Водяной
Автор: А. Чеглок
Однажды, в скучный зимний вечер, к нам приехал папин приятель Валериан Николаевич. Он прошлой весной переселился на Кавказ, и приезд его доставил нам всем много радости. Сначала шли разговоры и расспросы о его родных и о жизни на новом месте, а к концу вечера разговоры перешли на другие темы. Наконец отец спросил Валериана Николаевича, охотился ли он на Кавказе?
– Понятно, – отвечал тот. – Там так много зверя, что поневоле сделаешься охотником. Ты ведь знаешь, что я приехал в совсем глухое место. Кругом ни души. С одной стороны море, с другой – горы, покрытые густым лесом и изрезанные ручьями, такими бурливыми и грозными во время дождей.
Приехал я сначала только с одним Никитой и первое время, пока не выстроили балагана, жил под открытым небом.
Эх! Дело прошлое, – не стоит и говорить, каково нам приходилось иногда!
Без ружья или револьвера нельзя было и шагу ступить! Как тут не сделаться охотником? По ночам приходилось сидеть на кукурузных полях, – иначе кабаны всю кукурузу уничтожат. И добро, и жизнь свою, – все приходилось защищать с ружьем в руках.
– Нет, я не про такую охоту говорю, а про птичью, – перебил Валериана Николаевича мой отец. – Наверно в таких местах богатейшая охота!
– Как раз наоборот! У нас почти совсем нет птичьей охоты.
– Ну что ты говоришь? А фазан, например? Ведь это такая чудесная птица.
– Да, это красивая птица, но ничего в ней чудесного нет! А вот кстати про чудесное. Я тебе расскажу одно происшествие с Никитой. Никита мой оказался страстным охотником. Каждую свободную минуту он уходил с ружьем в горы, и теперь даже стал довольно часто возвращаться с добычей.
Недели 3 по приезде, когда у меня уже было несколько работников для расчистки леса, Никита пошел вверх по ручью – искать кабанов. Пожалуй часу не прошло, как вижу – летит мой Никита без шапки, в разорванной рубашке, и прямо к балагану.
Что такое, думаю, случилось: уж не медведь ли гонится за ним?
Снял я с плеча ружье, взвел курки и жду. Подбегает Никита и, ни слова не говоря, бух на землю. Дышит как паровик, лицо бледное, глаза такие дикие...
– Что с тобой? – спрашиваю.
– Да-а-йте о-от-ды-шаться!
– Да ты скажи: медведь гонится, или барса, встретил?
Мотает головой, что нет.
– Так черта ж лысого что ли ты испугался? – выругался я, наконец.
Гляжу, – кивает головой мой Никита.
– Как? Ты черта встретил?
– Не-е-чистого, – боясь произнести ужасное слово, пробормотал Никита.
Тут я уж не выдержал и раскатился громким хохотом.
– Чего смеяться-то? Сами накликали! – сердясь на мой хохот, начал он ворчать на меня, а я, глядя на его испуганный и растерянный вид, не мог удержаться от хохота.
– Не поминали б «его» так часто, – ничего и не было б, а то с языка-то «он» у вас целый день не сходит!
А у меня действительно была дурная привычка часто упоминать в разговоре черта.
– Так, все-таки, чем же я-то тут виноват? – не понимая ничего, спрашивал я Никиту.
– Не в добрый час вы «его» помянули!
– Не помню, хоть убей.
– Сами ж сказали утром, когда я шел на охоту: какого черта ты найдешь в такую жару? Вот и нашел! – с сердцем добавил Никита.
– Кого? черта?
– А то кого ж?
– Что за ерунду ты мелешь!
– Хороша ерунда, когда я своими глазами видел.
– Ничего не понимаю! Расскажи ты все толком, что тебе такое померещилось.
– Да, померещилось! У меня с самого вечера ни синь пороха не было! Не от чего и мерещиться-то.
– Так ты, значит, видел черта?
– Может он, а вернее водяной, – потому они больше по таким местам водятся.
– Какой ты вздор... городишь!
– Известно, где ж нам правду говорить? Мы народ не ученый! – с язвительностью перебил он меня. И вдруг переходя в дружеский тон Никита заговорил:
– А я вам вот что скажу, Валериан Николаевич, – послушайте вы меня: бросьте вы это проклятое место. Поедемте лучше опять в Россию. Примете вы здесь беду на свою голову! Вот попомните мое слово!
– Вот я и останусь, чтобы вспомнить про твои слова!
– Да вы все шутите, а как расскажу я вам сейчас все, – тогда не так заговорите!
– Отчего же, рассказывай, посмотрим.
– Сразу, как посулили вы мне нечистого найти, так ровно будто у меня и сердце екнуло. Думаю: ой, не ходи, Никита: не будет теперь добра! Но жалко мне стало охоту пропускать. Иду я, а сердце у меня так и ноет... Дошел я до ручья и пошел вдоль него. Подхожу к камням, настораживаюсь, – потому всегда ведь там кабаны бывают. И верно: как вошел в камни, так кабан чуть не из-под ног выскочил. Сразу не успел я выстрелить, и думаю: как он этот камень проскочит, так и буду стрелять по нему. А вместо него птичка выскочила, побежала к ручью и вошла в воду. Смотрю я сверху – и глазам не верю: бежит она себе по дну, как ни в чем не бывало, только буль-бульки сзади выплывают. Как стоял с ружьем на прицеле, – так и остался! И вот до чего испугался тогда: думал, на месте останусь! Однако опомнился и кинулся бежать – прямо через чащу. Изодрался весь, шапку потерял, а все-таки цел остался!
– Ну, а кабана ты так и не видел?
– Эх, да разве то был настоящий кабан? То сам водяной был, а не кабан, – удивляясь моему непониманию, объяснил мне Никита. – Известно ведь, – что ему понравится, тем он и обернется.
– Почему ж ты думаешь, что то был водяной?
– Как же не думать, когда он на моих глазах оборотился!
– Ты же говоришь, что оборотился он за камнем, а может быть, за этим камнем птица и сидела раньше?
– Куда ж кабан девался?
– Вероятно в другую сторону бросился.
– В какую сторону, когда там кругом видно?
– Ты мог обратить внимание на эту птицу, а про кабана забыть.
– Как не обратить! Виданное ли дело, чтобы птица под водой ходила? Скажем настоящая птица: утка например или гусь, – они войдут немного в воду, да и поплывут, или нырнут, – опять же все это на воде... А это ведь как человек в воду идет! Вижу: ноги в воде, потом туловище, голова, а там уж вся птица под водой, и бежит, да так быстро...
– Да, тут что-то нечисто, только не от твоего нечистого, – сказал я. – Пойдем туда: мне хочется посмотреть, как это все вышло.
После некоторых колебаний, Никита наконец решился повести меня на «страшное место». Осмотрел я место, выслушал еще раз Никиту, который указал и место, откуда «он» выскочил и побежал в воду.
Мне хотелось найти след кабана, разузнать, куда он побежал, но кругом был мелкий камень, и мы ничего не нашли, кроме шапки Никиты. Никита, как и большинство русских крестьян, был суеверен, и ничем нельзя было поколебать его твердой веры в домовых, водяных, леших и подобной многочисленной нечисти, созданной народной фантазией.
Сейчас же по приходе он рассказал о водяном всем рабочим. Нашлись такие робкие души, которые даже собрались уходить из нашего «страшного места». Все мои доводы и убеждения оказались напрасными, и только напоминание товарищей, что нечисть везде водится, а в России ее еще больше, – отклонило их от решения уйти от меня.
Чудесное превращение кабана в птичку стало уже забываться, а расчистка земли подвигалась к концу. Я начал думал о постройке и решил поискать, нет ли где близко залежей камня? Мне казалось, что в ручье иногда попадаются камни, годные для постройки, и я отправился по руслу ручья. Поднялся я по нему довольно высоко в гору, откуда никакая доставка немыслима, и ничего подходящего не отыскал.
Впрочем, я не особенно жалел, что мой труд пропал даром. Как ни трудно было идти по ручью, но попадались такие удивительные уголки, что я забывал все трудности и неудобства пути. Когда я шел вверх, то все свое внимание обращал на породы камней. Спускаясь обратно, я шел медленно и даже останавливался в некоторых красивых местечках. Ручей причудливо струился между высокими скалами и часто менял свой вид: то чистый как слеза он быстро мчался по гладкому каменному руслу, то, тихо журча, скромно пробирался между мелкими камнями, или же, наконец, низвергался вниз в виде маленького водопада.
Эти водопады были очень красивы. Всегда у своего подножия они выбивали довольно глубокое место, – нечто вроде омута.
Разные ползучие растения плотно обвивали своею блестящею зеленью темные, мрачные камни. В некоторых местах брызги падали на листья и вода, в которой было растворено много извести, высыхая, оставляла на них беловатый налет. Тогда растение превращались в причудливые, красивые окаменелости, где отчетливо были видны все тонкие жилки листочков.
В одном из таких омутов я вздумал выкупаться, к великому ужасу форелей и усачей.
Когда я стал одеваться, вдруг раздалось приятное и громкое пение. Посмотрев по сторонам, я заметил на камне серенькую белогрудую птичку, которая вертелась во все стороны и весело распевала.
Сначала она мне показалась похожей на кулика, но потом я нашел в ней больше сходства с дроздом, если бы не такое толстое туловище и короткий хвост.
Вертелась она, вертелась, а потом, как лягушка, прыг в воду... Смотрю, она уже на другой стороне ручейка и что-то расклевывает. Как молния, у меня мелькнула мысль: уж не она ли и есть «водяной», виденный Никитой? Смотрю, что будет дальше? Птица расклевала свою добычу, взлетела опять на камень и вновь запела было песенку, но, вероятно, увидела меня, или ей скучно стало, только цикнула и полетела вдоль ручья.
Не отошел я и двадцати шагов от того места – вижу, другая такая же птица около самой воды бегает, а потом и в воду вбежала, как раз так, как Никита описывал. Теперь уж я не сомневался, что предо мною «водяные» Никиты.
Меня очень заинтересовали эти птички, и я хотел даже убить одну, чтобы рассмотреть получше, но потом решил сначала показать их Никите.
Я свел его на то место, где видел их сам, и скоро мы разыскали одну такую птичку. Никита нашел, что это совершенно такая же, какую и он видел тогда. Мы долго смотрели на нее. Она несколько раз бросалась в воду и вытаскивала оттуда добычу.
Таким образом, наш «водяной» был открыт, но и после этого, я часто любовался на ловкость и проворство этих удивительных птичек. По виду никогда никто не подумает, что это птицы водяныя: ноги высокия, плавательных перепонок нет, по земле птица бегает хорошо, а в воде еще лучше.
Раз мне пришлось пойти к ручью. После сильных дождей наш скромненький ручеек нельзя было узнать! Уж издалека слышался его шум, мутные воды бешено разбивались об огромные камни и с сухим треском перекатывали небольшие...
В это время мы были отрезаны ручьем от всего мира, и ни о какой переправе нечего было и думать: ни человек, ни лошадь не могли устоять против бешеного напора воды!
И что я вижу?
На моих глазах птички бросались в самый кипящий водоворот и весело вылетали из него. Казалось, им доставляло удовольствие бросаться в самые страшные места: по крайней мере, одна из птиц, вероятно самец, с песней кидался в воду и с песней же вылетал из нее. Вот это действительно удивительная птица Кавказа! – закончил свой рассказ Валериан Николаевич.
– Нашел, чем хвалиться! Это оляпка, или водяной дрозд. Такие-то птицы и у нас, в Пермской губернии, найдутся! – смеясь, сказал отец.
– Быть не может!
– Хочешь, я тебе завтра покажу?
– Как, теперь? Зимою?
– Они не улетают от нас.
– Это, вероятно, другие птицы!
– Больше некому, кроме оляпок, бросаться в водопады и ходить под водой!
– Я в России про них ничего никогда не слышал.
– В России для них мало удобных мест: они селятся на быстрых чистых ручьях, вроде горных. На Урале их много, в Финляндии тоже, да и в Польше они есть. У нас около мельницы одна пара уже давно живет, и я тоже часто любовался, с какою легкостью они бегают под водою и обыскивают там все камешки.
– Так ты завтра, пожалуйста, свези меня туда. Я непременно хочу видеть, такие ли оляпки у нас, как у вас.
– Отчего же, съездим! Кстати посмотришь мое хозяйство. А теперь, – закончил отец, – пора спать.
Я сейчас же начал просить отца – взять и меня с собой и, получив согласие, спокойно пошел спать.
На другой день, часов в 10 утра, мы поехали. Морозец довольно сильно щипал нос и уши, но ветра не было. Чистый снежок окутывал всю землю и пруд, который можно было узнать только по прорубям и по глыбам льда, ярко сверкающим на солнце. У мельницы мы остановились.
– Вероятно они теперь где-нибудь у проруби. Нужно пойти туда. Стойте, – вдруг сказал отец. – Вон оляпка, пойдемте тише!
Мы осторожно подошли к ней шагов на 40 и остановились. Оляпка сидела на льдинке и, подняв одну ногу, оживленно трещала.
– Она? – спросил отец.
– Да! – с удивлением ответил Валериан Николаевич. – Даже и песня почти одинакова! Просто невероятно! Среди зимы – пение, да еще где? На куске льда!
– Подождем немного, – она наверно скоро в прорубь полезет.
– Что ты?
– А то как же? Чем-нибудь нужно питаться, – ответил отец. – В ручье теперь пищи мало.
Ждать нам пришлось довольно долго, пока оляпка, прервав свою песню, быстро бросилась в прорубь.
– Ловко, – сказал Валериан Николаевич.
– А это еще лучше! Видишь, она уже выскочила, только из другой проруби.
– В самом деле! Ну, знаешь, я все новые и новые качества открываю у этой замечательной птички. Странно, как я до сих пор ничего не знал о ней! Вероятно, птицы эти и детей здесь выводят?
– Сам я их гнезд здесь не находил, но читал, что они устраивают свои гнезда около воды и очень ловко прячут их. Некоторые умудряются вить их даже под мельничными колесами, так что падающая вода совершенно скрывает их. Нельзя сказать, чтобы гнезда оляпок были красивы: прутья, корешки снаружи, а внутри сухие листья или травка, все это довольно рыхло и бесформенно. В том гнезде, которое я видел в музее, лежало 4 яйца белого цвета. Как видишь, оляпка не боится людей и подпускает нас довольно близко. Вообще, кажется, оляпки очень смышленные птички, и природа ничем их не обидела.
– Да, да, удивительные птички! И странно, мы хорошо знаем разных заморских зверей, птиц, ходим в зверинцы, читаем фантастические рассказы о них. А кто из нас слыхал что-нибудь об оляпке? А мне кажется, что она будет поинтереснее многих прославленных заморских диковинок, – сказал Валериан Николаевич.
После этого начался бесконечный разговор о хозяйстве, который я уже не стану описывать.
