Пятнистый
Рассказ из жизни пожарной собаки
Автор: Ллойд Вилис
Большие белые лошади увезли машину двадцатой части, увезли платформу для пожарного рукава и больше не вернулись. Пятнистый не мог понять, в чем туг было дело. И это не удивительно: ведь Пятнистый был только собакой пожарной части и не мог разбираться в сложных жизненных вопросах.
Вся команда двадцатой части тоже ярко почувствовала перемену, происшедшую в ее жизни. Долгое время не могла она свыкнуться c могучим мотором и грузовым автомобилем для пожарного рукава, заменившими старую, привычную машину и ее лошадей. Ей казалось, что она потеряла хороших старых друзей. Это чувство разделяли все пожарные, потому что каждый из них привязался и полюбил прекрасных нормандских лошадей, столько сотен раз возивших их на пожары.
Но у пожарных были и другие мысли и заботы, – работа в части кипела. Пятнистый же – дело совсем другое; он стоял к лошадям ближе, чем люди; он чувствовал к ним даже большую привязанность, чем к пожарным. Ему их недоставало, не слышно было их топота в конюшне, тихого ржания перед засыпкой овса к обеду, дружеского фырканья, когда Пятнистый подходил к ним и прикасался носом к их мордам; не чувствовалось уже теплого, приятного лошадиного запаха от шести больших друзей.
В этот последний раз Пятнистый весело бежал впереди старой машины, которую везли его друзья; как всегда, весело мчался он впереди. Как мог он предполагать, что на этот раз машина выезжала не по вызову, не на пожар? Шесть лег жил уже Пятнистый при пожарной части и ни одного пожара не пропустил он за эти годы. Не раз приходилось ему убегать далеко от дома, когда команду вызывали на помощь другим частям в какие-нибудь отдаленные местности. В их же районе не было, кажется, ни одного дома, к которому не проводил бы Пятнистый за годы своей пожарной службы своих друзей по какому-нибудь случаю. Во всю прыть мчался он впереди них, перед самыми копытами скачущих лошадей, поворачивая в сторону, как только замечал краем глаза, что головы лошадей поворачиваются в каком-либо направлении.
Все могут подтвердить, что Пятнистый, пожалуй, даже больше, чем лошади, радовался пожарной тревоге. Во всяком случае, он более бурно выражал свои чувства по этому поводу. Его отрывистый громкий лай раздавался между ударами колокола и заглушал звяканье лошадиных подков о булыжник.
На самом месте пожара, когда лошади были уже выпряжены и команда работала внутри здания, возбуждение Пятнистого не проходило. Он все время вертелся вокруг пожарных даже тогда, когда протаскивали пожарный рукав через густые клубы дыма, окутывавшие горящее здание.
Однажды, когда на это обратил внимание приехавший пожарный инспектор, брандмейстер Дон с гордостью заявил ему.
– Собака лучше всех переносит дым; не раз приходилось мне вытаскивать ее силком из горящего помещения тогда, когда дым был уже так густ, что можно было бы его, казалось, рубить топором. Если бы у этого чертенка вместо всех его четырех ног были две руки, он смело мог бы орудовать в первых рядах среди моих пожарных.
Возвращение с пожара бывало всегда полно радости для Пятнистого. Лошади медленно шли домой, и у Пятнистого было время и возможность встретиться по дороге и по-своему побеседовать со своими cобратьями-собаками; но самая большая радость для Пятнистого была тогда, когда на обратном пути пожарные брали его к себе на повозку, и тогда он гордо садился рядом с кучером на козлы и триумфатором возвращался в конюшню.
Обращение Пятнистого с другими собаками доставляло массу развлечений и очень смешило пожарных. Обычно при встрече с другой собакой Пятнистый быстро бросался вперед; слышно было только ворчанье и рычанье, видны были быстро мелькающие пятки лап, а затем одним ударом Пятнистый хватал своего противника за Шиворот или за горло, и, подняв его над землей, лихо трепал из стороны в сторону. Потом он его отпускал и снисходительно смотрел ему вслед, когда тот, что было мочи, удирал прочь. Правда, иногда бывали случаи, когда Пятнистый слишком переоценивал свои силы, и тогда его спасали от поражения только ловкость и ум.
Благодаря постоянному упражнению в увертывании под копытами скачущих лошадей, Пятнистый стал ловким, как цирковая дрессированная собака, и этим-то он и пользовался в нужде. Как только он замечал, что дело принимает невыгодный для него оборот, что противник берет над ним верх, он сейчас же бросался в самую гущу могучих лошадиных ног (удара одной из них было бы достаточно, чтобы убить любую собаку). Лавируя с большой ловкостью между копытами, Пятнистый целым и невредимым выскакивал на противоположной стороне упряжки, а враг его, не решаясь следовать за ним по такому опасному пути, с громким лаем удалялся посрамленный.
Вернувшись с пожара, люди чистили лошадей и приводили в порядок машину. Пятнистый с важным видом наблюдал обычно за ходом работы. «Старший наблюдатель», – смеясь называли его пожарные. Когда же мир и покой водворялись в конюшне и на дворе части, Пятнистый лениво свертывался клубочком на своей подстилке под часами и спокойно дремал.
Так проходила жизнь Пятнистого в двадцатой части, когда в ней были лошади.
Около вагона он расстался со своими шестью большими друзьями, столько раз бежавшими за ним на пожары. Когда же он вернулся в часть, то увидел, что в конюшне убрали стойла, все было вынесено, и вместо лошадей в ней стояли автомобили; вместо теплого живого запаха лошадей, с которым Пятнистый так сжился, который, казалось, составлял неотъемлемую часть всей жизни пожарной команды, теперь здесь царил запах газолина.
В первые дни после водворения в конюшне «Гиганта» и «Летучего голландца», – так были названы пожарными новые автомобили, – не было ни одной Пожарной тревоги. Пятнистый стал уже привыкать к виду огромных чудовищ. Если бы Пятнистый мог рассуждать, то он не мог бы представить себе, как же выедут из сарая новые машины без лошадей, без упряжки, всегда висящей наготове на стенах конюшни.
Но когда брандмейстер Дон со своей командой выехали впервые на «Гиганте» и «Летучем голландце», Пятнистый отказался бежать впереди, не побежал он и за ними, – он просто-напросто остался дома.
Треск и гудение могучих моторов сильно испугали Пятнистого; поджав хвост, он спрятался под стол, когда они заработали, и так, забившись в угол, он просидел там до тех пор, пока они не отъехали на большое расстояние. Тогда он вышел на дорогу и недоуменно посмотрел им вслед, пока они не исчезли вдали.
Однако сидел Пятнистый и ждал возвращения команды; прошли те дни, когда он весело отвечал на зов сигнального колокола и бежал на работу вместе с пожарными и их лошадьми. Пятнистый перестал быть пожарной собакой в настоящем смысле этого слова с тех пор, как были уведены лошади. В старые дни Пятнистый никогда не выпускал паровую машину из глаз. И во время дела, и во время отдыха собака всегда была под рукой; казалось, что она – часть пожарной машины. Теперь же все переменилось; не было и помину прежней его преданности делу. Пятнистый исчезал иногда на несколько дней подряд, и пожарные никогда не могли узнать, где он проводил это время. Может быть, он разыскивал своих старых друзей-лошадей, переведенных в другую часть?
– Знаешь что, дружище, – сказал как-то однажды Дон Пятнистому, когда тот вернулся домой после одной из своих долгих прогулок, – придется тебя привлечь за самовольные отлучки.
Но Пятнистый только помахал хвостом в ответ, как ни в чем не бывало.
Между Пятнистым и Доном установилась прочная дружба; и другие тоже любили Пятнистого и возились с ним, как и в старые дни. Но Пятнистый принимал выражение их дружбы, как должное, и только Дон удостаивался молчаливого выражения дружеских чувств.
Дон жил далеко от части и обедать ходил домой пешком; Пятнистый стал его обычным ежедневным спутником. Пятнистый завоевал симпатию жены Дона и подружился с его тремя маленькими детьми, с которыми он играл, пока его хозяин выкуривал послеобеденную трубку.
Дети взлезали собаке на спину, таскали ее всюду, трепали, и Пятнистый все позволял им с собой делать. Его привязанность к детям с каждым днем все возрастала, и хотя они иногда даже причиняли боль, он никогда не выражал неудовольствия. Он, видимо, забавлялся и сам их играми и забавами; часто брандмейстер оставлял его с детьми, и Пятнистый возвращался в часть только к вечеру.
Впоследствии Пятнистый уже не стал ждать, когда Дон пойдет домой, и стал бегать к детям сам. Он сам забирался на четвертый этаж и скребся лапой у двери квартиры Дона, пока хозяйка или кто-нибудь из детей не открывал ему двери.
Эта новая дружба, казалось, отчасти заменила Пятнистому утрату его друзей-лошадей. Конечно, здесь не было таких сильных ощущений, как в прежней жизни, но дети были хорошими товарищами, а мать их была добрая. В общем жизнь Пятнистого снова приняла благоприятный для него оборот.
Вместе с «Гигантом» и «Летучим голландцем» в двадцатой части появились и новые люди. Тома Стевенсона, кучера, отлично знавшего лошадей и ничего не понимавшего в автомобилях, перевели в другую часть, где был конный обоз, а вместо него прибыл новый пожарный – Хартман. Он вел «Гиганта» на пожар. Раньше чем поступить в пожарные, Хартман был шофером на грузовике, поэтому понятно было, что ему поручили в части это дело.
Исчез и кучер Джим Акрс, рядом с которым Пятнистый обычно восседал на обратном пути с пожара в часть. Еще один новый пожарный смотрел за «Летучим голландцем»; пришлось пополнить ряды команды еще несколькими знакомыми с автомобильным делом пожарными.
Новые люди не были похожи на прежних друзей Пятнистого. В них он не чувствовал тепла и отзывчивого отношения к себе. Возможно, что прежние пожарные благодаря постоянной близости к лошадям научились понимать и ценить чувство бессловесных животных, но, как бы там ни было, новые люди не высказывали особенной дружбы к Пятнистому.
Однажды, когда Дои сидел и читал газету, в дежурной комнате во втором этаже, он вдруг услышал лай и жалобный вой Пятнистого внизу. В одну минуту сбежал он по лестнице и оказался перед тремя пожарными, стоящими у стола под часами. Одним из них был Хартман.
– Кто ударил собаку? – прищурив глаза и покраснев от гнева, спросил Дон.
Никто не отвечал. Дон повторил свой вопрос, и тогда два пожарных отодвинулись от Хартмана, яснее чем словами указывая на виноватого. Поняв, что отказываться от своего поступка он не может, Хартман, запинаясь, заявил, что он случайно наткнулся на Пятнистого, и что собака на него бросилась и хотела укусить.
– Лгун! – закричал Дон. – Вы осмелились бить нашу пожарную собаку. Если бы сами побывали на стольких пожарах, как она, то были бы, я думаю, немного поумнее. Оставьте же собаку в покое, не то плохо будет. Зарубите это себе на носу.
И Хартман хорошо запомнил урок.
Дон управлял своей командой, как управляет своим классом старый учитель, немного только строже, пожалуй. Он гордился тем, что ни разу не жаловался по начальству на своих пожарных.
В штабе никогда не было дел из двадцатой части. Тем не менее, ни в одной части дисциплина не была так хороша, как у него.
– Не нравится мне Хартман, – сказал Дон своему помощнику Хогану вскоре после этого случая. – В нем кроется что-то нехорошее. У нас в части никогда не было трусов; я надеюсь, что я ошибаюсь в этом человеке, но я за ним последнее время наблюдал во время работы на пожарах; он отстает от остальных. Во время пожара гаража на Пятьдесят Четвертой улице, когда от взрыва вылетали окна верхних этажей, он соскочил с машины; остальные работавшие у рукава не шелохнулись и продолжали спокойно работать, когда раздался взрыв, он, казалось, был готов бежать прочь. Не будь меня на месте, я уверен, что он ушел бы куда-нибудь в безопасное место, до лучшего момента. Мне не нравится его поведение.
Хотя Дон внимательно наблюдал за Хартманом во время последних пожаров, он не мог заметить, однако, подтверждения своим опасениям.
Однажды вечером, после трудного дня, Дон собирался прилечь. С утра было четыре вызова на пожар, и все побывали «в деле». Пятнистый мирно дремал на коврике у стола брандмейстера – с того печального случая с Хартманом он перебрался из-под часов в дежурную комнату Дона.
– Надеюсь, сигнальный колокол уж замолчал на ночь, – сказал Дон, ставя свои прорезиненные сапоги у кровати и внимательно вправляя брезентовые брюки в голенища сапог, так, чтобы их сразу вместе можно было надеть. Пятнистый поднял голову, сонно поглядел на Дона, вздохнул и спрятал нос под левую заднюю лапу.
Но только что сорвались эти слова о уст Дона, как внизу зазвонил колокол. Пять-двадцать-три – звучал сигнал. Пять-двадцать-три – повторил колокол снова. Мимо пожарного крана с этим номером Дон проходил каждый день – он был на одном из домов того квартала, где жил он сам.
Дон иногда думал, проходя мимо него, не испытает ли он какое-нибудь чувство, чувство испуга, если как-нибудь случится получить пожарный сигнал этого крана. Он был так близок от его собственного дома... И там, на четвертом этаже, были его жена и трое детей, – может быть, в постели.
Когда теперь Дон подумал об этом, сердце его на одну секунду как будто остановились, но эта слабость прошла раньше даже, чем Дон надел свои доспехи. Никто из пожарных не мог так быстро быть готовым, как брандмейстер Дон.
Меньше чем через минуту он уже был внизу и пускал в ход «Гиганта», а еще через минуту команда уже мчалась к крану пять-двадцать-три со всей скоростью могучих моторов. Поворачивая за угол, они уже издали увидели красный отсвет в середине квартала и поняли, что то была не ложная тревога.
Снова почувствовал Дон, что сердце его падает, когда он увидел, что пожар был именно в том доме, где на четвертом этаже во дворе была его скромная квартира. Огненные языки были видны в окнах и первого и второго этажа, когда подъехала двадцатая часть и присоединилась к другом частям, уже работавшим и заливавшим огонь. Какой-то мужчина вынес на руках находившуюся в обмороке женщину.
У окна пятого этажа, выходящего на улицу, столпилось несколько человек. Дон видел их, когда ветер отгонял дым. Огонь пожара освещал всю улицу.
Подъехала еще одна часть, и пожарные стали подымать и прилаживать к горящему зданию шестидесятифутовую лестницу; Дон же со своей командой потащил по лестнице дома пожарный рукав. Весь вход в дом был наполнен клубами дыма; огненные языки показывались у самых первых ступеней лестницы.
Очевидно, загорелось в полуподвальном этаже, и огонь быстро охватил первые этажи. Прогорела уже задняя стенка лестницы, и огонь стал уже переходить в соседнее помещение, первый этаж которого был занят складом красок и механической мастерской; выше же были частные квартиры.
Первым желанием Дона было броситься вверх по лестнице в свою собственную квартиру, но долг приказывал ему оставаться внизу и руководить работой пожарных. Два пожарных чужой части стали подыматься вверх по полной дыма лестнице, чтобы спасать людей, оставшихся наверху. Дон остановил одного из них, схватив его за рукав.
– Моя жена и дети наверху, на четвертом! – крикнул он. – Ради всего вынесите их вниз...
Он не успел окончить фразы. Раздался страшный треск, огненный столб вырвался снизу; казалось, что обрушилась стена у основания лестницы. Дона отбросило на улицу, и он упал, оглушенный, на мостовую.
Из сплошного столба пламени, в который превратилась теперь лестница, выскочило несколько пожарных, ощупью искавших себе дорогу к выходу. Один из них упал в нескольких шагах от мотора; за ним выскочил другой, без шлема, с опаленным лицом, с загоревшимся платьем.
Длинный рукав, выпущенный из рук, извивался, как гигантская змея.
Дон, очнувшись, понял по сильной боли в ноге, что она переломлена: ему кое-как, с большим трудом, удалось сесть и осмотреться.
Хартман был у машины – весь побледневший, со страхом переводя глаза с Дона на пылающую лестницу, откуда ежесекундно мог раздаться новый взрыв: он знал, что один из баков с газолином в складе уже взорвался, но там могли быть и другие...
Придерживая одной рукой извивающийся рукав, Дон подозвал к себе шофера, и когда тот к нему подошел, они вместе стали вытаскивать из огня рукав до тех пор, пока в их руках не оказался ствол – металлический его конец. Они протащили его к пылающей лестнице и стали направлять водяную струю на особенно опасные места; под напором сильной водяной струи огонь стал затихать.
Другие части тоже работали, не покладая рук. Несколько пожарных, взобравшись на третий этаж дома с противоположной стороны улицы, направляли оттуда струю воды прямо в окна горящего дома. Другие прикрепляли лестницу к окну пятого этажа, который еще не был охвачен пламенем.
Постепенно замер красный свет внизу лестницы, где продолжала работать водяная струя «Гиганта», направляемая раненым Доном и Хартманом.
– Пойдите туда теперь, Хартман, – сказал Дон шоферу, когда погас последний огненный язык. – Взойдите на четвертый этаж, – там моя жена и мои маленькие дети; теперь опасности нет для вас. Я буду направлять струю воды над вашей головой, пока вы будете идти наверх, – продолжал он.
Но Хартман не отвечал. Беспомощно и растерянно смотрел он то на Дона, то на дымящуюся лестницу. Пока он так стоял и смотрел, на ступени лестницы прошмыгнула серая с черными пятнами маленькая тень и исчезла в клубах дыма.
Это был Пятнистый. Подождав немного в дежурной комнате Дона в пожарной части и ожидая, не вернется ли Дон, Пятнистому надоело сидеть одному в комнате. В опустевшей части было скучно. Пятнистый решил навестить своих друзей – маленьких детей Дона. Ведь, может быть, они не легли еще спать; во всяком случае, лучше было попытать счастья, чем сидеть одному в пустой дежурной комнате.
Возбуждение, царившее вокруг дома, где жила семья Дона, напомнило Пятнистому старые дни, когда он сам принимал участие в работе пожарных. Дым ему тоже показался обычным явлением. Ни шум, ни дым не могли удержать Пятнистого; он прямо и без колебания бежал вверх по лестнице, как и много раз до этого, добрался до четвертого этажа и стал скрестись у двери в квартиру Дона. А за ним бежал Хартман.
Хартман не знал, что Пятнистый раньше здесь бывал. Его что-то толкнуло идти вслед за собакой.
Звук скребущихся о дверь когтей Пятнистого указал Хартману цель его путешествия. Через минуту они были в квартире. Она была пуста, и только у пожарной лестницы нашли они жену Дона, прижавшуюся к стене и судорожно прижимающую к себе детей. Взрывом лестницу сорвало, и женщина потеряла возможность спуститься вниз.
В отчаянии металась несчастная мать взад и вперед. Как раз в тот момент, когда над Доном склонился начальник всех частей, из клубов дыма выскочил Хартман, неся на руках всех троих ребят. Два санитара оттащили Дона на противоположный тротуар, но дальше он не позволил себя нести.
– Что с женой? – спросил он, когда Хартман поставил на землю детей.
Но тот, ни слова не говоря, бросился обратно в дом и через несколько минут вынес из него жену Дона на руках. За ним по пятам бежал Пятнистый.
– За это тебе будет медаль, – похлопав его по плечу, сказал начальник. – Славное дело ты сделал, молодчина!
Хартман оглянулся, чтобы посмотреть, где Пятнистый, но собака уже убежала. Она была около лошадей и носом трогала морду белой лошади, одной из тех, что служили вместе с ним в двадцатой части до появления автомобилей.
Когда на следующее утро белый нормандец и его четвероногие товарищи-кони возвращались домой с пожара, Пятнистый весело бежал впереди них. Он покинул двадцатую часть и ее команду и примкнул к той части, откуда не были изгнаны лошади.
Пятнистый снова поступил на действительную службу.
