Соловей
Автор: М.Н. Богданов, 1901 г.
И в прекрасную майскую ночь
Сладко пел соловей Туркестана.
Слова эти принадлежат знаменитому персидскому поэту Гафизу, стихи которого в Иране в таком же почете, как и песнь соловья.
Действительно, май месяц, эти чудные теплые ночи после шумного майского дня – лучшее время в году и в Испании, и на обширных равнинах России, и на зеленых лугах Ирландии.
Март и апрель – это время борьбы между холодом и теплом, борьбы зимы с весной и только к концу апреля весна одолевает. Все, что спало долгим зимним сном – просыпается, вылезает из норок, снимает свою зимнюю шубку, чистится, наряжается и выходит на свет погреться, пообсушиться, посмотреть на солнечный луч. Да, в это время жизнь сказывается на земле во всей ее полноте. Лезут травки из оттаявшей земли; лопаются почки на деревьях; пробуждаются насекомые – жучки, бабочки, мушки; вылезают из нор зверьки, спавшие глубоким сном. Возвращаются с далекого юга последние птицы на родину.
Посмотрите – все это суетится, бегает, ползает, летает, кричит и поет, и вам невольно приходит в голову, что должно быть все эти маленькие и большие твари счастливы. Да, это правда; майские дни и ночи – это праздник всего живого, это дни великого мирового счастья; а кто счастлив, тот смеется и шумит. Оглянитесь в майский день кругом. В лесу шум, в поле шум. На реке словно базар; даже в темном овраге – и тут шум. Шумят все, кто только может. У кого есть голос, тот кричит, а у кого его нет, тот шумит, чем попало. Все шумят и кричат, следовательно, все счастливы. Но, однако, прислушайтесь: в этом шуме, в этих криках порой слышится что-то странное, увлекающее. Это песня, это музыкальное сочетание звуков; а музыканты майского оркестра – птицы, именно те птицы, которых мы называем певчими.
В глуши лесов, среди обширных полей и степей, по берегам рек, на высоких вершинах гор, всюду в умеренном и северном поясе Старого и Нового Света, куда бы ни закинула нас судьба, мы услышим эту птичью музыку; всюду раздаются разнообразнейшие концерты, везде самый пестрый оркестр. Стройные хоры прерываются чудной мелодией солистов. Ни один музыкальный критик не в состоянии написать нам рецензию об этом великом хоре природы, да и кстати заметить, нигде тут не найти капельмейстера. Всяк поет как умеет, поет тогда, когда ему особенно весело. Ему нет дела, слушают его песню или нет, он не ждет похвалы, он поет сам для себя, поет для своей милой. Тем-то и хорош этот хор, что в нем нет фальши.
Послушаем же этих певцов и начнем с лучшего.
Как и всегда, воспоминания переносят меня на берега Волги. Давно это было. Несколько гимназистиков сговорились читать всю ночь, чтобы приготовиться к экзамену из истории. Добыли мы сальный огарок и по очереди читали по учебнику о походах Александра Македонского. Как ни занятны были геройские подвиги Македонского, но господин сон был еще занятнее. Поминутно то один, то другой клевал носом, так что чтец даже рассердился. Чтобы помочь горю, открыли окно; но тут-то и стряслась беда: хлынул майский воздух в комнату, освежил сонные мордочки, по не помог нашему горю, а только испортил дело.
Со струями свежего воздуха прилетел аромат цветущих яблонь и груш. Пронеслись чудные звуки соловьиной песни. Сон улетел. Переглянулись историки. «А не пройтись ли на Волгу?» сказал один из них тихо. Предложение было заманчиво, никто не спорил, и если бы пансионский сторож проснулся, то заметил бы, как через стены пансионского двора перелезло несколько обезьян в курточках и в шапках с красным околышем. Это была одна из лучших ночей, какие я только помню. Утренняя зорька едва загорелась, в воздухе стояла полнейшая тишина. Было чуть-чуть свежо, но не холодно. Симбирск спал глубоким сном. На соборе, на гладкой поверхности Волги, отражались первые отблески зари. Весь крутой склон к Волге белел, как от снега; то цвели яблони непрерывных садов, окаймлявших симбирскую гору. Узкой тропинкой спустились мы до небольшой площадки, раскинувшейся на половину горы. Среди цветущих яблонь, на лужайке стояла убогая хижина, словно сказочная избушка на курьих ножках.
– А что, братцы, разбудим-ка приятеля Савельича.
– Разбудить, так разбудить, – отвечали другие.
– Да ты его знаешь, что ли? – спросил кто-то.
– Как не знать, – отвечал коновод наш, Александров. – Я у него и весну, и осень станую, да и летом заглядываю.
– Что ж он тебе крестный дядя, что ли?
– Ну, дядя не дядя, все будете знать – плохо будете спать; а молоком вас угощу, да еще с черным хлебом. – С этим словом, Александров постучал в окошко.
– Кто тут? – отозвался старческий голос.
– Я, Трофим Савельич, Ваня Александров, чай, помните?
– Ах, ты, непутный, опять, поди, соловьев слушать пришел?
– Так точно, Савельич, только ты впусти нас, маленечко проголодались, побалуй молочком.
В хижине что-то зашуршало, скрипнула дверь, звякнул засов, отворилась другая дверь, показалось что-то серое.
– Ну, полуночник, что вздумал, когда пришел? – послышался голос старика.
Переговоры в этом роде тянулись еще несколько минут, а кончилось тем, что мы очутились за кривоногим столом в хижине. Посреди стола Савельич поставил большую деревянную чашку молока, накроил целый десяток ломтей хлеба, сунул каждому из нас деревянную ложку – и пошла писать губерния.
– Ну, что, Савельич, как соловьи? – молвил наш Ванька-атаман.
– Что соловьи, поют, – тебя, дурня, ждут. Придет, говорят, наш ловец Иванушка, хвост ему покажем.
– Ну, это они врут! У нас соль есть, чтобы хвостом не кичились.
– Ну, ну, – возразил Савельич, – смотри, не осрамись, как прошлого года.
Надо заметить, что у нас Александров считался присяжным птицеловом, поэтому слова Савельича, что он осрамился прошлого года, привлекли общее внимание. Но лукавый старик ловко предупредил наши вопросы.
– Твой обидчик-то здесь. Третьего дня запел в том же самом кусте.
Надо было видеть Александрова. За минуту перед тем, обиженный шуткой Савельича, он готов был поссориться с ним, а теперь... он стоял перед обидчиком готовый расцеловать его.
– Здесь? не шутишь, правда, здесь?
– Чего шутить, пойдем слушать!
И вот мы отправились гуськом за стариком и Александровым. Молча следовали мы за вожаками по садовым тропинкам, между яблонь и груш, спускались под гору, перелезали через заборы, карабкались снова на гору. Наконец, старик остановился.
– Ну, команда, садись. Уговор – ни гугу!
Мы уселись и стали ждать. Ночь была чудно хороша. От запаха цветущих яблонь чуть не кружилась голова. То там, то тут раздавались песни соловьев, и только одних соловьев. За Волгой кое-где мерцали огоньки рыбачьих костров. Утренняя зорька румянила уже восточный край неба. Все, все это было чудно хорошо, но бессонная ночь сказывалась. Знаменитый соловей еще молчал, а уж некоторые его слушатели клевали носом. Не дремал только Александров.
С напряженным вниманием смотрел он в кусты крыжовника, где скрывался певец, и вот, наконец, как мне показалось тогда, над самым моим ухом раздался первый звук соловьиной песни. Куда девалась моя дремота! За первым звуком последовал другой, третий, и полилась, как поток, чудная мелодия. Как описать эту песнь! Как рассказать, что я слышал, что я испытал тогда!..
Возвращаясь с концерта, музыкальный критик самоуверенно произносит свой суд, говоря, что эти ноты певца были слабы, на других нотах голос его дрожал, такие-то ноты выполнены превосходно. Да, для оценки человеческого голоса есть ноты, а песню соловья и вообще все песни птиц ни один из величайших композиторов не сумел еще переложить на ноты. То, что я слышал в эти минуты, не поддавалось суждению; но мы все были очарованы, поражены полнотой, свежестью звуков, силой музыкальной мелодии. Наконец, соловей замолк.
– Ну, что? он, что ли? – раздался голос Савельича.
– Он, он, молчи, дедушка! – скороговоркой ответил Александров.
– Чего молчать, пойдемте домой. Пугать попусту нечего; приходи скорей ловить добрым порядком.
Мы снова двинулись той же дорогой. Поднявшись наверх, мы остановились, точно по уговору, чтобы перевести дух. Чудная картина раскинулась внизу перед нами. Румяная заря осветила розовым светом красавицу Волгу. Широко разлилась она на луговой стороне. Десятки плотов с красивыми домиками, вперемешку с судами, тихо спускались вниз по течению. Острова и луга были залиты водой, и только высокие гривки, как громадные пятна, выступали на зеркальной поверхности реки.
– Однако, братцы, пора и Александра Македонского вспомнить. Пойдемте-ка домой! – заметил один из нас.
Не один вздох вырвался тут из груди школьников, но делать было нечего. Через несколько минут снова раздалось монотонное чтение в классной комнате гимназии; но увы! его никто не слышал. Склонились школьничьи головушки на деревянные столы, обуял их неумолимый сон.
Наступила суббота; Александров потихоньку шепнул мне утром:
– Собирайся в поход на соловья; только ни гугу!
После обеда, когда нас распускали по домам, мы нарочно замешкались с Александровым, чтобы не подать виду, что собираемся на охоту. Но зато потом чуть не бегом отправились в сад, к Савельичу.
– Ага, ловцы-молодцы, явились; ну в добрый час.
– Что соловей? – спросил Александров.
– Соловей-то ничего, а ловцов-то тут понабралось за эти дни. – И начал Савельич пересчитывать этих ловцов. Александрова била лихорадка.
– Как! и Лодочников тут, и соловья слушал?
– Как же, тут, и соловьев слушал. Только нашего-то им не удалось услыхать, потому я в кустах Орелку привязал.
– Ну, и что же?
– Ах, ты чудной! как что же? Орелка лает, соловей и молчит. А вот ты иди теперь и лови его.
И начались толки, как ловить соловья, Александров настаивал, что надо поставить лучок.
– Чего лучок; поди, он, думаешь, не помнит, как ты промахнулся. Нет, парень его лучком не заманишь; давай, метнем сеть.
Так и порешили. Захватив сетку, мы отправились к кустам, где держался соловей.
– А где же Орелка? – спросил Александров.
– Эх ты, турка (турка это было школьное прозвище Александрова); ведь я знал, что ты теперь придешь. Орелка давно дома. Ну а ты – как тебя звать-то, – обратился ко мне старик; – поди, смотри, да ни гугу, а то чуприну навертим.
Развернули они сеть, обошли кусты крыжовника и накинули на них с одной стороны эту сетку полукругом; затем скрылись между яблонь. Я сидел в своей засаде за густым кустом вишни и наблюдал.
Мне показалось, что на земле, между кустами крыжовника что-то мелькнуло. Всматриваюсь – прыгает какая-то бурая птичка. «Неужели это он, этот знаменитый певец?»
Вдруг, слева появилась фигура Александрова, а подальше выставилась голова Савельича. Они тихо подвигались к кустам крыжовника, пристально всматриваясь в них.
Соловей вскоре заметил врагов и сделал несколько скачков по направлению к сети. Охотники наступали осторожно, потихоньку. Соловей следил за каждым их движением и постепенно приближался к сетке. Наконец, Александров заметил соловья, быстро сделал шага три вперед, взмахнул шапкой – и дорогая добыча была наша: соловей запутался в ячейках сетки. Вынуть его оттуда, связать ему крылья и посадить в кутейку было делом одной минуты.
Счастливые вернулись мы в хижину Савельича.
Это один способ ловли и, кажется, простой. Но простота обусловливается уменьем птицелова; одним неловким движением, торопливостью можно отогнать соловья прочь от сетки; а это случается частенько.
Другие способы лова тоже несложны; но скажем кое-что о соловье, именно то, что необходимо знать для успеха лова и для хорошего содержания певца в неволе.
Соловей – одна из самых обыкновенных певчих птиц у нас. Его знает, более или менее, всякий, по его чудной песне и по замечательной простоте наряда. Все перышки его окрашены в однообразный бурый цвет, который на брюшке светлее и переходит в буровато-белый; ни ярких пятен, ни полос нет у соловья. Большие темные глаза придают особую прелесть физиономии соловушки.
Питаясь только насекомыми, соловей на зиму улетает на юг (обыкновенно, в конце августа), зимует в северной Африке, в Аравии и южной Персии. Весной соловей прилетает на родину в то время, когда деревья и кустарники начнут одеваться листьями, т. е. в конце апреля (в северных местностях – в начале мая). Перелеты свои на юг и обратно соловьи, совершают по зарям и даже ночью. Вернувшись домой, соловей отыскивает свое старое жилище и начинает петь, поджидая соловьиху, которая, обыкновенно, является неделей позже. Затем оба они принимаются вить гнездо, которое помещается около земли, на корнях какого-нибудь куста – смородины, крыжовника, боярышника и т. п. Особенно любят соловьи смородину, так как она растет, большею частью, в местах сырых и тенистых; а это излюбленное жилище соловья. Он держится по опушкам лесов, по долинам рек и по склонам оврагов, там, где много кустарников и земля влажная, обильно покрытая опавшей листвой. Соловей любит бегать по земле, отыскивая в листве личинки насекомых, улиток, червячков и т. п. Высоких деревьев соловей не любит, а глухих старых лесов избегает. Поэтому он охотно держится в садовых кустах, в цветничках, где растут розаны и другие цветущие кустарники.
Во второй половине мая самка кладет 5–6 яичек однообразного зеленоватого цвета, без пятен и точек. Насиживание продолжается две недели. Молодые соловьятки выходят из яиц голые и слепые. Самец помогает самке высиживать яйца и кормит молодых, распевая в то же время свои чудные песни.
Во второй половине июня соловьята уже покидают гнездо, а соловей перестает петь. Для него в это время наступает пора линянья. Всю остальную часть лета соловьи ведут тихую, скрытную жизнь и не поют.
Такова, в немногих словах, скромная жизнь первого певца в мире пернатых.
Во всем свете нет никакой певчей птички, которая пела бы лучше соловья. Потому-то поэты всех времен и народов и старались воспеть этого дивного певца; потому-то всюду, где живет соловей, его любят и, не довольствуясь пением его на свободе, держат в клетках.
Кроме указанного выше способа, соловья ловят лучком и самоловом. Лучок состоит из двух прутьев, согнутых другой; через концы, дуг протянута бечевка натуго. К дугам прикреплена сетка в виде мешка. Одна дуга прикрепляется к земле тремя колышками, другая остается свободной и от нее идет бечевка, которая протягивается в шалаш птицелова; когда лучок насторожен, на расчищенной земле, внутри дуг, насыпают «приваду» – муравьиных яиц или тараканов. Иногда тут же привяжут соловья, употребляемого для приманки дикого. Когда этот последний слетит на точёк, то стоит только птицелову дернуть бечевку – свободная дуга лучка перегнется на другую сторону и покроет соловья. Лучок ставить в том месте, где держится соловей; предварительно надо высмотреть его.
Устройство самоловов тоже очень просто. Возьмите ивовую корзину, без крыши, переверните ее вверх дном – вот и самолов. Настораживается он следующим образом: срезав прут в палец толщины, оба конца заостряют и, согнув прут дугой, втыкают их в землю. К дуге на тонкой бечевке привязывают сторожок. К одному краю корзинки привязывают узенькую и тонкую дощечку, или дрань, длина которой равна ширине корзины; на свободном конце дощечки, называемой язычком, с боку делают глубокую зарубку. Поставив корзинку около дуги на землю, край ее приподнимают и подпирают верхним концом сторожка, а нижний конец сторожка закладывают за зарубку язычка, Под корзину насыпают муравьиных яиц, мертвых муравьев и тараканов. Соловей, подойдя под корзину, непременно толкнет язычок, сторожок соскочит и корзина покроет птичку.
Теперь скажем, как обращаться с соловьем.
Первым делом, надо связать осторожно концы его крыльев и посадить птичку в клетку, обтянутую полотном или другою тканью и, бросив туда немного муравьиных яиц, поставить клетку в тихое, укромное место, где соловья не пугали бы; иначе он изобьется до смерти. На другой день дать ему чашечку с водой и насыпать корм. При осторожном обращении, соловей дня в два освоится с неволей и примется за корм. Тогда надо крылышки ему развязать. Через несколько дней он наверное запоет.
О дальнейшем уходе говорить нечего. Кормить лучше всего муравьиными яйцами – свежими, пока они есть, а зимой – сушеными. Сушеные яйца размачивают предварительно в теплом и свежем молоке. Недурно изредка давать соловью мелкие кусочки вареной говядины; дают ему тоже булочки, размоченной в молоке. Надо как можно остерегаться, чтобы молоко и булка не были кислы и потому яиц не надо много размачивать: они киснут и действуют вредно на здоровье птицы. Хорошо также подкармливать соловья тараканами, мухами и гусеницами, особенно во время линьки. При хорошем уходе соловей живет в клетке лет пять или шесть. С каждым годом песня его становится лучше, и он запевает раньше. Сиделый соловей начинает петь уже в феврале и поет до Петрова дня.
Ловят соловьев только с прилета и до половины мая. Когда соловей стал вить гнездо, его ловить уже не стоит – он умрет от тоски. Можно ловить соловьев в июле и августе, особенно молодых. А еще лучше вынуть молодую птичку из гнезда и выкормить. Это не легкое дело, но зато выращенные в неволе соловьи делаются ручными и живут дольше. Выкармливают их мушками, червячками, гусеницами и муравьиными яйцами. Только для них нужен учитель, т. е. старый, хорошо поющий соловей. Иначе ручные соловьи никогда не будут петь хорошо. Как обучают птиц петь – мы поговорим в другой раз, а теперь замечу только, что и на воле соловьи учатся друг у друга, молодые у старых. Поэтому в каждой местности в соловьиной песне есть свои особенности. Есть местности, где все соловьи поют плохо; есть, наоборот, и такие, где живут лучшие артисты.
