«Сам каид в красном бурнусе»
Автор: А. Чеглок
Мое знакомство с газелями началось в Бискре, этом прекрасном и громадном оазисе Сахары. В первый же день моего приезда, во дворе гостиницы увидел я за невысокой загородкой газель. Потом газели попадались мне на глаза в некоторых дворах у арабов, в городском саду и, наконец, среди привольной пустыни.
Газель на нашем дворе интересовала меня мало. Она была дикая и большую часть дня бегала в своей загородке. Если же кто-нибудь приближался к ней, то она скрывалась под небольшой навес и пряталась там.
В некоторых дворах у арабов я видел любимое ими животное свободно разгуливающим по двору или же окруженное целой ватагой детей. Кроткое животное терпеливо сносило их назойливые ласки. Это зачастую заставляло меня останавливаться и подолгу смотреть на такие картины. Особенно, если в этой куче почти голой детворы было несколько курчавых и черных, как лоснящиеся начищенные сапоги, негритянок.
Но все же наибольшим вниманием моим пользовалась пара газелей в общественном саду. За день до моего приезда у этой пары родился детеныш. Он был необыкновенно крохотный и беспомощный. Первые дни и он и мать почти все время лежали. Мать лежала от болезни после родов, а детеныш от слабости.
Когда мать вставала за тем, чтобы поесть травы и выпить воды, то вслед за ней, качаясь из стороны в сторону, еле-еле, приподнимался детеныш на своих тоненьких, высоких ножках. Неуверенно, шатающейся походкой, с трудом сохраняя равновесие, подходил он к своей матери и, толкнув головой ей под живот, начинал сосать.
Иногда подходил к детенышу отец и нежно начинал лизать его спину и бока. В каждом, кто только ни останавливался смотреть на это милое семейство, пробуждалось сочувствие... И не мудрено!
Красота, грация этих животных воспевается уже несколько тысячелетий. Множество песен, сказок, легенд, создано арабами в честь газелей. Но если миловидность этого животного возбуждала у каждого восторг, то при виде маленького беспомощного детеныша, с такой кротостью смотревшего своими громадными черными глазами, невольно пробуждалось самое высокое чувство у человека и у животного – сочувствие.
Не удовлетворяясь своим собственным осмотром, каждый расспрашивал сторожа о матери и детеныше. Болезнь матери вызывала очень много толков и сожалений. Всем было видно, что она плохо поправляется. Ее шерсть поднялась дыбом, а не лежала плотно и гладко, как у самца. Походка у нее оставалась неуверенной, шатающейся и задние ноги плохо слушались ее. С каждым днем видимо падали ее силы. Высказывались предположения, что нужно взять у нее детеныша, чтобы и он не заболел.
Но детеныш рос и креп не по дням, а по часам и через 4–5 дней он уже стал довольно быстро и легко приподниматься и ходить. Своими копытцами он начал выбивать себе ямочки и ложился в них отдельно от матери. Вообще с первых же дней он выказывал много самостоятельности. Арабы утверждали, что через 8–10 дней детеныш газели может уже поспевать за взрослыми. До этого же времени они предпочитают при опасности оставаться, не двигаясь. Этим способом не только крохотным детенышам, но и крупным газелям удается обмануть и человека и хищников.
Их однотонная, желтоватая шерсть с белой опушкой внизу великолепно сливается с общей окраской пустыни. Нужно жить в пустыне и иметь острые глаза арабов, чтобы увидеть даже целое стадо пасущихся газелей. Наверняка можно сказать, что без помощи араба европеец из десяти стад едва ли заметит одно.
По словам самих арабов найти детенышей газелей представляет громадный труд. Нужно хорошо изучить любимые пастбища газелей до того времени, когда у них родятся дети, не показываться газелям на глаза, чтобы они не ушли в другие места...
Трудность заключается еще и в том, что мудрено заметить, когда у газелей родятся дети. Первые дни детеныши при опасности лежат неподвижно, а потом они начинают бегать так же быстро и хорошо, как и старые.
Сравнительно высокая цена заставляет кочующих арабов проделывать все трудности выслеживания и поимки детенышей газелей и деятельно разыскивать их.
Мне самому очень хотелось иметь у себя самое красивое и грациозное животное в мире. Но постоянные переезды не позволяли мне приобрести для себя молодую газель. Я должен ограничиться наблюдениями над газелями и их детенышем в саду.
К нашему общему прискорбию, в одно утро мы увидели только одного детеныша. Мать умерла вечером. Эта смерть огорчила многих.
Боялись и за жизнь детеныша, но заботливый уход сторожа, который любил Жанну (так назвали маленькую газель), как свою дочь, спас ее от смерти. Жанна привыкла к козьему молоку. Правда, через месяц она была гораздо меньше, чем другие, пойманные прямо в пустыне, но все же она была вполне здорова и однажды показала нам свою резвость.
Не знаю уж как, но ей удалось удрать. Бегство было тотчас же замечено, поднялся крик, бросились за нею. Сад в Бискре представлял небольшое пространство земли, без всякой ограды, с насаженными в ряды мимозами, финиковыми пальмами и другими африканскими деревьями. Около них были проведены по всем направлениям канавы, вода которых давала растениям жизнь.
Ошеломленная криками, наша молодая питомица остановилась, но погнавшийся за ней арабчонок заставил ее вновь побежать. Бежала она не особенно быстро, опережая мальчика всего шагов на двадцать. Вскоре к одному преследователю присоединились еще несколько мальчиков, и все они с криками погнались за газелью.
Газели как будто доставляла удовольствие погоня за ней. Сквозь редкие стволы пальм хорошо было видно, как она несколько раз останавливалась, осматривала своих преследователей и вновь начинала легкими прыжками свой бег.
Ее бег показался мне мало интересным и некрасивым. Я подумал, что тут человек по своему обыкновению из-за красоты газели начал находить и все движение ее грациозными. Но не дальше как через минуту я должен был сознаться, что на этот раз я ошибся.
Вероятно привлеченные криками, откуда-то появились три собаки. Оглядываясь на своих безобидных двуногих преследователей, в это мгновение газель остановилась. Три собаки стремительно понеслись за ней.
– Разорвут! – пронеслось у меня в голове, и я бросился со всех ног спасать газель от собачьих зубов.
Однако и газель заметила своих новых, более быстроногих, преследователей и тут-то обнаружились вся красота и грация этого великолепного животного. Сначала она сделала два-три порывистых прыжка, а потом, как мячик, начала быстрыми прыжками удаляться от собак. Ее бег был до такой степени легок, прикосновение к земле происходило так быстро, что мне стало казаться, что она летает, а не прыгает. Опасения мои за ее судьбу пропали.
Газель сделала круг, и собаки потеряли ее из виду. Опять она остановилась среди сада возле своей загородки. Тут уже стоял сторож.
– Жанна, Жанна, – начал он звать ее.
Газель повела ушами и стала медленно приближаться к нему. Сторож присел, протянул руки и продолжал звать ее. Чем ближе подходила к нему газель, тем все больше, казалось, пропадала у нее робость. Она доверчиво подошла к нему вплотную. Сторож погладил ее, поцеловал в мордочку и понес. Газель не думала вырываться или делать какие-либо движения.
Необыкновенная грациозность этого животного на свободе возбудила во мне желание видеть газелей в пустыне, среди родной им обстановки.
Мое желание оказалось неособенно легко осуществимым. Газелей можно было встретить лишь верстах в 40 от Бискры. А на такую поездку нужно затратить дня три. Но это не остановило меня.
Я разыскал одного араба – кочевника, который хорошо знал всю степь и ручался, что мы непременно увидим стадо газелей. Мне очень хотелось сделать всю эту поездку на верблюдах, но оказалось, что в пустыне езда на верблюдах – самая плохая езда! Они могут делать в день не более 30–35 верст, часто отдыхают и разыскивать газелей на них совершенно невозможно. Они пригодны только для перевозки тяжестей.
Правда, есть громадные белые верблюды-курьеры (т. н. мегари), на которых можно за одни сутки сделать до 200 верст; но такие верблюды редки и достать их на прокат трудно.
Арабские лошади справедливо пользуются за свои качества громкой славой во всем мире, но их держат только самые богатые арабы. Нежное животное нуждается в хорошем уходе и хорошем корме.
Осел по своей малой величине и тихому ходу так же не годится для далекой езды верхом, как и верблюд. Человек давно уже принял все это во внимание и стал разводить особую помесь лошадей с ослами – мулов. Мул лишь немногим меньше лошади, такой же сильный, как и она, и в тоже время столь же неприхотлив на пищу и на заботу о себе, сколь и осел. В пустыне и горах северной Африки мула всюду предпочитают лошади.
Мой проводник, бедуин Абдалла, привел мне в 4 1/2 ч. утра двух красивых, крепких мулов, на которых в три дня мы должны были сделать больше 150 верст.
Вблизи Бискры пустыня представляла для меня мало интереса: кругом оазиса стояли палатки кочующих бедуинов, возле которых паслись их убогие стада: два–три верблюда, пара ослов и несколько коз и баранов. Около самых палаток копошилась многочисленная детвора, а возле нее – одна или две белые собачонки, такие же худые и поджарые, как и все животные и люди пустыни...
Мы ехали по дороге на юг. На встречу нам то и дело попадались живописные караваны. Это арабы перекочевывали на север, ближе к Атласским горам, где не так жарко бывает летом и где больше корма для скота.
Сначала я глядел во все глаза на такие необыкновенные для меня картины. Обыкновенно впереди ехали на мулах или ослах мужчины в своих белых бурнусах; за ними важно выступали верблюды, несшие на своих спинах женщин и детей. Потом шли верблюды, нагруженные палатками и другим домашним скарбом, а за ними тянулись небольшие группы козлов и баранов.
Почти каждому арабу Абдалла говорил восточное приветствие и удовлетворял их любопытство относительно моей персоны и цели нашего путешествия.
Верстах в 8–10 от Бискры желтая глинистая почва переходила в чистые песчаные дюны. Через это море как бы застывших песчаных волн пробираться было не особенно легко. Внизу песок лежал довольно плотным слоем, но на дюнах он осыпался. Ноги мулов глубоко вязли в нем и на некоторых длинных подъемах мы слезали и шли пешком.
Однако и на этом голом, сыпучем песке умудрялись рости некоторые кустики и травки. Большинство растений были многолетние, с высокими стеблями, которые придавали более объемистый вид этим жалким кустикам. Возле них, радуясь хорошему солнечному дню, кое-где бегали жужелицы, песчанки и другие насекомые пустыни.
Иногда на эти же кустики взлезали сторожить себе добычу небольшие ящерицы песчаного цвета. Мне очень хотелось поймать хоть одну из них, но они так быстро убегали от меня и так искусно пропадали с глаз, зарываясь моментально в песок, что на этот раз я не поймал ни одной.
Долгая езда по этим дюнам утомила меня своим однообразием. Мы сделали привал и переждали солнцепек среди дня. Из своего широченного бурнуса Абдалла устроил с помощью двух палок нечто вроде палатки, в которой мы спрятали свои головы от палящих лучей солнца.
Абдалла умудрился даже безмятежно поспать часика два, но у меня сон бежал с глаз. Слишком необычно для меня были наше путешествие и эта песчаная беспрерывная пустыня.
Становилось по временам как-то жутко в этих голых бесплодных местах, где на каком-нибудь низкорослом кустике с двумя-тремя зелеными стебельками подолгу останавливаешь свой взор и радуешься, что все же находишь жизнь среди этой мертвечины.
Только к вечеру выбрались мы из дюн к руслу пересохшего ручейка. На другой стороне его красовалось довольно большое здание белоснежного цвета – французская почтовая станция. Здесь мы могли получить ночлег и покойную стоянку для наших мулов. Крепкий сон освежил мое разбитое от непривычной езды тело.
С первыми лучами солнца мы тронулись на розыски газелей. Перед нами простиралась широкая равнина с грязно-желтой почвой, на которой довольно часто росли грубые, с острыми и колючими концами, стебли какого-то растения. Подальше от ручья, эти растение сменились небольшими кустиками с сероватыми листочками. Хотя кустики росли довольно часто, но сероватый цвет зелени мало оживлял и здесь общий серый колорит равнины. Изредка между этими кустиками робко выглядывали зеленая трава или какой-либо скромный маленький цветочек.
Однако, растительность эта была богаче растительности песчаных дюн. И потому, не смотря на всю скудность ее, она создавала и более богатую животную жизнь. Мелкие насекомые, мотыльки, жучки, среди которых я нашел изумрудную златку, привлекали к себе не только пресмыкающихся, в виде различных ящериц, но и птиц, как-то пустынных жаворонков и чеканов. Несколько раз взлетали перед нами ганги или рябки, эти замечательные птицы пустыни.
Абдалла сказал, что здесь мы уже можем встретить газелей. Он ворочался на седле и зорко оглядывал широкий горизонт. Я тоже старался напрягать свое зрение, чтобы разглядеть что-нибудь... Для моих глаз вся пустыня казалась однообразной серой массой, и отличить в ней что-либо даже на расстоянии полверсты для меня представлялось невозможным.
– Вон они! – указывая рукой вдаль сказал Абдалла.
Я остановил своего мула и, не надеясь уже на свои глаза, достал подзорную трубу. С большим трудом, после долгих усилий, мне, наконец, удалось найти и насчитать десять газелей.
– Нужно заезжать к ним против ветра. А то, если они услышат наш запах – сейчас скроются, – сказал Абдалла и повернул мула.
Долго, очень долго, мы подъезжали к ним. Я уже давно потерял то место, где стояли газели, но зоркие глаза араба следили за каждым движением стада. Наконец и я смог рассмотреть своими глазами красивых животных. Они находились саженях в 200–300 от нас.
Наше приближение к ним стало вызывать у них беспокойство. Они часто поднимали головы, подбегали друг к другу. Большинство продолжало щипать траву, но несколько газелей, как вкопанные стояли на месте и только поводили своими длинными ушами. Возле них стояли их маленькие детеныши.
– Вон их вожак! – указал мне Абдалла на одного, более крупного, самца, который стоял несколько поодаль от всего стада.
С нашим приближением стадо все больше и больше собиралось около вожака. Мы были на расстоянии шагов двухсот от них.
– Нет моего ружья! – сказал с сожалением Абдалла. Можно было бы застрелить одну.
– А я бы не смог убить газель, – сказал я.
– Отчего? – удивился Абдалла.
– Жалко! – ответил я, вспоминая больную мать Жанны.
– У тебя мягкое сердце! В нашей пустыне нельзя... – начал было он, но оборвал начатую фразу.
Вожак уже давно начал выказывать нетерпение, переминаться с ноги на ногу. Один раз даже высоко подпрыгнул вверх. Наконец, не выдержал и побежал. За ним кинулось все стадо вместе с маленькими детенышами. Бежали они хотя и очень быстро, но со стороны казалось, что газели играют с нами.
Иногда та или другая останавливалась, повертывала голову к нам и вновь в несколько прыжков догоняла стадо. Чем дальше они удалялись от нас, тем все чаще и чаще делались такие остановки. Я скоро потерям их из виду, но Абдалла продолжал следить за ними до тех пор, пока все стадо не остановилось.
Видеть газель на свободе такое редкое и красивое зрелище, что, конечно, я сказал, чтобы Абдалла опять ехал к стаду. Но на этот раз и зоркому бедуину трудно было не терять газелей из глаз.
Я забыл сказать, что еще до приближения нашего к газелям характер пустыни начал изменяться. Стали попадаться небольшие пологие холмики, усеянные мелкими и крупными булыжниками. Этот булыжник начал попадаться потом всюду. Вместе с его появлением стали редеть кустики. Окраска пустыни из серо-зеленой здесь становилась все более и более желтоватой, хотя песков еще не было. Газели так хорошо сливались с почвой, что и для опытных глаз отыскать стадо представляло большой труд.
На этот раз, хотя мы подъехали к газелям опять шагов на двести, я уже с большим трудом находил их и то лишь тогда, когда они двигались. Опять они повторили те же самые движение беспокойства, но в этот раз мы осторожно кружились возле них, и мне несколько дольше удалось глядеть на них.
Побежали они от нас так же, как и в первый раз.
– Отчего они так тихо бегут? – спросил я.
– А ты хочешь видеть как они мчатся? – в свою очередь спросил Абдалла.
Вслед за этим он хлопнул в ладоши и громко взвизгнул. Как стрела из лука понеслось все стадо и быстро скрылось с глаз...
Я был доволен своею поездкой. Я видел газелей на свободе среди родной им обстановки пустыни, а не в тесных загородках, где они никогда не могут проявить всю красоту своих движений.
– Теперь, Абдалла, мы можем возвращаться обратно, – сказал я своему проводнику.
– Пора отдыхать – солнце высоко, – ответил он.
Я ничего не имел против отдыха, тем более что хотелось пить и есть. Опять по вчерашнему Абдалла соорудил из своего бурнуса сень для наших голов, под которой мы утолили жажду разведенным водой кислым молоком и закусили финиками и хлебом.
Разговор, конечно, все время шел о газелях. Абдалла рассказывал про охоты на газель с соколом, который вцепляется ей в морду и этим задерживает ее, пока борзые собаки и охотники не примчатся на помощь к отважному не по силе хищнику.
Бывает иногда, что хищник платится за свою чрезмерную отвагу. Желая сбросить с себя сокола, газель трет мордой о землю и резкими движениями, а иногда и рогами давит сокола. Но эта охота – охота богатых, обыкновенно же арабы охотятся с помощью ружей, подползая к стадам газелей в одиночку или окружая их облавою. Вкусное мясо заставляет бедуинов деятельно охотиться за ними.
Кроме человека врагами газелей являются львы, гиены, орлы и грифы.
После каждого рассказа Абдалла не забывал пожалеть о том, что сегодня он мог бы убить одну или две газели. Под конец меня ужасно разозлило, что Абдалла смотрел на газелей глазами мясника, и я начал отчитывать его.
– У тебя мягкое сердце... – перебил он меня.
– Но лучше иметь мягкое сердце, сердце человека, чем жестокое сердце, сердце зверя, – перебил я его в свою очередь.
– У нас в пустыне нельзя...
– Как это у вас в пустыне нельзя? – удивился я. – Человек должен быть человеком везде! И в пустыне, и в лесу, и в горах, и на равнинах.
– Слушай, – сказал Абдалла и рассказал мне следующее.
Один раз я поймал молоденькую газель для своей дочки, Фатьмы. Она кормила ее козьим молоком, играла с ней, и газель, как собака, бегала за ней всюду.
Когда Фатьма болела, газель целую неделю лежала возле нее. Она не хотела есть из наших рук и два дня голодала. Потом Фатьма стала давать ей еду сама. Я думал, что газель тоже больна. Нет, когда Фатьма вставала, газель как бешеная начинала прыгать по всей палатке. Она терлась головой о Фатьму, лизала ей лицо, руки. А когда та ложилась опять – газель укладывалась возле нее.
Она слушалась Фатьму. Она понимала все, что та ей говорила. Много видел я газелей у арабов, но такой умной я ни разу не видал.
И вот, в один великолепный день, во славу Аллаха, мне, ничтожному человеку, оказал высокую честь сам каид – лицо знатного рода. Каид в красном бурнусе (остальные арабы носят белые бурнусы). Он попросил меня дать ему отдых в моем шатре. С ним было 6 человек его слуг. Они охотились на газелей с соколами, но ничего не добыли.
Я должен был угостить их хорошо, как подобает угощать каида. Но я – бедный человек, у меня не было барашков, чтобы зажарить их в честь каида. Я не знал, что мне делать? Как мне угостить высокого гостя? В это время я увидел Фатьму, игравшую с газелью.
– Слава Аллаху! – воскликнул я. – Я угощу каида, как подобает его высокому положению.
И я бросился к газели.
Глупая девочка не хотела давать мне ее. Она не знала еще наших законов гостеприимства. Она начала защищать газель своим телом, а я с досады так ударил ее по голове, что она упала на землю. Я поволок газель к шатру, зарезал ее и хорошо угостил каида и его слуг.
Они съели всю газель и уехали довольные моим угощением. Они желали мне милостей Аллаха. О! Абдалла хорошо угостил каида! Мясо газели вкуснее всего на свете, а жарить Абдалла умеет.
– А что же Фатьма? – перебил я его похвалы самому себе.
– Фатьма? Фатьма – глупая девчонка вот и все. Она долго скучала по этой газели, как будто у нее умер отец. Она все время плакала. Я ее бил за это много раз, только не помогало. Она и теперь скучает. Ее глаза стали такие же большие и грустные, как глаза газели.
Зачем иметь мягкое сердце? Я не стал бы резать газель для себя. Клянусь Аллахом, что даже во время голода я не стал бы ее есть. Я не хотел огорчать мою маленькую Фатьму. Но что же мне было делать? Ведь то был сам каид! Сам каид в красном бурнусе! И разве мог я не исполнить наших законов гостеприимства? Что подумал бы обо мне каид, что говорили бы обо мне арабы? Нельзя мне было иметь мягкое сердце и угостить каида одними финиками и кус-кусом.
Каждый год я могу ловить молодую газель, а каид в другой раз не приедет. Каид богатый, важный, не у всякого араба он попросит гостеприимства.
Следующей весной я опять поймал для Фатьмы молодую газель и принес ей. Она залилась слезами и просила меня, чтобы я отнес газель обратно к матери. Она упрямая, капризная. Она два дня плакала. Я отнес газель к соседу и просил его продать ее. Нет, не хорошо иметь мягкое сердце.
– Ну да, это не выгодно вашим начальникам, – сказал я. Вы для их угощения готовы перерезать весь свой скот и разориться в конец. Я ведь знаю ваши обычаи...
– Нет, и для нас самих это не хорошо. Если бы арабы перестали охотиться на газелей – половина бы умерла с голоду. Ты видел нашу пустыню. Что в ней возьмешь? Что будешь кушать, если своих овец зарежешь? Начнешь газелей убивать – свой скот сохранишь на голодные дни, – закончил Абдалла свою речь.
Я понял его. Я находился среди пустыни. Я видел невероятную худобу людей, у которых, из поколения в поколение, была одна забота: приучиться, как можно меньше есть, как можно меньше пить! Только таким способом им удалось сохранить и продолжать свою жизнь в этих ужасных, голодных местах.
И мог ли я возразить что-либо против их прекрасного обычая гостеприимства, когда накормить и напоить прохожего в пустыне в большинстве случаев означает спасти его от жажды или голодной смерти? Ведь этот обычай, как ни тяжело ложится он на хозяев, есть живое и действительное проявление сочувствия, проявление того могучего общественного чувства, которое спаивает всех людей без различия их племен, религии и окраски их кожи.
Конечно, случай с газелью Фатьмы, вероятно, не имел такого серьезного характера. Каид просто ездил забавляться соколиной охотой. Но разве мог поступить иначе Абдалла, если к нему приехал «сам каид в красном бурнусе»?
