Нерка
Автор: Е. Шведер, 1912 г.
Как очутился неуклюжий, желтый щенок на дворе, кто принес его и окрестил Неркой – этот вопрос, конечно, никого не интересовал. Собак на дворе было много и присутствие Нерки было бы, пожалуй, совершенно незаметно, если бы не то, что не имея хозяина, Нерка одинаково назойливо посещал все кухни большого дома, надоедая хозяйкам и кухаркам.
– Кипятком обварю, дрянь ты этакая!
– Опять хлеба кусок стащил, поленом пришибу! – то и дело слышались по адресу Нерки угрозы, которые иногда и приводились в исполнение.
Нерка неловко увертывался, визжал, забивался под крыльцо, или в иной какой-либо укромный уголок, тяжело вздыхал и... через некоторое время, снова робко просовывал морду в дверь чьей-нибудь кухни. Виноват ли был он, что у него не было хозяина, и есть ему хотелось почти ежеминутно?
Со временем, Нерка умнел, и понял, что заглядывать в кухни лучше всего, когда там никого нет и стащив что-либо, нужно скорее удирать и как можно дольше не показываться на глаза. Понял Нерка, что самое безопасное место, где можно, хотя и плохо, но все же удовлетворить голод – это помойная яма, и научился зорко следить, когда в нее что-либо выливали. Но и здесь, дело не обходилось без неприятностей: на помойную яму, как на общую собственность, привыкли смотреть все остальные собаки двора, заглядывали в нее частенько и куры, и Нерке нередко стоило не малых трудов ухватить и отвоевать какую-нибудь косточку, или куриную лапку. Но, в конце концов, он понял, что здесь нужно действовать силою и свирепо стал ворчать на врагов, скалить свои крепкие белые зубы, а в некоторых случаях и пускать их в ход. С курами же он совсем не церемонился, и многие из них, по его милости, ходили с выщипанными хвостами.
Так жил Нерка на дворе большого дома – и скверное, по истине «собачье» было его житье. В ненастные, холодные вечера, мокрый, продрогший выползал он из своего промокшего насквозь убежища – уголка под крыльцом – и принимался жалобно выть. Но никого не трогала эта скорбная жалоба исстрадавшейся собачонки. Наоборот, Неркино завывание вызывало новый ряд ругательств.
– Эко развылся, проклятый – говорили суеверные кухарки, беду еще накликает.
А Нерка выл долго, жалобно, протяжно, изливая в этом все обиды своей горемычной жизни, и потом снова понуро плелся искать уголка, где было посуше, чтобы свернувшись комочком, скоротать ночь.
За последнее время Нерка облюбовал старый, сломанный, брошенный около дворницкой ящик, на дне которого было немного соломы, и в котором можно было кое-как спать, свернувшись калачиком. Пробирался Нерка в свое новое убежище крадучись, и в ящике лежал тихохонько, притаившись; – дворника он страшно боялся.
Но как ни старался Нерка остаться незамеченным, его новое местопребывание было случайно открыто дворником Кузьмой. Как-то в сырой, холодный вечер, когда Нерка раньше обыкновенного забрался в свое убежище, Кузьма, возвращаясь с именин, натолкнулся на ящик. Чутко спавший Нерка сорвался с места, отбежал на несколько шагов и виновато завилял хвостом.
– Чего, глупый, испугался, – против обыкновения добродушно отозвался Кузьма. – Ишь, надумал, где себе квартиру устроить. Тоже, брат, уюта ищешь. Да плохо все-таки здесь у тебя, одна солома гнилая, постой-ка, я те мягкости прибавлю. И он, пошатываясь, направился в дворницкую, захватил изорванный пиджак и бросил его в ящик.
– Спи, теплее будет, и я тоже спать пойду.
Нерка сначала ушам своим не верил: он недоверчиво покосился на ящик, постоял минуту, потом робко, крадучись, подошел поближе и заглянул в ящик. Там лежал брошенный Кузьмою рваный пиджак, и не было ничего подозрительного. Нерка постоял в сосредоточенной задумчивости, тряхнул головою, и хотел было уже отправиться на место своего прежнего ночлега – под крыльцо, но искушение выспаться на мягкой подстилке взяло верх над опасением попасть в какую-нибудь ловушку, и Нерка, забравшись в ящик, сладко проспал до утра.
С этого дня Нерка при встрече с дворником особенно почтительно помахивал хвостом, ложился иногда на спину и тихо повизгивал, стараясь выказать все знаки собачьей почтительности, но Кузьма, казалось, не замечал его и молча, угрюмо проходил мимо. Рваный пиджак, однако, по-прежнему оставался лежать в ящике, защищая Нерку от надвигающейся зимней стужи.
Кузьма сидел на лавочке у ворот, в громадном, теплом кожухе, в высокой шапке с бляхой, грузный, неуклюжий, точно какое-то допотопное чудовище. Он вышел на ночное дежурство у ворот и был сильно не в духе. От вчерашней именинной гулянки у кума сильно болела голова, хотелось спать. Кузьма, стараясь отогнать сон, курил одну за другою, крепкие, едкие «цыгарки», но глаза слипались помимо воли. Кругом царила ночная тишина, в вышине, ласково мигали яркие звезды, серебром отливали заиндевевшие крыши домов и сумрачно глядели померкшие окна.
«А, была не была – вздремну», – подумал Кузьма и, запахнувши плотнее зипун, пристроился поуютнее у стены. «Чего это только собачонка подлая лает», – подумал он, прислушиваясь к захлебывающемуся лаю Нерки. «Эк ее разбирает, окаянную, кота верно видит».
Кузьма зевнул и хотел было привести в исполнение свое намерение – вздремнуть, но упорный лай навел его на тревожные мысли.
«А ну, как и впрямь то неладно. Из восьмого номера жильцы уехали на неделю – того и гляди может кто в пустую квартиру лезет».
Кузьма нехотя поднялся и направился к воротам, обошел дом и подошел к ограде сада, примыкавшей к дворницкой сторожке. У ограды стоял Нерка и заливался неистовым лаем.
– Цыц, ты, – прикрикнул на него Кузьма, – чего разошелся.
Но Нерка, против обыкновения, не обратил внимания на его окрик.
Кузьма прошел дальше, прислушался и попятился назад. На белой стене мелькали две темные тени, пытающиеся, по-видимому, открыть окно пустой квартиры.
«Ах, окаянные, ах, разбойники... Что ж теперь делать-то, – в квартиру уже, считай, что влезли»...
И он, нащупав висевший на шее свисток, громко, пронзительно свистнул.
Поднялась суматоха, кто-то кричал, за кем-то гнались. В эту ночь Нерка не решился вернуться в свой ящик – он почему-то чувствовал себя виноватым. Забившись в самый дальний угол под крыльцо, он долго жался от холода на твердой, заиндевевшей земле, тихо повизгивая.
А на следующий день, встретившись с Кузьмою, вильнул хвостом и метнулся было в сторону, стараясь остаться незамеченным, но дворник окликнул его.
– Ты, как тебя, Нерка, поди-ка сюда...
Недоверчиво, робко, виляя хвостом, подполз Нерка к Кузьме и покорно опустил голову, ожидая удара. Но Кузьма и не думал бить его. Он погладил Нерку заскорузлой рукой, разглядывая его, точно впервые видя.
– Хороший пес... Хороший сторож... Поди-ка, я тебя покормлю уже, – ишь, отощалый ты какой. Всегда карауль так, улица у нас глухая, того и гляди, опять ночные гости пожалуют.
С этого дня, Нерка неожиданно нашел хозяина и занял определенное и довольно почетное положение «дворницкой собаки».
Комментарии ()