Благодарное сердце

Автор: К.С. Баранцевич, 1902 г.

 14805

Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Глава V

Глава I

Ветеринарный врач Иван Модестович Кирпичев только что отпустил из своей лечебницы даму с молоденькой белой кошечкой у которой болели уши, только что успел вымыть и вытереть руки, как в передней звякнул звонок, и служитель Егор доложил, что барина спрашивает швейцар.

– Что тебе, любезный? – спросил Иван Модестович, выходя к швейцару.

– Барин приказали просить вас приехать к нам! – отвечал тот.

– А что же у вас такое?

– Не знаю! Надо быть собака заболевши. Собака у них есть, Марс прозывается.

– Оставь адрес и скажи, что через полчаса буду.

– Пожалуйста, уж приезжайте! – попросил швейцар. – Барин вас будет ждать!

– Ну, хорошо, я сказал, что приеду! Разве уж так больна собака?

– Какое! Больна-то она давно! Опаршивела вся! Я только к тому, что вы, может, дадите ей что, чтоб издохла.

– Что же ты так желаешь смерти собаке?

– Да, сударь не собака это, а черт! Я таких злющих собак и не видывал. Без намордника выпустить нельзя, так на всех и бросается. Всех кошек в доме передушила, у барина прислуга не живет, да чего прислуга, – намедни на самого барина набросилась, чуть, не загрызла!

– Зачем же держать такую собаку?

– Вот подите ж! Я и сам думаю: чего держать такую? Камень на шею да в воду! А барин еще лечить хочет! Да что уж!

Швейцар от огорчения даже рукой махнул.

– Так придете, сударь? – спросил он.

– Приду!

– Пожалуйста, уж беспременно придите!

Швейцар ушел, а Иван Модестович снял белый балахон, в котором был, и начал одеваться. Его нисколько не интересовало, почему хозяева держат злую, неуживчивую собаку. Он был врачом около двадцати лет, насмотрелся на разных людей, привык к их странностям. Он знал многих очень неглупых людей, которые, не известно по какой причине, привязывались к больным уродливым животным и, несмотря иногда на вред своему здоровью и своих домашних не могли с ними расстаться. В большинстве случаев это были пожилые одинокие люди, потерявшие близких и сосредоточившие весь остаток чувств на каком-нибудь старом мопсе или кошке. Разные бывают люди, и разные бывают у них привязанности.

Иван Модестович поехал по указанному адресу. Уже в передней квартиры того господина, к которому его позвали, были приняты какие-то странные меры предосторожности; какой-то человек, прежде чем отворить двери на звонок, начал что-то с трудом оттаскивать от дверей, при чем это что-то угрожающе рычало, а голоса – один мужской, другой женский – кричали:

– Возьми его за ошейник! Чего ты боишься! Тащи его в ванную комнату! Ведь на нем намордник!

В передней Ивана Модестовича встретил приличный, благообразный господин средних лет и попросил в кабинет.

– Череванцев! – отрекомендовался хозяин. – Пожалуйста садитесь! Вот сюда, в кресло! Вы курите? Пожалуйста.

Он подвинул ему ящик сигар.

– Баталия, которую я слышал, происходила у вас с собакой? – спросил, улыбаясь, Кирпичев.

– Именно! – подтвердил хозяин. – Если только вы сладите с Марсом...

– Попробую! – улыбнулся Кирпичев. – Я уже слышал кое-что о вашем Марсе. Зачем вы держите такую злую собаку?

– Когда-то я был страстным охотником, – начал хозяин, – потом эта страсть, славу Богу, миновала, но как воспоминание о ней остался этот сеттер. С ним тоже произошли перемены. В молодости он был даже ласковый пес, меня, во всяком случае, знал и любил; с годами характер его переменился; должно быть, со старыми собаками происходит то же, что со старыми людьми... Годы, болезни изменяют характер и животного, как человека...

– Посмотрим что с вашим Марсом! – сказал Кирпичев.

– Сейчас его приведут! Паша! – крикнул хозяин.

Вошла горничная, которой Череванцев приказал, чтобы слуга Алексей ввел собаку.

Через минуту за дверьми послышалось бряцанье цепи, и в комнату, ведомый слугой, вошел большой ирландский сеттер. На нем был надет намордник. Он глухо заворчал, увидев постороннего человека, и лег у ног хозяина.

– Позвольте свечку! – сказал Кирпичев.

С зажженной свечей, поданной ему Алексеем, он нагнулся над собакой и тотчас дернулся кверху. Сеттер вскочил с намерением укусить Кирпичева и ткнулся ему в руку намордником.

– Злое животное! – пробормотал Кирпичев, – ну, все равно, я уже видел: у него чесотка.

– Чесотка? – удивился Череванцев.

– Да! Обычная болезнь у собак. И я теперь понимаю, почему так раздражителен ваш Марс. При своем неприветливом характере он страдает такою болезнью, которая в состоянии привести в бешенство человека. Хотите, я возьму его в свою лечебницу?

– Пожалуйста. Вы меня премного обяжете! Болезнь эта излечима?

– Вполне.

– Я пошлю с вами Алексея! Он вам его доставит.

Глава II

Марс так рвался с пролетки, что один раз чуть не стащил с собою Алексея. В передней лакею должен был помочь Егор, и оба с трудом втолкнули рассвирепевшего пса в клетку.

Всю ночь Марс не давал покоя Кирпичеву. Из далекой комнаты, где помещались клетки с больными собаками, доносился его хриплый от злости лай. Кирпичев просыпался бормоча проклятия по адресу собаки и, повернувшись на другой бок, засыпал. Но и после до его уха доносился лай и рычанье, и ему казалось, что все его четвероногие пациенты, которых в эти дни у него было шесть штук, согласились устроить ему скандал...

Утром, после обычного приема амбулаторных, Кирпичев велел привести Марса. Бедному Егору стоило страшных усилий вытащить большого сильного пса из клетки и подтащить к столу, за которым сидел в своем белом балахоне Кирпичев.

И опять, как это было накануне в кабинете Череванцева, Марс сделал попытку броситься на Кирпичева и сильно ткнул его намордником в грудь. На этот раз Ивану Модестовичу удалось лучше и подробнее рассмотреть струпья, бывшие на спине, животе и боках собаки. Струпья эти были несомненно чесоточного происхождения.

– Егор, дай-ка сюда мази! – приказал Кирпичев.

Егор, служивший уже пятый год и достаточно хорошо наметавшийся в деле врачевания, отлично знал, какую мазь спрашивает Ларин и подал большую банку.

– Держи его! – приказал Кирпичев, – да смотри покрепче!

Егор обеими руками схватил Марса и держал его, словно в железных тисках. Через несколько минут таких усилий крупный пот выступил на лбу усердного малого.

Сеттер, в свою очередь, делал неимоверные усилия вырваться, но все было напрасно. Наконец, покорившись необходимости, он присмирел. Это заметил Кирпичев.

– Отпусти его! – сказал он Егору.

– А убежит? – отвечал тот.

– Посмотрим! Я думаю, не убежит!

Егор разжал руки. Почувствовав свободу, Марс встряхнулся всем телом, но не уходил. Иван Модестович провел рукою по его спине; собака не оказала сопротивления, не выразила даже протеста.

– Приятно, небось! – сделал свое заключение Егор.

– Что приятно? – спросил Кирпичев.

– От мази, значит, приятно! Полегчало! – пояснил тот. – Она, хоть и животное, а, надо полагать, понимает.

– А ты думал, что животные не понимают! – спросил Кирпичев.

– Понимают-то, может, и понимают, а только известно, как они есть животные, тварь так супротив человека где же им?

– Ты думаешь?

– Известно! Против человека животное всегда в умалении, потому как им не дано...

– Чего не дано?

– Понятия этого самого...

Кирпичев не стал больше разговаривать, так как знал, что всякие разговоры с Егором на тему «о понятиях» совершенно бесполезны.

– Ну, отведи же его в клетку! – приказал он.

Егор повел Марса, который спокойно, не сопротивляясь, пошел за ним.

– «Собака-то присмирела! – подумал Иван Модестович, – чтобы это могло значить? Посмотрим, какова-то она будет завтра!»

Всю эту ночь Кирпичев проспал, ни разу не просыпаясь.

Марс держал себя примерно, не лаял, не рычал, словом, ничем не заявлял о своем присутствии.

Глава III

На утро Марс был приведен без сопротивления. Иван Модестович даже заметил, что собака охотно шла к нему, и Егору не приходилось ее тащить. Из предосторожности, на ней все-таки был намордник, но когда Кирпичев начал смазывать больные места и заметил, что смазывание это доставляет животному удовольствие, он приказал Егору:

– Сними-ка намордник!

Егор с удивлением посмотрел на барина.

– А ежели укусит? – опасливо заметил он, не притрагиваясь к наморднику.

– Не укусит! Видишь, как он подставляет бок!

– Я боюсь, Иван Модестович.

Кирпичев сам взялся за намордник, отстегнул пряжку и освободил морду собаки...

– Не кусается! – удивился Егор. – Ну, да это она пока, а троньте-ка ее теперь, она и вцепится!

Иван Модестович погладил Марса по спине; тот только оглянулся на него, и Кирпичев заметил, что глаза его уже не были такие злые, как вчера.

«Положительно пес свыкается со своим положением. А, может быть, он чувствует облегчение от моей мази? – подумал он. – Посмотрим, что будет дальше!»

А дальше пошло все лучше и лучше. Мазь, действительно, способствовала уничтожению чесоточных паучков, и струпья и ранки стали быстро подсыхать. Марс стал смотреть веселее; у него появился аппетит, а самое главное – он перестал злиться. Теперь Егору уже не приходилось волочить его на цепи: по первому зову, Марс сам выскакивал из своей клетки, дверцы которой не затворялись, и становился перед Иваном Модестовичем.

Он знал уже все приемы врача, поворачивался то правым, то левым боком и во время втираний сладко вздыхал. Он даже узнавал банку с мазью, и стоило Ивану Модестовичу взять ее в руки – начинал махать своим великолепным хвостом.

Но особенно нравились ему прогулки. Он знал час, когда нужно было идти на прогулку, и волновался и ждал, когда оденется Егор, следя за этим своими большими выразительными глазами.

Вместе с Марсом на прогулку выпускались ожиревший, страдавший одышкой мопс и болонка, которая, как человек, от изнеженной жизни страдала множеством недугов и даже «нервами», что выражалось в необычайной, беспричинной злости и в припадках визгливого лая, с которыми Мэб, – так звали болонку, – нападала на всех встречных.

Марс, почуяв волю, предавался инстинктам настоящей охотничьей собаки – беготне и вынюхиванию следов, мопс шел медленно, в перевалку, хрипя, отдуваясь и даже кашляя, а болонка изредка жалась к ногам Егора, как бы прося у него защиты от воображаемых вигов и каждый из них был занят исключительно своим делом, не обращая внимания на других как будто этого другого не существовало на свете. Марс относился даже с презрением к своим товарищам, так как каждый из них мог свободно пройти у него под животом. Мэб ненавидела весь мир, а собак в особенности, которых боялась, а мопс Том думал о своей одышке, с горечью вспоминая молодые годы, когда он был легкомысленным, увлекающимся песиком и бегал впереди лошадей, что доставляло ему особенное удовольствие.

После прогулки все возвращались домой, при чем Мэб забиралась в свою клетку и лежала там неподвижно, и слегка стонала от какого-нибудь из своих бесчисленных недугов, Том бродил по лечебнице, мечтая о вкусных кусках, которые он получал дома, а Марс томился бездельем и от высокой температуры, бывшей в лечебнице.

Глава IV

Но он быстро оправлялся от своей болезни и, наконец, однажды Егор взял его на цепь и повел домой. Марс уже привык к Ивану Модестовичу, Егору и лечебнице и ему было скучно покидать ее. Свой дом не тянул его, и он с удовольствием остался бы у Кирпичева.

Его настоящий хозяин с удивлением смотрел, как свободно и смело обращался с ним Егор.

– Разве он перестал кусаться? – спросил он.

– Да он и не кусался, – отвечал Егор. – Первое время он в наморднике был, хотел кусать, а потом и позабыл! Вы уж, барин, не надевайте на него намордника! Собаки от намордника хуже!..

Это было особое «понятие» Егора, против которого спорить и протестовать было бы излишне.

– Да, он, действительно, как будто смирился! – заметил Череванцев.

– Совсем ручной стал! – подтвердил Егор; – а какой пес сделался! Гладкий, красивый! Шерсть-то так и лоснится!..

У Егора, как у настоящего слуги своего господина, была слабость к маленькому прославлению того, у кого он служил. И если бы кто-нибудь ему сказал, что Иван Модестович, как врач, может ошибаться в лечении, Егор мало того, что ни за что бы этому не поверил, но не на шутку обиделся бы.

– Мой барин не то, что какой-нибудь такой! – говаривал он своим приятелям и кумовьям в приятной беседе за кружкой пива, – у него знак ученый! Посмотри-ка какой! Серебряный, большой, что твоя звезда! Учился, тоже, не мало. Он тебе не только что коня там или собаку вылечит, а и человека тоже!

– Вы посмотрите на собаку, барин! – продолжал Егор, поглаживая по спине Марса; – не пес, а прямо сказать картина! Болезнь-то как рукой сняло! И не узнать, что больна была собака! И нравом кроткий стал! Я его, барин, лапу научил подавать! Марс, лапу! Другую!

К удивлению Череванцева, Марс подал лапы Егору, сперва одну, потом другую.

По этому случаю Егор, вместо предполагавшегося полтинника, получил на чай целый рубль и, распростившись с Марсом и его хозяином, ушел очень довольный.

Марс печально посмотрел ему вслед и, тяжело вздохнув, отправился в угол гостиной, где и лег, уткнувши голову в лапы.

Он видимо, скучал и даже неохотно ел свою овсянку, хотя она была гораздо лучше той, которую ему готовил у Ивана Модестовича Егор. Он оживлялся только тогда, когда Череванцев, уходя на прогулку, брал его с собою.

От Алексея он отвык совершенно, и когда тот, по приказанию барина, собираясь вести его на прогулку, подходил к нему с цепью, Марс ворчаньем выражал свое неудовольствие.

Глава V

Однажды Иван Модестович, покончив с приемом больных, только что направился в столовую завтракать, как едва не был сшиблен с ног большим псом, ворвавшимся из передней.

Вслед за собакой бежал Егор, радостно провозглашая:

– Барин, барин, смотрите-ка, Марс!

Иван Модестович узнал в собаке своего пациента, о котором, в течение трех месяцев, прошедших после его пребывания в лечебнице, успел забыть.

Марс бросился к нему на грудь, виляя пушистым хвостом, отскочил, бросился снова, затем, увидев вошедшего в комнату Егора, кинулся к нему и, положив ему обе лапы на грудь, два раза лизнул его в подбородок.

– Ну уж и целоваться вздумал! – пробормотал Егор, вытирая рукавом подбородок. – Здравствуй, здравствуй! В гости что ли пришел?

Марс радостно взвизгнул на это приветствие и подбежал к Ивану Модестовичу.

– А, ведь он, действительно, в гости пришел! – сказал Кирпичев; – ну, что же, нужно его угостить.

Он взял с тарелки кусок мяса и поднес его Марсу. Тот принял его медленно, неохотно, почти не глядя, как бы желая тем показать, что он вовсе не затем сюда пришел, чтобы есть, а что он посетил Ивана Модестовича из расположения к нему и благодарности за то, что тот его вылечил.

Иван Модестович понял это и уже не предлагал больше мяса, а Марс, обойдя лечебницу и обнюхав бывшую свою клетку, в которой на этот раз не было жильца, улегся у ног Кирпичева.

Через полчаса Марс попросился из квартиры, и, когда Егор выпустил его, – пустился со всех ног домой.

Через день посещение повторилось ровно в 12 часов, как это было в первый раз. Марс прибежал, когда Иван Модестович садился за стол, и хотя изъязвления радости не были так шумны, как в первое посещение, но пробыл он столько же времени у ног Ивана Модестовича. Он лежал у его ног и не сводил с него своих больших выразительных глаз, в которых светилась чисто собачья признательность...

Эти посещения продолжались, с промежутками, две недели, как вдруг, в то время, как Марс, по обыкновению лежал у ног Ивана Модестовича, в комнату вошел Алексей.

Марс с удивлением и как бы с некоторым смущением посмотрел на вошедшего, встал и медленно вышел из комнаты. Не менее Марса был удивлен и Иван Модестович. Оказалось, однако, что Алексей пришел просить Кирпичева посетить дом одного хорошего знакомого Череванцева, у которого заболела лошадь.

Но Марс более не появлялся. Он не пришел на другой, на третий день, не был всю неделю, месяц и, наконец, Иван Модестович забыл и его, и его посещения.

Как-то уже зимою Кирпичев шел по улице и только что хотел повернуть за угол, как на него налетел большой пес с волочившейся по мостовой цепью.

В первую минуту пораженный неожиданностью Иван Модестович даже испугался и принял оборонительное положение. В темноте собака показалась ему сорвавшейся с цепи, но когда она, визжа от радости и махая хвостом, начала лизать ему руки, он оправился, пригляделся внимательнее и узнал.

То был Марс, которого Алексей вывел на прогулку, и у которого он вырвался из рук, не будучи в состоянии сдержат порыва своего благодарного собачьего сердца...