Глупый Билли
Автор: Э. Сэтон Томпсон, 1923 г.
I. Билли
II. Профессиональный негодяй
I. Билли
Так назывался самый безумный щенок, какого я когда-либо видел. Он был полон жизни и воодушевления, бегал всегда во всю прыть, вечно попадался впросак, ломал себе голову над всякой безделицей, надрывался от лая, если хозяин не обращал на него внимания, грыз одежду, шляпы, сапоги, рыл гряды и выкапывал овощи, принимал каждую ножку стульев и столов за фонарный столб, в одно мгновение ока переносился из свиного хлева на детскую кроватку, получал удары в бок от лошадей и угрозы рогами от коров, но всегда безумно веселый, беспечный, добродушный, жизнерадостный и как бы по общему единодушному соглашению был прозван «Глупым Билли».
Можно было бы, казалось, дойти до бешенства, когда он в первое же холодное утро приносил вам изгрызанную кожаную перчатку, а между тем вы чувствовали себя обезоруженным при виде маленького идиотика, который, помахивая всей задней частью своего тела, подносил вам остатки перчатки, как бы говоря: «Достаточно и такого размера для каждого». Вы прощаете его, а если и не прощаете, то это не имеет никакого значения, ибо ваши дети обожают его. Ручки их обнимают его за шею всякий раз, когда ему удастся урвать время от исполнения своих все увеличивающихся обязанностей, или говоря вернее – почти никогда не перестают обнимать его. Когда однажды отец их, Боб Янси, увидел, как щенок стащил с трубы коптильни прикрывающий ее грубый холст и опрокинул при этом плитку, вследствие чего сгорела не только коптильня, но и копченое мясо, которое готовилось на зиму, он окончательно вышел из себя. Схватив ружье, он решил раз навсегда избавиться от безумной собачонки. Но он наткнулся на неожиданное препятствие. Он увидел, что вокруг шеи намеченной им жертвы обвились ручки его малютки – Анны Янси. Что было ему делать?
– Это мой Билли... Не смей его трогать, злой папка! Уходи прочь!
И дело кончилось полным поражением папки.
Все члены семьи одинаково любили Глупого Билли и с нетерпением ждали того времени, когда у него разовьется наконец, здравый смысл, ибо он переступил уже границу того возраста, когда у большинства терьеров кончается не признающий никакой ответственности задор детства. Вот почему, несмотря на то, что ему предназначалось место среди охотничьих собак хозяина, все признавали, что он не созрел еще для такого важного поста.
Боб Янси был профессиональный охотник, какие теперь встречаются редко; специальность его заключалась в истреблении медведей, горных львов, рысей, волков, вообще животных, которых относят к числу «гадин» и платят премии за их уничтожение. Для увеличения своих доходов в этом направлении он разрешал охотникам-любителям принимать участие в охоте, за что они платили ему деньги.
Охота велась преимущественно на высокой равнине. Сбор охотников, назначенный ранним утром, неутомимое выслеживание по далекому следу, рьяное, полное всевозможных волнений преследование, которое заканчивалось потрясающей борьбой, – таков был идеал этой охоты. Но провести его как следует редко удавалось. Склоны гор были слишком крутые и подъем на них утомителен. Дичь или скрывалась целой стаей, или уходила в какое-нибудь недоступное место и, отделавшись от охотников, напускалась на собак, обращая их в бегство.
Медвежьи капканы и западни Боб Янси ставил обыкновенно у скотного двора. Хотя они и не всегда задерживали медведя, тем не менее приспособленное для этого бревно подчас так отделывало его, что охотнику не стоило большого труда справиться со своей жертвой.
Собаки представляли собою самых интересных участников охоты, для которой требовалось три вида их; первоклассные тралеры, нос которых мог открыть самый старый, холодный след, быстроногие борзые для быстроногой дичи и смышленые борцы. От последних требовалось, разумеется, мужество, но смышленость стояла на первом плане, ибо борцы должны были понимать, что на окруженную со всех сторон дичь следует нападать сзади, избегать контрударов и не спеша наносить последнее поражение.
Свора Янси состояла поэтому из ищеек, борзых и бульдога, хотя среди этих разнообразных пород попадались, как это всегда бывает, и помесь, личное качество которых давало им известное положение в своре и ставило их выше обыкновенных ублюдков. Большинство собак отличалось особенными, им исключительно свойственными качествами. Возьмем, например, маленькую собаку, прозванную «Хрипуньей» по причине хриплого лая и отличавшуюся необыкновенно тонким чутьем. Голоса ее не было слышно уже на расстоянии пятидесяти шагов; к счастью, в нее до безумия был влюблен большой Бен, который всегда следовал за нею по пятам, а голос у него был звонкий, как колокол. Он всегда держался вблизи Хрипуньи, пополняя ее хриплый голос своим звучным, который разносился кругом на расстоянии целой мили и даже более.
Затем «Старый Гром», очень старый, очень храбрый пес с тонким чутьем. Он представлял собою сочетание всех хороших качеств и выдержал много битв, избегая всякий раз смерти лишь благодаря своей поразительной смышлености, которая научила его сдерживать, где следовало, свой воинственный пыл. Несмотря на то, что теперь он был слаб и медлителен в своих движениях, он по-прежнему считался вожаком своры и пользовался уважением, как собак, так и людей
II. Профессиональный негодяй
Бульдог отличается скорее безумной храбростью, чем осторожностью, а потому место бульдога бывает часто вакантным. Последний бульдог был зарыт вместе с костями последнего гризли. Янси приобрел себе нового – настоящее чудо. Это был последний, совершеннейший отпрыск длинного ряда бульдогов-борцов, разведением которых и воспитанием занимался известный дрессировщик, живший в другой области. Прибытие нового бульдога являлось событием большой важности для всех охотников. Он не обманул их ожиданий – с широкой головой и грудью, с массивными плечами и крепкими боками, несколько тяжеловатый, быть может, но в общем превосходное животное самых крупных размеров. Угрюмым и свирепым видом он превосходил всех своих сородичей, и охотники решили, что приобрели сокровище в лице ужасного Турка. С некоторым опасением выпустили они его на свободу, ибо он производил неприятное впечатление всеми своими повадками. У него замечалось ясно выраженное отсутствие всех собачьих качеств и необычайная сварливость. Он не скрывал сознания собственного своего превосходства, и свора признала, по-видимому, его достоинства. Всем было ясно, что собаки его боялись. Права его были признаны, но товарищи избегали его. Один только Глупый Билли весело и приветливо бросился ему навстречу, но в следующую минуту с жалобным воем и визгом искал сочувствия на руках своей маленькой госпожи. Охотники, признающие силу, снисходительно отнеслись к такой черте характера премированного борца и взглянули на это, как на предзнаменование многих смертей в их владениях.
Не прошло и двух недель, как Турок перессорился со всеми почти собаками. Одного только не тронул – «Старого Грома». Раза два стояли они друг против друга: когда Гром грыз кость, которой не прочь был воспользоваться Турок, но Гром не тронул его, а только многозначительно оскалил зубы. В наружности Грома было столько достоинства, что даже свирепый Турок почувствовал это и поспешил удалиться без дальнейшего конфликта. Свидетели, видевшие эту сцену, приписали такой поступок доброму нраву, какого они сначала и не подозревали в нем.
Октябрь царил на горах и снежные пики виднелись уже между верхушками деревьев, когда разнесся вдруг слух, что «Старый Шатун», знаменитый убийца рогатого скота, снова появился в Стрельчатых горах и принялся за старые проделки, уничтожая скот и действуя исключительно под влиянием мании разрушения. Назначена была высокая премия за уничтожение Шатуна, за которого много раз принимали обыкновенных медведей. Кроме премии, здесь играло немалую роль и тщеславие: местные охотники много лет уже подряд стремились к уничтожению Шатуна – и все напрасно.
Охотничий пыл обуял Боба Янси, когда до него дошли эти слухи. Он боялся только одного, – чтобы какой-нибудь охотник не предупредил его. Воодушевленная охотничьим пылом, процессия вышла из усадьбы Янси рано утром, направляясь к Стрельчатым горам; разношерстная свора то плелась далеко впереди, то вдоль дороги, пока ловчий не приказал ей следовать позади. Среди своры находился почтенный Гром, всегда следовавший по пятам своего старого друга «Полуночника», вороного коня Янси, затем страшный Турок с красными веками, которые он держал опущенными вниз, хотя время от времени поднимал их, как бы измеряя пространство, отделяющее его от Полуночника. Большой Бен не отставал, разумеется, от Хрипуньи, да и все остальные собаки придерживались, как всегда, положения, какое они занимали в своре. Затем следовала вьючная лошадь, которая везла огромный медвежий капкан, за нею вьючные лошади, нагруженные всеми принадлежностями лагеря, и, наконец, остальные охотники, повар и автор этого рассказа.
Все было превосходно приспособлено для охоты, все в образцовом порядке, и мы были довольно уже далеко, когда к нам ворвался вдруг нарушавший всякую гармонию элемент. Заливаясь, как безумный, радостным лаем и несясь во всю прыть, появился вдруг Глупый Билли. Словно июньский жук, попавший в пчелиный улей, словно школьник-озорник, ворвавшийся в комнату для совещаний, носился он кругом, то забегая вперед, то возвращаясь назад, позволяя себе разные вольности с Громом, гоняясь за кроликами, лая на белок, готовый на все, кроме того, чего от него требовали, а именно, чтобы он вернулся домой и занимался своими собственными делами.
Несмотря на то, что Боб Янси до тех пор кричал: «Пошел домой», пока не охрип, Глупый Билли только на минуту смутился и отбежал в сторону, но затем, решив, вероятно, что хозяин просто дурит и не думает того, что говорит, обезумел пуще прежнего.
Никто решительно не был доволен его появлением, но тем не менее никто не соглашался отвести его домой, ибо не было ни одного способа поймать его, который был бы одобрен малюткой Анной, а потому Глупый Билли по собственному почину принял участие в первой сложной охоте на медведя.
Только к вечеру добрались охотники до Стрельчатых гор и наткнулись на убитую медведем жертву, превосходную телку, до которой убийца почти не прикоснулся. Ясно было, что Гризли вернется к ней, когда захочет есть. Так, разумеется, поступил бы обыкновенный Гризли, но Шатун был животное своеобразное. Вот почему все решили, что он, вопреки обыкновению всех медведей скоро возвращаться к убитой ими жертве, вернется к ней не ранее, как через неделю. Янси поставил огромный капкан подле убитой телки, а затем отыскал другую телку, убитую неделю тому назад, и поставил другую пару стальных челюстей.
Не успели они после этого вернуться домой, как Турок загрыз маленькую овчарку, а Глупый Билли пошел в маслобойню и едва не утонул там, если бы его не спасли.
Кто хорошо знаком с нравом Гризли удивится тому, что ни эта ночь, ни следующая ничего не принесли охотникам? Но на третье утро оказалось, что исполинский зверь снова принялся за старые штуки.
Никогда не забыть мне этого тревожного времени. Мы проехали мимо трупа телки вблизи ранчо. Он лежал нетронутый и совсем почти не изменившийся. Проехав пять миль, мы добрались до следующего. Но мы еще не успели подъехать к нему, как собаки навострили уши, почуяв что-то в воздухе. Я ничего не понял, но Боб, находившийся в ста ярдах от меня, был, видимо, взволнован.
– Поймался, поди, на этот раз.
И собаки и лошади оживились. Страшный Турок, как бы сознавая значение собственной своей персоны, шествовал, выпятив грудь вперед, издавая какие-то хриплые, словно орган, звуки. Глупый Билли тявкал, носился во всю прыть кругом него, то забегая вперед, то отставая от него.
Труп телки, начинавший разлагаться, лежал все еще нетронутый. Капкана не оказалось на месте – бревно и все остальное куда-то исчезло; кругом виднелись признаки беснования – такое множество следов, что их трудно было рассмотреть в отдельности. На некотором расстоянии оттуда мы напали, наконец, на то, чего больше всего искали, – на тринадцатидюймовый след чудовищного Гризли; бугорок на правой лапе указывал на то, что это был Шатун.
Не раз приходилось мне видеть, как сверкали глаза Янси от радости, но никогда еще не сверкали они так, как тогда, – он был насквозь проникнут охотничьим пылом и предоставил собакам полную свободу бежать, подгоняя их шиканьем и возгласами: «Пиль его! Го, го, ребятушки! Пиль его!» Понуканий, собственно говоря, никаких не требовалось, – собаки, по-видимому, сами сознавали всю важность предстоящего события. Каждая из них бросалась сама по себе то туда, то сюда. Медведь, по-видимому, так же метался во все стороны, прежде чем уйти. Хрипунья первая напала на след. Большой Бен тотчас же возвестил об этом всему миру, а Гром подтвердил это. Будь это Нырун, никто, разумеется, не обратил бы на него внимания, но свора прекрасно знала Грома и никогда не считала его заявления спорными. Вся свора моментально перестала метаться, а следовала за своим вожаком, глухо лая, и неслась решительными скачками; позади всех следовал Турок, а Глупый Билли изо всех сил старался вознаградить себя за недостаток опыта.
Наступал самый захватывающий момент охоты. Как бы ни был цивилизован человек, бывают моменты, когда у него улетучивается весь культурный лоск, и он превращается в охотящегося хищника.
Все дальше двигались мы по следам своры. Много раз приходилось нам делать повороты, чтобы найти наиболее удобную для всадников дорогу. Местность эта была пустынная и состояла из скалистых ущелий, непроходимой лесной чащи и строевого леса, где огонь и буря не раз объединялись, чтобы грабить склоны гор и покрывать их один за другим мертвецами. Мы упорно следовали своим путем, и не прошло и часу, как звонкие голоса собак среди лабиринта свалившихся деревьев возвестили нам, что свора выследила медведя.
Кто никогда не принимал участия в медвежьей охоте, тот не может понять, что испытываешь в такую минуту. Мы быстро спешились, привязали лошадей, нервы которых были так же напряжены, вытащили ружья и, поспешно пробираясь вперед, то и дело задавали друг другу вопросы:
– Как же попал он в капкан? Одним пальцем, который может сразу освободиться, как только он набросится на нас, или всей ступней? Может ли он наброситься, не освободившись от бревна? Не завяз ли между деревьями и находится в беспомощном состоянии?
Осторожно переходя от ствола к стволу, пробирались мы вперед, а в голове неотвязно мелькала все та же мысль: Кто из нас вернется домой живым?
Какой шум подняли собаки! Все они до последней принимали участие в общем хоре. Тявкали они то громче, то тише, метались туда и сюда, указывая на то, что медведь то бросался на них, то отступал назад.
– Будьте осторожны, не подходите слишком близко, – сказал Янси. – Несмотря на бревно, он пробежит пятьдесят футов, пока вы пробежите десять, и пренебрежет собаками, если увидит возможность напасть на людей. Он хорошо знает свое дело.
Ни лай собак, ни предварительные ожидания не могут дать понятия о том волнении, какое испытываешь в лесу. Руки мои дрожали, когда я карабкался по свалившимся на землю стволам деревьев. Я дошел до крайней степени возбуждения, когда, перебравшись через последний ствол, увидел, что делается впереди меня. В первую минуту я был разочарован. Я увидел свору собак прыгающих, надрывающихся от лая, и позади кустов какой-то темный мех – вот и все. Но кусты вдруг зашевелились, и оттуда выдвинулась мохнатая туша страшного Гризли – я и не подозревал никогда, чтобы медведь мог быть таких огромных размеров – и он бросился в атаку на своих мучителей. Собаки разбежались, как собравшийся рой мух, когда кто-нибудь махнет на них рукой.
Бревно капкана зацепилось за пень и удержало его, собаки держались по сторонам, и теперь мне все ясно было видно.
Наступал решительный момент охоты, когда с точностью можно определить, на что способны были собаки. Момент этот подобен доменной печи, где плавится металл. Старый Гром лаял, как бы подзадоривал медведя броситься в атаку, и зорко следил за тем, чтобы не пропустить благоприятной для отступления минуты. Хрипунья исполняла обязанности докладчицы; борзые, тявкали и набрасывались на медведя сзади, а в тылу, мудро выжидая и сберегая свои силы для критического момента, стоял страшный Турок, а мечась то туда, то сюда, тявкал и носился, как безумный, Глупый Билли, бросаясь чуть ли не в открытую пасть самой смерти, от которой его спасала его необычайная подвижность, и отскакивая назад, гордый тем, что у него в зубах торчит клочок медвежьей шерсти.
Собаки все время вертелись кругом медведя, который, хрипло и злобно ворча, делал короткие и бешеные атаки, но держался позади, откладывая решительные действия до критического момента. И на какой стороне держался Гризли, на той стороне держался и Турок, что несказанно радовало Янси, который усматривал в этом, что собака-борец наделена здравым смыслом и не отличается опрометчивостью.
Борьба и лай слышались теперь позади небольших кустов. Мне захотелось взглянуть, что там делается, я попытался подойти ближе, но Янси остановил меня: «Назад!» Он хорошо знал нрав медведя и как опасно подходить к нему близко. Окрик его привлек внимание медведя, который бросился к нему.
Много раз в своей жизни встречался Янси лицом к лицу с медведем и теперь при нем было его ружье, но он стоял на тонком, гнилом бревне, а потому момент для стрельбы был неблагоприятный. Повернувшись, чтобы лучше видеть, он замахнулся ружьем... Взмах вышел неудачный... Гнилое бревно треснуло, сломалось, осело, и Янси беспомощно свалился навзничь среди нагроможденных бревен и очутился в полной власти Гризли. Мы окаменели от ужаса... Мы не могли спасти его от верной смерти, опасаясь стрелять; собаки были у нас под выстрелами. Свора сплотилась теснее, лай собак сделался глуше... Они налетали на покрытые шерстью бока исполина, хватали его за мокрые задние ноги, тащили назад и не пускали его, делая все, что могли, но для него они были все равно, что мухи на барсуке или крысы на горном обвале. Они могли на одну только секунду задержать его, на одну секунду отсрочить нападение. Кусты заколыхались, ветки затрещали, когда он ринулся вперед, и казалось, что не пройдет и минуты, как Янси будет уничтожен одним ударом лапы, ибо никакая человеческая помощь не могла его теперь спасти. Но добрый старый Гром понял, что остается еще один способ спасения, но способ, который грозил смертью ему самому... Оставив без внимания бока и ноги зверя, он схватил его за горло. Достаточно было одного взмаха огромной лапы – и он, раненый, дрожащий всем телом, свалился назад. Собравшись с силами, он снова налетел на медведя, как бы намеренно стремясь к тому, чтобы все обрушилось на него, и, конечно, снова вцепился бы в медведя, но тут Турок, могучий борец Турок, надежда и гордость своры, так долго державшийся позади, бросился вперед и изо всей силы вцепился в медведя. Нет, в бедного, старого Грома – раненого, старого, слабого, пытавшегося спасти своего хозяина. С невыразимым бешенством вцепился в него бульдог. Казалось, будто он только и ждал этого благоприятного момента, чтобы выместить на нем свою ревность; прыгнув на него сзади, он оттащил его в кусты и держал его там еле дышащего. Перед медведем открылось свободное поле действия; доблестный противник его куда-то исчез, – что могло теперь его удержать? Но вдруг из крутившейся, тявкающей, суетившейся своры вылетела маленькая беленькая собачка и набросилась... не на лапы чудовища, не на его бока, ни даже на массивные плечи, а прямо на лицо, единственное место, на которое она могла рассчитывать в данный момент, и вцепилась ему в глаз; огромная голова откинулась назад и, как тряпкой, замахала собачкой, которая повисла на ней. Медведь поднялся на задние лапы, чтобы схватить ее передними, и тут только мы увидели, что маленькая беленькая собачка была – Глупый Билли.
Янси тем временем выкарабкался из бревен и был спасен.
Исполинский зверь схватил лапами маленькое белое тельце и, оторвав его от себя с собственным своим мясом, швырнул его в сторону и тотчас же повернулся, отыскивая более страшного врага своего – человека. Свора отступила от него. Раздалось четыре выстрела, ответом на которые было глухое, продолжительное рычанье, и слоновая туша Шатуна свалилась на сломанные бурей деревья. Тогда Турок, подлый изменник Турок, храбро и с глухим воинственным криком налетел на бедро мертвого зверя и бесстрашно принялся рвать его мех. Свора, зная, что битва кончена, отступила назад с высунутыми языками.
Выражение лица у Янси было серьезное. Он видел почти все, а мы дополнили то, чего он не видел. Билли, несмотря на то, что бока его были покрыты кровавыми полосами, весело помахивал обрубком своего хвоста и дрожал от волнения. Янси ласково встретил его.
– Вот ты каков, денди! Показал таки, наконец, из какого материала создана медвежья охотничья собака. Знай, что с этой минуты нет ничего слишком хорошего для тебя в ранчо Янси. Добрый старый Гром много раз спасал мне жизнь, но теперь у меня явился новый спаситель. Вот уж никогда не думал, что ты выкажешь себя с этой стороны. А ты, – продолжал он, обращаясь к Турку, – поди сюда. Я хочу сказать тебе словечка два.
Он снял с себя пояс, просунул его под ошейник Турка и отвел его в сторону. Я отвернулся. Раздался выстрел, и когда я спустя несколько минут оглянулся, то увидел, что Янси забросал целую кучу сухих листьев и хворосту, прикрыв ими труп, который был большим, сильным бульдогом. Янси искал героя и нашел труса, который не стоил того, чтобы жить.
Зато во главе торжественной процессии на седле впереди Янси ехал домой Билли, герой дня, белая шкурка которого была испещрена кровавыми полосами. Тело его страдало, но он не упал духом. Он, вероятно, не понимал тех чувств, какие пробудил в душе окружающих, зато знал, что с этой минуты наступает для него хорошее время, ибо люди поняли, наконец, сколько любви он готов расточить на них.
В корзине, которую везла вьючная лошадь, ехал старый Гром. Прошло много недель, пока он оправился от ран, нанесенных медведем и бульдогом. Он получил почетную отставку и отдых.
Билли оправился через месяц. По прошествии полугода он окончательно отделался от своих младенческих замашек, и тогда во всей силе высказался его здравый собачий смысл. Он сделался храбрым, как лев, был полон жизни и энергии, тверд, как сталь, в своей привязанности и верности, и по прошествии двух лет сделался вожаком своры. Никто больше не звал его Глупым, а говорили: «Тот самый Билли, который с такой хорошей стороны выказал себя во время охоты».
