Сумчатая крыса

 323

Автор: Сэтон Томпсон

Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV

Глава I

Грубо, кое-как был сложен из горных валунов тот ранчо, в котором я жил на Керренпо. В этом нескладном сооружении было сыро, мрачно, неуютно. Даже самая окрестность не имела ничего привлекательного, особенно с точки зрения человека, привыкшего к благодатным, плодородным, веселым равнинам Манитобы. А здесь, на первый взгляд, не было ничего, кроме песка, небольшой речки, извивающейся среди обширных голых песчаных отмелей, полос хлопчатника, окаймленных кое-где низкорослым колючим кустарником, да в миле расстояния безобразно нагроможденных гор, местами залитых давно застывшею лавой.

Но все это при ближайшем рассмотрении кишмя кишело жизнью. Не проходило ни одного дня, ни одной ночи, чтобы я не приобрел здесь новых друзей или не познакомился с новыми существами животного мира, которых я так люблю и которым посвятил всю свою жизнь.

Днем на земле царят человек и птицы, а ночью владычествуют четвероногие. Перед тем, как ложиться на ночной отдых, я всегда тщательно разметал песок вокруг ранчо и на двух тропинках возле него, одна из которых вела к роднику, а другая – к корралю (загону для скота).

Каждое утро я просыпался в радостном ожидании чего-нибудь нового и интересного и ни разу не испытал разочарования.

Кто являлся ночью, я отлично научился узнавать по следам. Постоянными гостями оказывались два хорька, заглядывавшие во все дозволенные и недозволенные углы и норы, где они могли рассчитывать найти что-либо съедобное. Раза два наведывалась дикая кошка и в последний свой визит оставила следы, по которым я догадался, что у нее была встреча с хомяком, кончившаяся, по-видимому, извинениями со стороны кошки, принявшей хомяка за кролика, и уверениями, что в будущем подобного недоразумения не произойдет.

Довольно часто попадались следы койотов (небольших степных волков), а однажды был виден длинный и широкий след настоящего волка – вплоть до самых дверей ранчо, суживающийся по мере приближения к ним. Но над всеми этими следами, извиваясь среди них, преобладали чьи-то тонкие, перепутанные, точно кружевные следочки. Каждое утро это нежное плетенье являлось свежим, как бы только что сделанным. Сначала мне показалось, что это кружево сплетено множеством маленьких двуногих существ. Единственными двуногими, насколько известно, являются, кроме человека, птицы. Но это были не птичьи следы. Чьи же тогда?

Много дней под ряд, внимательно рассматривая эти нежные, прихотливо перепутанные следочки и сопоставляя разные другие данные, я пришел, наконец, к заключению, что сюда, на эту песчаную равнину, каждую ночь собираются какие-то маленькие, тоненькие, легкие, одетые в шкурки, двуногие существа, чтобы потанцевать при луне. Каждое из этих загадочных существ во всех своих движениях сопровождается подобным себе существом, но еще меньше, точно пажем.

Но я никак не мог понять, откуда они появляются и куда потом исчезают. Казалось, они обладают свойством быть невидимыми; иначе, чем объяснить, что их не замечали даже остроглазые койоты? Если бы последние нападали на них, я видел бы это по следам.

Сильно заинтересованный непонятным мне явлением, я каждый вечер как можно тщательней разравнивал густой слой тонкого песка на возможно большем пространстве перед своим жилищем, чтобы дать возможность таинственным танцорам побольше оставить своих автографов, которые так интересовали меня.

Внизу, под утесом, на котором я обитал, был когда-то сад, но теперь от него ничего не осталось, кроме нескольких полусгнивших пней, занесенных песком. Далее находился покрытый сорными травами и мелкими растениями песчаный бугор. В этом бугре я как-то заметил множество небольших норок и поместил возле них ловушку. На следующее же утро в ловушке оказалась одна из таинственных плясуний.

Это было прелестнейшее маленькое, нежное существо, наряженное в живой бархат цвета косули, с чудными, ясными, невинно смотрящими глазками цвета лесного ореха, крошечными розоватыми ушками в виде тончайших раковин, длинными и крепкими задними лапками и миниатюрными передними, очень похожими на пухленькие розовато-белые ручонки маленьких кукол, сгибавшиеся закругленными горсточками, как у кошек. Горлышко и грудка были снежно-белые, несмотря на окружающую пыль, которая во время дождя превращалась в грязь. По коричневому бархату задних лапок с наружной стороны шла серебристая полоска, точно лампас на штанах у военных. Хвост, вероятно, изображавший во время танцев «пажа», отличался необыкновенною длиною и в начале был украшен двумя белыми пучочками, а в конце – пушистою кисточкою.

Все движения этого прелестного существа были так же грациозны, как и его наружность. Оно пленило меня еще раньше, чем представилось моим глазам, одними своими нежными следами, а теперь, когда я увидел его самого, оно окончательно завоевало мое сердце.

– Что за прелестное существо! – невольно вскричал я, осторожно держа на ладони это хрупкое животное и с восторгом рассматривая его, – я вижу, что ты уже знакомо мне по описанию. Ученые назвали тебя Perodipus ordi, а люди обыкновенные – сумчатой крысой. Я много обязан тебе за кружевные автографы, которые ты нарисовало для меня, но я не мог прочесть их, потому что не знал твоего языка. Я желаю научиться твоему языку и готов, сколько хочешь, просидеть около тебя.

Глава II

Даже самые красивые цветы требуют навозного удобрения. Поэтому я нисколько не был удивлен тем, что такие прелестные животные, как сумчатые крысы, устраивают свои жилища под землею. Без сомнения, их прекрасные глаза и длинные усы приспособлены для того, чтобы помогать им свободно передвигаться по темным извилинам подземных ходов.

Быть может, это и было жестоко с моей стороны, но мне очень интересно было узнать всю, так сказать, домашнюю обстановку сумчатой крысы, а вместе с тем характер и обычаи этого звереныша, и я решил оставить пойманную крысу у себя, жилище же ее разрыть. Другого способа удовлетворить свою любознательность у меня не было.

Крошечную пленницу я поместил в просторный деревянный ящик, обитый внутри жестью и наполненный до половины рыхлоq землей. Потом, вооружившись железноq лопатой, я отправился производить «раскопки» жилища своей пленницы.

Но прежде, чем приступить к раскопкам, я начертил по возможности точную диаграмму местности, после чего приступил к наружному осмотру песчаной насыпи. На ней торчал целый лес разных колючих растений, очень неприятных для непрошенных гостей. Дальше я убедился, что всех входов в жилище моих крыс (по всей вероятности, лабиринтообразное) девять. Оказалось, что к этому подземному дворцу было девять удобных приступов. Будь таких приступов меньше или больше, очевидно, имелось бы и соответствующее число входов.

Перед каждым из этих девяти входов стоял на страже рослый, крепкий, весь ощетинившийся колючками, неподкупный часовой, так что если бы какому-нибудь врагу – койоту или другому хищнику – вздумалось ворваться в это подземное жилище, то каждый из обитателей его быстро мог юркнуть в ближайший проход и, под защитою колючего стража, скрыться там.

Я вполне уверен, что, образуйся случайно новый удобный приступ в каком-нибудь ином направлении, маленькие умницы тотчас же устроили бы в этом направлении десятый проход. Густая, колючая чаща ограждала насыпь и от скота, который, забравшись на насыпь, мог бы провалиться и разрушить подземные жилища крыс. Те же колючие стражи служили по ночам верными указателями обитательницам подземного царства, когда им приходилось спасаться от врагов. Колючие растения осенью умирают последними, а зимою вся жизнь в подземных жилищах замирает.

На песчаном бугре в особенном изобилии росли так называемые «испанские байонеты». Из середины своих длинных мечевидных листьев это растение выбрасывает высокий стержень, на котором распускается множество снежно-белых цветов, видимых во мраке издали. Эти-то цветы и служат путеводными маяками для сумчатых крыс в темные ночи.

С величайшей осторожностью приступил я к разрытию главной, по моим соображениям, галереи подземного обиталища моей новой прекрасной знакомки. Но лишь только я начал свою работу, как вдруг увидел нечто, невольно заставившее меня с отвращением отступить назад. Это было злобно глядевшее пресмыкающееся, известное в науке под названием Ambbystoma и являющееся предметом ужаса для мексиканцев.

Быстро проползая мимо моих ног, ящеровидная гадина весь свой путь покрывала ядовитою слизью и угрожающе колотила по песку своим длинным хвостом. Если эта противная гадина могла так напугать меня, человека, уже видавшего виды, то можно себе представить, какой ужас она должна была внушать маленьким нежным существам, в жилище которых она пробиралась! Я в роли рыцаря-избавителя, посвятившего себя защите слабых против грубой и злобной силы, поспешил своей лопатой уничтожить ядовитую гадину и избавить своих маленьких друзей от угрожавшей им страшной опасности, о существовании которой они, наверное, еще и не подозревали.

После трехчасового копания я имел удовольствие открыть настоящий, как и ожидал, подземный лабиринт, где сумчатки проводят свои дни.

В самое жилище можно было проникнуть через каждый из проходов, но незнакомые с тайнами лабиринта непременно должны были запутаться в нем, попасть в другой проход и вновь очутиться снаружи. И сколько бы враг ни прокрадывался в этот лабиринт, ему никогда не добраться до центра, где укрывались строители этого подземного замка, потому что перед самым тайником все проходы искусно маскировались землею и представляли собою как бы тупики.

Уничтоженная мною гадина, наверное, догадывалась об этом, потому что, судя по месту и положению, в котором я застал ее, она намеревалась пробуравить себе особый ход сверху и как раз над самым центром, точно действовала по заранее намеченному плану.

Насколько я мог заметить, перед тем, как обвалилась вся эта замысловатая постройка, подземный дворец моей танцорки (впоследствии я убедился, что каждая крыса живет отдельно со своей семьей) имел замысловатое приспособление для свободного притока воздуха.

Центральное (собственно жилое) помещение было правильной овальной формы и имело двенадцать дюймов в длину и восемь в ширину, с высокой сводчатой кровлей. Оно было окружено толстым валом густо переплетенных между собою тонких корней испанских байонетов и колючек, росших наверху, так что если бы враг попал в эту сеть, то непременно запутался и застрял бы в ней и, только во время спохватившись, мог ни с чем уйти назад.

Я сам раз был свидетелем, как койот тщетно преследовал трех подземных обитательниц, перед самым его носом ловко юркнувших в проход, защищенный колючками, остановившими преследователя.

В самой середине жилого помещения, вход в которое тоже очень искусно маскировался, в одном из углов находилось роскошное, мягкое, эластичное и теплое гнездышко, устроенное из мягкой шелковистой травы и устланное сверху нежнейшим птичьим и растительным пухом. Гнездышко было вполне достойно прелестных крыс.

В этой крепости оказался еще один секретный проход, так искусно скрытый, что я только случайно мог открыть его. Точно в настоящем средневековом замке. Этот проход вел в обширную кладовую, наполненную отборными семенами степных подсолнечников. Это помещение было глубоко вырыто в земле, и притом в северной стороне, так что в нем постоянно царствовала прохлада, благодаря чему, а также благодаря замечательной сухости почвы, припасы были вполне гарантированы от порчи. В эту кладовую вел еще ход, по которому, очевидно, вносились запасы, после чего он с наружной стороны заделывался. Таких тупиков оказалось много, и большая часть их была, вероятно, устроена с целью ввести в заблуждение непрошенных гостей.

Открыл я и вторую, по-видимому, запасную кладовую, тоже наполненную самыми отборными подсолнечными зернами. Но из семейства своей пленницы в ее подземном жилище я никого не нашел, хотя в это время года у нее непременно должно было быть потомство. По всей вероятности, ее дети, уже достаточно взрослые, лишь только услыхали шум от моей работы лопатою, поспешили бежать.

Глава III

После подробного ознакомления с жилищем моей пленницы я все внимание обратил на нее самое и с особенным интересом стал наблюдать за ней. Она оказалась олицетворением самой неутомимой энергии, и вся, начиная со своего розового носика и кончая кисточкою на конце подвижного хвостика, так сказать, трепетала жизнью. Всю свою тюрьму она измеряла одним прыжком. Только во время этих прыжков я понял назначение ее непомерно длинного хвоста: при каждом огромном скачке кисточка этого украшения играла ту же роль, какую играет пучок перьев на тупом конце стрелы; эта кисточка во время перелета животного по воздуху помогает ему держаться совершенно прямо, даже более – помогает, в случае надобности, сразу отклониться от данного направления. А самый хвост служит и для других целей. У сумчаток в бархатных, украшенных лампасами, панталончиках нет карманов для переноски запасов; такие карманы или сумки у них имеются за щеками, и они могут так наполнять их, что каждая вполне наполненная сумочка делается больше ее обладательницы, которая тогда может только боком проникать в проход к своему жилищу. Вес наполненных сумочек вместе с весом самой головки сумчатки совершенно перемещает центр тяжести животного. Вот тут-то хвост и является уравновешивающей силой. Значительная длина и вес этого придатка делают из него отличный рычаг; по мере надобности, всячески действуя им, животное, несмотря на свои тяжело нагруженные сумки, всегда удерживает равновесие и свободно производит все свои движения.

Моя пленница оказалась самою неутомимою землекопною в мире. Своими крохотными розовыми лапками, не больше кончика маленькой кисточки, она целые ночи напролет копала землю, искусно выбрасывая ее между задними лапками, точно настоящая землечерпательная машина. Сперва она прорыла целую сеть туннелей, а потом стала делать и переделывать целую серию лабиринтов с центральными камерами и кладовыми; вообще искусно решала множество технических задач по своей специальности. Наконец, она начала устраивать на самой поверхности земли всевозможные сооружения: насыпи, бугорки, лощинки, котловинки и т. д.

Особенно долго она возилась, стараясь возвести какой-то холмик и укрепить его вершину маленьким камешком. Но ей это все не удавалось. Несмотря на все ее старания, камешек то и дело скатывался вниз. Наконец, я помог строительнице половчее положить камешек на желаемое ею место. Однако через несколько времени ей почему-то не понравилось, что камень находится наверху. Она стала подрывать вокруг него рыхлую землю и заставила его опуститься на самое дно ящика.

Когда во всех четырех углах помещения было возведено и искусно утрамбовано по холмику, строительница стала забавляться перепрыгиванием с одного холмика на другой. Если бы я захотел состязаться с этой прыгуньей в ее скачках, то мне нужно было бы прыгнуть на расстояние двухсот миль, при чем высота холмов должна бы равняться двум тысячам метров!..

Насколько было возможно, принимая во внимание робость моей пленницы и ее привычку бодрствовать по ночам, я наблюдал за нею, срисовывал и фотографировал ее в разные моменты ее деятельности и все более и более восторгался ею. Неутомимость ее была прямо поразительна. Я с изумлением мог наблюдать, как в короткое время на таком ограниченном пространстве, как клетка, вырастали целые цепи холмов, создавались долины, равнины, валы, ущелья, и я с полным основанием могу сказать, что миллионы этих крошечных, но изумительно трудолюбивых работниц в течение тысячелетий могли бы до неузнаваемости изменить всю поверхность земли.

Глава IV

Но всего описанного еще мало. Моя неутомимая труженица дала мне новый урок из естественной истории. Наблюдателям известно, что простые домашние мыши обладают способностью пения, которое походит на канареечное; таким же даром обладают и некоторые породы лесных мышей. Любой ковбой (конный пастух в степных пространствах Америки) нагорных областей расскажет вам, что часто сквозь сон он слышит раздающееся словно из-под земли нежное, но вместе с тем громкое пение с трелями, искусными переливами верхних и нижних нот и с присвистом. Кто именно поет, – рассказчики, наверное, не знают. Старики уверяют, что это поют «степные соловьи-невидимки». На этом уверении все и успокаиваются.

Я сам не раз слышал таинственное пение по ночам во время восхода луны и думал, что это и в самом деле поют какие-нибудь ночные птицы. Потом, когда я обзавелся маленькой пленницей, то стал слышать под утро протяжные звуки, издаваемые ею, и тотчас узнал голос слышанных мною раньше певцов при лунном свете. Но настоящего ее пения, к сожалению, я не слышал ни разу. Очевидно, моя пленница, в отместку мне за то, что я держу ее в неволе, не желала доставить мне это удовольствие. Вообще она с самого начала и до самого конца относилась ко мне не особенно дружелюбно. Да оно и понятно. Хотя я и всячески заботился о ней, но все же был ее тюремщиком.

В одно утро я заметил, что моя подневольная гостья переделала за ночь всю поверхность своего владения: разрушила все четыре холмика по углам ящика и вместо них воздвигла большую горку в одном из углов. Вершина этой горки достигала почти до крышки ящика, но, плотно сбитая крошечными лапками строительницы, не обваливалась. Остальное пространство представляло ровную долину.

Усевшись на вершине горки, моя маленькая пленница стала пробовать своими крепкими зубками твердость деревянной стенки ее тюрьмы и, к своей великой радости, вероятно, нашла, что эту стенку можно было прогрызть. И, действительно, на следующее же утро стенка ящика оказалась прогрызенною, а моя прекрасная пленница – исчезнувшею. Этого я никак не ожидал и утешился только тем, что мои познания в естественной истории обогатились еще одним интересным материалом.