражая действиям кормилицы, погружал в нее испуганную Маркизу.
– Противный! что ты делаешь? – вскричала девочка, выхватив испуганную кошку, – и с той поры вход в детскую был навсегда запрещен обезьяне из страха, чтобы ей не пришла фантазия когда-нибудь проделать подобную же штуку с Кити.
– Вот так нянька явилась у твоей Маркизы, нечего сказать, отличная, – смеялся капитан, глядя на Жако, который, как ни в чем но бывало, пришел в столовую и поместился на окне, – слава Богу, что она не добралась до Кити, а то могло бы кончиться очень печально.
С этими словами капитан хотел было снова посадить Жако на цепь, но дети сильно восстали, обещая присматривать за ним общими силами.
Целый месяц прошел благополучно; Жако не попадался в шалостях, пока, как говорится, на грех, – случайно забежал в кухню. – Старушка кухарка, очень благоволившая к нему, приголубила дорогого гостя, посадила на постель, дала несколько сдобных сухариков, и пока он их прихрустывал, занялась своим делом около плиты. Жако с любопытством смотрел на ее стряпню, и как только заметил, что она, накинув большой платок, вышла на лестницу, вероятно за какою-нибудь провизией – сейчас же пододвинул стул к плите, вскарабкался – и давай мешать во всех кастрюлях, потом взял со стола соль, сахар, перец и принялся сыпать все это куда и сколько попало.
Наконец с любопытством приподнял крышку котелка, в котором жарился цыпленок. – Запах вкусного жаркого приятно щекотал ему ноздри; он не мог оторваться от него, и осторожно опустив лапу, попробовал отщипнуть маленький кусочек; затем взял другой, третий и в конце концов напробовался до того, что в котелке остались только одни кости. – Тут ему должно быть пришло на мысль, что кухарка рассердится, потому что, вдруг соскочив со стула, он грустно опустил голову и забился в самый угол, где, впрочем, оставался не долго, и как бы сообразив что-то особенно важное, опрометью бросился через плохо затворенную дверь прямо в сени, а оттуда в маленький палисадник.
По прошествии не более пяти минут, он уже снова направлялся в кухню, держа пойманного голубя; и убедившись, что кухарка еще не возвратилась, мигом сунул его в котелок, накрыл крышкою и, сев на прежнее место, принялся доедать сухари.
Но вот наконец дверь скрипнула – старушка, сбросив с себя платок, снова подошла к плите.
– Что это такое, – сказала она, попробовав бульон, который оказался сладким; вот чудеса-то! – продолжала она, опустив ложку в варившиеся сливы, густой, ароматный сироп которых был совершенно соленый. Господи! Да это колдовство! – почти вскрикнула бедная женщина, приподняв крышку котелка; – но потом случайно взглянув на засаленную мордочку Жако, сразу догадалась, чьи это проказы.
Узнав обо всем слупившемся, хозяева ужасно хохотали; капитан при этом рассказал детям несколько забавных анекдотов по поводу проделок обезьян, и один из них им в особенности понравился. Дело заключалось в следующем: однажды, в жаркую полуденную пору, через густую чащу тенистого леса, тихо пробирался индейский торговец различными мелочами.
День стоял довольно знойный, и так как торговцу торопиться было некуда, то он, сбросив с плеч свою ношу, расположился отдохнуть под высоким, широколиственным деревом. Товар его заключался по большей части из ночных колпаков; и вот наш торговец, полагая, что ему будет гораздо прохладнее спать с прикрытою головою, развязал тюк, достал один из таких колпаков, надел его, лег и, вследствие сильной усталости, заснул моментально.
Когда же, проснувшись, он хотел снова продолжать путешествие, то с ужасом заметил, что ящик был совершенно пуст. Решительно не зная чему приписать это явление, он, услыхав на верху между ветвями какой-то непонятный шелест, поднял голову и увидел целую стаю уморительно кривлявшихся обезьян: на каждой из них был надет ночной колпак, который придавал им до того забавный вид, что торговец, несмотря на всю досаду, не мог удержаться от смеха и начал придумывать, каким бы образом отобрать у маленьких воришек свою собственность. Притворившись, что не замечает их проделок, он снял свой ночной колпак, помахал им в воздухе, высоко подняв руку, и затем, бросив его в короб, скрылся за кустами, выжидая, не последует ли чего интересного.
Не более как через минуту, обезьяны, одна за другой, по очереди, начали спускаться с дерева и проделывать все то, что было проделано торговцем.
Дети пришли в восторг от этого рассказа. Жако находился тут же и сидя около капитана, машинально переводил взор с предмета на предмет: потом вдруг соскочив с места, он направился на противоположный конец комнаты, где на маленьком круглом столе стояла великолепная фарфоровая лампа; желая осмотреть ее поближе, проказник неосторожно толкнул столик, лампа полетела, конечно, на пол, задев мимоходом за большое простеночное зеркало, от которого посыпались одни осколки.
Вся семья пришла в отчаяние; да и действительно, причиненный Жако убыток был громадный. Капитан, несмотря на убедительные просьбы детей простить ему эту проказу, не согласился далее держать его у себя и в тот же день отвез в зверинец.
Опять наступила для Жако новая жизнь, опять он очутился среди другой обстановки. Сначала бедняге показалось скучно сидеть в клетке, куда его сейчас же заперли, но потом, увидев, что и другие товарищи помещаются точно также, он даже остался доволен переменою и с большим удовольствием смотрел на своего соседа по имени Жосс Бобаон. Это было большое безобразное создание, фута в два вышиною, с коротким, неуклюжим туловищем и длинной головою; на клетке его красовалась надпись: бедовый.
– Милостивые государи, – говаривал обыкновенно смотритель зверинца, обращаясь к проходившей мимо публике, – прошу обратить внимание на г-на Жосса; ему только 6 месяцев от роду и, как изволите видеть, он уже отличается громадным ростом; когда же вырастет окончательно, то будет в своем роде великан.
Каждый невольно останавливался около бедового, и однажды, в праздничный день, когда народу собралось особенно много и теснота была страшная, кто-то неосторожно надавил дверь клетки; она отворилась – бедовый очутился среди обезумевшей от ужаса толпы.
– Спасайтесь, спасайтесь, господа! – раздался отчаянный голос смотрителя, я не отвечаю за последствия.
Публика с громкими криками хлынула к двери павильона, в котором находились клетки обезьян и кое-как, мало-помалу, выбравшись на улицу, стала наблюдать через окна за тем, что происходило внутри. Уродливый бобаон грозно озирался кругом; смотритель и два его помощника стояли около двери, не решаясь подойти к растворенной настежь клетке. Более получаса продолжалась эта немая сцена, наконец, Жосс начал взбираться на верхушку своего жилища с видимым намерением выскочить через крышу павильона. Смотритель с ужасом взглянул на своих товарищей и, прошептав им что-то на ухо, с необыкновенною решимостью вдруг подошел к стоявшему в углу большому ящику, неторопливо открыл крышку, вынул корзину с различными фруктами, раскидал часть их по полу, все остальное высыпал в клетку и молча отошел на прежнее место. Несколько минут продолжалась полнейшая, ничем не нарушаемая тишина; обезьяна пристально смотрела вниз и... наконец, начала медленно спускаться; очутившись на полу, она схватила первую попавшуюся грушу, съела ее с наслаждением, потом взялась за следующую, и таким образом незаметно для самой себя подошла к клетке, где увидев целую груду еще лучших фруктов, не могла устоять против искушения войти в середину. Смотритель в одно мгновение захлопнул дверь, и публика снова вошла в павильон, чтобы ближе рассмотреть наделавшее такого переполоха чудовище.
– Да, господа, – заговорил опять смотритель, обращаясь к публике, – с этим животным шутить не следует. – И он начал подробно описывать образ жизни на свободе различных пород больших обезьян, а в заключение рассказал несколько интересных случаев, которые я вкратце; постараюсь передать здесь.
В одной маленькой индейской деревеньке жило бедное семейство, состоящее из мужа, жены и крошечного ребенка. Муж обыкновенно с утра уходил на работу, а жена, занимаясь хозяйством, постоянно сидела дома; но однажды ей вдруг понадобилось отлучиться из жилища вследствие какого-то важного, не терпевшего отлагательств, дела.
Укачав ребенка, она отправилась по назначению и затем, вернувшись по прошествии весьма скорого срока, вдруг заметила, что ребенок исчез.
Не зная, что предпринять, чтобы как-нибудь напасть на след его, несчастная женщина бросилась бежать к мужу, который, узнав обо всем случившемся, тоже пришел в отчаяние и, догадавшись, что, вероятно, это проделка больших обезьян, живущих в соседнем лесу, вооружившись винтовкою, прямо направился туда. Не успел он отойти нескольких сажень, как вдруг, поравнявшись с пещерою, когда-то занимавшеюся дровосеками, а теперь давно уже опустевшею, увидал сначала маленькую зеленую ванну, которая, по словам жены, тоже пропала, а затем двух огромных обезьян.
Одна из них держала на руках его ребенка, и с самою забавною важностью мыла его; другая стояла около, держа наготове рубашечку, чтобы надеть сейчас после купанья. Умные создания, должно быть, случайно видели, как мать мыла и одевала своего сынишку и, побуждаемые странным, врожденным инстинктом подражания, свойственным их природе – похитили дитя, чтобы проделать над ним то же самое.
Отец украденного мальчугана долго не решался вступить в борьбу с неприятелем, но, наконец, увлеченный горячею любовью к сыну, он, позабыв собственную опасность, сделал выстрел, который заставил самозваную мамашу немедленно оставить приемыша и пуститься в бегство.
Подобный поступок со стороны обезьяны, впрочем, можно объяснить только тем, что дело касалось не ее собственного детеныша; иначе она не отнеслась бы так хладнокровно, потому что обезьяны вообще питают удивительную любовь к своим малюткам.
– В подтверждение истины моих слов, – продолжал смотритель зверинца, – передаю рассказ служившего в Индии английского офицера. В окрестностях лагеря жила большая обезьяна, которая ежедневно приносила своего детеныша к самым палаткам подбирать различные остатки от стола, выбрасываемы прислугою на траву. Черный малютка так понравился офицерам, что они приказали изловить его. Солдаты немедленно исполнили волю начальства, но плач и стон маленького пленника, и жалобный крик осиротевшей матери до того раздражили их, что ровно через пять дней детеныш был выпущен на свободу.
Обрадованная обезьяна схватила его на руки, крепко прижала к груди и потащила в лес, где товарищи, неизвестно почему, подняли шум, гвалт, и даже начали кусать ее. Испугавшись не на шутку, обезьяна поспешила обратно в лагерь искать защиты у бывших врагов своих.
Разъяренная стая преследовала ее и искусала до того, что она еле-еле могла добраться до палаток, где, сдав на руки офицерам детеныша, сейчас же упала мертвою. Тут рассказчик замолчал, так как наступил час, когда зверинец закрывался, и предупрежденная звонками публика должна была разойтись по домам.
