Константинопольские собаки или два друга
Автор: Вера Фром, 1901 г.
В одном из старых константинопольских кварталов жил маленький армянин, звали его – Хаджиан. Ему было около 15-ти лет, и он исполнял должность «суджи», то есть, продавал воду. Целыми днями он бегал по городу, предлагая свой товар, а вечером приносил хозяину довольно значительную выручку.
А хозяин его был старый, сварливый еврей, хорошо известный на базаре своей жадностью. Все в его лице, начиная с маленьких серых глаз и крепко сжатых губ, вплоть до последней морщины лба дышало чем-то жестоким и низким...
Его жена обладала такой же неприятной наружностью и характером, к тому же оба были страшно скупы.
Они жили в лачужке, на краю города и всячески старались выказать свою бедность. Но по вечерам, сидя вдвоем со старухою, еврей часто повторял, потирая руки: «Если б я только захотел!», и оба начинали смеяться старческим, гаденьким смехом, думая о том, что они могли бы сделать, если бы пожелали.
Мальчик помещался на чердаке. Крохотное оконце еле пропускало свет, а из многочисленных щелей безжалостно дул ветер. Но бедный мальчик ухитрялся спать. Ведь он должен был встать рано утром, достать воды для своего бочонка, затем бегать весь день по скользким, неровным мостовым; а это, конечно, очень утомительно. Вечером же, вернувшись домой, он приносил дрова и готовил себе скудный ужин.
Но как ни трудился Хаджиан, он получал от хозяина одни пинки да попреки. Его выручкой всегда были недовольны и часто, когда он приносил несколькими грошами меньше обыкновенного, его гнали спать без ужина. Он сносил все молча. И только, придя в свою конурку, мальчуган забивался в угол, и крупные слезы падали из его темных глаз.
Холодный северный ветер пронизывал его насквозь, и, дрожа от холода, он кутался в свои лохмотья, прислушиваясь к диким завываньям ветра, который, казалось, ревел заодно с хозяином: «будешь ли ты работать, лентяй?» С улицы доносился лай собак, но Хаджиан не боялся этого. Он любил бедных животных за то, что они бродили по улицам жалкие, худые, разыскивая себе пищу в грязи и отбросах, а ночью валялись под открытым небом голодные и холодные. Их участь напоминала Хаджиану его собственную. Да и правда! Разве они не были одинаково гонимы людьми, одинаково лишены их ласки. Хаджиан чувствовал себя несчастным не от сурового труда или постоянной голодовки; нет, его мучило одиночество, тоска по ласковому слову, по любящему существу. Иногда ночью он подходил к окошку и глядел на далекое, темное небо, с серебрящейся луной, на высокие, белые минареты (башни, с которых мусульманский священник призывает на молитву), на их длинные черные тени. И под тихим, ровным светом луны он забывал на несколько мгновений свое горе. Но грустные мысли скоро возвращались, и Хаджиан чувствовал бесконечную пустоту в своем маленьком сердечке. Тогда он поднимал к небу свои прекрасные, темные глаза и грустно шептал: «О, как бы мне хотелось иметь друга!..» А перед тем, как лечь на жесткую, холодную постель, он долго молился об этом.
Однажды вечером, возвратившись домой, он нашел на пороге грязную, худую собаку, которая, казалось, легла здесь, чтобы умереть. Хаджиан, как и все несчастные, был очень сострадателен. В его бочонке было еще немного воды, он вылил ее на черепок и поставил перед животным. В это мгновение грубый голос хозяина раздался за ним, и Хаджиан почувствовал сильную боль в ухе.
– Ты, видно, решил меня разорить, – кричал старик, тряся его изо всех сил. – Давай мне мои деньги и проваливай, чтобы о тебе не было ни слуху, ни духу!
Ребенок послушался и ушел к себе, захватив кусок черствого хлеба. Грустно ему стало, да и гордость заговорила. Так и бросил бы этот хлеб за окошко! Но есть очень захотелось, и Хаджиан, скрепя сердце, принялся за черствый ужин.
Вдруг дверь заскрипела, и что-то холодное прильнуло к его щеке. Мальчик испугался, но затем разглядел собаку, из-за которой его наказали. Бедное животное пробралось к нему на чердак, чтобы разделить его горе.
Хаджиан дал собаке половину своего хлеба, но та не стала есть.
– Я не того хочу, – говорили ее глаза. – Я бы осталась с тобой навсегда, грея тебя зимой и ловя летом крыс, которые так мешают тебе спать!
Хаджиан понял ее мольбу; слеза повисла на его ресницах, и он прошептал, нежно лаская собаку: «Оставайся; ты будешь моим другом».
С этих пор оба стали счастливее. Их образ жизни, впрочем, не переменился. «Суджи» все так же продавал воду, а собака бегала целыми днями по улицам, разыскивая пищу в нечистотах. Она не могла сопровождать Хаджиана, так как между бродячими собаками разных кварталов существует непримиримая вражда. Они точно разделили между собой город, и каждая стая очень строго относится к собаке другого квартала.
Вечером Хаджиан оставлял дверь открытою, чтобы его друг мог пробраться в каморку, и собака каждый раз встречала своего хозяина выражениями сильнейшей радости. Хаджиан же всегда ухитрялся достать ей хлеба.
Так жили они в продолжение нескольких месяцев, и старик ничего не замечал, несмотря на свои зоркие, скупые глаза.
Друзья любили друг друга все больше и больше. По вечерам они долго сидели, прижавшись друг к другу, и одни и те же мысли толпились в их головах.
Хаджиан назвал своего друга Фугарой, что значит по-турецки «бедный». Он рассказывал своему молчаливому товарищу о тех мучениях, которые причиняли ему трудная работа, постоянный голод, вечное недовольство и подозрения скупых стариков. Крупные слезы текли по его щекам и рукам, а собака лизала их, как будто понимая его слова. Кто знает? Быть может, она и понимала их? Во всяком случае, она чувствовала, что ее маленький друг несчастлив, и старалась утешить его по-своему. Фугара отдала бы жизнь, чтобы помочь его горю, но... она ничего не могла ни сделать, ни сказать и довольствовалась тем, что любила его всем своим собачьим сердцем.
О, если бы она могла говорить! Он узнал бы от нее, что значит ночевать под открытым небом в долгие, зимние месяцы, когда с Черного моря дует холодный резкий ветер и негде укрыться, негде спрятаться от снега и грязи... Он узнал бы, как тяжело постоянно чувствовать жажду и голод, постоянно бороться за свое жалкое существование, чтобы потом издыхать в каком-нибудь углу и знать, что голодные товарищи вопьются в еще неостывшее тело.
Но Фугара должна была молчать и довольствовалась тем, что крепче прижималась головой к щеке Хаджиана, и они просиживали целыми ночами вместе, утешаясь взаимной любовью.
Скоро они до того привязались друг к другу, что не могли расставаться, и «суджи» решил брать с собою Фугару. Он водил ее на длинной веревке, а против злых собак употреблял толстую палку.
Итак, они больше не расставались. Многие жители Стамбула припоминают, что часто видели их вместе. Мальчик бежал босой по улице, с криками: «суджи, суджи», а за ним следовала собака, с которой он перекидывался ласковыми взглядами.
Несмотря на лохмотья и грязные, необутые ноги, вся фигурка мальчика, с черными локонами, выбивавшимися из-под фески, с большими, темными и грустными глазами, была так грациозна и мила, что прохожие невольно останавливались полюбоваться на Хаджиана. Собака была очень похожа на волка. У нее были острые уши, длинная морда и низко опущенный хвост.
Вечером друзья шли на берег моря и следили за движением лодок и пароходов. Временами сюда собирались рыболовы, и Хаджиану доставляло большое удовольствие смотреть, как они закидывали удочки широким размахом руки и вытаскивали иногда больших рыб, которые бились и подпрыгивали на песке, сверкая чешуей.
Однажды, в один из чудных осенних дней, когда солнышко греет, как летом, Хаджиан увидел старика, который одиноко сидел на берегу и удил рыбу. Но он совсем не умел закидывать удочку и в конце концов так запутал лесу, что ему пришлось позвать мальчика на помощь.
Они познакомились и разговорились. Открытое лицо старика, его добрые глаза и ласковая речь понравились Хаджиану. Старику тоже понравился услужливый маленький армянин, и он позволил мальчику закинуть удочку. Тот с радостью принял предложение и вскоре вытащил большую рыбу; ее зеленоватая чешуя блестела и переливалась на солнце.
– Ну, мальчуган! давай обедать!
На берегу моря стояла хижина для бедных рыбаков. Они там чинили сети и готовили обед. Новые знакомые отправились туда; старик достал дров и огня, развел костер в нескольких шагах от избушки и стал жарить рыбу. Затем оба принялись уписывать ее, и Хаджиан рассказал старику свою грустную жизнь. Тот внимательно слушал его, а когда мальчик замолчал, то хлопнул его по плечу.
– Я бы давно удрал, – проговорил он.
– И я бы тоже не прочь, да не знаю как! – жалобно воскликнул мальчик.
Старик задумался.
– Моему капитану нужен юнга, – сказал он, наконец: – Встань-ка, мальчуган! Да ты, видно, ловкий и сильный! А моря не боишься?
Но Хаджиан молчал. Он грустно смотрел на собаку, которая грелась на солнце. Моряк заметил это.
– Ну, а с собакой твоей нам делать нечего; придется вам расстаться!
Хаджиан молча покачал головой. Тогда старик взял его за руку и ласково заговорил:
– Ты ее, видно, любишь; сердце у тебя доброе; решай себе, как хочешь. Если надумаешь идти в юнги, то приходи завтра в восточную харчевню, что около моста. Спроси там дядю Петра: меня все знают. А теперь, мальчуган, подумай хорошенько! Нельзя же всю жизнь таскать воду, как вьючное животное, для сумасброда хозяина. Ведь, он тебя бьет, голодом морит! Да и куда ты от него пойдешь? Какое кому дело до тебя? Теперь вот ты встретил меня, понравился, я тебе даю работу... Надо пользоваться этим. Ну, а с собакой придется расстаться. Что ж делать! Ты думаешь, мне легче было, когда я отправился юнгой? Ведь я мать оставил. Голубушка моя, милая! Так я ее с тех пор и не видал. Что поделаешь! Живи не так, как хочется, а как Бог велит! Ведь надо хлеб зарабатывать! Подумай об этом хорошенько. Нужно быть мужчиной и в 15 лет.
Старик ушел, а мальчик долго стоял на берегу, задумчиво следя за белеющими парусами. Надежда пробралась в его измученное сердечко. Ему казалось что там, в широком, безбрежном море ждет его счастье да радость. Он столько вытерпел на земле, в Константинополе, что прозрачная, синяя влага неудержимо влекла его к себе, и ему казалось, что что-то шепчет ему: «пойдем, пойдем!..»
В это время он чувствовал глубокую грусть при мысли о разлуке с Фугарой. Ничто больше не привязывало его к земле; у него не было ни друзей, ни родителей, ни воспоминанья о счастливом детстве... Одно чувство заменяло ему все: это была глубокая любовь к такому же обездоленному, одинокому и несчастному существу, как и он сам, к его другу Фугаре, которая грелась теперь на горячем прибрежном песке. Бедное сердечко Хаджиана разрывалось от тоски. Он не знал, на что решиться.
– «Моя бедная Фугара, – говорил он, лаская животное, – я тебя ни за что не оставлю!» И в то же время мысль о том, что он мог бы избавиться от мучителя хозяина, сверкала в его душе, и перед ним вставали слова моряка: «надо быть мужчиной!»
Фугара решительно не понимала причины его горячих ласк и тихонько визжала.
В то время как Хаджиан наклонялся к собаке, деньги выпали из его кармана, но он не заметил этого. Он не видел также, как багровое солнце скрывалось за морем, и только голос муэдзина, звонко раздававшийся с высоты минарета, вывел его из грустной задумчивости. До дома было добрых полчаса ходьбы. Он быстро встал и побежал по направлению к хижине хозяина, сопровождаемый Фугарой. Вдруг он заметил, что забыл бочонок. Он вернулся, исходил весь берег, но бочонка не нашел и решил отправиться домой. Теперь он не бежал, а медленно шел, придумывая оправдание. Но ничто не шло на ум.
Старик ждал Хаджиана на пороге. Увидев мальчика, он закричал своим резким, визгливым голосом: «где шатался, мерзавец?»
Хаджиан решил умилостивить его, отдав поскорее вырученные деньги.
– Вот... я сейчас дам, – говорил он, роясь в карманах. – Но вдруг он страшно побледнел: «Боже мой! я потерял деньги», – произнес он наконец.
– Разбойник! – зарычал хозяин, бросаясь к Хаджиану с поднятыми кулаками, – куда ты их дел?!
А с порога доносился шипящий голос старухи:
– Бей его, Манассия, бей его!
Вдруг она заметила, что на мальчике нет бочонка.
–А бочонок! – завизжала она, – он продал бочонок! – и она в свою очередь бросилась на Хаджиана, и оба принялись трясти его изо всех сил. Несчастный ребенок отбивался, как мог, но длинные, худые пальцы евреев впивались в него, делая все усилия бесполезными.
Все это происходило на улице, и никто из прохожих не помешал истязанью. Дело в том, что в Константинополе никто не смеет вмешиваться в чужие дела из боязни кинжала.
Но у Хаджиана, к счастью, был друг, который не побоялся бы ради него самого острого ножа. Верная собака бросилась к еврею и стала кусать его икры. Ни брыканья, ни удары палкой не могли отогнать животного. Старики принуждены были защищать свои спины; Хаджиан воспользовался этим и, быстро вырвавшись из костлявых объятий, пустился со всех ног, а Фугара последовала за ним.
Отбежав на порядочное расстояние, Хаджиан, наконец, остановился. Сначала он чувствовал только радость за освобождение, но, успокоившись, мальчик понял, до какой степени он был одинок в этом большом, неприветливом городе, и Хаджиану стало страшно. Он не знал, куда идти, и тут ему пришло в голову разыскать старика Петра.
Но при мысли об этом возобновилась душевная борьба, еще мучительнее, острее, чем раньше. Между ним и его собакой образовались новые узы: к дружбе примешалась благодарность.
– Нет! – сказал он, наконец, – я не пойду!
Тем временем наступила темная, звездная ночь. Хаджиан лег, где стоял, около какой-то стены и заснул рядом со своей верной Фугарой.
Холодная осенняя ночь леденила его члены; малейший уличный шум будил его, и каждый раз он повторял, дрожа от холода: «нет, довольно; если я останусь здесь, я умру. Надо пойти к Петру».
Но как только он делал усилие, чтобы встать, теплое тело прижавшейся к нему собаки отнимало у него всю силу воли, и он опять старался заснуть, глядя на далекие звезды.
На одно мгновение появилась, было, мысль возвратиться к хозяину, но гордость тотчас же воспротивилась этому. Его страх усилился, холодная дрожь пробегала по телу.
Наконец, рассвело. Хаджиан встал и, с трудом передвигая оледеневшие ноги, поплелся искать работы. Но он ничего не нашел. Тогда, дойдя до берега моря, он сел на обычное место. Было два часа дня, а Хаджиан не ел со вчерашнего утра, и голод мучил его.
Он чувствовал теперь, что согласится на предложение Петра, и грустно говорил, лаская собаку и указывая ей на далекий пароход: «Что будет с тобой, моя бедная Фугара, когда я уйду?»
Он попробовал просить милостыню, но никто не слушал его мольбы. Тогда Хаджиан решился на последнее средство. Проходя мимо булочной, он схватил хлеб; но его движение было замечено, и только быстрые ноги спасли его от погони, а булка упала в грязь. И когда измученный, продрогший, голодный мальчик добежал до восточной харчевни, первое, что он услышал при входе, были веселые слова моряка:
– А вот он и сам, капитан, да еще со своей собакой!
Хаджиан нерешительно подошел к столу, где сидели оба моряка, и тихо проговорил:
– Да, я пришел, господин Петр; мой хозяин прогнал меня, и я хочу узнать, нужен ли я вам еще.
– Он мне нравится, – сказал капитан, – ну, не плачь, – продолжал он, – тебе сейчас дадут поесть, и ты пойдешь с нами на пароход.
Когда Хаджиан пообедал, капитан обратился к толстому трактирщику.
– Собаку мы оставим здесь. Ведь вы позаботитесь о ней? Не правда ли? – И он хитро подмигнул, желая показать, что его слова ни к чему не обязывают.
– Само собой разумеется, – громко захохотал трактирщик.
Хаджиан глубоко вздохнул. Он чувствовал, что должен решиться на тяжелую жертву. Мальчик обнял Фугару, прощаясь этой последней лаской с горячо любимым другом, и быстро вышел из харчевни, сопровождаемый обоими моряками.
Фугару же привязали, чтобы она не могла последовать за хозяином. Но ее плохо сторожили; ей удалось перегрызть веревку и вырваться на свободу. Чуя, куда пошел Хаджиан, она бросилась к морскому берегу, но добежала до него лишь в ту минуту, как ее маленький друг исчезал за бортом парохода.
Не смея плыть, она стала бегать по берегу, оглашая воздух жалобным воем. Потом она легла, повернув голову к морю. «Только бы увидеть его перед смертью», – говорили ее глаза. Она решила ждать. Но собаки этого квартала увидели ее и соединились, чтобы затравить пришельца. Фугара, вся полная одной мыслью, одним желаньем, не слышала ни грозного лая, ни надвигавшихся врагов. Она очнулась только от укусов. Тогда она побежала, и вся свора кинулась за ней. Фугара знала, что отделается несколькими укусами, если вернется в свой квартал. Но она все еще надеялась на возвращение Хаджиана и потому бежала вдоль берега. Думая сбить с толку собак, она то кидалась в узкие проходы, то бежала по улицам, но грозное рычанье постоянно слышалось за ней, и свора, все увеличиваясь, летела по ее следам.
Целый час продолжалась отчаянная гонка, борьба за жизнь или смерть. Наконец, в одном узком проходе собаки окружили Фугару, так что единственным исходом оставалось броситься в море.
Сначала она защищалась, но мало-помалу пришлось уступить.
Чувствуя свою гибель, она обернулась к морю и увидела темный силуэт парохода, отнявшего у нее друга. Она кинулась в воду и поплыла изо всех сил к кораблю.
С берега доносился рев беснующихся собак, а впереди светился огонек, обливающий своим мерцающим светом заветный пароход и воду.
Какой-то мальчик взбирается по мачтам, и слышится веселый голос капитана: «он ловок, как обезьяна!»
Тогда собака закрыла глаза, и темно-синяя влага сомкнулась над ее головой. Ее последнее желание исполнилось...
Она увидела своего друга перед смертью...
