Самый страшный зверь
Автор: А. Чеглок
Зуд по всей коже начинал меня беспокоить. Сначала я не обращал на это внимания, чешется кожа, – ну что же из этого? Велика важность!
Ведь, это началось с того времени, когда я ночевал у берега моря.
Там, в заброшенном домике добывателей медной руды на меня самым ужасным образом напали блохи. Но разве боялся я их когда либо? И неужели африканские блохи страшнее азиатских? Ведь у киргизов блох наверно больше, чем песка в Сахаре. Мне ли после киргизских землянок бояться их?
Я знал, что мое тело привыкло к блохам, комарам и даже москитам. Все эти докучливые насекомые не в состоянии испортить моего хорошего настроения духа. Их многочисленные укусы оставляют очень слабые метки на моей коже. Но теперь моя кожа вдруг сделалась нежной. Я преодолеваю себя, чтобы не расчесывать до крови красные бугорки. Только руки и лицо не страдают от нестерпимого зуда.
Через два дня приеду в городок и пойду к доктору, решил я.
Не может быть, чтоб это было от блох. Уж не заразился ли я какой-нибудь накожной африканской болезнью, подумал я.
И по приезде в городок первым делом я отправился к доктору. Отправился, потому что количество прыщей увеличилось, а зуд усилился еще больше.
Дверь докторской квартиры отворил мне высокий старик с длинной серебряной бородой. Он приветствовал меня как закадычного приятеля, с которым он несколько лет не видался.
Я не заметил в его речи обычной французской любезности и поэтому немного смутился. Но смутился я еще больше, когда он начал болтать со мной на всевозможные темы, кроме болезни. Болтовня наша текла так непринужденно, что я в свою очередь, забыв про болезнь, перевел разговор на интересующие меня вопросы.
Докторский кабинет был обставлен вполне в африканском вкусе. На стене висела роскошная шкура пантеры или леопарда; с потолка с распластанными во всю ширину своих могучих крыльев глядел вниз огромный гриф. А внизу, под столом, вместо ковра была разостлана шкура льва с темной гривой...
Я много видал пантер, грифов и львов, как живых, так и мертвых, но тут интерес у меня возбуждался не к ним, а к их обладателю. На стене висели ружья. Значит, доктор охотник, а может быть он и сам убил этих животных? И я не выдержал.
– Доктор это ваши трофеи?
– Да, мои воспоминания о первых охотах.
– А, значит, были еще и другие!
– Еще бы! я не один десяток лет живу здесь.
– Так вы, значит, охотились на львов?
– Бывают такие случаи, что приходится охотиться и на них.
– Почему же приходится? Ведь, надеюсь, что вас никто не заставляет?
– Пожалуй, что и заставляют. По природе я большой трус. Может быть я и ограничился бы одним этим случайным львом, но обстоятельства сложились иначе, и я даже теперь, на старости лет, вынужден брать свою винтовку и идти против этих грабителей.
– Но кто же вас может заставить?
– Арабы. Приедут и начнут просить, чтоб я ехал охотиться с ними на львов. Ну вот, – хочешь, не хочешь, а нужно собираться.
– Значит, вы сделались знаменитым охотником на львов, когда за вами приезжают.
– Да, так, как-то случайно.
– Простите, но вы меня вводите в заблуждение. То вы говорите, что вы трус, то оказывается, что вы настоящий охотник за львами.
– Что же тут непонятного?
– По-моему робкий, трусливый человек не может быть охотником за львами. Ведь охота на льва считается самой опасной. Мне кажется, что даже у неробкого человека душа в пятки уйдет, если он увидит льва в лесу. Я знал многих людей, которые не могли выносить львиного взгляда даже в зверинце за железной решеткой. А вдруг обыкновенный человек, да еще трусливого десятка, увидит царя зверей на свободе. Может ли быть, что-нибудь страшнее, чем вид разъяренного льва?
– Может! – твердо ответил доктор.
– Кто же? Пантера? Горилла? Крокодил?
– Нет!
– Так кто же? Назовите тогда мне этого зверя!
– Самый страшный зверь из всех, которых я знаю, это – наше собственное воображение!
– Вы, доктор, говорите загадками! Как можно назвать воображение зверем? Разве обходится хоть одно великое открытие без помощи воображения? Разве были бы у нас искусства и даже науки без воображения?
– Да, да, я и сам придаю огромную ценность воображению в науках и искусствах. Там оно является самым важным помощником человеку. Но когда воображение человека начинает ему рисовать всевозможные страхи – то тут оно делается для него ужаснее всего на свете! Оно уничтожает его силы, разъедает его волю и делает его еще более негодным, чем львиные зубы.
– Положим, после львиных зубов и жизнь потеряешь! – усомнился я.
– Это по вашему воображению – а на деле мне много приходилось лечить народу после львиных зубов.
– Конечно, я не видел ни одного, побывавшего в зубах у льва и сам не находился в подобном положении. Сознаюсь, что это только мое представление или воображение.
– Вот, вот! Наверно оно сейчас же ярко разрисовало вам, как от львиных зубов должны кости хрустеть. Наверно даже слышите их треск.
– Да, похрустывают, – засмеялся я.
– Ну вот! Воображение уже раньше льва вас терзает. Да еще какими кусками мясо отрывает.
– А это уже в вашем воображении, доктор, – поймал я его.
– Верно! Вот поэтому-то я вам говорю, что в каждом из нас сидит этот кровожадный зверь. Сознайтесь, ведь наверно оно вас ко мне привело.
– Конечно, – ответил я, улыбаясь.
– И наверно воображение ваше уже нарисовало вам какую-нибудь ужасную африканскую болезнь...
– Шутки в сторону, доктор, я серьезно болен.
– Вы больны? Полноте, у вас такой цветущий вид... Зачем вам болеть?
– Я тоже нахожу это излишним, но болезнь не спросила моего позволения.
– А, ну в таком случае мы ее выдворим. Рассказывайте, какая у вас болезнь, наверно, «бутоны жары».
– Не знаю. Все тело в прыщах, и зуд страшный. Боюсь, не заразился ли я где-либо, – и я раскрыл на груди свою рубашку.
– Ну да, самая обыкновенная болезнь всех-европейцев в Африке. Ее и лечить не стоит. Впрочем, кое-что дам. Это от сильной жары. Кожа у европейцев нежная. У вас пустяки, вы человек сухой, а вот для тех, кто жирок себе хороший нарастил, к тем африканское солнце не милостиво. У тех как бы корой все тело покрывается.
– Значит, эта болезнь не помешает мне осмотреть ваш город и сделать несколько прогулок по окрестностям?
– Сколько хотите! Вот купите этой мази, а больше ничего не нужно, – сказал доктор, подавая рецепт.
– А когда же к вам еще прийти, доктор?
– Как к доктору, никогда не приходите, а как к знакомому – вечерком я всегда дома сижу. Если не скучно – поболтайте со стариком.
– О, с большим удовольствием! Мне так интересно будет докончить разговор с вами как про самого страшного зверя, так и про менее страшного, – добавил я, указывая рукой на львиную шкуру.
– Что же, могу рассказать и про львов, что знаю.
– И так, до вечера, доктор, – распростился я с ним и отправился к себе в гостиницу.
Я был очень доволен, что моя болезнь познакомила меня с львиным охотником.
Когда я собирался в северную Африку, то мне казалось, что там невероятное количество всякого зверя...
Мне казалось, что во время каждой своей прогулки я буду встречаться со всевозможными хищниками, и с тайным страхом я представлял себе возможную встречу со львом... Но оказалось, что в Алжире и Тунисе львы были уже давно уничтожены совершенно.
Известный Жюль Жирар, как и другие, менее известные, но такие же отважные, как и он, не мало способствовали их уничтожению. О знаменитом охотнике на львов Жюле Жираре сохранилось много всяких рассказов. Я был в городе Гельме, где он жил. Я бродил по ее окрестностям, где он охотился.
Мне интересно было посмотреть на места, в которых могли жить львы.
Пологие горы, почти все покрытые растительностью, широкие долины, громадные заросли кустарников – вот где ютились львы... Вот в каких местах раздавалось их грозное страшное рычание, наводящее ужас на всех. Редкий смельчак решался проходить ночью по этим местам... Каждый путник ожидал дневного света, когда грозный царь зверей удалялся на покой в свою берлогу...
Коренные обитатели, арабы и кабилы, с обычным спокойствием магометан терпеливо сносили кровавую дань, которою львы облагали их стада, а иногда и их самих. Гибель от львиных зубов не была особенно редким явлением в прошлом Африки.
Туземное население не могло успешно бороться незатейливым оружием с могучими хищниками. Кремневые ружья – плохая защита против быстрых нападений этих громадных кошек. Точно также и различные ловушки, как глубокие ямы, плохо достигали своей цели.
И вот, под влиянием своего собственного бессилия, люди создавали бесчисленные легенды, в которых Аллах не только разделял владение льва и человека, но во имя справедливости даже отступался от человека. В некоторые ночи он давал власть льву над ним...
Эта сказка про львиные ночи широко распространена среди арабов...
Часто целые деревни не решались дать отпор хищнику, который хозяйничал среди их скота, предполагая, что теперь львиная ночь... Но такая покорность судьбе не по сердцу европейцам.
Вместе с заселением французами Алжира и Туниса, на львов началась усиленная охота. Кормить хищников своим скотом или даже собою не входило в расчеты французских колонистов. И расчетливые французы не стали считаться ни с львиными ночами, ни с помощью Аллаха... Они полагались только на свои усовершенствованные ружья. И ружья сделали дело...
В северной части Африки осталась лишь одна страна – Марокко, где водятся львы. Но и это потому, что эту дикую, независимую страну европейцы не имеют права заселять... В ней много глухих углов, очень удобных, для всех зверей, а в том числе и для львов. Там верят в львиные ночи, там нет еще хороших ружей... Там долго будут водиться львы, как они водятся в других частях громадной Африки, за исключением Сахары.
Пустыня с ее скудной растительностью и еще более скудной животной жизнью не в состоянии прокормить такого огромного хищника, как лев. Если в тесной клетке он довольствуется ежедневной порцией в 10 фунтов мяса, то на свободе аппетит у него увеличивается...
Он не особенно охотно преследует мелких животных и предпочитает им коров, быков, буйволов, жирафов, зебр и различных антилоп, которые в таком множестве населяют травянистые степи Африки. Поэтому, там, где много травоядных крупных животных – там много и львов.
За недостатком диких животных, львы охотятся за домашними. В северной Африке, где сравнительно мало крупных животных, да и сами люди постарались об их уничтожении, – львы очень часто посещают селения. Эти то разорительные посещение и вызывают ненависть к ним со стороны людей.
Для поощрения охотников, французы установили большую премию за каждого убитого льва...
Я проехал Тунис, почти весь Алжир и не только охота на львов, но и рассказы о них передавались уже, как далекое прошлое...
Только один раз я встретил ручную львицу, которую арабы водили из города в город на показ. Но это для меня не было интересно. В зверинцах и цирках я видел много львов и львиц. Из них некоторые были настолько дрессированы, что проделывали, по приказанию человека, многочисленные упражнение и так же, как и собаки повиновались ему...
С тех пор, как львов стали разводить в зоологических садах Европы, такое приручение их оказалось не трудным. С самого дня рождение от львицы отбирают детенышей и отдают на воспитание собаке. Собака очень добросовестно выкармливает своим молоком львят. Кроме того, такая кормилица позволяет человеку приближаться к себе и ласкать своих воспитанников. Львята, которые привыкли видеть человека с самого дня своего рождения, делаются необыкновенно ручными... Но даже взятые от диких матерей, львята легко привыкают к человеку и слушаются его.
Все это я уже знал раньше и поэтому вид львицы, которую арабы водили на веревке, не произвел на меня особенного впечатления. Даже величиной львица не превосходила тех, которых я видел в зоологических садах. Только окраска ее показалась мне значительно светлее, почти совсем песочного цвета, а не такая грязно-желтая, как у тех, которых я видел раньше в клетках. Но говорят, что трудно найти двух совершенно одинаковых львов. Даже величина их тела изменяется от двух до трех аршин, а иногда убивали львов и еще больше...
Кроме того в различных местах Африки водятся различные львы. Так, львы северной Африки, те, которые чаще всего попадаются в наших зверинцах, носят название варварийского льва.
В общем, они отличаются толстыми округленными мордами, коренастым сложением и великолепными гривами у самцов.
Капские львы, или южной части Африки, имеют вытянутые морды, вроде собачьей, не такую густую гриву и более удлиненное туловище. Охотники различают львов и других местностей, но различия эти весьма маловажны и больше относятся к цвету и густоте гривы...
Самым красивым львом считается варварийский лев, как вследствие своей густой гривы, так и округленности форм.
Лев совершенно справедливо носит название царя зверей. Его крепкое, статное тело, широкая грудь, которая кажется еще больше от громадной густой гривы у самцов; огромная голова, толстые, могучие лапы и, наконец, даже длинный хвост с кистью удлиненных волос на конце, – все это придает ему необыкновенный вид среди всех других кошек.
Нужно еще сказать, что взгляд льва не носит в себе лукавства пантеры, или кровожадности тигра. В нем скорее проглядывает печать спокойствия и серьезности.
Даже однообразный желтый цвет его волос с темноватой гривой, кажется, более подходит к такому могучему зверю, чем пестрый мех пантеры или яркие полосы тигра.
Львица лишена главного украшение самца. У нее совершенно отсутствует грива. И от этого она кажется совсем другим зверем, чем самец.
Мне вспомнилось, что шкура льва, которую я видел у доктора, имела совсем небольшую, жидкую гриву. Почему это так? Ведь, здесь водятся только варварийские львы с густой гривой. Как бы не забыть спросить его об этом. Вообще нужно побольше узнать от него про страшного царя зверей. Впрочем страшным он называл не его, а воображение.
Вот чудак! Он серьезно думает, что наше собственное воображение страшнее льва! Может ли это быть? Каким ужасным я не представлял бы себе льва, но воображаемый лев не сделает мне никакого вреда. А если я столкнусь с действительным львом, то мне не поздоровится! Нет, нужно поговорить с доктором об этом поподробнее. Мне, кажется, что он ошибается.
Все эти вопросы так интересовали меня, что я с большим нетерпением ожидал вечернего часа, чтобы скорее отправиться к доктору. Кажется, единственный раз в жизни я был очень рад своей болезни, благодаря которой я мог познакомиться с настоящим охотником на львов.
Но вот вечер наступил – и я стучусь в его двери. С еще большим радушием, чем в первый раз, он встречает меня и ведет в садик. Он начинает расспрашивать о моей поездке, о России... Я наскоро удовлетворяю его любопытство и спешу перейти к интересующим меня вопросам.
– Знаете, доктор, – говорю я ему, – сегодня я целый день думал о ваших словах. И все же никак не могу согласиться с вами, что наше воображение опаснее льва.
– О, да, я так и знал. Словами трудно убедить. Самое лучшее, когда человек убеждается на деле. Может быть, и я также, как и все, представлял бы себе самым страшным то, что ярче всего рисует наше воображение. Впрочем, вместо длинных рассуждений я лучше расскажу вам о таких событиях, которые заставили исправить мое прежнее мнение.
Дело в том, – я вам серьезно говорю, – что я большой трус или, по крайней мере, был таким. Я очень любил охотиться. Когда я еще совсем молодым приехал сюда, то новая дичь вызывала во мне сильное желание охотиться. Но страх перед встречами в лесу со львами и пантерами расхолаживал меня.
В то время, лет этак 40 тому назад, здесь было много львов, а другой дичи еще больше. Чтобы не так было страшно одному бродить по лесу, я находил себе компаньонов... Они нисколько не были храбрее меня, но трусость такое свойство, что насколько в одиночестве она увеличивается, настолько же в обществе с другими она уменьшается. Вот я так и охотился в компании с несколькими товарищами.
Мало-помалу страх мой немного поуменьшился.
Ходили мы так что-то год или два, а ни разу не встретили ни льва, ни пантеры.
И вот, как-то раз, в самый разгар охоты, моя собака повела меня к выводку куропаток вниз к ручью. Тут было великолепное место для горных куропаток. Склоны этого ручейка были покрыты густым кустарником из мирта и дрока, а в некоторых местах были целые заросли низкорослой пальмы. Ну, думаю, тут я целый выводок возьму.
Собака уже повела меня. Вот, вот ожидаю, что с шумом сорвутся куропатки и разлетятся во все стороны. Собака останавливается. Я поднимаю ружье на плечо, чтобы стрелять. Как вдруг, вместо куропаток, шагах в двадцати от меня показывается львиная голова.
Вероятно невольно, с испугу я нажал собачки и выстрелил сразу из двух стволов.
– Как, – воскликнул я, мелкой дробью?
– Это вышло у меня невольно. Если бы я хоть немного мог тогда соображать, разве я решился бы выстрелить во льва мелкой дробью. Все это произошло бессознательно, помимо моей воли.
Вслед за этими выстрелами я услышал такой ужасный рев, что у меня чуть ружье не выпало из рук. Собака с визгом бросилась ко мне под ноги. Сам я остолбенел от ужаса и, вытаращив глаза, глядел на льва.
А он нагнул свою голову вниз и с отчаянным ревом начал тереть лапами свою морду.
Как ни дрожал я от страха, однако все же сообразил, что наверно я выбил ему дробью глаза. Иначе он растерзал бы меня давно. Вложил я скоренько в ружье 2 пули и выстрелил в него. Попасть то было не хитро в 20-ти шагах! И лев, как сноп, повалился на землю.
Вот вам моя победа над львом – вместо куропатки.
Никакого геройства я здесь не выказал: выстрелы дробью вышли только счастливой случайностью, благодаря моему испугу; все дело совершило ружье. И вышло это так просто, что у меня даже явилось какое-то разочарование.
Могущественный лев, царь зверей, с громоподобным голосом и невероятной силищей сделался никуда негодным от двух-трех крохотных дробинок, которые попали ему в глаза. И такое ничтожное средство уничтожило всю его силу, он не мог сделать мне никакого вреда. Мне как-то стыдно даже было, что я убил его уже слепого.
Но не буду утомлять вашего внимание всеми теми мыслями, которые мне приходили после этого случая. Все то, что я раньше воображал о львах разлетелось у меня в пух и прах. После этого случая я уже начал ходить на куропаток один.
Я почувствовал, что в ружье человек приобрел силу более могущественную, чем мышцы льва. Да даже не в одном ружье, а в самом обыкновенном ноже уж сказывается его превосходство. Впрочем, и об этом я расскажу немного погодя. А сначала выпьем по глотку воды с кофе, – предложил мне доктор, указывая на чашку черного кофе, которую нам подал негритенок, такой же черный, как и само кофе.
– Теперь я понимаю, – сказал я доктору, отчего на шкуре вашего льва такая редкая грива.
– Да, он тогда много выдрал себе волос из гривы... Но все же не думайте, что на свободе у диких львов такая же роскошная грива, как у тех, которые живут в зверинце! Сколько я ни видал львов, у всех у них грива имела довольно жалкий вид. В битвах ли друг с другом выдирают они волосы из гривы, или это делают колючие кустарники, но всегда грива у диких львов не особенно густа и лохмата, как у непричесанного человека.
– Но вы говорите, что вы встретились со львом в кустарниках, а не в лесу?
– Львы избегают густых, сплошных лесов. Им там нечего делать. В отличие от других кошек, они не умеют лазать на деревья.
В лесах львы охотно укрываются, но не живут. Там для них мало пищи... Там их заменяет пантера или леопард, львы же предпочитают открытые, пустынные места, с кустарниками или редкими рощами. В таких местах их можно встретить как в горах, так и на равнинах. Колючие кустарники, которые в таком обилии растут в Африке, дают спокойное убежище для львов.
Однообразная, желтая окраска их шерсти вполне сливается с общим желтоватым цветом листьев и стеблей. Почти все охотники знают, что громадные животные, при их саженной длине, умеют необыкновенно искусно прятаться за каждым малейшим прикрытием.
Далеко не редкость, что львы подстерегают добычу и днем, хотя в сущности львы, как и большинство кошек, чисто ночные животные.
Если что и мешает успехам подобных охот, так это не величина львов, а их запах. Достаточно ветру нагнать этот запах на приближающихся животных, чтобы обратить их в безумное бегство.
Очень часто львы караулят свою добычу вблизи луж или ручьев. Такие водопои вообще очень редки в Африке и поэтому к ним издалека идут всевозможные животные, чтобы после дневной палящей жары утолить свою жажду...
Но тут-то и скрывается главная опасность... Если с этой опасностью не считаются слоны, носороги, гиппопотамы, то все другие животные и даже громадные кафрские буйволы – подходят к водопою осторожно, беспрестанно втягивая в свои ноздри воздух, чтобы открыть запах львиного тела...
В южной Африке кафрские буйволы с их ужасными рогами часто делаются добычей льва. Правда, некоторым, особенно сильным буйволам удается избавиться от нападение молодого, еще малоопытного льва, но старый лев, вспрыгнув на буйвола, в то же время вонзает когти передней лапы в морду и, загибая голову наверх, ломает шейные позвонки.
Впрочем, умерщвляют львы самыми разнообразными способами, то прокусывая затылок, то горло, то оглушая жертву одним ударом своей могучей лапы... Ему важно лишь прыгнуть на свою добычу, которая от силы прыжка и тяжести обыкновенно падает. Если же лев не рассчитает своего прыжка и промахнется, то он обыкновенно не преследует добычи: для этого он слишком тяжел.
Однако я знаю несколько случаев, когда львы гнались за верховыми арабами. И, конечно, безрезультатно! Арабская лошадь быстра, как ветер, и куда же грузному льву догнать ее!
Один араб-солдат, который развозил депеши, рассказывал мне, что однажды лунною ночью его довольно долго преследовал лев, пока он не достиг реки. Вода остановила льва. Он не решился перейти речку вброд, хотя вода достигала лошади едва до колен.
Бывали и еще подобные случаи, но все это нужно считать исключением. Вероятно, они объясняются очень сильным голодом, так как у льва все повадки кошки, но кошки, которая хорошо чувствует свою силу. Он не ограничивается ожиданием, но и сам смело идет к добыче.
Про южно-африканских львов рассказывают, что они даже соединяются по несколько штук и сообща преследуют добычу... Но у нас наблюдать это было невозможно. Львы у нас в Алжире теперь не водятся, а лишь иногда одинокие экземпляры забегают из Марокко.
– Но почему же вы знаете, что у вас не водятся львы?
– Как же этого не знать? Ведь для того, чтобы они водились, им нужна пища, а где им ее взять, кроме арабских деревень?
Ну, может быть, раз поймает дикого кабана, другой раз дикобраза, горную газель, но для льва всего этого недостаточно, ему нужно целого бычка, чтобы хорошо наесться. Вот и идет он в деревушку хорошей пищей раздобыться.
Да и кроме таких набегов, львы, когда выходят из своего логовища, очень часто оповещают всю округу своим громоподобным рычаньем. Это не пантера, которая делает все втихомолку! А кто не узнает львиного рыкания, особенно, когда оно раздается во время ночной тишины! Недаром арабы называют льва возмутителем ночной тишины. Нельзя сказать, чтобы такая африканская музыка услаждала слух! А когда эти звуки гремят в каком-либо глухом пустынном уголке, то и у храброго человека сердце сжимается от страха... Ну вот, обыкновенно в первые же ночи его прогулок всем делается известным, что появился истребитель стад! Собираются тогда два – три охотника и убивают его, – заключил доктор.
– Ну, доктор, когда я слушаю вас, то выходит все так просто, как будто дело идет не о львах, а о шакалах или лисицах. Не так, ведь, просто убить льва.
– Чего проще! Гораздо проще, чем, например, пантеру. Эта скрывается, хитрит, необычайно осторожна, а лев наоборот... Валит на пролом! Раз лев облюбовал себе одну деревню, он и начнет туда чуть ли не каждую ночь ходить. Сегодня заберет быка, завтра корову, а послезавтра лошадь или мула.
Скот свой арабы помещают за живой изгородью колючих кактусов, которые вырастают до полутора сажени высоты, но это мало смущает льва. Он перепрыгивает через них, сначала один, а потом и с добычей. Скот здесь не такой крупный, как в Европе, и для льва ничего не значит перемахнуть через полуторасаженную изгородь вместе с бараном или телкой. Более же тяжелую добычу лев принимается есть в самой ограде или дзерибе.
Чего проще, если вы знаете, что лев придет ночью, засесть где-нибудь около дзерибы и подкараулить его.
– Я не могу с вами спорить, доктор, что охота на льва может быть и проста, но чтобы убить льва нужно еще кроме всего много смелости и твердости. Нужно не только метко стрелять, но и быть уверенным в себе, что во время выстрела не задрожит рука. Почему на несчастных зайцев и птиц охотятся все, а на львов один–два, да и обчелся? Почему, например, арабы зовут вас охотиться, а не сами убивают львов?
– Это не всегда от трусости. Дело в том, что французское правительство запрещает арабам покупать оружие из боязни восстаний с их стороны. А без оружия охотником не сделаешься и на льва не пойдешь.
Но есть и между ними удивительные охотники. Мне пришлось лечить одного из таких орлов. Познакомился я с ним при самой фантастической обстановке. Как-то раз возвращался я от больного из одной глухой арабской деревушки.
Тропинка проходила через лесистые отроги гор. То поднимешься на вершину и проедешь чудным лесом из пробкового дуба, а иногда рощицей африканской сосны, то опустишься в ущелье и едешь между густыми стенами кустарника. В молодости на каждый кусочек африканской природы я глядел с восхищением. Да даже и теперь, когда проезжаю зарослями олеандров, среди их розовых, нежных цветов, покрывающих все ущелье или русло ручейка, – я не могу не остановиться хоть на минуту и не полюбоваться роскошной картиной дивной африканской природы.
Скромные, белые цветочки мирты, золотые цветы дрока, пахучий цвет белолозки, стебли которой так причудливо обвивают деревья и кустарники, – все это придает такое разнообразие африканскому лесу, что я раньше из простого любопытства забирался в самые глухие уголки, где ничего не было тронуто безжалостным топором человека. Возвращался я домой именно через такие глухие, дикие места.
Дело было к вечеру, конь мой шагал лениво, и я не понукал его. Дорога была тяжелая и длинная, да и сам я не из легких. Спускаюсь я так с одного пологого ската в широкую долину – и вдруг лошадь моя села на задние ноги. Вслед за этим я услышал львиный рев, а потом и выстрел. Лошадь захрапела и попятилась назад. Рев и выстрел раздались внизу впереди нас.
Конечно, воображение сейчас же нарисовало все ужасы происшедшего события и, если бы была другая тропинка, то может быть, я повернул бы обратно, но другой тропинки не было, к тому же в моем сознании копошилась мысль, что я доктор и моя помощь – если не ружьем, то лекарствами – может оказаться необходимой. Сознание моего долга боролось с постыдным чувством трусости за свою шкуру. Эта трусость была порождена воображением, зверем более страшным, чем сам лев...
И вот, наперекор ему, из чувства стыда, долга я хлестнул лошадь, снял дрожащими руками ружье и тронулся вперед. Скоро моя лошадь захрапела и по телу ее прошла мелкая дрожь. Я знал, что никакие силы не заставят ее теперь подойти ближе, и поэтому стреножил и привязал ее крепко к дереву.
Убитый или раненый лев должен быть близко. Держа наготове ружье в трясущихся руках, – я все-таки двинулся вперед. Мною руководила какая-то упрямая настойчивость, несмотря на то, что все мое существо было наполнено заячьим трепетом. Соблюдая величайшую осторожность и прислушиваясь к малейшему шуму, я подвигался по тому направлению, куда моя лошадь вытягивала свою голову с настороженными ушами.
Шагов двадцать я крался, как кошка, то оглядываясь кругом, то останавливаясь и прислушиваясь... Наконец, я явственно расслышал глухие стоны.
Кустарники начали редеть. Я не хотел сразу выходить на открытое место и подполз к густому кусту. Из-за него начал глядеть на небольшую поляну. Шагах в десяти от меня лежал огромный лев с простреленной головой, а немного подальше я увидел львицу, которая тоже лежала на земле, но задняя лапа ее судорожно подергивалась.
Я не поверил своим глазам. Я слышал всего один выстрел, а убито двое. И где же сам победитель?
Я протер глаза, опять поглядел на льва и львицу. Относительно льва сомнение нет, убит наповал. Да и львица лежит не в удобной позе для живого зверя. Выстрелить мне, что ли, в нее, чтобы позвать охотника?
Пока я так раздумывал – опять раздался глухой стон. Так стонет человек! Где же он тогда?
И я вышел из-за куста. Я хорошо сделал, что не выстрелил в львицу. Под ней лежал окровавленный араб. Прежде всего нужно было высвободить его.
На всякий случай я выстрелил в голову львице. Но моя пуля не вызвала уже никакого движение в ее теле; тогда я принялся стаскивать ее с араба. Тут моим глазам представилась ужасная картина... Молодой араб был весь истерзан и кровь обильно сочилась из его многочисленных ран.
Как ни ужасна была эта картина, но это была действительность, и я знал, что мне нужно делать. Я бросился к лошади, взял сумку с лекарствами и, не теряя ни минуты, начал перевязывать раны. Нужно было сделать это как можно скорее. У меня была все же слабая надежда, что я смогу вернуть к жизни несчастного.
Долго я работал над ним. Несколько раз, при виде его ужасных ран у меня опускались руки, но все-таки я остановил кровотечение и перевязал его раны. Однако, сделав всю эту работу, я пришел в отчаяние. Что же я дальше буду с ним делать?
Оставить его здесь и ехать в город, чтобы позвать людей – на это потребуется не меньше четырех–пяти часов. Да и найдем ли мы его после? За это время могут придти гиены или шакалы и обглодать его.
А с собой взять? На седло? Может быть от тряски откроются раны? Но это все же меньшая опасность, чем оставить его на ночь здесь. Попытаюсь поднять его и посадить в седло, решил я и отправился за лошадью. Окружил я с ней полянку и подвел ее с другой стороны, чтобы ветер не наносил на нее львиного запаха.
Араб оказался не тяжелый – и я легко донес его на спине до лошади. Гораздо труднее было усадить его на седло и обвязать веревками. Я сел сзади него и поддерживал его голову и туловище. Через два с половиною часа осторожной езды мы приехали. Мои руки и тело так затекли, что меня самого пришлось стаскивать с лошади. Во время пути я часто прислушивался к дыханию искалеченного, но жизнь не покинула его.
С месяц Измаил, так звали его, пролежал у меня в больнице и, когда совсем поправился, рассказал мне, что в тот злополучный день он отправился на розыски пантеры, так как у него из стада был похищен баран. Похищение это было совершено днем и без всякого шума.
Так тихо нападает только пантера, и поэтому он и предполагал, что будет дело иметь с ней; но оказалось, что это похищение было совершено львом и львицей, и он набрел на их логовище. Первым выскочил лев, а за ним показалась и львица.
Измаилу не хотелось упустить такую добычу. Он подумал, что если он убьет льва, то львица убежит, и он выстрелил. Но после того как лев упал, львица прыгнула на него.
Раньше чем он успел опомниться, она схватила его зубами, мотнула головой, и он отлетел в сторону на несколько шагов от нее.
Она неподвижно смотрела на него. В это время Измаил вспомнил, что у него есть нож и начал доставать его. Но едва он сделал движение, как львица опять прыгнула на него. Передней лапой придавила лицо и впустила когти, а зубами схватила за левое плечо. Тут Измаил нанес ей удар ножом, но больше он уже ничего не помнил от страшной боли, когда зубы львицы раздробили ему кости плеча. Его удар ножом оказался смертельным для львицы. Измаил попал как раз в сердце, и львица тут же распростерлась над ним.
Слушая его простое, чуждое всяких прикрас повествование, о своем геройстве, я сознавал, что передо мной настоящий храбрый человек, воображение которого не расписывает ему заранее различных ужасов и не ослабляет его решительности! И позднее я на многих примерах убедился в справедливости своих мыслей.
Вы видите, что даже простой нож в руках мужественного человека позволяет ему выходить победителем в единоборстве со львом.
Эта победа Измаила тоже немало способствовала уменьшению моей трусости. Помогло много еще и то, что мы с Измаилом стали закадычными друзьями.
Если его или меня звали охотиться на львов, то мы шли вместе. Но все же, сравнивая себя с ним или с другими такими же отважными арабами, как и он, – я вижу, что я большой трус... – закончил доктор.
– Хотел бы я быть таким трусом, как вы, чтобы охотиться на львов! – с усмешкой сказал я ему.
– Напрасно вы смеетесь. Я вам говорю, что весь секрет в том, чтобы победить самого страшного зверя, а тогда и львы нипочем!
– То есть – собственное воображение? – улыбнулся я.
– Вот именно! Вся наша трусость в нем!
Я вам скажу, что всегда самым страшным в охоте на львов было для меня ожидание. Тут-то вот и разыгрывается воображение. Тут-то самый страшный зверь цивилизованного человека вырывается на свободу и превращает его в самое жалкое ничтожное существо.
На львиной охоте самая ужасная и трудная борьба для меня – это борьба с собственным воображением. Может быть, тут не в малой доле виновата и моя докторская профессия. Другой будет воображать себе, что лев просто уничтожит его и больше ничего.
А мое воображение начнет расписывать самым подробным образом, какие артерии и сухожилия в моем теле лев будет перекусывать, какие кости раздроблять... Припомнятся все мои больные, истерзанные львами, все их раны... Воображение не остановится перед тем, чтобы сделать меня обладателем всех львиных ран всех моих больных... А согласитесь, что такое обладание не из особенно приятных...
Короче сказать, несмотря на все усилия воли, борьба с воображением для меня бывает бесплодна. Я не могу ожидать льва хладнокровно...
И вот такие-то фантастические, кровавые картины, которые проходят в моем мозгу в течение трех–четырех часов ожидания, до такой степени измучивают меня, что обыкновенно я с облегченным вздохом внимаю львиному рыканью...
Громоподобный рокот, от которого все живое замолкает и начинает трепетать за свою судьбу, возвращает меня к действительности. Это не тот внутренний зверь, обуздать которого я не в силах. Это не фантастический, а настоящий зверь! Я знаю, как с ним бороться... Против него у меня есть отличное оружие...
И я чувствую, как мои руки крепче сжимают ружье, а глаза пронизывают ночную темноту. Я должен увидеть его, я должен послать ему меткую пулю, чтобы сразить его на смерть... Он не может быть терпим, он создает слишком много страха и мучений людям. Эти мысли возвращают мне хладнокровие.
Я стреляю почти спокойно. Я чувствую, что я совершаю обязанность, обязанность неприятную, но необходимую для тех людей, которые могут подвергнуться львиному нападению или еще быть разоренными похищением их скота... Но вместе с этим я совершаю и победу над самым страшным зверем – своим собственным воображением. Каждый раз я убеждаюсь, что оно обманывает меня.
Действительность никогда не бывает такой, какую оно рисует. И поэтому, когда меня зовут на львиную охоту, я иду, иду наперекор своему воображению, наперекор трусости, которую оно вызывает во мне. Я твердо уверен, что действительность не будет такова, какою представляет ее мое воображение. Не будет потому, что события создаются помимо нашего воображения...
– С этим, доктор, нельзя не согласиться, но ведь наше воображение стремится предугадать действительность для того, чтобы дать нам возможность выбора наилучших средств для борьбы с нею.
– Я и не говорю вам, что воображение бесполезно. Оно имеет громадное значение для человека – и поэтому воспитывайте его. Делайте его вашим другом, а не вашим врагом. Находите с его помощью средства сделаться сильным, но не расслабляйте себя... Не воспитывайте с его помощью трусости – этого самого ужасного порока. Если вы сумеете обуздать свое воображение, то, поверьте мне, что встреча со львом не покажется страшной.
Арабы говорят, что львы всегда уступают дорогу смелому человеку, если тот идет прямо на него! И наоборот, всегда нападают на труса, который бежит от них. И здесь несомненно, есть доля правды. По всем вашим движениям зверь чувствует, боитесь ли вы его, или нет. И вот вам пример, насколько невыгодно быть трусом.
– Милый доктор, вы вполне правы, но в том-то и дело, как стать храбрым, если я трус?
– Плохо, значит, вы слушали меня. На себе, на старом львином охотнике я вам показал, что я не храбрец, что я такой же, а может быть и больший трус, чем какой-нибудь охотник за зайцами.
Только благодаря борьбе, настоящей борьбе со своей трусостью я сделался охотником на львов и поэтому-то я и говорю о необходимости такой борьбы во всех случаях, где наше воображение приводит к трусости.
Вы писатель, ваши рассказы прочтут несколько тысяч юношей, и вот напишите им правду о старом охотнике на львов. Пускай они узнают, что и трусливый человек может сделаться львиным охотником. Все дело в том, чтобы при опасности вести борьбу с воображением.
Может быть, мой рассказ пробудит желание у ваших юных читателей вступить в борьбу и обуздать самого страшного зверя на свете, которого каждый из нас носит в себе. Не пишите только моего имени и даже города. Напишите, что дело происходило в западной Африке, на границе Марокко, – закончил доктор.
Как видит читатель, все это я выполнил. Я ничего не прибавлял к его рассказу от себя. Пусть сами читатели сделают вывод из рассказа старого охотника на львов.
