Два брата
Автор: К.С. Баранцевич, 1902 г.
В каком-то логове, за деревенской околицей, у бродячей, никому не принадлежавшей, собаки родилось двое щенят. Весною, когда они выползли из своей защиты на солнечный припек и отжились на нем, барахтаясь и грызя друг друга за уши, они были замечены ребятишками, Васькой и Сидоркой, которые унесли щенят каждый в свою избу.
Дома ребятам не сказали ничего, только Сидоркина мать поворчала на сынишку за собаку, так как у них был старый Лыско, и не было нужды в новой собаке, но этим дело и обошлось.
Так и стали жить оба щенка соседями, каждый день возясь и играя друг с другом. Бывало, куда только Васька с Сидоркой ни пойдут, – щенки уж непременно за ними увяжутся: на покос ли, в «ночное», по грибы ли, или просто так, в лес. И что бы ни начали оба мальчика, – их верным псы во всем им товарищи. Бегать ли начнут, – глядь, оба щенка бегут впереди, хвосты на отлете, лают – заливаются; купаться ли вздумают – собаки первые в воду лезут и лают, и смотрят на раздевающихся ребят: дескать, чего вы медлите, махали бы так, как есть, чего там еще раздеваться. Брали бы с нас пример!
Сколько они платья и рубах перервали у ребятишек своими острыми, как иголки, зубами, сколько валенок перегрызли, сколько молока повылакали у своих хозяев, но зато сколько пинков получили, – так этого и не сосчитать!
Через год, однако, щенки остепенились, превратились в больших красивых псов и начали нести свою собачью службу. Того, который жил у Луки, Васькина отца, рыжего с белым, курчавого пса назвали «Пестрик», а другого, всего белого, который поселился у соседа Вавилы, отца Сидорки, назвали «Снежок».
Оба пса вышли степенные, серьезные, с ребятами уже не водились и ворчали в ответ на заигрыванья, а больше находились или по дому, или около мужиков.
По ночам оба караулили дворы своих хозяев, оберегали скотину, днем – в летнее время – отправлялись на жнитво и там, свернувшись в клубок под телегой, зорко следили за хозяйским добром. Случалось им ходить и со стадом, и в ночное с лошадьми, и все в деревне говорили, что лучших и более понятливых собак не было не только в этой деревне, но и за несколько верст в соседних.
Однажды Лука, который был совсем бедный мужик, соблазнившись двугривенным, продал Пестрика за двадцать верст какому-то незнакомому человеку и был очень удивлен и даже расстроен, когда на другой день увидел своего верного пса у себя на дворе, с обрывком толстой веревки на шее: перегрыз, стало быть, веревку, убежал, и по следу отыскал дом.
– Нет, – сказал Лука, почесываясь, – этого не продашь! Нет! Откуда угодно придет! Пес, пес, а тоже, видно, с понятием!
Пришла зима с морозами, метелями, длинными зимними вечерами, когда все, попрятавшись по избам; сидят и скучают, и в безмолвной, снежной степи только десятка полтора огоньков указывают, что в этом мертвом мраке и холоде есть еще живые люди.
Почти все собаки на деревне были переедены волками, которые в этот год отличались изобилием и особенной дерзостью; за околицей то и дело, валялись собачьи головы.
А Пестрик со Снежком уцелели: хитрые псы не показывались как ни подзывали их волки, подражая собачьему лаю.
Наступила весна и вот, когда снег сошел с полей и по дорогам началась езда на телегах, Вавила с Лукой сговорились везти в город на четырех возах сено для продажи.
Неизвестно, каким образом их намерение сделалось известным Снежку и Пестрику, но, когда мужики ранним утром начали запрягать лошадей и снаряжаться в дорогу, Снежок, отличавшийся более легкомысленным нравом, нежели его брат, посмотрел на Пестрика, как бы говоря:
– А что, не махнуть ли и нам?
На что Пестрик взглядом ответил ему:
– Ладно ли будет? Путь дальний и незнакомый, не случилось бы чего? В городе мы с тобой не бывали!
– То-то и любопытно! Что за город такой? Должно быть хороший, что наши мужики такие веселые оттуда возвращаются! – соблазнял Снежок.
– Не возьмут нас! Лучше не идти! – и отказывался Пестрик.
– А не возьмут, прогонят, так мы с дороги вернемся!
– Экой ты какой непоседа!
Ну, словом, как ни отговаривался Пестрик, а легкомысленный Снежок взял-таки перевес, соблазнил его, и оба пса, как только тронулись возы, чинно пошли за ними.
Целых двое суток тянулись возы то по проселочной, то по большой дороге, ныряли в ухабах, тонули по ступицу в лужах, заезжали на постоялые дворы, где мужики пили чай и водку, отдыхали, ночевали и во все эти дни – оба пса, твердо помня свои обязанности, исхудалые, злые, покрытые с головы до ног комками засохшей грязи, несли под возами сторожевую службу.
Наконец показался город, обозначились освещенные утренними лучами солнца золоченые купола церквей; длинные фабричные трубы, из которых черный дым тянулся к небу, пытаясь заслонить солнце; потянулись жалкие деревянные домики пригорода, кабаки, трактиры, лавочки; тут и там засновал озабоченный городской люд.
Пестрик и Снежок с удивлением смотрели на улицы, дома, на прохожих. Какой-то смутный страх чувствовали они и шли, не отставая друг от друга. Пропадать, так пропадать, дескать, вместе: недаром братья!
Возы с сеном тащились, тащились и дотащились, наконец до одной большой площади, а так как до сенного базара, что у церкви Иоанна Предтечи, было еще довольно далеко, лошади же притомились и захотели пить, то Вавила с Лукою приворотили возы к водопойной колоде, разнуздали лошадей и начали их поить в поощрение и для аппетита тихонько посвистывая.
Собаки остановились в ожидании у самых возов. Снежок лег на мостовую, мордой прямо к возам, а Пестрик, стоя, с удивлением озирался вокруг.
«Да, недаром мужики хвалят город! – думал он, – город хоть куда, – не чета ему наша лесная деревушка. И улицы широкие, и все они мощеные, и лавок много, да еще какие лавки-то, и прохожие все господа, не по-нашему, не по-деревенски одеты, только все же в деревне лучше! Почему лучше – трудно сказать, а, все-таки, лучше! Тут, что-то не по себе, смутно как-то!»
В желтых, умных глазах Пестрика было совершенно такое же выражение боязливого смущения и робости, какое случается подмечать в глазах деревенского человека, впервые очутившегося на улице большого города.
«Хорошо-то оно хорошо, слов нет! – думает деревенский человек, – а все-таки лучше бы поскорее домой! Мало ли что может случиться!»
Итак, лошади пили, Вавила с Лукою нашаривали в мошнах копеечки, которые нужно было уплатить за водопой, а собаки ждали...
В это время по площади тихо двигался запряженный в одну лошадь фургон с железною решеткой позади.
Каждому городскому жителю известно, что это за фургон. На некотором расстоянии от него пробирались два человека. На обоих были серые куртки и форменные фуражки с номерами; у обоих в руках были круги крепких, просмоленных веревок, с петлями на концах...
Это были страшные люди, при виде которых все городские собаки со всех ног, без памяти, пускались наутек и прятались в подворотни и на лестницы подъездов.
Завидев мирно лежавших друг подле друга Снежка и Пестрика, люди эти начали тихонько, чуть ли не на цыпочках, подходить к ним... Собаки не видели их.
Вдруг в руках первого человека веревка развернулась, с легким свистом описала в воздухе полукруг, петля упала на шею Снежка и, упиравшуюся лапами в землю, сильно мотавшую головой, собаку человек поволок по мостовой к фургону.
Увидев, какая беда приключилась с братом, Пестрик бросился под телегу, – прием, который он всегда применял в опасности. Второй человек кинулся за ним.
Из-под одной телеги Пестрик пробрался под другую, третью, четвертую: неумолимый человек всюду преследовал его.
Наконец, видя, что спасения нет, Пестрик мужественно бросился на врага и несдобровать бы ему, если бы он до него добрался, но в это время на помощь явился первый человек, успевший справиться со Снежком, сзади накинул Пестрику на шею петлю и потащил к фургону, едва справляясь с сильной собакой.
Все это происходило в полнейшей тишине, в немом молчании. Не было слышно ни визга, ни лая; петля душила собак, и звук не выходил из сдавленного горла.
Мужики все еще шарили по мошнам, отыскивая копеечки. Весеннее солнышко ласково освещало фигуры обоих и грело плисовые донышки их старых, потертых зимних шапок.
Когда, наконец, Вавила с Лукою расплатились за водопой, их верные сторожа сидели в фургоне, в обществе других собак. Тут был выпущенный погулять неосторожною горничной печальный, с оттопыренной нижней губою, мопс в хорошеньком украшенном бубенчиками ошейнике, была вислоухая дворняжка рабочего человека, – утеха его бедных ребятишек, проводивших грустное детство за запыленным стеклом подвала, был барбос дворника, был сеттер, и не было ни одной бродячей собаки.
Фургон тронулся... Пестрик сидел у решетки и с тоскою смотрел на далекие родные воза... Все меньше и меньше становились они! Вдруг с ним что-то сделалось. С диким рычаньем он вцепился зубами в железо решетки и начал его грызть... Затем острые зубы его в бессилии оставили решетку, голова поникла, и из глаз потекли крупные слезы...
Мужики хватились собак, начали их звать, искать под возами, спрашивать у прохожих.
– Эка! – отвечал один в рваном пиджаке и в опорках на босу ногу с виду рабочий, – когда хватились! Их забрали и повезли! Во-он, видишь, далеко фургон идет, вон в улицу заворачивает! Там ваши собаки!
– Бежать что ли, Вавила? Попросить, может, отдадут?
– Не отдадут! – уверенно заметил рабочий, – не стоит просить, все равно не отдадут! Тут – которая собака без намордника – считается бродячей, сейчас ее забирают!
Мужики посмотрели, посмотрели вслед фургону, хлопнули себя по бедрам, сказали: «э-эх!» и поехали дальше.
Сено было продано не без выгоды, мужички покатили домой.
Всех собак, бывших в фургоне, привезли на собачий двор и разместили до известного срока по клеткам. За мопсом приехала барыня и выкупила его, за сеттером явился барин, за остальными не пришел никто, и их повесили.
Снежок и Пестрик так и кончили, как начали, свою жизнь вместе...
Комментарии ()