Арно
Летопись жизни почтового голубя
Автор: Сэтон Томпсон
Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Глава V
Глава I
Мы прошли в боковую дверь большой конюшни на Западной Девятнадцатой улице. Слабый запах хорошо содержимых конюшен сливался с душистым запахом сена. Когда мы взобрались по лестнице и вошли на длинный чердак, южная часть которого была огорожена, – знакомое «ку-у, кууу, рук-ат-а-ку», сменявшееся «уфр, уфр» крыльев, дало нам понять, что мы – в голубятне.
Это было жилище знаменитой партии почтовых голубей, и сегодня там должны были происходить состязания пятидесяти молодых птиц. Собственник партии просил меня, как незаинтересованное лицо, быть судьей в состязании.
Это была первая серьезная гонка молодых голубей. Их брали раз или два с их родителями на короткие расстояния, затем отпускали на свободу, и они возвращались в голубятню. Теперь в первый раз, они должны были лететь без старых голубей. Пункт отправления, Елисаветинская станция, № 1, был для их первой самостоятельной попытки очень далеко от голубятни.
– Но, – заметил дрессировщик: – таким путем и избавляемся мы от глупых; только лучшие птицы совершают этот полет, а это все, чего нам надо.
Была и другая задача в этом полете. Это была также гонка между теми, которые вернутся назад. Каждое из лиц, имевших отношение к этой голубятне, а также многие из соседних любителей, были заинтересованы в том или другом почтовом голубе. Они держали пари за победителя, и на меня была возложена важная обязанность решить, который из них выигрывал ставку. Брал приз не первый вернувшийся голубь, но первый, вернувшийся в голубятню, потому что голубь, возвращающийся по соседству со своей голубятней, не являясь немедленно домой, как почтовый голубь, имеет мало значения.
Голубя, возвращающегося домой, называют обыкновенно курьером, потому что он носит депеши; но здесь я узнал, что это название дается только выставочному голубю, существу с нелепо развитыми сережками; голубь, несущий депеши, называется почтовым, хомером, или возвращающимся домой. Эти голуби не имеют какой-либо особой окраски и ни одного из тех причудливых украшений, которые отличают голубей, привлекающих к себе внимание на выставках птиц. Они разводятся не ради красоты, но ради скорости их полета и ума. Они должны быть верны своему жилищу, должны возвращаться к нему безошибочно. Чувство направления, как полагают теперь, помещается в костяном лабиринте уха. Нет другого существа с более тонким чувством местности и направления, чем хороший хомер; единственные видимые признаки хомера – большие выпуклости на каждой стороне головы над ушами и великолепные крылья, дополняющие его вооружение для повиновения благородному побуждению любви к дому. Теперь должны были быть подвергнуты испытанию умственные и физические качества последнего выводка молодых птиц.
Хотя здесь было множество свидетелей, но я предпочел закрыть все дверцы голубятни, кроме одной, и стоять наготове, чтобы закрыть ее за первым прибывшим голубем.
Я никогда не забуду впечатлений этого дня. Меня предупредили: хомеры пускаются в путь в 12 часов, они должны быть здесь к 12 ч. 30 минутам; но будьте настороже: они прилетают, как вихрь. Вы едва успеете увидеть их, как они уже будут здесь.
Мы были размещены вдоль внутренней стороны голубятни, и каждый смотрел на щель полузакрытой дверцы, как вдруг раздался крик: «смотрите, вот они появились». Как белое облачко, показались они на горизонте, низко-низко над городскими крышами, и, две секунды спустя, они были дома. Сверкание чего-то белого, поток крыльев, все это было так внезапно, так быстро, что, хотя я приготовился, но не был готов. Я стоял у единственной открытой дверцы. Свистящая молния синего цвета пронеслась, ударила меня по лицу кончиком крыльев и влетела в отверстие. Я едва успел опустить маленькую дверцу, как раздались крики. «Арно! Арно! Я говорил вам, он возьмет. Ах, он милашка; только три месяца от роду, и победитель – ах, ты, милый мой». И собственник Арно прыгал, больше радуясь успеху своей птицы, чем денежному выигрышу.
Присутствующие присели на колени и прямо-таки с почтением смотрели на голубя, пока он пил воду, а затем принялся за корм.
– Посмотрите на эти глаза, на эти крылья, видали ли вы когда-либо такую грудь? Ах, он – настоящий молодец! – так болтал его собственник, тогда как другие, птицы которых были побеждены, угрюмо молчали.
Это был первый из подвигов Арно. Он был лучшим из пятидесяти голубей хорошей партии, – его будущее было полно надежд.
Он был удостоен серебряного кольца священного ордена Высокого Хомера. Кольцо носило его номер: 2.590.С., номер, который теперь много означает для всех людей земного шара, интересующихся почтовыми голубями.
В этом пробном полете с Елисаветинской станции вернулось только сорок птиц. Это обычное явление. Некоторые были слабы и отстали, другие были глупы и заблудились. Путем этого простого процесса отбора при полете собственники голубей улучшают своих птиц. Из этих десяти, пятеро так и пропали, но другие пять вернулись позже в этот день, не все сразу, а по одиночке; последним из заблудившихся вернулся большой, неуклюжий синий голубь. Человек, стороживший на голубятне, воскликнул:
– Вот явился этот простофиля синий, на которого Джэк поставил ставку; я не думал, что он вернется, и не беспокоился об этом, потому что, по моему мнению, это зобастый голубь.
Большой Синий, названный так же «Угловым» по гнезду, в котором он был высижен, показывал с самого начала замечательную бодрость. Хотя все птенцы были почти одинакового возраста, он рос быстрее, был крупнее и к тому же красивее, хотя любители мало интересовались этим обстоятельством. Он, казалось, вполне сознавал свою важность и рано обнаружил расположение обижать своих меньших родственников. Его собственник предсказывал ему великую будущность, но Билли, конюх, питал относительно него серьезные сомнения, указывая на длину его шеи, величину его зоба, его поведение и чрезмерный рост. «Птица не может взять приз, таская впереди себя мешок с воздухом. Эти длинные ноги только мертвый вес, а такая шея не представляет никакого удобства для хомера», – бывало разочаровывающе ворчит Билли, вычищая по утрам голубятню.
Глава II
Тренировка птиц шла после этого в регулярные сроки. Дистанция от дома увеличивалась каждый день на двадцать пять или тридцать миль, и направление ее менялось, пока хомеры не узнали всю страну на сто пятьдесят миль кругом Нью-Йорка. Первоначальное количество птиц уменьшилось до двадцати, потому что эта суровая тренировка истребляет не только слабых и дурно-приспособленных, но также всех случайно больных; кроме того, нередки несчастные случаи, наконец хомеры гибнут от чрезмерного насыщения перед полетом. В этой стае было много прекрасных птиц, широкогрудых, с блестящими глазами, с длинными крыльями, созданных для быстрейшего полета, для высоких бессознательных подвигов, потому что они были предназначены быть посланниками человека в минуты серьезной нужды. Их цвета были большей частью белый, синий или темный. Они не отличались никакими внешними признаками, но каждый из избранного остатка имел блестящий глаз и вздутые уши чистейшей породы хомеров, и лучшим из них, почти всегда первым среди них, был маленький Арно. Он немногим отличался с виду от других, потому что теперь все в стае имели серебряные кольца, но в воздухе Арно обнаруживал свои достоинства, и, когда, открывая корзину, давали приказ: «трогайтесь», первым в путь всегда пускался Арно, взвившись на высоту, которая считалась необходимой, чтобы исключить всякое местное влияние; он же первым угадывал дорогу домой и летел, не останавливаясь ни для кормежки ни для питья, ни для компании.
Несмотря на дурные предсказания Билли, Большой Синий из углового гнезда был одним из избранных двадцати. Часто он опаздывал, никогда не был первым и иногда, когда он возвращался на целые часы позже остальных, было ясно, что он не был голоден и не хотел пить, – верные признаки, что он праздно шатался и наелся по пути. Все же он возвращался домой, и теперь он носил на лодыжке, подобно остальным, священный значок и номер списка голубиной славы. Билли презирал его, приводил его в пример, как жалкий контраст Арно, но его собственник, бывало, отвечал: «дайте ему время: «рано созрел – рано состарился» – я всегда замечал, что лучшая птица, сначала самая медленная».
Еще до конца года маленький Арно установил рекорд. Самая трудная работа – полет по морю, потому что там нет возможности определять направление при помощи межей; а самый трудный изо всех полетов над морем – это в тумане, потому что тогда даже солнце скрыто, и нечем руководствоваться. Когда хомеру не помогают ни зрение, ни слух, у него остается одно чувство, и в нем заключается его великая сила, врожденное чувство направления. Есть только одна вещь, которая может разрушить чувство направления, это – страх; отсюда необходимость мужественного маленького сердца за этими благородными крыльями.
Арно с другими голубями был при тренировках посажен на океанский пароход, отправлявшийся в Европу. Их должны были выпустить, когда земля скроется из виду, но наступил густой туман и не позволил этого сделать. Пароход взял их дальше, чтобы отослать обратно с ближайшим встречным судном. Спустя десять часов, машина сломалась, туман сгустился над морем, и судно осталось без движения, беспомощное, как колода. Пароход мог только совершенно безнадежно давать свистки о помощи. Тут вспомнили о голубях. Старбэкк, 2592 С., был выбран первым. Депеша о помощи была написана на непромокаемой бумаге, свернута и привязана с нижней стороны его хвостовых перьев. Он был брошен в воздух и исчез. Спустя полчаса, другой голубь, Большой Синий, Угловой, – 2600 С., был отправлен с письмом. Он взлетел, но немедленно возвратился и уселся на снастях. Он был полон голубиного страха; ничто не могло заставить его оставить судно. Он был так напуган, что его легко поймали и посадили обратно в клетку.
Тогда принесен был третий голубь, небольшая плотная птица. Моряки не знали его, но они заметили на лодыжке кольцо, на котором было вырезано его имя и номер, Арно, 2590 С. Для них это ничего не означало. Но офицер, державший его, заметил, что его сердце не билось так безумно, как у первых двух птиц. Депеша была взята у Большого Синего. Она гласила:
10 ч. пополуночи. Вторник.
Сломали винт в двухстах милях от Нью-Йорка; беспомощно дрейфуем в тумане. Вышлите, как можно скорее, буксирное судно. Даем один длинный свисток, сопровождаемый немедленно одним коротким свистком, каждые шестьдесят секунд.
(Подписано) капитан.
Письмо было свернуто, завернуто в непромокаемую оболочку, адресовано Пароходной компании и привязано к задней стороне средних хвостовых перьев Арно.
Брошенный в воздух, он описал круг над пароходом, потом еще один выше и более широкий, и исчез из виду; затем еще выше, пока вид и ощущение парохода совершенно не исчезли для него. Лишенный теперь помощи всех органов чувств, он предоставил себя чувству направления. Оно было сильно в нем и при том обострено этим убийственным деспотом, страхом. Правильно, как магнитная игла к полюсу, направился теперь Арно, без всякого колебания, без всяких сомнений; спустя минуту после оставления клетки, он несся прямо, как луч света, к голубятне, в которой родился, к этому единственному месту на земле, где он мог чувствовать себя хорошо.
Билли был на своем посту, когда послышался свист быстрых крыльев; синий голубь свернул в голубятню и устремился к воде. Он глотал глоток за глотком, когда Билли с трудом произнес: «как, Арно, это, ты, ты, красавец?" Затем, с привычной быстротой любителя голубей, он вынул часы и заметил время: 2 ч. 40 м. пополудни. Один взгляд, и он заметил депешу на хвосте. Он закрыл дверцу и быстро набросил на Арно сеть. Спустя секунду, он держал в руках депешу; спустя две минуты, он спешил в контору Компании, потому что предвидел хорошее денежное вознаграждение. Там он узнал, что Арно сделал двести десять миль в тумане через море в четыре часа и сорок минут, и час спустя, необходимая помощь была отправлена к злосчастному пароходу.
Двести десять миль в тумане через море в четыре часа сорок минут! Это был великолепный рекорд. Он был надлежащим образом внесен в хронику Голубиного Клуба. Арно держали в то время, как секретарь клуба гуттаперчевой печатью и нестираемыми чернилами запечатлел на стальных перьях его правого крыла геройский рекорд, с числом и справочным номером.
Старбэкк, второй голубь, так и не прилетел. Без сомнения, он погиб в море.
Синий Угловой возвратился на буксире.
Глава III
Это был первый публичный рекорд Арно, но за ним быстро последовали другие, и в этой старой голубятне разыгралось много странных сцен, в которых Арно был центральной фигурой. В один прекрасный день к конюшне подкатила карета; из нее вышел седовласый джентльмен; он взобрался по пыльным ступеням и просидел все утро на голубятне с Билли, поглядывая сперва через золотые очки на пачку бумаг затем на крыши городских домов, ожидая, чего? Известий из небольшого местечка, не далее сорока миль от Нью-Йорка, известий величайшей важности для него, новостей, которые воскресят его или погубят, новостей, которые должны достигнуть его прежде, чем они могут быть телеграфированы: телеграмма означала, по меньшей мере, час отсрочки на каждый конец. Что могло быть скорее телеграфа для сорока миль? В те дни была только одна вещь – высоко-разрядный хомер. Деньги не имели для него никакого значения, только бы голубь прилетел вовремя. Лучшего, самого лучшего хомера за любую плату и Арно, с семью неизгладимыми рекордами на своих крыльях, был избран посланником. Прошел час, еще один, наступил и третий, как вдруг со свистом крыльев в голубятню слетел синий метеор. Билли захлопнул дверцу и поймал его. Ловко перерезав нитки, он вручил сверток банкиру. Старик смертельно побледнел, развернул его и ожил. «Слава Богу!» – прошептал он и поспешил в свой банк хозяином положения. Маленький Арно спас его.
Банкир хотел купить хомера, смутно чувствуя, что должен чтить и холить его; но Билли рассуждал здраво и отказался продать голубя: «Зачем? Вы не можете купить сердце хомера. Вы можете держать его пленником, это все; но ничто на свете не заставит его отказаться от старой голубятни, в которой он был высижен». Итак, Арно остался в № 211 на Западной 19-й улице. Но банкир не забыл его.
В Соединенных Штатах есть много негодяев, которые считают почтовых голубей дичью, вероятно, потому что они летят далеко от родного гнезда, или потому, что трудно доказать преступление. Многие благородные хомеры, мчавшиеся с вестью жизни или смерти, были застрелены таким образом и безжалостно употреблены в голубиный пирог. Брат Арно, Арнульф, с тремя славными рекордами на своих крыльях, был убит так в то время, как нес спешное приглашение к врачу. Когда он упал, умирая, к ногам стрелка, его прекрасные крылья распростерлись, обнаружив список побед. На лодыжке было серебряное кольцо, и стрелок был охвачен угрызениями совести. Он отправил к врачу приглашение и возвратил мертвую птицу в Голубиный Клуб, сказав, что он «нашел ее». Собственник немедленно явился в клуб; стрелок смутился под расспросами и вынужден был сознаться, что он сам застрелил хомера, но сделал это для бедного больного соседа, которому хотелось голубиного пирога.
В ярости собственника голубя слышались слезы. «Мой голубь, мой прекрасный Арнульф; двадцать раз приносил он важные депеши, три раза создал он рекорды, дважды спас человеческую жизнь, а вы застрелили его на пирог. Я мог бы наказать вас по закону, но у меня нет никакого желания прибегать к такой жалкой мести. Я только прошу вас об одном: если когда-нибудь опять окажется у вас больной сосед, нуждающийся в пироге из голубей, приходите к нам, мы даром снабдим его молодыми голубями, разведенными для пирогов; но если в вас есть капля человеческого достоинства, вы никогда, никогда не будете убивать и не позволите другим убивать наших благородных и неоценимых посланников».
Это случилось в то время, когда банкир только что воспользовался услугами Арно и сердце его было полно благодарности к голубям. Он был влиятельный человек, и законы в защиту голубей в штате Альбани были непосредственным плодом подвига Арно.
Глава IV
Билли никогда не любил Углового Синего голубя (2600 С.); несмотря на то, что он продолжал находиться в числе голубей с серебряным значком, Билли считал его неважным голубем. Случай на пароходе, по-видимому, доказывал, что он труслив; кроме того, он несомненно был забиякой.
Однажды утром, когда Билли зашел в голубятню, там шла драка; два голубя, большой и маленький, отчаянно схватились и дрались, перья летели, повсюду столбом стояла пыль и царило страшное смятенье. Как только их разняли, Билли увидел, что маленький голубь был Арно, а большой – Угловой Синий. Арно ловко дрался, но был побежден, потому что Большой Синий был в полтора раза тяжелее его.
Вскоре стало совершенно ясно, из-за чего они сражались: за красивую маленькую леди чистейшей хомерской породы. Большой Синий самец вообще постоянно ссорился вследствие своего драчливого нрава, но биться на смерть их заставила Маленькая Леди. Билли не имел никакого права свернуть шею Большому Синему, но он вступился, насколько мог, за своего любимца Арно.
Браки у голубей устраиваются несколько сходно с браками у людей. Склонность – первое дело: сведите пару на время вместе и предоставьте природе идти своим путем. Итак, Билли запер Арно и Маленькую Леди вместе в отдельном помещении на две недели и, чтобы обеспечить спокойствие, запер и Большого Синего с подходящей Леди в другом помещении на две недели.
Вопрос был решен совершенно так, как ожидалось. Маленькая Леди сдалась Арно, а подходящая Леди – Большому Синему. Были основаны два гнезда и все устроено для «счастливой семейной жизни». Но Большой Синий был очень велик и красив. Он умел раздувать зоб, важно выступать под солнечными лучами и делать радуги на всей своей шее таким образом, что сердце самой стойкой голубки должно было склониться к нему.
Арно, хотя крепко сложенный, был маленького роста и, кроме своих блестящих глаз, ничем особенным не выдавался. Кроме того, он часто отсутствовал по важным делам, а у Большого Синего не было никакого другого занятия, как вертеться по голубятне и показывать свои неисписанные крылья.
Моралисты обыкновенно указывают на низших животных, в особенности на голубей, как на примеры любви и постоянства, и основательно; но, увы, бывают исключения. Порок никоим образом не ограничивается человеческой расой.
Большой Синий произвел глубокое впечатление на жену Арно, и, наконец, когда ее супруг был в отсутствии, ужасная измена совершилась.
Арно, возвратившись однажды из Бостона, узнал, что Большой Синий, оставив в своем распоряжении свою собственную подходящую Леди в угловом ящике, присвоил себе также ящик и жену, принадлежащие Арно; и отчаянный бой завязался.
Единственными его зрителями были две жены, но они сохраняли полное спокойствие. Арно сражался своими славными крыльями, но они не были нисколько сильнее от того, что носили теперь на себе записи двадцати рекордов. Его клюв и ноги были малы, как и подобало его породе, и его мужественное маленькое сердце не могло заменить недостатка веса. Исход борьбы клонился не в его пользу. Его жена равнодушно сидела в гнезде, как будто бы это ее не касалось, и Арно мог бы быть убит, если бы не своевременное появление Билли. Билли был так разгневан, что мог свернуть Большему Синему шею, но забияка вовремя ускользнул из голубятни. Билли в течение нескольких дней нежно ухаживал за Арно. К концу недели, он был опять здоров, а через десять дней уже снова был в пути. Между тем, он, очевидно, простил свою неверную жену, потому что без проявления какого-либо неприязненного чувства снова занял как и прежде свое гнездо. В этот месяц он создал два новых рекорда. Он принес депешу за десять миль в восемь минут и прилетел из Бостона в четыре часа. Каждую секунду пути его побуждала могучая страстная любовь к дому. Но это было жалкое возвращение домой, если его жена вообще фигурировала в его мыслях, потому что он снова застал ее любезничающей с Большим Синим самцом. Как он ни устал, дуэль возобновилась, и опять кончилась бы его поражением, если бы не вмешательство Билли. Он разнял борцов и запер затем Синего самца в клетку, решив каким-нибудь путем избавиться от него. Между тем, приближалось время голубиных гонок – «Пари на все ставки за голубей любого возраста», – от Чикаго до Нью-Йорка, гонки в девятьсот миль расстояния. Арно был внесен в список за шесть месяцев до того. Подписные деньги за него были внесены, и, несмотря на его семейные неприятности, его друзья чувствовали, что он должен отличиться.
Птицы были посланы по железной дороге в Чикаго и выпущены в разные промежутки времени, соответственно скорости их лета; последним был выпущен Арно. Они не теряли времени, и за Чикаго многие из этих первоклассных бегунов соединились по общему побуждению в беговую стаю, несшуюся в воздухе по одному и тому же невидимому треку. Хомер всегда летит по прямой линии, когда следует своему общему чувству направления.
Но, когда он следует по знакомому обратному треку, он держится известных ему знаков. Большинство голубей были тренированы по дороге Колумбия и Буффало. Арно знал дорогу Колумбия, но он знал также путь через Детруа и, миновав озеро Мичиган, взял прямое направление на Детруа. Таким путем он наверстал на своем старте и выиграл много миль. Детруа, Буффало и Рочестер с их знакомыми башнями и трубами скрылись один за другим, и Сиракузы были уже близко.
Близился вечер, шестьсот миль в двенадцать часов пронесся Арно и, несомненно, шел во главе гонок; но им овладела обычная жажда бегуна. Несясь над городскими крышами, он увидел голубятню и, спустившись двумя или тремя кругами со своего высокого полета, последовал за возвращавшимися туда голубями. Он жадно пил воду из корытца, как он часто делал до того времени; всякий голубиный любитель гостеприимно предоставляет это почтовым голубям. Собственник голубятни был там и заметил постороннего голубя. Он тихо подошел к месту, откуда он мог наблюдать его. Один из его собственных голубей стал отгонять от воды чужого голубя, и Арно, отскочив в сторону с раскрытым по обыкновению голубей крылом, обнаружил на нем длинный ряд записанных рекордов. Человек этот был любитель; его любопытство было возбуждено; он дернул веревку, запирающую подвижную дверь, и через несколько мгновений Арно был его узником.
Похититель развернул его исписанные крылья, прочел рекорд за рекордом и посмотрел на серебряный значок – он должен был бы быть золотым; – он прочел его имя: Арно; тогда он воскликнул:
– Арно! Арно! Ах, я слышал о тебе; так это ты маленький красавец: и хорошо, что я поймал тебя.
Он отрезал ножницами депешу с хвоста, развернул ее и прочел: «Арно оставил Чикаго сегодня утром в 4 часа утра, внесен в гонку на Нью-Йорк».
– Шестьсот миль в двенадцать часов! Клянусь – это рекордный победитель. – И голубиный вор нежно, почти почтительно поместил трепетавшую птицу в обитую мягким сукном клетку.
– Да, – прибавил он, – я знаю, что бесполезно заставлять тебя здесь оставаться, но я могу иметь приплод от тебя и улучшить породу своих голубей.
Итак, Арно был заперт в большую и комфортабельную голубятню со многими другими пленниками. Человек этот, хоть и был вором, был в то же время настоящим любителем хомеров; он давал своему узнику все, что могло обеспечить ему удобства и здоровье. Три месяца держал он его в этой голубятне. Сначала Арно только ходил взад и вперед по проволочной клетке и смотрел вверх и вниз, думая как бы ускользнуть; но на четвертый месяц он, казалось, оставил все попытки, и бдительный тюремщик приступил ко второй части своего проекта. Он ввел к нему скромную молодую леди. Но дело, казалось, не ладилось; Арно не был даже учтив к ней. Спустя некоторое время, тюремщик удалил самку, и Арно был оставлен на месяц в уединении. Затем введена была другая самка, но не с большим успехом; и так шло дело в течение года. Много разных очаровательниц введено было к нему. Арно или силой отталкивал их, или был презрительно равнодушен, а по временам старое стремление уйти возвращалось с удвоенной силой, так что он прыгал взад и вперед пред проволочной преградой и бился о нее из всех сил.
Когда сказочные перья его крыльев начали свое ежегодное линяние, его тюремщик сохранил их, как драгоценные предметы, и по мере того, как вырастало новое перо, он воспроизводил на нем запись славы его собственника.
Два года медленно протекли; тюремщик поместил Арно в новую клетку и посадил к нему другую леди. Случайно она была очень похожа на его неверную жену. Арно обратил на нее внимание. Однажды тюремщику показалось, что его знаменитый узник оказал некоторое внимание очаровательнице; да, теперь было несомненно, что он строил гнездо. Тогда, решив, что у них достигнуто совершенное согласие, тюремщик в первый раз открыл вышку, и Арно был свободен. Медлил ли он в нерешительности? Колебался ли он? Нет, ни одной секунды. Лишь только спуск дверец оставил путь открытым, он устремился из голубятни, раскрыл свои чудесные героические крылья и без праздной мысли о последнем круге взлетел ввысь из ненавистной тюрьмы и понесся в даль, в даль.
Глава V
Мы не имеем никаких средств заглянуть в душу голубя; мы можем ошибаться, приписывая ему сознание любви и привязанности к дому; но в одном мы уверены: мы не можем слишком сильно изобразить, мы не можем слишком высоко восхвалить и прославить эту чудесную, Богом насажденную, человеческим родом поощряемую любовь к дому, которая неугасимо пылает в этой благородной птице. Называйте это как вам угодно; простым инстинктом, обдуманно развитым человеком для его эгоистических целей; объясните это, если хотите; исследуйте это, дайте ложное имя, и все же эта любовь является в его сердце подавляющей, неистребимой, господствующей силой до тех пор, пока мужественное маленькое сердечко может биться и крылья нести голубя по воздуху.
Домашний очаг, домашний очаг, дорогой очаг! Никогда человек не пылал более сильной любовью к своему очагу, чем Арно. Испытания и прелести старой голубятни были забыты перед этой господствующей страстью. Ни годы, проведенные за тюремной решеткой, ни любовь, ни страх смерти не могли подавить ее силы; и, если бы Арно обладал даром песен, он, несомненно, запел бы, как поет герой, в минуту своей высочайшей радости, когда он взвился с вышки, свободно кружась, взлетая ввысь, влекомый единственным побуждением, которое движет эти благородные крылья, вверх, вверх, расширяющимися, возвышающимися кругами пепельно-синего на синем небе, сверкая этими многоисписанными белыми крыльями – они казались струями огня, – вверх и вперед гонимый любовью к дому, верный своему очагу и своей неверной подруге. О таком состоянии говорят: он летел, закрывая глаза, закрывая уши; закрывая свою душу – мы все этому верим – на близкое прошлое, на два года своей жизни, на половину своей молодости. Он летел в голубую высь, удаляясь, как мог бы сделать святой, в глубину своей собственной души, отдаваясь этому внутреннему руководителю. Капитаном корабля, кормчим, картой и компасом, всем был этот глубоко-врожденный инстинкт. На высоте тысячи футов над деревьями явился этот неисповедимый шепот, и Арно с быстротой стрелы направлялся теперь на юг, на юго-восток. Маленькие блестки огня по обеим сторонам исчезли теперь за низким горизонтом, и почтительный похититель Арно не видал его больше никогда.
Быстрый курьерский поезд дымился внизу в долине. Он был далеко впереди, но Арно обогнал и минул его, как летящая дикая утка проносится мимо плавающей домашней утки. Высоко над долинами несся он, спустившись ниже над холмами Ченангоо, где склонялись сосны, раскачиваемые свежим ветром.
Из своего гнезда в это время вылетел ястреб, кружась и молчаливо плавая в воздухе, потому что он заметил летуна и решил на него напасть. Арно не сворачивал, ни вправо, ни влево, не поднимал своего полета, не опускал его и не терял ни одного взмаха крыльев. Ястреб поджидал его в выемке, и Арно пронесся мимо него, как юная лань мимо медведя на его тропе. Домой! домой! была единственная пылавшая в нем мысль, ослеплявший его импульс.
Взмах за взмахом, эти сверкавшие крылья неслись с неослабевавшей быстротой по знакомой теперь дороге. Через час Косткилль был уже близко. Через два часа он проносился над ним. Старые, близко-знакомые быстро приближавшиеся места, придавали силы его крыльям. Домой! домой! была молчаливая песнь, которую пело теперь его сердце. Подобно путнику, умирающему от жажды, увидевшему далеко впереди пальмовые деревья, его блестящие глаза узрели далекий дым Мангаттана.
С вершины Косткилля ринулся сокол. Быстрейший из породы хищников, гордый своей силой, гордый своими крыльями, он радовался достойной добыче. Многие и многие голуби отнесены уже были в его гнездо, и, несясь по воздуху, он приблизился к Арно, сохраняя свои силы, выжидая надлежащую минуту! Ах, как хорошо он знал эту минуту! Вниз, вниз, вниз, подобно сверкающему дротику; никакая дикая утка, никакой ястреб не могли ускользнуть от него; это был сокол. Возвратись назад, о голубь, и спаси себя; обогни опасные холмы. Повернул ли он? О, нет! Это был Арно. Домой! домой! домой! было его единственной мыслью. Чтобы встретить опасность, он только прибавил скорости; и хищник ринулся; ринулся на что? На молнию красок, на мелькающую белизну, – и возвратился ни с чем, между тем, как Арно рассекал воздух долины, как камень, пущенный из пращи, и исчез – белокрылая птица – сверкающая точка – скоро он стал точкой в открытом море. Вперед по милой долине Гудсона, по хорошо знакомой большой дороге; два года не видел он ее! Теперь он опустился низко, когда полуденный ветер подул на север и зарябил реку внизу под ним. Домой! домой! домой! и башни города появляются на горизонте. Домой! домой! мимо большого кружевного моста Почкипси, низко-низко, почти задевая речные берега. Низко летел он над берегом, когда поднялся ветер. Низко, увы! слишком низко! Какой злой дух искусил стрелка в июне сидеть в засаде на этом холме на берегу реки. Какой дьявол направил его взгляд на мелькание белой точки, приближавшейся с моря к северу? Ах, Арно, Арно, не забудь старого стрелка! Слишком низко, слишком низко пролетаешь ты этот холм. Слишком низко, – слишком поздно! Сверкнуло, грянуло! и смертоносный град достиг, искалечил, но не сломил его. Из сверкающих крыльев сломанные перья, исписанные рекордами, полетели на землю. «Нуль» в его морском рекорде исчез. Не двести десять, но двадцать один было написано теперь. Ах, постыдный грабеж! Темное пятно показалось на его груди, но Арно все же летел домой, он должен был лететь домой. Опасность миновала в мгновение. Домой, прямо домой направлялся он, как и прежде, но чудесная скорость уменьшилась: уже не миля в минуту. Ветер шумел в его разорванных крыльях, пятно на его груди говорило о разбитых силах; но он летел вперед, прямо вперед. Родина, родина была в виду, и боль в груди была забыта. Высокие башни города были явственно видны его зоркому глазу, когда он проносился над высокими холмами Джерсэя. Вперед, вперед, крылья могут ослабеть, глаз может потускнеть, но любовь к дому все сильнее и сильнее.
Под высокими скалами, для защиты от ветра, он пронесся над сверкавшей водой, над деревьями, под гнездом разбойников, под замком пиратов, где сидели большие сумрачные хищники; зорко смотрели они кругом, эти разбойники в черных масках и заметили приближающегося голубя. Арно знал их давно. Много посланий лежало непереданными в этом гнезде, много покрытых рекордами перьев сыпалось из этого укрепления. Но Арно встречал их раньше, и теперь он приближался, как и прежде, вперед, вперед, быстро, но не так, как бывало; смертоносный выстрел подсек его силы, понизил его скорость. Вперед, вперед; и хищники, выждав свое время, устремились на него, как две стрелы из лука. Сильные, быстрые, как молния, они ринулись вдвоем на одного, слабого и усталого.
Зачем рассказывать начавшееся преследование! Зачем изображать отчаяние мужественного маленького сердца в виду родины, по которой оно так долго тосковало? Через минуту все было кончено. Хищники испускали резкие торжествующие крики. Крича и ныряя в воздухе, они поднялись к своему гнезду, и добыча в их когтях была трупом, последним, что осталось от славного маленького Арно. Там, на скалах, клювы и когти бандитов обагрились кровью героя. На части были изорваны эти несравненные крылья, и их записи были небрежно разбросаны. Под солнечными лучами и в бурю лежали они там, пока убийцы не были сами убиты, а их укрепление разрушено. И никто не знал судьбы несравненного голубя, пока глубоко в пыли и мусоре этого гнезда пиратов мститель не нашел, среди других таких же, серебряного кольца, священного значка Высокого Хомера, и не прочел на нем многоговорящей надписи: Арно 2590 С.
Комментарии ()