Спрингфилдская лисица
Автор: Сэтон Томпсон
Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Глава V
Глава I
Уже более месяца, как куры стали таинственно пропадать из курятника, и, когда я приехал домой, на летние каникулы, в Спрингфилд, мне поручили расследовать, куда они исчезают. Мне это скоро удалось. Кто-то похищал птиц, прежде чем они садились на насест. Это указывало, что ни бродяги, ни соседи наши в воровстве не участвовали. Совы крадут кур только с насестов. Хорьки, куницы и выдры бросают объедки тут же в курятнике, а наши куры исчезали без всякого следа. Значит, преступницей могла быть только лисица.
Огромный Эринделский сосновый лес тянулся на другом берегу реки; осматривая хорошенько берег у нижнего брода, я увидел несколько следов лисицы и полосатое перо одного из наших цыплят плимутрокской породы. Идя дальше по берегу, я услыхал позади себя громкие крики ворон. Когда я оглянулся, я увидел, что целая стая ворон неистово кричит на кого-то у самого брода. Это было повторение старой истории: «вор гонится за вором». Через брод пробиралась лисица, державшая что-то в зубах. Она, очевидно, возвращалась из нашего птичника с новой добычей. Хотя вороны и сами бесстыдные воровки, но они первые всегда готовы кричать: «Держи вора!» Если же им заплатят за молчание и позволят урвать кусок добычи, они немедленно умолкают.
И теперь повторилась та же история. Лисица, чтобы попасть домой, должна была перебраться через брод. В воде она была беззащитна против стаи ворон, с криком налетавших на нее. Она, впрочем, смело бросилась наперерез течению и, конечно, перебралась бы благополучно вместе со своей добычей на противоположный берег, если бы я не присоединился к нападению на нее. Тогда она бросила полумертвую курицу и исчезла в лесу.
Регулярное посещение лисицей нашего курятника указывало на существование целой семьи маленьких лисят, которых ей надо было кормить. И я должен был разыскать их.
Вечером я отправился на поиски вместе со своим гончим псом Рэнджером.
Мы перешли реку и вошли в Эринделский лес. Как только собака начала кружить по лесу, из соседнего густо заросшего рва послышался отрывистый лай лисицы. Рэнджер тотчас же бросился туда и, найдя след, помчался вперед по прямой линии, пока его голос не затерялся вдали.
Около часа спустя он вернулся ко мне, тяжело дыша, так как была жаркая августовская погода, и лег у моих ног.
Однако, тотчас же раздался поблизости лай лисицы: «яп, юрр, юрр», и Рэнджер опять пустился в погоню. Он скрылся в темноте леса, и его грубый, громкий голос разносился по лесу, точно рев пароходной сирены во время тумана. Громкие звуки: «буу, буу!» постепенно переходили в более тихие: «уу, уу!» и совсем слабые: «оо, оо!» и наконец умолкли. Должно быть, собака убежала за несколько миль, так как, даже приблизив ухо к земле, я ничего уже не мог расслышать, хотя металлический лай Рэнджера слышен был обыкновенно даже на расстоянии мили.
Пока я ждал его возвращения в темном лесу, я вдруг услыхал приятные звуки капающей воды: «тинк, танк, тенк, тинк, та, тинк, танк, тенк, тонк!»
Я не знал, что тут был поблизости источник, и в жаркую, душную ночь это было приятное открытие. Идя по направлению этих звуков, я подошел к ветви большого дуба и остановился.
Что за прелестная песенка, и сколько в ней заключалось очарования в такую душную ночь!
Тонк, танк, тенк, тинк,
Та, тинк, а тонк, а тинк, а...
Та, та, тинк, танк, та, та, тонк, тинк!
Пей, пей, глотай, пей, пей, пей!
Но эту песню «Капающей воды» распевала сова!..
Внезапно раздавшийся шорох листьев и хриплое дыхание возвестили мне, что Рэнджер вернулся. Он совершенно изнемогал. Язык у него висел до самой земли, и с него капала пена. Бока раздувались, и на них виднелись клочья пены. Он на миг остановился, запыхавшись, чтобы лизнуть мне руку, как это полагалось, затем грохнулся на землю, растянувшись на листьях и заглушая все другие звуки своим шумным дыханием.
И вдруг снова послышался соблазнительный звук: «яп, юрр» всего лишь в нескольких шагах от нас, и тут только я понял его значение.
Мы находились как раз возле логовища, где были маленькие лисята, и родители их чередовались, чтобы отвлечь нас прочь отсюда.
Но была уже поздняя ночь, и потому мы отправились домой, вполне уверенные, однако, что лисья нора уже почти найдена.
Глава II
Всем было хорошо известно, что где-то по соседству проживает лисица со своим семейством, но никто не знал, что ее нора так близко.
Эта лисица была названа «Полосатой», потому что длинный шрам шел у нее от глаза к затылку и за ухом. Полагали, что это был след раны, нанесенной колючей проволокой изгороди во время охоты на кроликов, и на месте раны выросла белая шерсть. Разумеется, это бросалось в глаза и служило хорошей отметиной.
Я уже встречался с этой лисой в прошлую зиму и получил некоторое представление о ее коварстве. Снег только что выпал, и я отправился поохотиться по первопутку. Перейдя открытое поле, я достиг края заросшей кустами ложбины позади старой мельницы. Как только моя голова показалась над этой ложбиной, я увидел лису, спускавшуюся вниз по другой стороне, как раз мне наперерез. Я остановился, боясь даже шевельнуть головой, чтобы не привлечь ее внимания, и она скрылась из вида в густой чаще оврага. Как только она исчезла, я тотчас соскочил вниз и бросился бежать, чтобы встретить ее на другой стороне. Но лисица не показывалась.
Тщательно осмотревшись, я заметил свежий след лисицы, выходивший из-под кустов, и, наконец, увидел старика, Полосатого лиса, сидевшего, впрочем, так далеко от меня, что я не мог его достать, и как будто смеющегося надо мной.
Изучение его следов объяснило мне все. Он заметил меня в тот самый миг, когда я увидел его, но, как опытный охотник, прикинулся равнодушным, пока не исчез из вида. Тогда он пустился бежать, пробежал позади меня и, по-видимому, был очень доволен, что я оказался в дураках.
Весной мне пришлось еще раз убедиться в коварстве Полосатого лиса. Я гулял с приятелем по дороге над верхним пастбищем. Мы прошли футов тридцать под каменной грядой, на которой виднелось несколько серых и коричневых глыб. Когда мы подошли ближе, мой приятель сказал:
– Вон тот камень очень похож на свернувшуюся клубком лисицу.
Но я этого сходства не нашел, и мы прошли мимо.
Не успели мы пройти несколько шагов, как вдруг подул ветер и на камне как будто зашевелилась шерсть.
Мой приятель снова сказал мне:
– Я уверен, что это спящий лис!
– Сейчас увидим! – отвечал я и повернул назад.
Но едва я сделал один шаг в сторону от дороги, как Полосатый – это был он! – вскочил и бросился бежать.
Степной пожар выжег перед тем среднюю часть пастбища, оставив широкую черную полосу кругом. Полосатый поспешно миновал ее и, достигнув уцелевшей от огня желтоватой травы, тотчас же спрятался в ней и стал невидим. Он, очевидно, все время наблюдал за нами, и, если б мы оставались на дороге, он, конечно, не двинулся бы с места. Самое удивительное было не то, что он походил на круглые камни и сухую траву, а что он сам знал это и умел пользоваться этим сходством.
Мы скоро открыли, что Полосатый и его жена, Виксен, живут в нашем сосновом лесу, а запасы провизии берут из нашего курятника.
На следующее утро мы обыскали сосновую рощу и нашли там большую груду рыхлой земли, по-видимому, вырытой в течение последних месяцев. Земля эта, конечно, была из норы, но самой норы нигде не было видно.
Между тем, как известно, хитрая лисица обычно поступает так: если ей нужно бывает вырыть для себя новую нору, то всю землю она выносит через первое отверстие, но проделывает отсюда подземный ход в какого-нибудь отдаленную чащу. Затем, совершенно закрыв первый, хорошо заметный выход, она пользуется лишь тем отверстием, которое скрыто в чаще.
Поискав немного на другой стороне этой насыпанной груды земли, я вскоре открыл настоящий ход в нору и убедился, что там действительно есть маленькие лисята.
Над кустарником, на откосе холма, возвышалась большая дуплистая американская липа. Она сильно наклонилась, и у ее основания было большое дупло, а другое дупло, поменьше, находилось у верхушки. В детстве мы часто пользовались этим деревом для игры в Швейцарского Робинзона. Мы вырезали в мягких, пробкообразных стенках дерева ступени, по которым легко было подниматься и спускаться внутри дупла. Теперь это нам очень пригодилось, и на следующее утро, когда солнце пригрело, я полез наверх и оттуда мог спокойно наблюдать интересную семейку, жившую по соседству, в подземелье. Там было четверо маленьких лисят, и все они были удивительно похожи на маленьких ягнят, – мохнатые шубки, длинные толстые ножки, невинные глазки. Но стоило хорошенько всмотреться в их широкие, остроносые и остроглазые мордочки, чтобы заметить в каждом из этих маленьких невинных созданий задатки лукавства взрослой лисицы.
Они резвились, барахтаясь и нежась на солнце, пока не услышали какой-то легкий звук, который заставил их мигом скрыться в подземелье. Но они напрасно испугались. Их встревожила собственная мать. Она вышла из кустов, неся в зубах новую курицу, по счету семнадцатую, насколько мне помнится. Она тихонько позвала, и ее малютки кубарем выкатились из норы. Тут произошла сцена, которая мне казалась очаровательной, хотя она, наверное, не пришлась бы по вкусу моему дядюшке. Лисята бросились к курице, возились и боролись с ней и друг с другом, а мать, не переставая следить, нет ли поблизости врага, радостно смотрела на них. Выражение ее морды было замечательно. Это была как бы улыбка, выражающая наслаждение. Однако во взгляде ее все же можно было заметить обычную дикость и коварство. Была тут также и примесь жестокости и беспокойства, но все же над всем ясно преобладала материнская любовь и гордость.
Основание моей липы скрывалось в кустах и находилось гораздо ниже, чем бугор, где помещалось логовище лисицы. Поэтому я мог приходить и уходить, когда захочу, не потревожив лисиц.
В течение многих дней я ходил туда и наблюдал, как воспитывались лисята. Они рано научились обращаться в каменные изваяния при малейшем странном звуке. Если же шум повторялся, они моментально скрывались в подземелье.
У некоторых животных материнское чувство бывает так сильно, что оно распространяется даже на посторонних. Но старая Виксен была не такова. Ее любовь к детенышам вызывала у нее даже утонченную жестокость. Она нередко приносила им живых мышей и птиц и с дьявольской осторожностью старалась не ранить их серьезно, для того, чтобы ее детеныши могли подольше забавляться их мучениями.
На холме, во фруктовом саду, проживал один сурок. Он был некрасив, неинтересен, но умел о себе позаботиться. Он вырыл для себя логовище между корнями старого соснового пня, и потому лисицы не могли пробраться к нему, взрывая землю. Впрочем, лисицы вообще не любят и избегают работать. Они больше доверяют своей хитрости и считают ее полезнее, чем труд.
Сурок любил каждое утро греться на солнышке, лежа на своем пне. Завидев лисицу, он тотчас же спускался вниз, ко входу в свое логовище. Если же враг приближался, он прятался внутрь и оставался там до тех пор, пока не исчезала опасность.
Однажды утром Виксен и ее супруг, по-видимому, решили, что пора детей познакомить с привычками сурков, и, находя, что именно этот садовый сурок очень может пригодиться для практических уроков, они отправились вдвоем к садовой изгороди. Старый сурок не заметил их приближения.
Полосатый тогда показался в саду и спокойно прошелся невдалеке от пня, но ни разу не повернул головы и не дал никакого повода вечно бдительному сурку заподозрить, что он был замечен лисом. Когда же лис вышел в поле, сурок спокойно соскользнул вниз к отверстию своего логовища. Там он ждал, чтобы враг прошел мимо, но потом, решив, вероятно, что лучше все-таки соблюсти осторожность, спрятался в нору. Это именно и было нужно лисицам. Виксен старалась до этого момента не показываться, но теперь быстро побежала к пню и притаилась за ним. Полосатый же продолжал свой путь, но шел очень медленно. Сурок не был напуган и поэтому скоро высунул свою голову между корнями и начал оглядываться. Он увидал, что лис уходит все дальше и дальше, и по мере того, как он удалялся, сурок становился все смелее. Он высунулся и, не видя больше никого, влез на пень. Вот тут-то Виксен наскочила на него и, схватив его, стала теребить, пока он не потерял сознания.
Полосатый, не терявший ее из виду, тотчас же побежал назад к ней. Но Виксен взяла сурка в пасть и отправилась с ним назад, в свое логовище. Полосатый увидел, что помощь его здесь не нужна.
Виксен несла сурка с такой осторожностью, что, когда она притащила его в логовище, сурок пришел в себя и мог даже слегка защищаться. Тихое материнское «вууф» вызвало наружу детенышей, которые высыпали из логовища, словно ватага школьников. Мать кинула им раненое животное, и они набросились на него, словно четверо маленьких бесенят, злобно пища и покусывая его со всей силой своих маленьких детских челюстей. Но сурок боролся с ними не на живот, а на смерть и, отбившись от них, медленно заковылял под прикрытие кустов. Лисята бросились за ним, точно стая гончих, и повисли на его хвосте и боках. Они не в силах были удержать его. Тогда к ним на помощь явилась Виксен. Она двумя прыжками настигла сурка и вытащила снова на открытую поляну, чтоб позабавить детей.
Эта жестокая игра возобновлялась несколько раз, пока один из малышей не был сильно укушен. Его отчаянный визг заставил Виксен вскочить и прикончить мучения сурка, предоставив детенышам полакомиться им на обед.
Недалеко от лисьего логовища находилась ложбина, заросшая низкой травой и служившая местом игр для полевых мышей. Первый из уроков лесной науки, который маленькие лисята должны были получить за пределами своего родного дома, был дан им в этой ложбине. Здесь они прошли свой первый и легчайший курс наук и узнали, как поступать с мышами.
Старая лисица учила их знаками, что они должны делать. Эти знаки означали: «Лежите смирно и наблюдайте!» или: «Идите сюда, делайте то, что я делаю!» Учение это повторялось очень часто.
Итак, в один прекрасный летний вечер веселая компания лисят отправилась вместе с матерью в ложбину, где мать приказала им смирно залечь в траве. Вскоре слабый писк указал, что добыча уже находится поблизости. Виксен приподнялась и пошла на цыпочках по траве. Она не пригибалась к земле, а, наоборот, поднималась, вытягиваясь как можно выше, и временами даже становилась на задние ноги, чтобы лучше видеть. Тропинки, прокладываемые мышами, скрываются под спутанной травой, и единственный способ узнать, где находится мышь, – это наблюдать за малейшим колебанием травинок. Вот почему за мышью лиса могла охотиться лишь в тихую погоду. Вся штука заключается в том, чтобы определить местонахождение мыши и схватить ее раньше, чем ее увидишь. Виксен так и поступила. Она скакнула, и в середине пучка сухой травы, схваченного ею, оказалась полевая мышка, испустившая свой предсмертный писк.
Она была живо проглочена, и четверо неуклюжих маленьких лисят тотчас же принялись подражать матери, и, когда, наконец, старший из них в первый раз в своей жизни поймал мышь, он весь задрожал от волнения и вонзил в нее свои маленькие перламутровые молочные зубки с такой врожденной свирепостью, которая, несомненно, должна была удивить даже его самого.
Другой такой наглядный урок был им дан с помощью красной белки. Одна шумная и грубая белка, жившая неподалеку, обыкновенно каждый день в известное время занималась тем, что, сидя на недосягаемой для лисиц высокой ветке, осыпала их бранью. Лисята много раз напрасно старались изловить белку, когда она перебегала от одного дерева к другому или же ругалась и плевалась на расстоянии не более фута от них. Но старуха Виксен хорошо знала беличью натуру и взялась за это дело, как только настало для этого благоприятное время.
Она запрятала хорошенько своих детенышей, а сама улеглась плашмя посреди открытой просеки. Глупая, дерзкая белка не замедлила явиться и принялась ругать лисицу, как всегда. Но лисица даже усом не повела. Тогда белка подошла ближе и, наконец, остановилась как раз над ее головой и протрещала:
– Ах, ты дрянь этакая! Ах, ты дрянь!..
Но Виксен лежала, как мертвая. Это было очень странно, и потому белка спустилась по стволу и, поглядев кругом, быстро побежала по траве к другому дереву, чтобы там, усевшись на ветке, снова начать свою ругань:
– Ты негодяйка! Ты бесполезная дрянь! Скарр... Скаррр!..
Однако Виксен продолжала лежать на траве, словно труп.
Для белки это было в высшей степени соблазнительно. Она была от природы любопытна и склонна к приключениям, поэтому снова спустилась с дерева, перебежала через полянку и еще ближе подошла к лисице. Виксен опять не шевельнулась. «Наверное, она умерла!» Даже маленькие лисята стали удивляться: уж не заснула ли их мать? А белка просто обезумела от любопытства. Дерзость ее дошла до того, что она даже бросила кусок коры в голову лисицы и затем исчерпала весь свой запас ругательств. Но Виксен лежала, как мертвая. Пробежав еще два-три раза поперек просеки, белка отважилась подойти на близкое расстояние к Виксен, которая все время зорко следила за ней. Лисица сразу вскочила на ноги и вмиг задушила ее. А малютки обглодали все ее косточки.
Таким образом были заложены основы их воспитания, и затем, когда они подросли, мать уводила их дальше от дома для упражнения и обучения высшему искусству выслеживания и вынюхивания.
Для каждого рода дичи существовал особый способ охоты, которому они должны были обучиться. Ведь каждому животному свойственно какое-нибудь особое преимущество, иначе оно не могло бы жить, и особый недостаток, иначе другие не могли бы жить. Слабостью белки было безумное любопытство, а слабостью лисицы было то, что она не могла взбираться на деревья. И воспитание маленьких лисиц всецело было направлено к тому, чтобы научить их пользоваться слабостями других существ и восполнять хитростью свои собственные недочеты.
Лисята научились от своих родителей главным правилам лисьего мира. Каким путем они этому научились, трудно сказать, но все же они приобрели это знание от своих родителей.
Вот некоторые из правил, которым меня научили лисицы, не сказав, однако, мне при этом ни единого слова:
- Никогда не спи на своем прямом следу.
- Твой нос находится впереди твоих глаз, и поэтому верь ему прежде всего.
-Только дурак бежит по ветру.
-Текучая вода излечивает много бед.
-Никогда не иди по открытому месту, если можешь пользоваться чащей, чтобы достигнуть той же цели.
-Никогда не оставляй прямого следа, всегда старайся его запутать.
-То, что странно, то подозрительно и враждебно.
-Пыль и вода заглушают запах следа.
-Никогда не охоться за мышью в кроличьем лесу и за кроликами в курятнике.
-Держись от травы подальше.
Значение этих правил постепенно усваивалось маленькими лисятами и внедрялось в их ум. Например, они знали, что не надо никогда идти по следу, «если не ощущаешь при этом никакого запаха», и это было мудрое правило, так как «если сам не ощущаешь запаха того, за кем идешь, то, значит, ветер дует в таком направлении, что относит твой запах ему».
Мало-помалу они узнали всех птиц и зверей, живущих в их родном лесу, и затем, когда они выросли и могли сопровождать родителей в более дальних странствиях, узнали и других животных. Им стало казаться, что они уже знают запах всего, что движется. Но однажды ночью мать привела их на поле, где на земле лежал странный черный плоский предмет. Она привела их нарочно, чтобы они понюхали его, но чуть только они к нему приблизились, как тотчас же шерсть у них стала дыбом, и они затряслись, сами не зная отчего, как будто замах этот проник им в кровь и наполнил их инстинктивным чувством ненависти и страха. И когда мать увидела, какое действие это оказало на них, она сообщила им:
– Это – запах человека!
Глава III
Между тем куры продолжали исчезать из нашего курятника. Я не выдал тайну лисьего логовища. Правду сказать, эти маленькие мошенники-лисята больше мне нравились, чем куры, но мой дядя был вне себя от негодования и очень презрительно отзывался о моем знании леса и охотничьих способностях. И вот, чтобы доставить ему удовольствие, я отправился в лес, взяв с собой гончую, и, усевшись на пне, на открытом косогоре приказал собаке искать.
Не прошло и трех минут, как я услышал голос собаки, возвестивший мне лаем: «Лисица! Лисица! Там, внизу, в долине!»
Спустя немного времени я услыхал, что лисицы возвращаются, и увидел Полосатого, сбегавшего легкими прыжками к реке. Он пробежал по мелкой воде, вдоль берега, шагов двести и затем прямо направился ко мне. Хотя я был хорошо виден, но он меня не заметил и взбирался на холм, поглядывая на собаку сбоку, через плечо. На расстоянии каких-нибудь десяти футов от меня он уселся, повернувшись ко мне спиной и вытянув шею, с большим интересом наблюдая за действиями собаки.
Рэнджер с лаем бежал по его следу, пока не достиг текучей воды, уничтожающей запах следа, и тут пришел в недоумение. Ему оставалось только одно: пройти вверх и вниз по обоим берегам, чтобы найти то место, где лисица вышла из воды на берег.
Лис, сидевший против меня, несколько изменил свое положение, чтобы лучше видеть собаку, и с чисто человеческим интересом продолжал следить за нею. Полосатый находился так близко от меня, что я видел, как слегка ощетинивалась у него на плече шерсть, когда показывалась собака. Я мог даже заметить усиленное биение его сердца и блеск его желтых глаз. Смешно было смотреть на него, когда стало очевидным, что ему удалось провести собаку своей проделкой. Полосатый не мог усидеть на месте и радостно раскачивался, поднимаясь порой на задние ноги, чтобы лучше видеть медленно бредущего пса. Улыбаясь почти до ушей, он с минуту громко фыркал и шумно дышал или, скорее, весело смеялся, как это делают собаки, когда смеются, фыркая и скаля зубы.
Старик Полосатый весь затрепетал от удовольствия, когда увидел, что собака слишком долго провозилась, отыскивая след, и когда она, наконец, нашла его, то след этот уже успел настолько остыть и выдохнуться, что ей трудно было идти по нему, и, конечно, не стоило давать знать лаем о своей находке.
Как только собака стала взбираться на холм, лисица спокойно отправилась в лес. Я сидел против ветра, на открытом месте, всего на расстоянии десяти футов от нее, и ни разу не пошевелился, так что старый лис так и не узнал никогда, что его жизнь, по крайней мере в течение двадцати минут, находилась во власти самого страшного из его врагов.
Рэнджер также чуть было не прошел мимо, не заметив меня, но я окликнул его. Слегка вздрогнув, он покинул след и, сконфуженно поглядывая на меня, улегся у моих ног.
Эта маленькая комедия повторялась с некоторыми изменениями несколько дней кряду, и притом в виду дома, за рекой. Наконец, выведенный из терпения ежедневной пропажей кур, мой дядя сам вышел на охоту и уселся на холме, на открытом месте. Когда же Полосатый опять вышел и занял свой прежний наблюдательный пост, откуда он следил за движениями глупой собаки, мой дядя без всякого зазрения совести выстрелил ему прямо в спину как раз в тот момент, когда лис смеялся, радуясь своему новому торжеству.
Глава IV
Но куры продолжали исчезать. Мой дядя, страшно рассерженный, решил сам руководить войной с лисицами. Он разбросал в лесах отравленную приманку, надеясь, что наши собаки не попадутся. Он продолжал презрительно насмехаться над моим знанием лесной науки и каждый вечер выходил с ружьем и двумя собаками, чтобы посмотреть, нельзя ли что-нибудь подстрелить.
Лисица, впрочем, хорошо знала, что это за вещь – отравленные приманки. Она либо оставляла их нетронутыми, либо обращалась с ними с явным пренебрежением. А одну такую приманку она спустила в нору своего старого неприятеля – хорька, которого так больше и не видали с тех пор!
В прежнее время Полосатый всегда брал на себя присмотр за собаками, которые угрожали лисьему гнезду. Но теперь, когда его не стало, вся тяжесть забот о безопасности детей ложилась на мать. Виксен уже не могла тратить время на то, чтобы уничтожить всякий след, ведущий к логовищу, и не всегда была на посту, когда надо было обмануть слишком близко подошедших врагов.
Конец легко было предвидеть. Рэнджер пошел по горячему следу к логовищу, а другая собака, фокстерьер Скот, доложила, что вся семья лисят на месте, и затем употребила все старания, чтобы добраться до них.
Тайна открылась, и все семейство было обречено на гибель. Пришел работник с ломом и лопатой, чтобы откопать нору, а мы вместе с собаками стояли и ждали. Старая Виксен скоро показалась в ближайшем лесу и вела за собой собак вниз по течению реки и там отделалась от них в подходящую минуту, просто-напросто вскочив на спину какой-то овцы. Испуганная овца пробежала с нею несколько сот шагов, и, наконец, Виксен соскочила на землю; зная, что след ее уже запутан и в нем образовался безнадежный перерыв, Виксен спокойно пошла к своему логовищу.
Но собаки, сбитые с толку перерывом следа, тоже побежали назад к логовищу и, вернувшись, увидали лисицу, в отчаянии бегавшую кругом и тщетно пытавшуюся отвлечь нас от своих сокровищ.
Между тем работник Подди усердно действовал ломом и лопатой. Две кучи желтого, крупнозернистого песка возвышались по обе стороны работника, и только плечи его виднелись над краями выкопанной ямы. Проработав около часа, поощряемый громким лаем собак, рвавшихся к старой лисице, прятавшейся поблизости в лесу, Подди воскликнул:
– Вот они, сэр!
Это было логовище лисицы, и в конце подземного хода находилось четверо маленьких мохнатых лисят, забившихся так далеко, как только можно было.
Прежде чем я мог вмешаться, смертоносный удар лопатой и внезапное нападение свирепого маленького фокстерьера прикончили трех из них. Четвертого, самого маленького, я едва мог спасти, вытащив его за хвост и подняв так высоко, что разъяренные собаки не могли его схватить.
Он взвизгнул, и на его визг выбежала несчастная мать из своего убежища. Она кружилась около, и, конечно, давно была бы застрелена, если бы не случайная защита собак, которые все время вертелись тут, попадая под выстрел и мешая таким образом стрелять в лисицу, ту самую, за которой они так долго и бесплодно охотились.
Маленький уцелевший лисенок был брошен в мешок, где он лежал совсем тихо, а его злополучных братьев бросили назад в их спальню и забросали землей.
Мы, виновники этого избиения, вернулись домой и нашего маленького пленника посадили на цепь во дворе. Никто, собственно, не мог сказать, почему его оставили в живых, но у всех произошел какой-то перелом в чувствах к нему, и мысль об убийстве была оставлена.
Это было хорошенькое маленькое создание, нечто среднее между лисицей и ягненком. Его мохнатая мордочка и туловище чрезвычайно напоминали ягненка своим невинным видом, но в его желтых глазках все же можно было подметить огонек дикости и хитрости, никогда не встречающийся у овец.
Пока кто-нибудь находился поблизости, лисенок сердито забивался в ящик, служивший ему конурой, и целый час оставался там, даже когда никого больше не было вблизи.
Окно моей комнаты заменило теперь для меня старую дуплистую липу, с которой я производил раньше свои наблюдения над лисицами. Множество кур, столь хорошо известной ему породы, окружали лисенка во дворе. В этот же день, перед самым вечером, куры подошли слишком близко к нему. Цепь внезапно звякнула, и лисенок, натянув ее, бросился на ближайшую курицу. Он, наверное, схватил бы ее, если бы не помешала ему цепь, с силой отбросившая его назад. От удара он свалился и затем, поднявшись на ноги, укрылся в свою конуру. Он повторял много раз попытки схватить курицу, но всегда уже так рассчитывал свой прыжок, чтобы он соответствовал длине цепи.
С наступлением ночи лисенок стал сильно беспокоиться, то и дело выползал из ящика и немедленно прятался туда при малейшем поводе к тревоге, и дергал свою цепь, и временами яростно грыз ее, придерживая передними лапами. Вдруг он остановился, словно прислушиваясь, и, подняв кверху свой маленький черный носик, испустил отрывистый крик.
Это повторялось раза два, и в промежутке он грыз свою цепь и бегал кругом. Наконец, прозвучал и ответ на его зов: послышался отдаленный голос старой лисицы: «яп, юрр!» Спустя несколько минут на груде дров показалась какая-то неясная фигура. Лисенок сперва спрятался в свой ящик, но тотчас же вылез из него и радостно бросился навстречу своей матери.
Мать с быстротой молнии схватила его и бросилась бежать, надеясь унести его с собой. Но не тут-то было! Как только цепь натянулась, лисенок был грубо вырван из пасти матери и с силой отброшен назад цепью. Она же сама, испуганная открывшимся в доме окном, пустилась бежать через поленницу дров.
Час спустя лисенок перестал визжать и метаться. Я взглянул из окна и увидел при свете луны растянувшуюся на земле лисицу, что-то усиленно грызущую. Звяканье железа указало мне, в чем дело. Это была безжалостная цепь, которую лисица хотела перегрызть, а малютка Тин в это самое время пользовался случаем и, прильнув к груди матери, сосал ее.
Когда я вышел, лисица удалилась в темный лес, но возле ящика, где был лисенок, лежали две мертвые лесные мыши, еще теплые и окровавленные. Очевидно, это любящая мать принесла ужин своему детенышу.
Утром же я увидал, что цепь у самого ошейника малютки стала чрезвычайно блестящей.
Проходя по лесу к разоренному логовищу лисицы, я снова напал на следы Виксен. Бедная, опечаленная мать приходила туда и откопала забросанные землей тела своих детенышей. Они лежали тут, все трое, начисто вылизанные своей матерью, и рядом с ними положены были две из наших куриц, недавно убитые ею. Свежевскопанная земля кругом была покрыта следами, которые могли рассказать мне о том, что здесь происходило. Тут она стерегла ночью своих малюток. Она принесла им обычную пищу – добычу ночной охоты. Она укладывалась рядом с ними, напрасно предлагая им свое молоко и томясь желанием согреть и покормить их, как прежде. Но под мягкой шерстью она находила лишь застывшие, окоченевшие тельца и маленькие холодные носики, недвижимые и не отвечавшие на ее ласку.
С этого дня она больше не возвращалась к разрушенному логовищу, потому что теперь она уже знала, что ее малютки были мертвы.
Глава V
Наш пленник Тин, самый слабый из ее выводка, унаследовал теперь всю ее любовь.
Для охраны кур были спущены собаки, и работник получил приказание стрелять в старую лисицу, как только ее увидит. Мне тоже было дано такое же точно приказание, но я твердо решил, что никогда ее не увижу.
Головы цыплят, представляющие лакомое кушанье для лисиц, но до которых собаки не дотрагиваются, были разбросаны по лесу, начиненные ядом. А единственный путь во двор, где был привязан Тин, вел через поленницу дров, причем надо было перед тем побороть все опасности. Но каждую ночь старая Виксен приходила, чтобы покормить своего малыша и принести ему свежеубитую курицу или какую-нибудь другую дичь. Я постоянно видел ее тут, хотя она приходила, не дожидаясь уже жалобного зова своего детеныша.
На вторую ночь его плена я услыхал звон цепи и, вглядевшись, увидал, что старая лисица была тут и усердно работала, выкапывая яму рядом с конурой лисенка. Когда яма стала настолько глубокой, что лисица могла в ней наполовину скрыться, она затащила туда свободную часть цепи и забросала ее землей. Она думала, очевидно, что таким образом отделалась от цепи, и, торжествуя победу, схватила маленького Тина за шиворот и бросилась с ним бежать вверх, на поленницу. Но – увы! – лисенок только кубарем скатился обратно, притянутый цепью.
Бедное маленькое создание жалобно визжало, заползая назад в свою конуру. Спустя полчаса после этого послышался громкий лай собак. Лай все удалялся, и я понял, что собаки гонятся за Виксен.
Лай собак звучал все дальше и, наконец, совсем затих.
На следующее утро гончая не вернулась домой, и мы скоро узнали причину. Хитрые лисицы скоро постигли, что такое железная дорога, и изобрели разные способы пользоваться ею. Один из таких способов – это бежать в случае погони по рельсам железной дороги как раз перед прохождением поезда. Запах вообще плохо сохраняется на железных рельсах и совсем уничтожается поездом, притом же всегда есть надежда, что глупая собака попадет под паровоз. Другой же способ, более верный, но труднее выполняемый, заключается в том, чтобы увлечь собак за собой на высокую насыпь как раз впереди поезда. Тогда паровоз почти наверняка раздавит собаку.
На этот раз коварная штука была разыграна очень искусно, и внизу, под насыпью, мы нашли изувеченные останки нашего старого Рэнджера. Виксен жестоко ему отомстила.
В ту же ночь она снова вернулась в усадьбу, прежде чем утомленный Скот успел добежать домой. Виксен принесла Тину еще одну курицу и растянулась, задыхаясь от усталости, возле него, чтобы дать ему возможность утолить свою жажду. Именно эта курица и навела дядю на след ночных похождений лисицы.
Все мои личные симпатии были на стороне Виксен, и я не хотел участвовать в новых избиениях. На следующую ночь дядя сам продежурил около часа с ружьем в руках.
Наутро мы увидели, что Виксен не оставила своего детеныша без попечения. Дядя снова взялся за ружье и отправился дежурить на следующую ночь, так как из курятника исчезла еще одна курица.
Единственный выстрел раздался вскоре после того, как стемнело, но Виксен бросила свою добычу и убежала. Однако в эту же ночь она сделала еще одну попытку приблизиться к Тину, и раздался другой выстрел. Тем не менее, на следующий день по блеску цепи мы могли убедиться, что она снова работала над ней зубами в течение многих часов, стараясь перегрызть ее и освободить Тина.
Такое мужество и такая непоколебимая преданность должны были все же вызвать если не снисходительность к ее чувствам, то во всяком случае уважение. Как бы то ни было, но на следующую ночь никто уже не караулил ее с ружьем в руках. Да и зачем было подстерегать ее? Вряд ли это было нужно. Неужели мыслимо, чтобы она вновь повторила свою попытку покормить и освободить своего пленного детеныша после того, как ее уже три раза прогнали выстрелами? Разве это возможно?
Но ведь ее любовь была любовью матери. На четвертую ночь был только один свидетель того, как в ответ на жалобный писк Тина обычная туманная фигура показалась наверху поленницы дров. Однако на этот раз лисица не несла в своей пасти никакой птицы. Неужели такая смелая и опытная охотница на этот раз потерпела неудачу? Или она, быть может, узнала, что может доверить людям, захватившим Тина в плен, заботу о его пропитании?
Ничуть не бывало. Любовь этой дикой лесной матери так же, как и ее ненависть, были неизменны. Единой ее мыслью все время было вернуть свободу своему детенышу. К этому она стремилась всей душой. Она испробовала все средства, которые были ей известны, подвергаясь при этом всевозможным опасностям. Это не могло остановить ее, и она думала только о том, чтобы поддержать его силы и помочь ему вырваться на свободу.
На этот раз она появилась, как тень, и, как тень, проскользнула обратно. А Тин схватил что-то брошенное ему ею и с наслаждением стал есть, чавкая и хрустя своими маленькими зубками. Но он еще не успел кончить, как сильная, режущая боль пронизала его внутренности, и у него вырвался жалобный стон. После коротких судорог тельце его вытянулось, и наступила смерть.
Материнская любовь, была очень сильна в сердце старой лисицы. Она прекрасно знала силу яда и умела распознавать отравленные приманки. Конечно, она бы научила этому и своего сына, если б он остался жить с нею на свободе. Но теперь, когда она должна была выбирать для него между жалким существованием пленника и внезапной смертью, она подавила в себе чувство матери и умертвила своего детеныша.
Когда снег покрывает землю, следы лесных зверей становятся виднее, и я убедился зимой, что Виксен больше не бродит в Эринделских лесах. Может быть, она и ушла куда-нибудь далеко, в другое убежище, чтобы отделаться от грустных воспоминаний.
Но возможно, что она сама добровольно прекратила свое грустное существование, как это делали не раз и другие лесные матери, прибегнув к тому же самому средству, при помощи которого она освободила из плена своего малютку – единственного оставшегося в живых из всего ее выводка!..
