Свиньи Дурова
Автор: В.Л. Дуров, 1912 г.
О свиньях у нас принято говорить с оттенком пренебрежения и брезгливости. Между тем они этого совершенно не заслуживают.
Известный знаток психологии животных Джорж Роменс в своей книге «Ум животных» говорит:
«Несомненно, что свиньи проявляют ум в такой степени, что уступают в этом отношении только самым смышленым из плотоядных. Одних «штук» так называемых «ученых свиней» было бы довольно, чтобы доказать это».
Вошедшее в поговорку неравнодушие свиньи к грязи приписывается ей едва ли справедливо.
Она валяется в грязи, потому что должна это делать: этим способом свинья уничтожает паразитов, гнездящихся в ее коже.
Свиньи могут привязываться к человеку. Один поросенок постоянно спал у моих ног на одеяле. Желая спуститься с кровати, он спрыгивал и потом просился легким похрюкиванием взять его обратно.
Первая в России «ученая» свинья принадлежала клоуну Танти-Бедини, хорошему комику, но плохому дрессировщику. Эго было лет 20 тому назад. «Ученость» свиньи состояла в том, что она послушно, как собака, бегала за своим хозяином. Свинья эта производила фурор, так как дрессированная свинья была в то время новинкой.
Любопытен ее конец. Некие московские купцы, завсегдатаи цирка, заинтересовавшись свиньей, предложили Танти продать ее им, ибо хотели изведать, каков вкус «просвещенной» свиньи.
Танти заломил за нее 3000 рублей. Купцы согласились, и свинья была торжественно съедена в ресторане «Эрмитаж». Случай этот попал тогда в газеты.
После этого я выступил со своей дрессированной свиньей Чушкой-Финтифлюшкой, прошедшей более сложную школу учения: она извивалась между моих ног, взбиралась на бочку, служила верховым животным, вальсировала, стреляла из ружья.
Выпустив ее на арену, я коснулся печальной биографии свиньи Таити и сострил по адресу двух купцов, съевших ее:
– Своя своих не познаша, съели.
Но и с моей Чушкой произошел маленький скандал. Шло представление. Цирк был полон публики. Предстоял номер: свинья должна была взобраться на бочку, а я – сесть на нее верхом.
И вот моя свинья на бочке, но, как только я начал на нее взбираться, она из-под меня выскочила, и я упал. Сконфуженный происшествием, я хотел повторить опыт. Но опять последовала неудача. И так продолжалось несколько раз. Раздались свистки. Крики: «Довольно!» Как потом оказалось, мой соперник всыпал Чушке в шерсть сухого овса, который колол ей тело, когда я на нее садился. Свистел уже почти весь цирк. Мне грозило полное фиаско. Я стоял и ждал. Рядом со мною стояла, тяжело дыша, опустив голову низко к земле, моя бедная Чушка. Когда публика немного успокоилась и когда настала относительная тишина, я, показав рукой на Чушку, сказал:
– Одна только эта свинья не свищет!
Гром аплодисментов покрыл мои слова...
Я бы, конечно, не приводил здесь этого случая, но он очень интересен, как характерная черточка для понимания психологии толпы.
На Чушке я выезжал в маленьком экипаже в Петербурге на Американском ипподроме на Марсовом поле. Она пробежала версту в 4 1/2 минуты и получила золотой жетон. Это был очень крепкий и выносливый экземпляр нашей русской крестьянской свиньи. Мускулатура ее была развита необыкновенно.
Однажды с ней случился трагикомический случай.
Чушка у меня стреляла из ружья, поставленного на деревянной ручке. После этого она всегда получала угощение. Раз Чушка удрала перед представлением. Оказалось, что она подбежала к пожарному двору. Там попалась ей на глаза деревянная ручка, прикрепленная к сигнализационной проволоке. Вспомнив, вероятно, цирковую ручку, она ее дернула. Ручка висела у будки дежурного пожарного, который в эту минуту случайно отсутствовал. Поднялась тревога. Думали, что пожар. Но потом кто-то заметил, что у пожарной будки не дежурный, а свинья, стоявшая на коленях (прием, которому я ее тоже выучил). Догадались, что это цирковая свинья, и доставили беглянку мне.
Жил у меня еще дикий кабан, пойманный в прибрежных камышах Каспийского моря у Астрахани. Когда мне его доставили, он был молоденьким с полосками на шкуре. Но позднее полоски сошли, и он стал серым.
В нем проглядывало еще много дикого, но, несмотря на это, он ходил прекрасно по канату. Впоследствии, однако, пришлось оставить эту затею, ибо он стал слишком грузным. Случайно он пристрастился к водке, которую смешивали впоследствии с водой. Пил ее из бутылки. Я тогда говорил:
– Господа, в исходе века,
Пьяного без мер,
Даже свиньи с человека
Стали брать пример!
Припоминаю страшный холерный 1892 год. Нижний Новгород. Народ погибал. Бараки были переполнены.
Я играл на ярмарке в цирке братьев Никитиных. У Акима Александровича Никитина, пионера-основателя первого русского цирка, – я начал свою цирковую карьеру.
Умерла в цирке от холеры испанка Клементина Бедини. Труппа встревожилась. Я готовился к отъезду из Нижнего. Но губернатор Н. М. Баранов посоветовал мне остаться, так как в такое время я, по его мнению, мог быть полезен, поддерживая в народе бодрое настроение своими остротами и шутками. Я попросил у губернатора разрешения проехаться по ярмарке на... свинье. Губернатор дал свое согласие.
Запряжка была готова. Я проехал по Макарьевской территории к Главному дому. Народ меня сопровождал. Слышался смех, остроты. Я въехал даже в Главный дом.
За поднятие народного духа во время холерной эпидемии мне был поднесен губернатором серебряный кубок.
Но зато за другую мою езду на кабане я не только не удостоился благодарности, но даже попал под суд. Расскажу этот курьез.
Дело было в Харькове. Я, шутки ради, заложил в повозочку свинью и поехал по Екатиронославcкой улице. За мной целая кавалькада. Скопление извозчиков. Остановка конки. Публика начала аплодировать. Вмешалась полиция.
Составили протокол. На вопрос полицейского, почему я езжу на свинье, я ответил, что у меня нет лошади.
Тем не менее, против меня было возбуждено судебное преследование. Полиция обвиняла меня по трем пунктам: 1) за езду на свинье; 2) за нарушение общественной тишины и спокойствия и 3) за неразрешенную рекламу.
В свое оправдание я выдвинул следующие доводы: 1. В законе не предусмотрено, что нельзя ездить на свиньях. 2. Свинья моя ни разу не хрюкнула и вела себя вполне прилично. Ехал я по той стороне улицы, по какой разрешается. 3. Ничего рекламного не было в моем путешествии: не было ни одной надписи на коляске или свинье, на мне не было шутовского наряда.
Пристав выдвинул тогда свой последний довод совсем не юридического свойства: – Дурова знают, значит, была реклама.
Пришлось мне на это ответить, что, в таком случае, мне нельзя вообще показаться на улице, ибо это будет неразрешенной рекламой.
Суд меня оправдал. В этом процессе была, на мой взгляд, отчасти и серьезная сторона.
Я тогда говорил (и теперь продолжаю это утверждать), что свинья может приносить пользу не только после своей смерти, но и при жизни: она, как животное сильное и выносливое, может вполне перевозить фрукты, другие продукты и довольно тяжелые клади...
Из-за своих «ученых» свиней я имел еще целый ряд столкновений с администрацией. Так, на пример, в девятидесятых годах прошлого века я гастролировал в Петербурге. Редактор «Гражданина» писал, что пора надеть на Дурова намордник.
Я решил дать ему ответ в цирке и воспользовался для этого острым обонянием моей свиньи.
Я разложил на арене три газеты и между ними «Гражданина». Под «Гражданином» я поместил кусок мяса. Свинья искала мясо и, конечно, остановилась у «Гражданина», словно просматривая его. Я тогда сказал:
– Одним свиньям только и читать эту газету!..
Редактор «Гражданина», как тогда рассказывали мне, поехал жаловаться градоначальнику Грессеру. Грессер приехал на представление.
Я «на бис» вывел трех поросят, один другого больше, и выстроил их так, что самый большой поросенок упирался о барьер, против первого ряда кресел, после чего рекомендовал публике своих поросят. Публика вызывала меня раз десять. Грессер не шевельнулся. Только побледнел. Все ожидали чего-то. Но он дипломатически смолчал...
Во время другого представления я бросил на арену серебряный рубль и велел его своей свинье поднять (тогда министром финансов был И. А. Вышнеградский, при котором наш серебряный рубль сильно пал). Свинья не обращала внимания на рубль и не поднимала, да я ее этому и не учил.
Некоторые начали посмеиваться над моей непонятливой свиньей.
Я сказал: – Что ж вы хотите от свиньи, когда министр финансов не может поднять его?
На следующий день последовал приказ градоначальника Грессера, обязывавший меня оставить Петербург в 24 часа...
Одна свинья была у меня аэронавтом.
В то время погиб Шарль Леру, поднимавшийся на воздушном шаре и опускавшийся на парашюте. Его сменил Годрон, разъезжавший по крупнейшим русским городам.
Я заказал воздушный шар из бязи, 28 аршин в диаметре, и парашют из шелка. Шар был системы Монгольфье, т. е. поднимался посредством нагретого воздуха.
Пред представлением выкладывалась из кирпичей печь, в ней сжигалась солома, а шар привязывался над печью к двум столбам, и держало его человек тридцать солдат, которые его постепенно растягивали. Шар сильно увеличивался в объеме наконец солдаты отпускали канаты, и он подымался ввысь.
Теперь предстояло приучить свинью восседать на площадке, привязанной к шару.
Для этого я прибег к следующему. На Крестовском острове в Петербурге, где я жил на даче, я ввинтил к балкону блок и устроил кожаные ремни, обшитые войлоком. Свинью я на этом подвешивал. Сначала, не чувствуя под собою почвы, она визжала, но когда я ей начал давать любимое кушанье, она успокаивалась и, наконец, настолько освоилась со своим положением, что, наевшись в воздухе, тут же засыпала.
Привыкла она также к постепенному подъему на блоке и быстрому спуску вниз.
Далее я подвел под свинью площадку, на которой находился будильник. Подносил свинье пищу, но сейчас же убирал ее подальше от площадки. Свинья тянулась за пищей и, желая до нее добраться, соскакивала с площадки, повисала на ремнях и брала из моих рук пишу. Как только свинья должна была получать пищу, трещал будильник. И вот затрещит будильник, свинья соскакивает с площадки и раскачивается в воздухе, в нетерпеливом ожидании любимого лакомства. Таким образом она привыкла к тому, что со звоном будильника следовало бросаться с площадки в воздух.
Все было подготовлено для воздушного путешествия свиньи.
Первый полет был назначен в дачной местности «Озерках». Афиша гласила: «Свинья в облаках». Дачные поезда были переполнены.
Нагрели шар. Поставили на площадку свинью. К свинье привязали нижний конец парашюта, а верхний прикрепили к верхушке шара такими бечевками, которые выдерживали тяжесть парашюта, но не больше. К верхушке привязали также мешок с песком.
На площадку был поставлен будильник, заведенный так, чтобы через 2-3 минуты начать трещать.
Шар поднялся очень высоко. Когда, через несколько минут, зазвонил будильник, свинья, привыкши по звонку бросаться с площадки, бросилась в воздух с шара. Парашют оторвался от шара, конечно, одновременно с свиньей, которая первые несколько секунд ринулась камнем вниз, но сейчас же раскрылся сложенный парашют, и свинья парящим полетом, мерно и плавно покачиваясь, благополучно спустилась на землю, побывав в небесах.
Таких полетов свинья совершила впоследствии четырнадцать.
Не обходилось, конечно, без приключений.
В Тифлисе парашют опустился на крышу женской гимназии и там зацепился. Свинья болталась пред гимназическими окнами. Пришлось пригласить пожарных, которые ее выволокли.
В Саратове парашют угодил на двор колбасного заведения, что тоже едва ли было приятно моей воздушной путешественнице и послужило для местных газет поводом незлобиво посмеяться.
