Занимательные беседы

Автор: М. О. Вольф, 1901 г.

 6587

Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Глава V
Глава VI
Глава VII
Глава VIII

Глава I

– Я очень люблю учиться, – говорила семилетняя Оленька, принимая важный вид.

– А я больше люблю играть, – отвечал меньшой брат ее Алексей, которому только что минуло шесть лет.

– Учиться хорошо, а прыгать лучше, – пропела старшая сестра их Варенька, продолжая скакать через веревочку.

– Что вздумалось тебе. Оленька, хвалить ученье? – спросила меньшую девочку нянюшка-немка, с чулком в руках, смотревшая за играми детей в саду после уроков.

Оленька подошла к нянюшке: «Мама обещала взять нас к Маргарите Павловне, если будем хорошо учиться», – сказала она значительно, перебирая ленты своего передника.

– Учиться, а не хвалить ученье, – сказала няня, улыбаясь. – Но не ошиблась ли ты. Оленька? Маргарита Павловна не любит, чтоб к ней детей возили: у нее, говорят, всякие ручные звери и птицы, так может быть она боится пускать к себе таких резвушек как вы, и во всяком случае едва ли маменька решится повезти вас к ней.

– Я сама слышала как Маргарита Павловна просила маму, – сказала Варенька, остановившись с пестрою веревочкой в руках возле сестры и няни.

– Странно, должно быть вы ей очень понравились. И Алешу звала она?

– Всех. Вы были у нее, няня?

– Была лет пять тому назад с вашей маменькой: она угощала нас прекрасно, но надо сказать правду, никаких зверей не показывала. Видела я только ручную сороку, да большую собаку.

– Весело вам было там, няня? – спросил Алеша.

– Не слишком весело и не чересчур скучно, как всегда в гостях бывает, – отвечала няня.

– А я бы посмотрела на сороку, – сказала Оленька, – да еще мама говорит, у Маргариты Павловны такие хорошие попугаи.

– Попугаев я видела; по моему все они на один лад, а что у нее хорошо, так это коровы. Чудо что за коровы; большие, красивые, и все одного цвета, темно-коричневые, ростом маленькие, шерсть такая гладкая, все тирольской породы!

– Так у нее и коровы есть?

– И коровы, и лошади, и всякие домашние птицы: хозяйка она прекрасная!

– Дети, идите домой, – сказала им мать, выходя на балкон; – Маргарита Павловна приехала.

– Маргарита Павловна! – И дети мигом очутились в маленькой гостиной, где Маргарита Павловна только что сняла шляпку и прибрала зонтик и пальто.

Маргарита Павловна была женщина уже не молодая, спокойная и добрая; она не любила ярких цветов, но всегда была одета со вкусом, скорее нарядно чем просто, и несмотря на то, что постоянно жила в деревне, продолжала носить шляпки с цветами и модные пальто. Давно уже жила она в деревне, одна, муж ее умер, детей у нее не было, племянники, которых воспитала она, занятые службой, редко бывали у нее. Она была женщина добрая, но странная: понравиться ей было трудно: между соседями своими она слыла за гордую, но зато бедные и простые люди ее очень любили и хвалили безусловно. Варвара Алексеевна Дубская, мать тех детей, которых мы только что видели, сумела заслужить особенную любовь и внимание этой почтенной соседки. Маргарита Павловна часто бывала у нее, часто звала к себе и кончила тем, что стала приглашать и детей ее. Няня сказала правду: Маргарита Павловна никогда никаких детей не звала к себе в гости, но не потому, чтобы она боялась за своих любимцев, то есть разных комнатных птиц и зверей, а потому, что слабое здоровье и сильные головные боли редко позволяли ей переносить вокруг себя шум и движение, а вы сами знаете, – могут ли дети обойтись без шума и движения? Часто говорила об этом Маргарита Павловна; она любила детей и скучала одна; со скуки и с горя она собрала вокруг себя всяких зверей и птиц, не приучая их однако же к себе особенно, чтоб в случае болезни быть совершенно спокойной. Все это знала Варвара Алексеевна, и когда Маргарита Павловна стала звать детей, она удивилась и начала отказываться. «Ваши дети послушны, – сказала Маргарита Павловна, – они не будут шалить и шуметь слишком, а я нынешнее лето чувствую себя гораздо здоровее и к тому же, если б заболела у меня голова, и я была бы вынуждена просить вас увезти детей, вы, конечно, не рассердились бы на меня.» «Конечно нет!» И Варвара Алексеевна обещала, но не спешила исполнить обещание, так что соскучившись ждать, Маргарита Павловна сама приехала за нею.

– Дети, мне маменька обещала, привезти вас завтра ко мне. Хотите ли? – сказала она детям, как только показались они в дверях.

– Хотим, Маргарита Павловна, хотим!

– Но только уговор, не скучать.

– А разве у вас скучно? – спросил Алеша.

– Не знаю, увидишь. Книг у меня много, и все с картинками, на которых птицы, да звери; есть также и настоящие звери, медвежонок и два волка, есть белочки и журавль, и много птиц; пчелы у меня не кусаются, ящерицы идут на руку. Все это вы увидите, но прежде обещайте мне, что не станете бегать, прыгать и возиться в саду и в доме.

– Совсем не бегать? – спросила Оленька.

– В саду и в доме совсем, а в роще сколько угодно.

– Роща близко от сада?

– Рядом, и в ней дорожки как в саду.

– Ну так что же? Мы резвиться в роще будем, а в саду не станем, – сказали дети.

Вечером дети стали просить Маргариту Павловну:

– Расскажите нам что-нибудь про ваших зверей или птиц.

– Про моих рассказать мне вам нечего: вы их завтра сами увидите и особенного в них мало; а если хотите, я расскажу вам просто про зверей: я много про них читала. – «Пожалуйста, расскажите!» – «Пойдемте на террасу, и пусть Варвара Алексеевна даст нам какую-нибудь работу, мы можем например ей выбирать или чистить ягоды для варенья.»

– Любишь ты слонов Алеша? – спросила Маргарита Павловна своего маленького собеседника, помогая ему подбирать смородину ветку к ветке.

– Очень люблю, они такие большие и тяжелые.

– А видел ты их когда-нибудь?

– Живых нет: у меня есть слон, который пищит, а хобот у него вытягивается длиннее его самого.

– Ну этот еще не очень страшен, не смотря на свой писк. А знаешь какие они бывают в самом деле?

– Очень большие. Варенька видела слонов в Царском Селе, когда мы были в Петербурге, и рассказала мне о них.

– Ну, так ты знаешь, что слон очень велик, больше всех других зверей. Кожа у него толстая и твердая; сначала, в молодости она черная, но чем становится он старше, тем она делается светлее, так что в старости слон седеет почти как наши волосы. Впрочем есть в Индии особенная порода слонов, очень редкая, которая отличается тем, что слоны этой породы и родятся-то совершенно словно снег белые. Глаза у слона очень маленькие, уши большие, слух отличный. Клыки его огромные и выдались вперед; из них то и делают всякие вещи и называют это слоновой костью. Хобот у него очень длинный, он вырывает им целые деревья, и притом, имея два пальчика на конце своего хобота, может поднять ими иголку. Слоны водятся в Азии и в Африке, в странах самых теплых. Живут они стадами, едят траву, листья, корни и всякие зерна. Пищу берут они хоботом и подносят ко рту. Воду втягивают также хоботом. Слона можно сделать ручным; он становится очень послушен и, говорят, любит музыку. Древние сражались на слонах. В Азии до сих пор перевозят на них тяжести, а в Индии слоны носят на себе по нескольку пушек во время войны, какая недавно еще была между англичанами и индейцами. У царя сиамского всегда есть белый слон, который живет в особенном дворце и у него своя стража; его кормят на золотых блюдах и водят под богатым балдахином; сиамцы думают, что душа одного их знаменитого ученого переселилась в белого слона и оттого оказывают белому слону такие почести.

Чтобы поймать слонов, устраивают загородку, ставят туда ручного слона, заставляют его кричать; дикие слоны прибегают на крик, входят в загородку; тогда опускают подъемную дверь, и слоны пойманы. Ловят их также в большие ямы, которые сверху закрывают сучьями. Я уже сказала вам, что в древности сражались на слонах. Варенька верно знает, что давно, очень давно был Александр, царь македонский, который очень любил войну и завоевал множество земель. Когда Александр сражался в Индии, слоны привели его в большое затруднение. Один из воевавших с ним царей индейских, Порр, был необыкновенно высокого роста и ехал на огромном слоне, окруженный воинами и слонами. В первую минуту слоны привели воинов македонских в замешательство, лошади их перепугались, слоны брали всадников с седла хоботом и передавали их неприятелям. Однако ж македоняне ободрились; нарочно приготовленными для этого топорами стали обрубать слонам ноги, а кривыми саблями резать им хоботы. Порр держался долго и храбро защищался; он сам и слон его были покрыты стрелами; наконец Порр упал в изнеможении, слон потихоньку своим хоботом вынул все стрелы из его тела и не подпускал к нему воинов Александра, пока сам не упал под стрелами их, но и тут опустился с осторожностью, чтоб не раздавить своего господина. Слона этого звали Аякс. В том же сражении, где погиб Аякс, Александр потерял знаменитую лошадь свою по прозванию Буцефал. Буцефала привели однажды в подарок Филиппу, отцу Александра; конь этот был необыкновенно красив, силен, но страшно зол, так что никак не могли выездить его и стали считать его бесполезным. Чтоб испытать еще раз, вывели его на большую равнину, и лучшие ездоки пробовали садиться на него, но ни один не усидел: Буцефал тотчас сбрасывал их на землю. Наконец подошел Александр; как только он сел на Буцефала, тот начал бить передними и задними ногами, мотать головой, потом закусил удила и поскакал. Александр опустил поводья, оставив его скакать сколько тому хотелось: когда же Буцефал стал останавливаться, он принудил его продолжать скачку и до тех пор не позволил ему остановиться, пока конь совсем выбился из сил, и сделался вполне смирен и покорен. Филипп обнял сына со слезами радости. Буцефал остался таким же свирепым для всех других и повиновался одному лишь Александру. Он был с ним во многих походах, оказывал ему большие услуги своею быстротою и смелостью, и убит в этом сражении против Порра. Александр велел похоронить коня этого с почестью; над местом, где зарыли его, выстроил целый город, который назвал его именем – Буцефалом. Город этот, как и многие города древности, ныне не существует.

Дети слушали Маргариту Павловну молча. Когда она кончила, Оленька спросила Алешу: «Что бы ты лучше хотел иметь, Буцефала или белого слона?» – Конечно белого слона, – отвечал ей брат; – злую лошадь всегда можно найти. – «Ну да не такую как Буцефал, – сказала Варенька; – ты подумай: в память его построен целый город!» – «Слон все таки лучше, – сказал Алеша; – расскажите нам еще про слонов,» – прибавил он, обращаясь к Маргарите Павловне. – «Пожалуй. Я читала где-то, что был в зверинце слон, с которого одному живописцу вздумалось снять портрет. Чтоб он стоял смирно, живописец велел ученику бросать ему разные плоды, до которых слон был большой охотник; ученик изредка бросал, но чаще делал вид, что бросает; заметив это, слон сердился и как будто понимая, что виноват не ученик, а учитель, набрал в хобот воды и облил ею живописца и его рисунок, да еще вытер рисунок хоботом, так что совсем испортил его.» – Дети засмеялись.

– Как, я думаю, обиделся живописец! – сказала Оленька.

– Неужели же ручные слоны совсем не опасны? – спросила Варенька.

– Нет, случается, что они сердятся, отвечала Маргарита Павловна, но это бывает очень редко. Говорят, что раз слон рассердился на своего хозяина за то, что тот несправедливо ударил его; в гневе слон убил его. Жена несчастного, увидев это. взяла детей своих, двух мальчиков, и в отчаянии бросила их под ноги бешеному животному, говоря: «Если ты убил отца, так убей же меня и детей.» Слон вдруг притих, успокоился, взял хоботом старшего из мальчиков, посадил его к себе на спину, и с тех пор у него не было другого хозяина.

– Как бы я боялся ездить на таком слоне! – сказал Алеша.

– Он слушался мальчика как большого, – отвечала Маргарита Павловна, – и напротив, никому другому не позволял управлять собой. Случалось, что слоны обнаруживали большое соображение: в одном городе был старый, очень старый слон: проходя по улицам, он просовывал хобот свой в окна домов и лавок, и брал плоды и коренья, которые жители обыкновенно давали ему. Раз один портной вместо того, чтобы дать ему что-нибудь, уколол его иголкой; слон как будто не обратил внимания на такую обиду и пошел к реке купаться; вымывшись и накупавшись вдоволь, он разворочал тину в реке, помутил воду, набрал грязной воды полный хобот и на обратном пути, проходя мимо лавки портного, с такой силой бросил в него эту воду, что ни он, ни ученики его, обданные фонтаном грязи, не усидели на лавках. Раз послали слона отнести к меднику распаявшийся котел; слон исполнил поручение, дождался пока котел запаяли и отнес его назад. Но оказалось, что котел был дурно починен, и слона послали в другой раз; чтоб показать меднику его неисправность, слон дорогой наполнил котел водой и когда пришел в лавку, поднял котел хоботом над головой медника и облил ему лицо водой из дурно-заделанной щели. На сколько все это правда, дети, я не знаю: сама я этого, конечно, не видела, но часто слыхала и читала, что слоны необыкновенно понятливы, и думаю, что все это возможно.

– Но вот смородину мы всю собрали и пора нам пройтись по саду, время чудное.

Пошли в сад.

В саду Алеша заметил между двух веток красивую паутину. В розовых лучах заходящего солнца каждая самая тонкая ниточка виднелась как нельзя отчетливее.

– Жаль, что паука нельзя приучить, – сказал Алеша.

– Посмотрите, Маргарита Павловна, какие узоры – сказала Варенька, точно кружево!

– Да. в самом деле очень красиво и к тому же этот вид паутины предуказывает хорошую погоду, но Алеша ошибается: паука можно приучить, надо только для этого помогать ему мух ловить.

В царствование Людовика XIV. во Франции, некто Пелиссон был посажен в крепость Бастилию, где тогда были страшные темницы; ему оставили в услужение мальчика, который недурно играл на волынке. Раз, в то время как мальчик играл, большой паук опустился на кровать к заключенному. Пелиссону пришла мысль приучить паука к себе; он стал ловить мух, клал их в его паутину и заставлял мальчика играть; паук, при первых звуках волынки, выходил из своей щели и бросался на готовую добычу; скоро привык он брать мух по всей комнате и даже на коленях и на руке Пелиссона. Раз к нему пришел начальник Бастилии и спросил его: «Как он проводит время?» «Сами увидите», – отвечал Пелиссон и велел мальчику играть. Только, что раздались знакомые звуки, паук прибежал на руку к Патиссону.

– Что за гадость! – вскричал начальник, сбросил паука на пол и раздавил его.

– Лучше бы вы переломили мне руку, – с слезами простонал бедный Патиссон. Но дело было сделано, и жестокий поступок начальника лишил бедного заключенного последнего утешения.

– Какой был злой этот начальник, – сказала Оленька.

– Очень, но признаюсь я не понимаю как и Пелиссон не жалел мух, которыми кормил паука.

– Но разве пауки ничего не едят кроме мух?

– Кажется едят; когда я была ребенком, мне рассказывала одна старая гувернантка француженка, что когда она была еще во Франции, то в одном доме, у ее знакомых, заметили двух пауков; первый из них большой, черный, появлялся каждый день на столе после ужина. Чтоб не тревожить его, хозяин не приказывал убирать тотчас со стола и из-за стеклянной двери часто наблюдал как паук выбирал кушанье себе по вкусу и с жадностью лакомился им. Другой паук, серый и не очень большой, каждый раз как дочь хозяина садилась за фортепиано, спускался вдоль золотой рамы портрета, висевшего возле, и слушал музыку, а как скоро переставали играть, уходил и прятался за рамой; наконец, видя, что никто его не тревожит, он сделался так смел, что стал подходить к самым клавишам. Уезжая из дома, хозяину захотелось взять с собой и пауков. Он велел закрыть щель, из которой выходил черный паук, в то время как он ужинал, и хотел поймать его. Но паук убежал, спрятался и не показывался более. С того времени не видали больше и серого паука, искали его за портретом, везде около фортепиано и нигде не нашли. Вероятно, черный рассказал серому, что паукам тут больше не житье, и они оба оставили свои прежние жилища.

– Но разве пауки говорят?

– Не говорят словами как мы, но может быть у них есть свой язык, – заметила Варенька; – не правда ли, Маргарита Павловна?

– Может быть, мой милый друг; верно только то, что многие животные, птицы и насекомые понимают друг друга.

– Но неужели же ничего нельзя сделать из этих ниток? Посмотрите как они тонки и как крепко держатся, – спросила опять Варенька, когда все маленькое общество, прошедшись взад и вперед по той же аллее, очутилось снова против паутины.

– Пробовали употреблять их на пряжу и тканье, но никакого толку не вышло из этого. Вообще пауков не любят, а вы, дети, кажется, напротив смотрите на них с удовольствием.

– Я прежде боялась их, – сказала Оленька; – няня их боится; но мама уговорила меня взять маленького паука в руки и с тех пор я их не боюсь.

– И хорошо делает. Пауки скорее полезны нам, чем вредны: они уничтожают множество вредных насекомых, и в странах, где много винограда, есть маленький паук, которого называют добряком: так много пользы приносит он виноградникам.

– Я буду любить пауков, – сказал Алеша, – но кормить их мухами не стану, а хлебными крошками, пожалуй.

– Вот идет няня звать нас ужинать; прощайте, Маргарита Павловна.

– Прощайте, дети, спите спокойно, я пройдусь еще раз по саду и возвращусь к вашей маменьке, – а завтра все ко мне, помните.

– Помним, помним! – И дети ушли, довольные как нельзя более своим вечером и рассказами доброй соседки.

Глава II

После чаю перед завтраком дети собрались на террасу, куда Алеша принес свои картинки.

– Посмотрите, – сказал он Маргарите Павловне, – какие у меня хорошие картинки, все звери и птицы. Расскажите мне что-нибудь про них!

– Спроси прежде Маргариту Павловну, не скучно ли ей рассказывать, – сказала, улыбаясь, Варвара Алексеевна, останавливая сына за руку.

– Вам не скучно рассказывать? – спросил Алеша, нисколько не смешавшись.

– Нет, нет, не скучно, поди сюда, покажи, мы все вместе посмотрим, – прибавила Маргарита Павловна, обращаясь к Вареньке и Оленьке, и дети тотчас обступили ее.

– Какой славный орел, – сказала Маргарита Павловна, рассматривая картинки; – орел такая же хищная птица как ястреб и коршун, а я их люблю гораздо больше; в них есть что-то важное и гордое.

– Прошлого года у нас в лесу на горе было орлиное гнездо, мы ездили его смотреть, – сказала Оленька.

– Да, – прибавил Алеша, – я помню на высоком камне большое гнездо, и орлы летали над ним, тоже пребольшие такие.

– Но это еще не самые большие; орлы бывают так велики, что уносят в когтях зайцев и ягнят.

– Расскажите нам историю про орлов.

– Могу сказать вам только, что если взять молодого орленка, то можно приучить его и сделать ручным. Случалось даже, что по смерти хозяина орлы умирали с тоски по нему.

– Непременно приучу орленка, – сказал Алеша.

– Если достанешь, – прибавила Оленька насмешливо.

– Попрошу маму достать.

– Знаешь кто был император Август? – спросила Маргарита Павловна Вареньку.

– Римский император Август? В его царствование родился Иисус Христос.

– Да, этот самый. Его особенно любили орлы. Раз он обедал за городом недалеко от Рима, огромный орел опустился к нему, взял у него из рук кусок хлеба, поднялся чрезвычайно высоко, потом, опустившись снова, возвратил ему хлеб. В другой раз орел над палаткой Августа победил двух огромных коршунов. Еще раз, перед концом жизни Августа, орел долго кружился над ним, опускаясь и поднимаясь в то время, как при огромном стечении народа, он делал смотр своему войску.

– За что же они его любили? – спросила Оленька.

– За то, что он был император, – сказал Алеша.

Маргарита Павловна засмеялась.

– Именно за то, – сказала она, – или может быть потому это все и рассказывают, что он был император. И над Наполеоном I летали орлы. Над седою головою нашего знаменитого фельдмаршала князя Кутузова-Смоленского летал однажды орел перед началом одного сражения, которое, как водилось, у Кутузова было выиграно русскими. Кутузов, сняв фуражку и глядя на витающего в воздухе орла, обратил внимание всего войска на это предзнаменование победы.

– Знаешь, что сделал раз Езоп, Алеша, – сказала Варвара Алексеевна, – тот самый горбатый Езоп, про которого мы недавно читали? Царь Египетский послал просить царя вавилонского, чтоб прислал ему каменщиков, которые могли бы сложить ему башню на воздухе. Тогдашние цари пересылались такими загадками, и тот, кто не умел решить или отгадать, платил много денег тому, кто требовал решения. Ни царь, ни вельможи его не знали, что отвечать, а срок дан был довольно большой. Езоп посоветовал приучить ручных орлов поднимать на воздух корзины, в которых сидели маленькие дети. И когда послы пришли за ответом, орлы подняли детей, и дети стали просить, чтоб дали им камней и известки, из которых они будут строить башню. «Вот вам и воздушные работники», – сказал тогда Езоп послам.

– И это правда, мама?

– Милый мой, невозможного тут нет, а кто же может поручиться, что правда то, что случилось столько лет тому назад?

– А вот и другой царь, – сказала Варенька, откладывая орла в сторону, и открывая льва.

– Орел – царь птиц, лев – царь зверей, – сказала Маргарита Павловна, – оба сильные и красивые!

– Какая славная у него грива! – заметила Оленька, – и как он громко ревет; когда мы были в зверинце Крейцберга в Петербурге, то чтобы заставить льва рычать, трогали железным прутом медведя, который был в другой клетке, и как только услышал лев рев медведя, то стал так громко реветь, что мне стало страшно.

– А можешь себе представить. Оленька, что ведь бывают львы ручные. В этом же зверинце Крейцберга сам хозяин, и сын, и дочь его входят в большую клетку с львами и играют с ними при всех зрителях, словно с комнатными собачонками.

– Ни за что бы не подошла ко льву.

– Расскажите-ка про ручного льва, – стал просить Алеша.

– В Париже были лев и львица, привезенные из Константинополя одним господином Феликсом, которого потом сделали смотрителем зверинца; оба зверя оказывали ему постоянно самую искреннюю привязанность и слушались каждого слова его. Феликс сделался болен и не приходил в зверинец; все другие звери казалось совсем этого не замечали, один только лев не мог забыть своего любимца, тосковал, скучал, не ел и никого не подпускал близко к клетке. Наконец Феликс выздоровел, только что подошел он ко льву и приложил лицо к клетке, лев бросился к нему, просунул свои лапы сквозь железные прутья, стал ласкать его, лизать, прижиматься к нему; львица также хотела подойди, но он не допустил ее, рассердился; чтоб помирить их, Феликс вошел в клетку: радости обоих не было конца! Часто после видели как Феликс входил к ним, заставлял их ложиться на спину, протягивать лапы, открывал пасть и за все это позволял им полизать свою руку. Тут дело привязанности чисто собачьей, между тем как в зверинце Крейцберга ничто иное как дело дрессировки, что впрочем, конечно, очень не легко. Он берет весьма молоденьких львят, родившихся в его зверинце и воспитывает их сам, постоянно лаская и кормя их. Вырастая, они привыкают к нему; да и к тому же у них ведь и когти, и зубы подпилены; но совсем тем они очень опасны бывают, ежели вздумают рассвирепеть.

Была также в Париже львица смирная, которая жила в большой дружбе с легавою собакой; кротость львицы доходила до того, что играя с нею собака обижала ее, кусала даже до крови, но когда давали ей есть, львица вспоминала всю свою силу, и собака, чувствуя опасность, пряталась в угол и не смела пошевелиться. Варенька читает по-немецки и может быть прочла в творениях Шиллера прелестные стихи, которыми рассказано, как французский король Франциск I смотрел однажды на бой льва с тигром и леопардом; вокруг его стояли рыцари и сидели дамы, и вот одна из дам, молодая и прекрасная, сняла с руки перчатку, бросила ее между львом и тигром и сказала рыцарю Делорру: «Если вы, рыцарь, меня так любите как говорите, достаньте мою перчатку». Рыцарь не задумался, сошел вниз, поднял перчатку и при громких восклицаниях с поклоном возвратил ее, но никогда больше не искал любви этой дамы.

– Эта Кунигунда была злая, – сказала Варенька, – ну, что если б тигр или лев бросились на него?

– Значит, Варенька читала, если помнит имя дамы, – сказала Маргарита Павловна.

– Где живет лев? – спросила Оленька.

– Лев живет в Африке, в Аравии и в Индии; прежде львов было гораздо больше: в цирк у римлян приводили их иногда до пятисот. Лев спит днем и ходит на добычу ночью; все звери ужасно боятся рева его. На свободе он может жить до 40 лет, но в неволе живет гораздо менее. Я уже сказала вам, что львы бывают ручные, чему привели мы несколько и примеров.

– Пойдемте завтракать; лошадей закладывают, – сказала Варвара Алексеевна.

За завтраком подали кофе.

– Сегодня я ужасно разболталась, – сказала, смеясь, Маргарита Павловна. – Знаете, дети, как найден был кофе. Один пастух заметил, что когда козы его наедались кофейных зерен, они становились необыкновенно веселы, прыгали и скакали. Он сказал об этом хозяину, тому пришло в голову приготовить из этих зерен питье, но как догадался он пережечь их для того, чтоб употреблять в виде напитка, я не знаю.

– Разве козы едят кофейные зерна? – спросил в недоумении Алеша.

– Должно быть прежде ели, – отвечала ему Маргарита Павловна, – тебе, Алеша, никогда не дают кофе?

– Нет.

– А знает отчего? Мама боится, что ты уж слишком будешь скакать и прыгать.

– Разве я мало прыгаю? – отвечал мальчик, не задумавшись; сестры его засмеялись.

Стали собираться в дорогу и после двух часов езды приехали в деревню к Маргарите Павловне к самому обеду. Дети везде ждали чудес и нашли простые небольшие комнаты, красиво убранные, но ни одной клетки, ни одного домика белки по углам.

– Если и сад такой же, отчего же говорили нам, чтоб мы не бегали? – сказала Оленька и подошла к окну. – Посмотрите, – продолжала она, – цветники, дорожки и никто по ним не гуляет.

– Увидим, – отвечала ей старшая сестра.

Обед был очень вкусный; дорогой дети проголодались и ели с удовольствием: после обеда Алеша подошел к Маргарите Павловне и спросил: «Где же ваши любимцы?»

– Пойдемте, – отвечала она, встала и повела их в сад. За цветниками и дорожками, которые видела в окно Оленька, росли по зеленому лугу высокие деревья, между деревьями дети заметили несколько домиков. В одном из домиков, сплетенных из березовых ветвей, нашли они медвежонка, в другом двух молодых волков: медвежонок был еще невелик, – как только увидел Маргариту Павловну он бросился к ней, стал прыгать, ласкаться, играть, катался по земле, ложился на спину и поднимал к верху все четыре лапы. Дети не могли удержаться от громкого смеха, сами стали с ним заигрывать, и не прошло и десяти минут, как Алеша объявил себя другом Миши, а Миша с своей стороны не отходил больше от него во все время прогулки.

– А когда он вырастет, что будете вы с ним делать? – спросила Варвара Алексеевна Маргариту Павловну.

– Сама не знаю, и часто об этом думаю с горестью; держать его на воле будет страшно, пустить в лес: он людей не боится и его тотчас убьют, а запереть жаль. Мне принесли его крошечного, такого, что я едва не приняла его за собачонку, мать убили охотники и медвежат взяли. Другой был, да умер, а этот достался мне: я пожалела его и стала кормить.

– Но как же это, – спросила Варенька, – медведи гораздо добрее львов; льва можно приучить, а медведя нельзя?

– И медведя можно, но страшно оставлять его на воле. У моего дяди был ручной медведь, я видела его как была молода, большой, сильный, но добрый и смирный: раз приезжаем, спрашиваем: где медведь? Дядя говорит, что чуть не плакал, а застрелил его. Медведь был ручной, и все в доме знали его. Случилось, что рано утром женщина понесла хлеб в людскую; медведь был голоден, стал приставать к ней, нюхать хлеб; ей надоело и она слегка ударила его по морде: медведь рассердился, повалил ее и больно изранил. Сказали дяде, дядя понял, что шутки плохие могут быть у Мишки и хотя очень жалел, но велел застрелить любимого зверя; посадить его на цепь казалось ему еще хуже.

– Медведи везде живут? – спросила Оленька.

– Везде, только породы их разные: есть черные, бурые и белые медведи; белые живут на льдах у самых полюсов, прекрасно плавают и питаются рыбою и тюленями. Вообще медведи едят мясо только когда очень голодны, обыкновенная их пища растительная; они едят овес и всякие зерна, очень любят ягоды и мед. Детей своих они любят очень нежно и живут от 30 до 40 лет.

Весь этот разговор происходил на скамейке возле шалаша медвежонка: девочки слушали, но Алеша гораздо больше занят был игрою с медвежонком, чем рассказом. Он и Мишенька сошлись как нельзя лучше.

– А что же волки не любят вас так, как медведь: подошли, полизали вам руки и опять спрятались? – спросила Оленька.

– Волки всегда дичатся больше медведей, но когда я одна, мои волчата ходят гулять со мной, играют с Мишей и с собаками.

– А волков вы будете долго держать? – спросила Варенька.

– Не знаю, как они привыкнут; ты знаешь пословицу: «как волка не корми, а он все в лес глядит». Я читала где-то, что у одного немецкого графа были два ручных волка; случилось, что один из них ушел, его искали и не нашли. Через несколько времени управляющий графа, проходя лесом, встретил волка необыкновенной величины. Он выстрелил в него из пистолета и не попал. Рассерженный волк бросился было на него, потом узнал и стал ласкаться к нему. Это был тот самый волк, который убежал от графа. Управляющий обрадовался, отдал ему все свои припасы и думал уже, что приведет его в замок; в самом деле волк шел за ним, но как только деревья начали редеть, он стал отставать и не вышел из лесу. Должно быть, скудная жизнь на воле приходилась ему более по вкусу, чем роскошная жизнь взаперти. Так и мои волчата, быть может, когда вырастут, изменят мне. Я слышала, впрочем, что у одного пастуха был волк, который заменял ему собаку: стерег его овец, играл с детьми, ходил с ним даже в гости и никого не трогал. Волки очень хитры и хищны, но вместе с тем большие трусы. На людей они нападают тогда только, когда их много, и когда они очень голодны. Говорят, что они употребляют разные хитрости, чтоб, не смотря на пастухов и собак, утащить овцу из стада. Один волк явно бросается на овец, и когда пастух и собаки погонятся за ним, товарищ его волк, с которым он согласился заранее, выходит потихоньку из-за кустов и без шума уносит бедненькую овцу. Овцу эту они съедают вдвоем, как только первый волк избавится от погони. – Сегодня, дети, – прибавила Маргарита Павловна, – я больше ничего вам показывать не буду, а пойдемте просто гулять в рощу: там пропасть грибов и земляники.

В лесу гулять было хорошо, ягод было множество, дети утомились; как пришли домой, не разговаривая легли спать, и спали так крепко, как обыкновенно спят дети, когда они здоровы и много гуляли. Мы воспользуемся спокойным сном их, чтоб описать дом Маргариты Павловны и все его принадлежности.

Дом довольно большой в один этаж, длинный и широкий, но не высокий: вокруг него шла галерея с холщовою крышей, которая опускалась и поднималась по деревянной решетке, а на зиму снималась совсем. Галерея низкая без перил, по колоннам ее сбегали плющ и повилика и висели вниз гирляндами; не доходя до верху, вокруг росли, не прерываясь: душистый горошек, резеда и другие невысокие и душистые цветы; сойти в сад нельзя было иначе, как перешагнув через них, или осторожно ступать между ними. Дети делали это очень искусно, и не помяли ни одного цветка.

Дом стоял в саду, окруженный цветниками; к нему вплоть не подъезжали, а останавливались у решетки двора и входили в переднюю довольно длинной стеклянной галереей. Комнат было много, но дети их еще не все видели; они были только в тех, где Маргарита Павловна принимала своих гостей. Были еще две половины: в одной была библиотека и небольшое собрание картин, в другой комнаты Маргариты Павловны и большая комната вся в стеклах, так называемая птичная, где врозь, по отделениям, и вместе на свободе, жило множество птиц. Чтоб не слыхать крика попугаев и пения канареек, Маргарита Павловна выбрала для птичной совершено особую комнату, отделенную от других широким коридором, комнату занимавшую весь левый бок дома.

Когда Маргарита Павловна покажет детям птиц своих, тогда и мы их увидим, а теперь пойдемте в сад. В саду мы уж видели медвежонка и волчат. Кроме их домиков, была там еще большая загородка с тремя старыми соснами внутри; под ними, на них и внутри их в дуплах жили серые и желтенькие белки, красивые, веселые, и большие любимицы Маргариты Павловны. Детям она их еще не показывала; оставила до другого дня и шалаш из веток, где жил журавль, но чаще сидел на верху, или прохаживался по саду. В двух небольших прудах жили караси и карпы, совершенно ручные, так что можно было не только кормить их хлебом, но и любоваться на них сколько угодно. Они приплывали к самому берегу, играли тут, даже высовывали головы из воды, и как будто кланялись зрителям. Они хорошо знали Маргариту Павловну, но не боялись и чужих. – Все эти новые знакомства ожидали детей на следующий день. В одном углу сада жили павлины и спали на деревьях; настоящий дом их был на птичном дворе. Внизу сада протекала река; по ней плавали лебеди, у которых был свой маленький остров; – на другом острове, побольше, жили кролики, черные и белые, и для них нарочно выстроен был домик. К ним Маргарита Павловна не успела сводить детей. Сад был большой; с одной стороны он соединялся с рощею, с другой вдоль его шли: конюшня, скотный двор и – ближе к реке – птичный двор. Флигеля для людей и все остальное строение, очень хорошее, было по ту сторону дома. Прислуги у Маргариты Павловны было много. Она всем им устроила спокойное помещение и платила большое жалованье. Не было возле Маргариты Павловны нищеты и страдания. Но не только своим, она и чужим всем желала быть полезной, и так же справедливо заслуживала похвалу за доброту свою.

Но ночь прошла, настало утро, дети встали и ждут нас.

Глава III

Дети встали. Маргарита Павловна велела звать всех в столовую и сама пришла туда же в сопровождении огромного белого водолаза.

– Вот дети, Султан; хотите познакомиться с ним? – сказала она, – дайте ему все по сухарю; – у кого он возьмет из рук что-нибудь съестное, того никогда не тронет, даже если встретит в моей комнате, куда без меня он никого пускать не любит.

Султан огромная, умная собака; он благосклонно взял сухарики из рук у каждого из детей и даже положил свою косматую морду на колени к Оленьке, которая осталась очень довольна таким отличием.

– Мы так поздно встали, и день такой жаркий, – сказала Маргарита Павловна, обращаясь к Варваре Алексеевне, – что не лучше ли нам не выходить до обеда? У меня же много книг, которые детям надо непременно посмотреть, так лучше заняться этим в жар, а когда будет прохладнее, то пойдем гулять.

– Конечно, так будет лучше, – отвечала Варвара Алексеевна.

Когда чай убрали, Маргарита Павловна принесла детям множество книг с картинками; Варвара Алексеевна поручила меньших Вареньке, и оставивши детей одних, обе приятельницы ушли во внутренние комнаты.

Уходя, Маргарита Павловна подала Вареньке альбом в зеленом кожаном переплете. «Когда все другое просмотрите здесь, можете пожалуй прочитать истории разных собак; их для шутки велел переписать сюда один из моих племянников, и подарил мне в именины. Написано четко и читать легко.»

Дети посмотрели картинки, потом стали просить сестру чтоб прочла им историю знаменитых собак, и Варенька стала читать.

Собака Александра Великого. Когда Александр Великий отправлялся в Индию, ему подарили собаку огромного роста. По необыкновенному росту, можно было судить и о необыкновенной ее силе. Александр велел тотчас выпустить перед нею сначала медведя, потом кабана, наконец нескольких ланей; – собака лежала, смотрела и не шевелилась. Рассердившись за такую неподвижность и трусость в таком большом теле, Александр велел убить собаку. Когда подаривший узнал об этом, то прислал ему другую такой же ветчины, прося беречь ее и пробовать только в сражении со львом или слоном. И в самом деле, только, что выпустили льва, собака бросилась на него, смело схватилась, долго боролась и наконец победила. Тогда вывели слона, и на этот раз Александр остался вполне собакою доволен. Как только увидела собака слона – шерсть у нее поднялась, глаза налились кровью, она страшно зарычала, потом начала бросаться на него, то слева то справа, соединяя хитрость со злобою, то вызывая, то избегая неприятеля, она столько заставляла слона вертеться и поворачиваться, что наконец он, до крайности измученный, всей своей тяжестью рухнул на землю, так что земля задрожала.

Собака Фридриха II. – У короля Прусского Фридриха Великого была любимая борзая собака, с которой он никогда не расставался. Раз, во время войны случилось королю, одному без свиты, отойти слишком далеко от своего лагеря; вдруг видит он издали не большой отряд неприятельский; к счастью перед ним был мост. Король спрятался под мост и с ним его собака; всадники проехали по мосту, не подозревая кто сидит под ним; король однако же очень боялся, что собака залает и откроет его убежище. Возвратившись в лагерь, он рассказал придворным свое приключение, и конечно не меньше любил с тех пор свою собаку, но не брал ее больше с собою, когда уходил из лагеря. Ту же собаку в обозе неприятели взяли в плен, и досталась она жене одного генерала. Новая хозяйка так полюбила свою пленницу, что долго не соглашалась променять ее, надо было уговаривать и упрашивать; наконец, после долгих переговоров, она согласилась и возвратила собаку. Когда привели ее к Фридриху, он писал у стола; в одну минуту любимица его вскочила на депеши и бумаги, и положила королю лапы на плечи; Фридрих был столько же удивлен, сколько обрадован, никогда больше не расставался с любимою собакой, и когда она, околела, он велел доставить ей памятник с приличною надписью в стихах, в роде тех надписей, какие вероятно вы читали – ежели были в Царском селе – на памятниках, поставленных императрицею Екатериною своим любимым собакам.

– Мне собака Александра лучше нравится, – сказал Алексей.

– Теперь таких нет, отвечала ему Варенька. – Читать ли еще?

– Читай, пожалуйста, читай, – отвечали ей в один голос брат и сестра.

Финетта. По улицам Парижа ходил еще не очень давно человек с тамбурином и флейтой; он водил под узды небольшого осла, за ослом большая собака возила в тележке до двенадцати маленьких собачек, одетых в разные костюмы. Такие тележки встречаются, впрочем, иногда и в Петербурге. Когда хозяин останавливался, все эти наряженные собачки принимались танцевать, прыгать, выделывать всякие штуки, и к концу подносили зрителям шляпу, чтоб собрать с публики несколько денег. Раз осел и собаки, с хозяином их, проходили мимо небольшого красивого дачного домика в окрестностях Парижа; хозяйка, молодая женщина, сидела в зале с гостями, вдруг, в отворенную дверь входит на задних лапках собачка одетая старушкой, и идет прямо к хозяйке дома: «Финетта, моя Финетта!» – восклицает молодая женщина и принимается ласкать собачку. Тогда является и хозяин танцующих собак: он нашел Финетту на улице, догадался, что у нее должны быть большие способности и присоединил ее к своей труппе. Финетта как только увидела его, взяла в зубы свой наряд, положила у ног его, как будто возвращая то, что ему принадлежало, а сама бросилась к своей прежней госпоже. Госпожа ее обрадованная находкой, заплатила за ее ученье, купила наряд, и весь вечер Финетта, одетая старой чопорной маркизой, прогуливалась на задних ножках, вертелась, танцевала и как нельзя больше смешила и госпожу свою, и гостей ее.

Раз в Ирландии был очень странный процесс. Один господин ехавши верхом в город на ярмарку, потерял кошелек с пятьюдесятью золотыми и, заметив потерю, послал за ней свою собаку. Собака воротилась, нашла мешок и несла его своему хозяину, когда дорогою встретил ее ближний владелец, охотившийся в лесу; – он взял и деньги, и собаку. Собака ему понравилась, он очень берег, ее кормил хорошо и никуда не выпускал. Прошло девять месяцев. Новый господин собаки также собрался на ярмарку, почему приготовил и положил на стол мешок со ста пятьюдесятью золотыми; воспользовавшись минутой, когда он не обращал на нее внимания, собака схватила мешок в зубы и убежала к своему прежнему хозяину. Когда заметили, что ее нет, она была уже далеко и никто не знал по какой дороге искать ее. Прежний хозяин очень обрадовался собаке и деньгам. Случилось так, что, немного времени спустя, он встретился с тем, у кого собака унесла деньги. Оба рассказали свои приключения; последний стал требовать денег у первого, а тот не хотел отдать и дело пошло в суд. Судьи обвинили последнего за то, что неправедным образом почти целый год продержал деньги и собаку первого.

– Но моему, первый должен был отдать сто золотых, – сказала Варенька. – Тот сделал дурно, но и он не имел права задержать чужие сто золотых, так как у него, ведь, отнято было только пятьдесят.

– Совершенно справедливо, – сказала входя Маргарита Павловна, – я вижу что племянник мой недаром записывал, и что истории о собаках вам нравятся. Дай мне Варенька, я прочту еще одну или две. и тогда мы пойдем к птицам. Они здесь же в доме.

Маргарита Павловна взяла тетрадь и стала читать:

На горе Сен-Бернар в той части Савойской Швейцарии, которая принадлежит ныне Франции, есть особенная порода собак, которых нарочно держат, и приучают отыскивать по узким и крутым тропинкам запоздалых путешественников. На шее у них обыкновенно висит заплетенная бутылка и в ней налит ром; умные собаки прежде всего показывают путешественнику, окоченевшему от холода, на свою бутылку, и когда тот, выпивши несколько глотков рома, согреется и соберется с силами, они ведут его к монахам, у которых находит он пристанище и ночлег.

Раз такая собака, обходя по обыкновению, по глухим тропинкам, встретила маленького, шестилетнего мальчика, мать которого совсем занесло снегом. Бедный ребенок, голодный и озябший, лежал на дороге и плакал. Собака подошла к нему и, поднимая голову, показывала на укрепляющий напиток; но ребенок не понимал ее и от испуга бросился в сторону. Собака опять подошла ласкаясь, положила ему тихонько лапу на ногу и стала лизать его окоченевшие руки. Мальчик понял ее ласки, стал тоже ласкать ее; но не мог идти за нею. Собака стала ложиться у ног его, ласкаться еще более, – ребенок догадался и сел на нее верхом. Обрадованное животное тотчас пустилось в путь, и таким образом, довезло малютку до монастырского дома, где монахи тотчас накормили и обогрели. Скоро в окрестностях разнеслась весть о спасенном ребенке, и один богатый владелец взял к себе сироту на воспитание.

Еще остались две истории. Я вам тоже прочитаю их:

Один шотландский пастух, выгоняя скот в горы, брал обыкновенно с собой трехлетнего сына. Пастухи в Шотландии часто так делают: берут с собою самых маленьких детей, с ранних лет приучая их к горному воздуху. Пастух, про которого говорим мы, сам пошел на гору с своей собакой, и чтоб не слишком утомить ребенка, оставил его внизу, запретив ему строго-настрого, до самого его возвращения оставлять то место, где он находился. Едва дошел отец до вершины невысокой горы, поднялся страшный туман, и днем сделалось темно как в глубокие сумерки. Пастух впал в большое беспокойство и не сошел, а сбежал вниз горы, чтоб скорее найти ребенка, но от тумана и волнения, он потерял дорогу и не нашел того места, откуда поднялся на гору. Несколько часов сряду блуждал несчастный отец по болотам между горами, и наконец, очутившись на краю тумана, увидел при свете месяца, что находится не далеко от своего дома и что собака его оставила. Рассудив, что возвращаться в горы ночью было бы бесполезно, он пошел домой. С рассветом пастух опять ушел в горы и возвратился поздно вечером, проискавши бесполезно весь день. Дома ему сказали, что собака приходила без него, и убежала опять с куском хлеба, который ей дали. Несколько дней сряду пастух отыскивал своего сына, и каждый раз, возвращаясь домой вечером, узнавал, что собака приходила без него и убегала снова, унося кусок хлеба, Утомленный бесполезными поисками и пораженный постоянством собаки, приходившей каждый день за куском хлеба, он решился остаться один день дома и дождаться ее появления. Как скоро собака, получив хлеб, отправилась в обратный путь, пастух пошел за нею. Собака провела его к глубокой расщелине, образованной каким-нибудь необыкновенным земным переворотом. Собака спустилась вниз, и пастух, хоть и с трудом, последовал ее примеру. На дне расщелины был грот, и в гроте пастух увидел своего ребенка, которому собака тут же отдала принесенный ею хлеб. Можно вообразить себе радость и удивление отца. Надо было предполагать, что в тумане ребенок не заметил как подошел к краю пропасти и скатился в нее так счастливо, что не ушибся; там грот представил ему готовое убежище, а собака отыскавшая его чутьем по следу, не допустила до голодной смерти: каждый день уходила она домой за хлебом, и возвратившись, не оставляла его более и верно стерегла днем и ночью.

– Какая славная собака! – сказала Оленька.

– Вот другая, такая же умная, – возразила Маргарита Павловна.

– Был в Париже маленький Савояр, который на улице чистил сапоги проходящим; собака его – черный косматый пудель, всегда грязный, не пропускала никого, чтоб не броситься ему под ноги и, испачкав как можно более, достать работу и деньги своему маленькому господину. Один англичанин так восхитился умом собаки, что купил ее у Савояра за большую цепу и увез с собой в Англию. Много горевал о ней бедный Савояр; не утешали его даже и большие деньги, которые получил он, как вдруг – представьте себе его радость – ровно через две недели, пудель явился к нему, тотчас вступил в свою должность и снова начал пачкать сапоги проходящих. Но из Франции в Англию надо было ехать морем, – как же нашел пудель дорогу? – спросите вы. Дорогу до корабля было легко найти, но трудно было собаке узнать, какой именно корабль отправляется во Францию. Умный пудель однако же так хорошо заметил, как они ехали, где пересаживались и выходили, что не только сумел возвратиться в Дувр, но отыскал еще тот самый корабль, на котором они приехали, возвратился на нем во Францию, в Кале и безошибочно отыскал дорогу, ведущую в Париж к его прежнему господину. – Заключу мои рассказы о собаках, рассказом о собаках, принадлежавших Петру Великому и чучела которых, вместе с чучелом его любимой лошади, находятся в Петербурге, в здании Академии Наук, подле Зоологического Музея. Одна из этих собак была датской породы, темно-коричневая с белою головою и такими же ногами. Звали ее Тиран. Собака эта была с Петром во многих походах, и, находясь всегда безотлучно при нем, знала некоторых из вельмож его так хорошо, что в случае отлучки служителей, носила иногда письма, послушная голосу своего господина, и обратно на них приносила ответы, держа письмо осторожно зубами. Рядом с Тираном, там же, другая собака, гораздо поменьше, английской породы, шерстью желтая, с белым пятнышком на лбу. Это Лизетта; на ней ошейник бархатный темно-зеленый с прикрепленным к нему медным вызолоченным обручиком, со следующею надписью, самим государем сочиненною и вырезанною: «За верность не умираю». И действительно, это милое животное, как по причине необычайной любви и верности к Великому своему хозяину, так еще более потому, что однажды спасла от незаслуженной смерти одного вельможу, конечно навсегда останется живою в памяти потомков. А спасла она его таким образом, что когда раз удрученный жестоким горем по случаю смерти малолетнего сына – Петр на несколько дней заперся у себя в кабинете, не дозволяя никого к себе пускать и принимая пищу однажды в день через узкое отверстие двери, эта собака вскочила в комнату через окно, и, держа в зубах письмо, положила его на стол. Государь начал читать это письмо императрицы, и узнав из него невинность приговоренного к смерти царедворца, поспешил отворить свою добровольную тюрьму и отменить свое повеление. Этот случай заставил его еще более полюбить свою умную и добрую собаку, понимавшую слова, право, лучше многих людей. – Собака эта была так привычна к государю, что никогда и нигде от него не отставала: в комнатах, во время прогулки, при обходах и объездах города и других мест, в вояжах, в походах – везде.

Глава IV

Маргарита Павловна кончила читать.

Пойдемте к птицам, сказала она. Дети пошли за нею. Алеша взял мать за руку, как бы ища ее покровительства против своей опрометчивости. Птичник Маргариты Павловны был очень красив и, во многих отношениях, замечательная вещь. Огромная комната в пять окон в длину, с глухими боковыми стенами и одной дверью с противоположной стороны, была вся усыпана песком и сверх песку по полу была набросана свежая трава и только что сорванные цветы; на окнах тоже лежали ветки и цветы, сверх чистого белого песка. На полу, посреди комнаты, стояла большая лохань из серого мрамора, очень неглубокая и полная свежей водой; ее окружали горшочки с разными салатами, резедой и мелкой густой травкой, которую птицы клюют очень охотно и которая называется некрасивым именем мокрицы, потому что растет большею частью в сырых местах. Везде на полу стояли деревянные и жестяные ящики, очень низкие, и в них были насыпаны всякого рода зерна, крошки хлеба и крупа. Все это представляло общую залу. С самой весны, как только открывалось первое окно, птицы стаями влетали в него. У голубей на птичном дворе была своя голубятня и сюда залетели только два из них. Они оба и теперь сидели у воды и очищали свои белые, как снег перышки; две или три синички летали по комнате, до десяти воробьев клевали по разным ящикам, скворцы прилетали и улетали, чижики и щегленки распевали на ветвях деревьев, поставленных в кадках по углам, все ласточки, пеночки и малиновки улетели тотчас, при появлении большого общества. Дети остановились у входа и не смели перевести дыхание, боясь испугать оставшихся птичек. Но оставшиеся были совсем ручные, они нисколько не потревожились появлением гостей. По обеим сторонам комнаты, занимая по одному окну, были два отделения, переплетенные проволокой; в одном жили канарейки, в другом попугаи. Канареек было шесть, за загородкой, у них также было чисто и хорошо, как и в середине комнаты, по всей решетке заткнуты были ветки, на столе стояла вода и горшочки с цветами, на скамейке в длинненьких ящиках всякого рода семена, посреди приделана была высокая полка с перекрестными, поперечными палочками, на которых птичкам удобно было садиться, и где они обыкновенно спали, когда оставляли свои гнезда.

Маргарита Павловна отворила такую же плетеную дверь, взошла сама и пригласила всех за собою: «Видите вы эти ящики, – сказала она, – показывая на небольшие четырехугольные ящички с углублением спереди, прибитые довольно высоко к стене; вглядитесь хорошенько; вы видите головки и носики, и слышите писк: это все маленькие канарейки, большая полетела кормить их, смотрите как раскрывают они ротики; вот видите один птенчик вспрыгнул даже на край ящика, это большие и скоро вылетят; вот в том гнездышке есть также молоденькие, но они так малы, что их еще невидно из-за дощечки. Стойте смирно и смотрите: вот эта желтая канарейка с хохолком сейчас прилетит и сядет мне на руку; видите какая она смирная, и вас даже не боится! Варенька, дай свою руку, держи и не шевели, вот и у тебя сидит она, приласкай ее! – Варенька погладила птичку, птичка посмотрела, расправила крылышки и опустилась на голову Оленьки, прямо на ее черные косы, завитые толстыми кольцами. Оленька не двигалась: Варвара Алексеевна взяла канарейку и посадила к себе на руку, канарейка не улетела и стала клевать обмокнутый в чай сухарик, который поднес ей Алеша. Видя это, две другие птички прилетели на столик и тоже стали брать корм из рук девочек. Канарейки долго исключительно занимали детей; наконец Алеша спросил про попугаев.

– К попугаем не взойдем, – сказала Маргарита Павловна, – но двух я вам вынесу.

– Отчего же не взойдем?

– Два новых еще слишком дики и знают меня одну; мне их привезли только нынче весною.

Маргарита Павловна взошла к попугаям. Как скоро увидели ее, большой белоснежный какаду с красно-огненным хохлом и небольшой серый попугай тотчас прилетели к ней и сели на ее плечи. Она приласкала двух новых, дала им по кусочку сахара, и с двумя другими на плечах вышла к детям.

– К этим вы не только подходить, но и играть можете с ними сколько хотите; серый – большой болтун и разговаривает на разных языках, а какаду умеет только других птиц передразнивать.

Как только один из белых голубей, тот что был поменьше, увидел серого попугая, тотчас подлетел к нему, и поздоровавшись по своему, они начали громко разговаривать и отправились прогуливаться по всей комнате. Голубь ворковал, попугай повторял все, что удалось ему заучить – свистел и пел. Как скоро серый попугай запел, какаду, спокойно сидевший до тех пор на плече у Маргариты Павловны, принялся кричать по-петушьи и мяукать по-кошачьи, так что Маргарита Павловна, оглушенная шумом, принуждена была снять его и посадить на ветку. «Не будет ли дети? – сказала она; – завтра еще придем», и взявши обоих попугаев, впустила их за решетку.

Все отправились в гостиную. Варвара Алексеевна спросила Маргариту Павловну; «Но неужели же никакие большие птицы не залетают к вам в птичник? неужели ни коршуны, ни ястребы не преследуют в нем маленьких птичек?»

– У них есть покровитель, и даже два, если можно вместе назвать девушку и собаку. Года три тому назад я взяла к себе сироту глухонемую; с первых же дней она так полюбила моих птиц, что одна взялась ухаживать за ними и почти не выходит из птичной комнаты, особливо летом, когда открытые окна собирают туда постоянно гостей. Арина, так зовут ее, приучила к себе собаку из породы терьеров, которую зовут Скор. Скор не допускает до окон ни одной кошки, Арина же не позволяет влетать непрошенным гостям; она очень застенчива и заслышавши нас, верно, ушла через окна в сад, окна так низки, что можно выходить в них. Скор остается только когда она уходит совсем, из сада же ему легко наблюдать за неприятелем и не допускать до окон, к тому же, если б Арина ушла совсем, она затворила бы окна.

– Отчего вы не позвали ее? – спросила Варенька.

– Я сказала уже, что она очень застенчива; я лучше прежде уговорю ее, а потом познакомлю с вами.

– Но как же вы говоритесь нею? ведь, она глухая! – спросила Оленька.

– Она хорошо разговаривает знаками и меня понимает по движению губ, когда я произношу слова очень тихо. Завтра я поручу вас ей, когда вы пойдете здороваться с вашими новыми знакомыми.

– Отчего вы мне никогда не показывали ваших птиц когда я бывала у вас? – спросила Варвара Алексеевна. – Как-то очень давно я видела попугаев, и кажется тогда у вас только и были одни попугаи, еще прилетала ручная сорока.

– Да, помню; тогда я не могла вам ничего другого показать, а потом вы бывали у меня всегда на такое короткое время, что мне и в голову не приходило провести вас в птичную.

– А где же ваша сорока? – спросил Алексей.

– Улетела, или умерла, – отвечала Маргарита Павловна, – в последний раз я видела ее прошлой осенью.

– Правда ли, что сороки говорят?

– Моя не говорила.

– Мне рассказывали, – сказала Варвара Алексеевна, – что у моей бабушки была сорока, которая говорила; она сидела в клетке; но при этом очень любила летать по комнате. Сорока заметила, что бабушка обыкновенно уходя из комнаты, в которой сидела она, говорила громко: «выпустите сороку из клетки», и вслед за тем входила горничная и выпускала сороку; умная птица запомнила слова, и чтоб лучше удался обман, она не только подделалась под голос бабушки, но даже подражала и скрипу двери, через которую старушка уходила. Обманутая горничная выпускала сороку, бабушка удивлялась и уверяла, что не думала давать такого приказания, горничная со своей стороны утверждала, что слышала не только слова, но даже и скрип двери. Наконец, сороку поймали во лжи, и с тех пор, приказавши выпустить птицу, бабушка сама дожидалась прихода горничной.

– Ты, мама, видела эту сороку, когда была маленькая? – спросил Алексей Варвару Алексеевну.

– Нет, я бабушки своей не помню, – отвечала Варвара Алексеевна.

– Знаешь, что говорил мне папа? – сказала Варенька матери, – он говорил, что сороки считать умеют, почти арифметику знают. Шутил он или нет?

– Конечно, шутил.

– Я тоже читала, – сказала Маргарита Павловна, – что будто бы сороки умеют считать до четырех, по числу своих пальцев. На дереве в лесу, у шалаша сидела сорока; вошел в шалаш охотник – она улетела и возвратилась только когда он вышел; пришли два охотника – сорока опять улетела; они ушли не вместе, а один за другим и сорока, когда ушел другой, воротилась на дерево; тогда пришли трое, и вышли по очереди; потом четверо, и также ушли не вместе, а один за другим, и сорока ни разу не ошиблась: возвращалась только тогда, как уходил последний охотник; но когда их пришло пятеро, она потеряла счет и прилетела прежде, чем ушел последний, из чего решили, что сороки умеют считать только до четырех.

– Охотники приходили и уходили нарочно? – спросила Варенька.

– Нарочно, чтоб испытать способности сороки; но, признаюсь, мне опыт этот очень подозрителен и, кажется, похож скорее на сказку. Пойдемте обедать; я вижу, все готово.

Глава V

После обеда Маргарита Павловна предложила детям, прежде прогулки, посмотреть с нею картинки. – «Потом я расскажу вам, что вспомню про разных птиц», – сказала она им. Дети очень обрадовались, им нравились ее рассказы.

Картинки были еще не все пересмотрены, когда Маргарита Павловна сказала детям:

– Я слышала, что у одного моего знакомого был ястреб, из большой породы. Его принесли ему старого и совершенно дикого, он захотел приучить его: держал его на привязи, давал ему есть не иначе как из рук, и через несколько недель ястреб стал знать его. Тогда он отпустил его, завязав ему крылья. Ястреб прогуливался по саду и когда знакомый мой звал его, он подходил к нему. Наконец хозяин решился выпустить его совсем на волю, надел ему на ногу маленький колокольчик, а на шею медную дощечку со своим именем. Освобожденный ястреб тотчас улетел в лес и в продолжении четырех часов не возвращался. Думали, что он больше не вернется, но он прилетел, только не по доброй воле: пять диких ястребов проводили его до дома: им не понравился звонок и медная дощечка, и они прогнали его из леса. С тех пор ястреб не улетал далеко и проводил ночи у окна дома. Он сделался совершенно ручным, за обедом прилетал и садился на стол, клювом и головой ласкал хозяина; раз даже, когда тот поехал верхом, он несколько верст сряду следовал за ним, летя над головой его. Он ненавидел кошек и собак, часто дрался с ними и почти всегда побеждал их. Несколько раз случалось ему отнимать у кошек говядину, которую им бросали. Ястреб терпеть не мог ермолки на голове своего господина и как только тот надевал ее, он подкрадывался, стаскивал ермолку и прятал ее где-нибудь в саду. Знакомый мой говорил мне также, что будто ястреб не трогал его кур и цыплят и полоскался в корыте вместе с утками; но не столько уважал птиц соседних и часто приходилось платиться за него. В него стреляли не один раз, но ни разу не попали. Случилось, что у опушки леса он бросился на молодую лисицу; лесничий выстрелил из обоих стволов, убил лисицу и ранил ястреба в крыло; но ястреб улетел и пропадал семь дней. По звуку колокольчика, лесничий догадался, что это ястреб его господина и пришел утром сказать, что случилось. Начали искать ястреба и не нашли. Каждый вечер хозяин звал его свистом; шесть дней он не отвечал на свист, на седьмой услышали крик его и нашли бедную птицу, раненую и больную во ста шагах от дома; она летать не могла и кое-как, волоча подстреленное крыло, дотащилась до сада, где по крику скоро нашли ее. Шесть недель был ястреб болен, потом выздоровел и прожил еще год, улетая и прилетая по-прежнему. Через год он пропал: должно быть или застрелили его, или погиб он как-нибудь случайно.

– Мне показывали канарейку, – сказала Варвара Алексеевна, – которая будто бы выкормила соловья: в большой садок, где жили канарейки и где много было разных птиц, принесли молодых соловьев в их гнездышке и впустили туда же отца и мать их, поставили им муравьиных яиц и маленьких червячков. Старые скоро умерли, остался один молоденькой птенчик и жалобно кричал; канарейка заметила, чем старые кормили молодых, тронутая криком бедного сироты, стала кормить его, но, говорят, всякий раз брала червяка в рот с отвращением и после того отправлялась чистить носик и полоскать его в воде. Когда соловей начал летать, она стала преследовать его так, что принуждены были его выпустить. На сколько это правда – не знаю, но канарейку эту я видела, и хозяйка ее, добрая старушка, каждому из своих посетителей рассказывала непременно историю про этого соловья.

– Вам рассказывала старушка, – сказала Маргарита Павловна, – а у меня был старичок знакомый, очень ученый, но самое ученье сделало его до крайности доверчивым. Если столько есть всяких приключений, то от чего не быть и таким, которые нам кажутся невозможными, потому только, что мы сами их не видели, говорил он, и верил всему что читал и слышал. Он-то рассказывал мне много такого, что я пересказываю вам, как занимательную возможность, а не как достоверную истину.

Он говорил мне, между прочим, про ласточек, что, не будучи в состоянии выгнать дерзкого воробья, который, завладев гнездышком одной из них и показывая один только носик в узенькое отверстие, храбро защищался, – они посоветовались между собою, и последствием этого совета было то, что они глиной залепили отверстие, так что похититель осужден был на голодную смерть.

Еще рассказывал мой старичок мне, что будто, раз, ласточка попалась ножкой в глухую петлю тонкого шнурка, привязанного к дождевой трубе одного дома. Несчастная билась и пищала: то приподнималась, стараясь улететь, то опускалась снова и висела на шнурке. Другие ласточки услышали крик ее и окружили бедняжку целой толпой: долго совещались они, как помочь горю: наконец нашли средство: одна за одной стали они летать мимо шнурка, и каждая в свою очередь ударяла в него носиком в одном и том же месте: через полчаса шнурок был оборван и ласточка освобождена.

Теперь от ласточек перейдем к воробьям. Одна француженка – старичок мой, живший некогда в Париже, знал ее – жила летом на даче, недалеко от Парижа; гуляя по деревне, она встретила двух мальчиков, которые поймали четырех молодых воробушков и очень их мучили. Не помню имени француженки, кажется звали ее г-жею Рено. Г-жа Рено заплатила деньги мальчикам, взяла воробушков и принесла их домой. Дома она дала им корму: птички ели смело и охотно, но когда посадили их в клетку, они столько бились, что принуждены были их выпустить. Они улетели через окно в сад и поместились на деревьях. Думали, что уж больше их не увидят. Каково же было удивление г-жи Рено, когда через несколько времени, воробушки сами прилетели в комнату и сели на ненавистную для них клетку? Им дали есть. Они поели, улетели снова и вернулись вечером, чтоб ночь провести в комнате. Но обедать их прилетало четверо, вечером же явилось только трое. Четвертый, должно быть, не мог решиться на такую продолжительную неволю. К концу лета г-жа Рено собралась в Париж. Ей жаль было оставить своих воробушков. Раз днем, когда, они прилетели за кормом, окна затворили, и их всех трех увезли в Париж; в Париже отвели им целую комнату, но и в комнате они бились как в клетке: их выпустили, и на этот раз еще меньше надеялись на их возвращение; но они вернулись, и с первого же вечера провели ночь на большой люстре, украшенной разноцветными стеклами. Впрочем, ночевали только трое, потому что в городе, как, и в деревне обедать прилетали все четверо. Соседи их знали и любили, знакомые не могли налюбоваться ими, сама же госпожа любила их с большой и нежной заботливостью.

Раз, вечером, собралась сильная гроза. Г-жа Рено очень беспокоилась об участи своих любимцев, отворила из их комнаты дверь на балкон и ждала с нетерпением их появления. На этот раз они прилетели все четверо. Г-жа Рено спряталась, чтобы не испугать четвертого неожиданного гостя; трое первых прилетели к люстре, четвертый остался на балконе. Товарищи стали приглашать его, подлетали к нему, улетали в комнату, но он не решался. Наконец загремел гром, пошел дождь, воробушек решился влететь в комнату, провел ночь на люстре, и с тех пор у него также не было другого ночлега. В скором времени один из четверых заболел и умер; остальные трое долго не могли успокоиться и с криком летали над головой своей хозяйки, как будто, требуя от нее возвращения их товарища. В августе они пропали, в сентябре двое из них появились снова: велика была радость г-жи Рено, когда, раз, вовремя обеда, они влетели к ней. По-прежнему стали прилетать они, но госпожа их отправилась в долгое путешествие, и хотя она поручила их своим домашним, но без нее они совсем отстали от дома и больше никто уже их не видел.

– Я читала, – сказала Варенька, – что был такой воробей, который так полюбил одну кошку, что почти никогда не расставался с нею. И кошка также любила его, они играли вместе. Там было еще написано, что кошка упала с крыши и убилась, и что воробей перестал есть и умер с горя.

– От чего же кошке не любить воробья, если были тигры и львы, которые жили в дружбе с маленькими собачками? – сказала Варвара Алексеевна.

– Все ли птицы привыкают к людям? – спросил Алексей.

– Кажется все; я знала ручную сову, видела ручных грачей, галок, сорок, ястреба и орлы привыкают, журавли также, соловьи всего труднее мирятся с неволей и едва ли когда-нибудь привыкают совершенно.

– Странно, что между зверями самый дикий – волк, такой нехороший, а между птицами соловей, который так хорошо поет, – заметила Варенька.

– Но, может быть, соловьи от того только не привыкают, что их никогда не желали приучить из одной дружбы. Всех прельщает их пение; для пения их ловят и держат: и они, может быть, чувствуют, что их любят не для них, – сказала Варвара Алексеевна,

– Отчего вы про попугаев нам ничего не сказали? – спросил Алексей, – ваши попугаи такие хорошие.

– Про попугаев, пожалуй. Один маленький американец воспитал попугая. Попугай этот был отвезен в Европу и продан в Париже. После одиннадцати лет отсутствия, он тотчас узнал своего первого воспитателя, который, в то время как он его увидел, брал урок фехтования. Вообразив, что хотят обидеть его прежнего господина, попугай бросился на учителя и больно укусил ему нос. Потом сел на плечо американца, начал ласкать его и называть его прежним, детским именем, повторяя беспрестанно с самым довольным видом: «Здравствуй Коко! Здоров ли ты, мой маленький Коко?»

Был еще попугай, который так нежно любил горничную своей госпожи, что когда у той заболела рука, и так сильно, что она кричала от боли, попугай жаловался, тосковал, почти не отходил от нее, и успокоился тогда только, как увидел ее совсем здоровою.

Греческий Император Василий заключил сына своего Льва в темницу, по ложным доносам. Придворные не смея заступиться за несчастного, выучили попугая повторять: «Бедный царевич Лев!» На одном великолепном пире, когда Император, по обыкновению, потребовал своего попугая и стал ласкать его, попугай повторил несколько раз: «Бедный Лев, бедный царевич Лев!» и таким жалостным голосом, что царь растрогался и тотчас освободил сына, который скоро и совсем оправдался.

У Генриха VIII, недоброго Короля Английского, был любимый попугай. Раз он гулял по саду, взошел на террасу, устроенную на крутом берегу над рекой, и неосторожно нагнувшись, упал в воду. Летал он дурно, из воды спастись было трудно, он однако же не потерялся и закричал: «Лодку! двадцать фунтов стерлингов за лодку!» Лодочник подъехал, спас попугая, возвратил Королю и стал просить обещанную плату. Король находил, что попугай обещал слишком много. Тогда попугай, приняв важный вид, закричал: «Будет с него и пяти шиллингов!»

– Прежде чем кончить о попугаях, – сказала Маргарита Павловна, – я расскажу вам про того зеленого небольшого попугая, которого набитое чучело находится в Музее вещей Петра Великого в Петербурге. Попугай этот принадлежал Императрице Екатерине І-й, супруге Петра Великого. Про этого попугая сохранился следующий анекдот. Это случилось в 1721 году, когда после успешного окончания войны со шведами, Петр хотел предпринять поход к Персидским границам. Он открыл свое намерение Императрице в Ее покоях, где, кроме Ее и Князя Менщикова, никого не было. Во время этого совещания Государь часто приговаривал: «В Персию пойдем!» – Расставаясь с супругою и с министром, Он сказал: «Об этом никто, кроме нас троих, не знает; почему и приказываю вам содержать это до времени в величайшей тайне.» Несколько дней спустя, Государь обдумывая свое намерение, ходил по комнате, и увидев с собою одного только денщика, спросил у него, по обыкновению своему: «Что нового?» – «Почти ничего: а разве только то, что говорят, будто мы пойдем в Персию.» – «Как? – воскликнул удивленный Государь, – в Персию пойдем?.. Тотчас скажи, от кого ты слышал такую ложь?» – «От попугая Ее Величества, отвечал денщик. – Вчера, дожидаясь Ваше Величество в Ее комнатах, слышал я, как попугай несколько раз весьма внятно выговаривал эти слова: «В Персию пойдем!» Государь тотчас велел позвать к себе князя Менщикова и пошел с ним к Императрице. Здесь сказал Он им, что тайна о походе в Персию, о котором они между собою говорили, уже известна, и спрашивал: не открыл ли кто этого секрета четвертому лицу? Как Императрица, так и князь Меншиков уверяли Царя, что они ни слова о том ни с кем не говорили. Тогда Государь сказал супруге Своей, указывая на попугая: «Вот сидит изменник!» Потом рассказал, что слышал от своего денщика, и, засмеявшись, просил Императрицу велеть вынести попугая из Ее комнаты, примолвив: «Я не хочу, чтоб при или при Тебе были изменники, или переносчики.»

– Теперь, дети, я расскажу вам про ручную белочку; история ее пришла мне теперь на память, а потом пойдемте в сад и посмотрим самих белок и все, что там еще есть.

Мальчик лет шести или семи, воспитал белку. Он приносил ей хлеба, плодов и салат от ужина или обеда. Белка очень его любила: днем собирала груши, яблоки, орехи, прятала в угол и рано утром приносила все это мальчику в постель. Заметив, что ребенок не может сам разгрызть орехов, белка обыкновенно разгрызала в своей клетке все те, которые ей давали и приходила есть ядра вместе со своим маленьким господином. Белка никак не могла расстаться с мальчиком и вместе с ним, всякий день, отправлялась в школу. Но, как будто понимая, что тут нельзя прыгать и шуметь, она во все время урока лежала спокойно у него на коленях, приподнимая изредка голову, чтоб посмотреть вокруг: но, зато, как только кончались занятия, она тотчас вскакивала к нему на голову, на плечи и не переставала играть с ним до самого дома.

– Славная белочка, – сказали дети в один голос, – и у вас такие же?

– Нет, отвечала Маргарита Павловна, но тоже очень забавные и ручные; вот вы увидите.

Глава VI

Пошли в сад, и зашли прежде всего к белкам.

Красивые белочки, желтые и серенькие, проворно бегали по ветвям сосен и ловко перепрыгивали с одной на другую; дети принесли им сахару и орехов; Маргарита Павловна стала звать их. Услышав голос ее, белочки сбежали вниз, взяли из рук у детей сахар и разбитые, уже готовые орехи; одни тут же стали грызть, усевшись на задние лапки и держа сахар или орех передними, другие проворно вскочили на деревья и там ели. Всех белок было до двенадцати.

– Где живут они? спросил Алексей.

– В дуплах вот этих деревьев, – сказала Маргарита Павловна, – они свои гнездышки устилают мхом и искусно защищают их от дождя; на зиму они делают запас из орехов и желудей и собирают их очень много; иногда охотники отнимают у них запас и, говорят, будто такие орехи все самые крупные и лучшие, какие только можно найти в лесу. Я слышала еще, что белки, чтоб переправиться через воду, садятся на кусок коры или дерева и, распустив хвост вместо паруса, правят им как настоящей лодкой и достигают до другого берега без особенных приключений.

– Заставьте же белочку переехать через реку, – сказала Оленька.

– Не могу, мой друг, – отвечала Маргарита Павловна. – Собственно для себя, да и то по нужде, может быть, которая-нибудь из моих белок и сумела бы переехать через реку, но для моего и твоего удовольствия она, вероятно, этого не сделает.

От белок пошли к журавлю; журавль вышел навстречу, широко ступая длинными ногами. Дети дали ему хлеба; он пошел было за ними, но скоро вернулся и взлетел на верхушку своего шалаша.

– Расскажите, что читали вы про журавлей, – сказал тогда Алексей Маргарите Павловне.

Маргарита Павловна засмеялась.

– Алексей думает, что я про все, что-нибудь да читала! – сказала она.

– Но вы столько знаете, – сказала Варенька, – и ваш старичок столько вам рассказывал.

– Это правда, рассказывал он мне много, и говорил, что был ручной журавль, который в саду играл с детьми в жмурки. Он очень хорошо понимал, кто из детей ловит и старался убежать от него.

– Он мог бы улететь, – заметил Алексей.

– Тогда бы игра была неравная; он только бегал, потому что крылья у него были подстрижены, и ловко увертывался, а если удавалось поймать его, то он сам начинал ловить; ему, однако ж, не завязывали глаз, и тот, до кого он дотрагивался носом, считался пойманным.

– Как жаль, что ваш журавль не умеет играть в жмурки!

– И мои белочки плавать в лодке, неправда ли? Но что же делать, дети; я вам сказала уже, что все мои воспитанники и друзья – звери и птицы самые обыкновенные.

Лебеди очень забавляли детей; они приплывали к берегу и брали корм из рук. В маленьком пруду дети кормили карпов и карасей. Тогда только прежний Мишенька отыскал их, и снова овладел вниманием Алексея. Но недолго наслаждался он его беседой.

– Мы идем к пчелам, – сказала Маргарита Павловна, – они очень добры и смирны, но я еще никогда не решалась взять к ним Мишеньку; один он не ходит: боится, или дороги не узнал еще.

– Как же мы его оставим?

– А вот как. Султан! – сказала Маргарита Павловна своему водолазу, который все время медленно следовал за нею, не отвечая на ласки детей и старания Алексея поиграть с ним. – Султан, не пускай Мишку за нами!

И Султан принялся играть с Мишкой, удаляя его все больше и больше от Маргариты Павловны и детей, до тех пор, пока совсем исчезли они у них из виду.

– Теперь пойдемте, – сказала Маргарита Павловна.

– Но если вы боитесь за Мишеньку, отчего не боитесь вы за нас, – спросила Варенька.

– Оттого, моя душа, что медведи природные неприятели пчел, а люди напротив. Вы, ведь, не боитесь, Варвара Алексеевна?

– О, конечно, нет; мне часто случалось бывать на пчельниках, и никогда ни одна пчела меня не укусила. Раз, еще в ранней молодости своей, прожила я как-то несколько дней у родных моей тетки, в деревне их недалеко от Петербурга. Сад был большой и очень красивый, возле дома, в стороне от ближнего цветника, росли кусты лиловой сирени; цветы ее были необыкновенно крупны, и между кустами стояло до десяти ульев пчел. Пчелы эти летали по цветникам и саду, и никогда никого не трогали. Я видела как снимали рой с дерева, видела как пчела запуталась в волосы старшей дочери хозяйки дома, и когда та отколола локоны, пчела улетела, не тронув ее. Раз я пошла в сад нарвать сирени и долго удивлялась, стоя перед кустом, что пчелы так часто летают мимо меня; наконец, всмотревшись лучше, я заметила, что в самом кусте стоит улей, совершенно скрытый густыми, цветущими ветками, и я как бы нарочно выбрала отверстие его, чтоб остановиться перед кустом.

– Но это, может быть, были ручные пчелы? – сказала Варенька.

– Ручные только тем, что их никогда не обижали. И не тут только, а сколько раз ни бывала я на пчельниках, в разных местах, всегда, везде находила пчел смирных.

– И я тоже, – сказала Маргарита Павловна, – никогда не боялась пчел и ни встречала злых между ними. Впрочем, говорят, что они никогда не нападают на тех, кто их не боится. Случалось, что пчела садилась мне на руку и потом улетала, не подумавши укусить. Но кто бегает от них, кричит и машет руками, на того они нападают и того больно кусают.

– Мы не будем бегать, – сказали дети.

Пчельник Маргариты Павловны состоял из небольшого числа ульев, поставленных у светлого ручья, между цветущими кустами и редкими деревьями, возле луга, покрытого и полевыми, и садовыми цветами. Место было прекрасное: вдали виднелась река, вблизи слышалось пение птиц: все сели на скамью под дерево и смотрели на пчел. Маргарита Павловна сказала:

– Я читала, что один англичанин так приучил своих пчел, что они слушались свистка его: по первому прилетали к нему на руку, по второму возвращались в улей. Он заставлял их во множестве прилетать к себе на руки, так что они покрывали их совершенно, садились к нему на лицо и образовали из себя настоящую маску; точно также покрывали они и всю голову его. Что еще страннее, говорят, что он мог делать то же самое с пчелами, совсем ему незнакомыми, и не только с пчелами, но даже и с осами.

У пчеловодов есть поверье, что дурной человек не может водить пчел; они или улетят, или переведутся.

У нас мед ломают, не трогая пчел; но в Малороссии их разводится так много, что их просто убивают и берут мед, оставляя только те улья с медом, которые хотят сохранить на приплод. По моему, это большая жестокость, и если нет возможности воспитать всех пчел, то не лучше ли лишние рои оставить приютиться где хотят, чем взять их в улья с тем, чтобы осенью убить.

– Но как же будут они жить без улья? – спросила Варенька.

– В дуплах деревьев. Есть леса, где водится множество диких пчел, и вот этим-то диким пчелам медведь и есть врожденный враг. Он взбирается на дерево и уносит мед: иногда пчелы крепко жалят его, но он старается выбрать время, когда улей почти пуст, и во всяком случае, бедные трудолюбивые пчелы лишаются своего меда.

– Они все одинокие? – спросила Оленька.

– Нет, у них есть царица, – она больше других и редко покидает улей. Весной молодые пчелы с новою царицею улетают из старого улья, собравшись вместе; они зацепляются одна за другую и висят так вроде большой виноградной кисти: тут берут их и сажают в новый улей, куда они скоро нанашивают воск и мед. У одного улья бывает иногда несколько роев, и каждый из них точно также ищет себе нового убежища.

– А вот еще маленькое животное, такое же трудолюбивое, как и пчела, – сказала Варвара Алексеевна, – снимая со светлого платьица Оленьки муравья большой породы, и пуская его на песок дорожки.

– И такое же умное, – прибавила Маргарита Павловна. – Пчелы понимают друг друга, ведут работы свои в порядке и целым обществом решают трудные вопросы защиты и переселенья. Муравьи также, как будто разговаривают между собою. Один ученый много делал над ними наблюдений и уверился, что они как нельзя лучше понимают друг друга. Раз он поставил на окно банку с патокой: муравьи пришли во множестве и стали есть патоку; тогда он выгнал всех муравьев, привязал банку к веревке и подвесил к потолку. Один только муравей оставался в повешенной таким образом банке: наевшись досыта он стал думать, как бы уйти, но выхода свободного не было; муравей догадался и пополз вверх по веревке, потом по потолку на стену и очутился на свободе. Не прошло получаса, явилось другие муравьи; они взбирались по дороге, открытой их товарищем. Муравьи эти наедались вдоволь и уходили тем же путем. Это продолжалось до тех пор, пока в банке оставалась капля патоки: когда они все съели, то прекратили свои путешествия. Но как бы узнали они о существовании банки, или по крайней мере, о возможности попасть в нее, если б первый муравей не рассказал им?

– Мама, дай мне горшочек с патокой, – сказал Алексей, – я привешу его к потолку.

– Дам, пожалуй, но в дом к нам не придут муравьи; если хочешь, привесь его в круглой беседке и посади одного сам: иначе другие не узнают.

– Непременно привешу, посажу муравья и буду смотреть, как он позовет других.

– Другой наблюдатель поставил сахарницу с сахаром в большую чашку с водой. Что же выдумали муравьи? Они стали взбираться на потолок и оттуда падали в сахарницу, так что их там набралось порядочное количество; но сахарница была мала; надо было иметь верный глаз, чтоб попасть прямо в нее, а не в воду – к тому же, они легко могли быть отнесены ветром в сторону во время падения; так и случилось: многие попадали в воду. Одни спаслись на край чашки, другие потонули, третьи держались еще на воде, но не могли пристать к берегу. Спасшиеся товарищи их старались помочь им, вытягивали лапки, но все было напрасно; тогда они пошли за новыми муравьями и привели их с собой. Эти новые тотчас бросились в воду, спасли утопающих и вытащили утонувших; из последних трое ожили. Одного полуживого, который только начинал шевелить лапками, они понесли домой и за ним поволокли всех умерших.

– Пчелы, должно полагать, находятся в дружбе с другими насекомыми! Посмотрите, какой красивый темный жук! – сказала Варвара Алексеевна, показывая небольшого коричневого жука, выбравшего ее зеленый зонтик для своего отдохновения.

– Да, красивый, – отвечала Маргарита Павловна, – но только здесь у нас и пока он один, а где их много, там их очень не любят; бывают года, что они весною съедают все листья на деревьях, так что сады и леса должны одеваться в другой раз, что очень их истощает, не говоря уже о том, как жалко смотреть на них после хрущей, как называют этих коричневых жуков, когда не хотят дать им более красивое название «майского жука».

– Если ты принадлежишь к породе таких нехороших, ступай себе: не хотим больше любоваться тобою, – сказала Варенька, снимая жука с зонтика и сажая его на траву; но жук, обидевшийся вероятно ее словами, тотчас улетел, шумя крыльями.

Алексей заметил в траве маленькую ящерицу. Маргарита Павловна взяла ее в руки, и маленькое животное ползало по ее платью, а также лизало руку, когда ее подставляли и, наконец, когда ящерица перебыла в руках всех детей, и Маргарита Павловна захотела пустить ее в траву, она сама осталась в руке у нее. Дети вскрикнули от удовольствия.

– Ящериц очень легко приучить к себе, – сказала Маргарита Павловна; – они считаются друзьями человека и очень любят музыку: стоит запеть потихоньку, и ящерица остановится и будет слушать.

– Мама спой, – сказала Оленька.

Варвара Алексеевна запела в полголоса протяжную песню, и ящерица зашевелилась; потом, из грустного напева Варвара Алексеевна вдруг перешла в самый веселый, ящерица зашевелилась, сбежала по платью вниз, и, вертясь и оборачиваясь, как бы доказывая, что она уходит не от неудовольствия или боязни, скрылась в траву.

– Она танцует, она танцует! – говорили дети, с радостью нагибаясь над травой и следя глазами за удаляющейся ящерицей.

– Солнце уже низко, не пора ли нам чай пить? – сказала Варвара Алексеевна.

– Пойдемте, – и все пошли, но, дорогой, дети все еще разговаривали про пчел, про догадливых муравьев, про жука, и главное, про ящерицу.

– Неужели вы завтра уедете? – спросила Маргарита Павловна Варвару Алексеевну, разливая детям чай.

– Как хотите.

– Как хочу? Конечно, хочу, чтоб вы остались. Дети, что лучше: остаться, или ехать?

– Конечно, остаться, – сказали дети все вместе.

– Если вы не устали, – прибавила Варенька тихонько.

– Нет, не устала, Варенька; и ты тоже слышала, что я не люблю детей, но это неправда, мой друг, я очень люблю детей, но детям редко бывает весело со мною.

– Как это можно? – сказала Оленька.

– Да, Оленька, очень редко, потому что я редко бываю здорова; теперь же мне хорошо, так хорошо, как давно не было, и к тому же ваша мама, такая добрая; если б и случилось мне встать с головной болью, я скажу ей: «Прощайте, милая Варвара Алексеевна, я больна». И она на меня не рассердится.

– За что же сердиться? – сказала Варенька.

– Не будьте больны, – прибавил Алексей, подходя к Маргарите Павловне. – Вы такая добрая!

– Надеюсь, что не буду больна, милый мой дружочек, а если заболею, так вы еще раз ко мне приедете.

– О, конечно, приедем!

Гости – была редкость у Маргариты Павловны. Но в тот день, они еще не допили чаю, как приехали ближние ее соседи. Детям это было немножко прискорбно; но они ничего не сказали, молча допили свой чай и ушли в сад, в цветник, чтоб играть там потихоньку, никому не мешая. Гости уехали поздно, дети уже спали и Маргарита Павловна ничего больше не рассказала им в тот день.

Глава VII

На другой день дети видели ежа, сову и зайчика; им показывала их Арина глухонемая, с которою с утра познакомила их Маргарита Павловна. Арину птицы знали еще лучше Маргариты Павловны. Арина была добрая и тихая, старалась сделать указания свои понятными для детей и, кротко улыбаясь, качала в ответ головой когда, забывши, что она не может их слышать, дети спрашивали у нее что-нибудь.

Скор всем им очень понравился, и Алексей отказался даже и сравнивать его с Султаном; так много Скор казался ему лучше и даже выше Султана.

Арина, знаком, вывела их через низенькие окна в сад и показала им ручного ежа, который, по обыкновению, пришел за кормом. Скор стоял возле Алеши и издали лаял на него; еж, как только услышал лай, свернулся в клубок: Арина погрозила Скору, заставила его замолчать, и через несколько времени еж снова показал свою мордочку, похожую на свиную; Оленьке он не понравился, Алексею напротив, но Арина отвлекла от него внимание детей, указавши им густой куст, между верхними ветками которого, сидела большая сова, так, что ее до половины была видно. Догадавшись, вероятно, что на нее смотрят, сова замахала тяжелыми крыльями, перелетела на другой куст и спряталась в нем.

– Ручная она? – спросил Алеша Арину.

Арина в ответ улыбнулась.

– Мы спросим Маргариту Павловну, – сказала Варенька тихонько брату. После ежа Арина показала детям двух зайчиков; они жили в большой загородке, не боялись людей и продолжали есть капусту, не обращая внимания на сахар, который подавал им Алеша через решетку.

– Какая славная девочка ваша Арина, – сказала Варенька Маргарите Павловне, когда дети вернулись из птичной и сада в дом, где ждали их Варвара Алексеевна и Маргарита Павловна.

– Жаль только, что она не говорит, – сказал Алексей, – какую сову показывала она нам: ручную, или нет?

– Нет, сова эта дикая, но давно живет на одном месте в тех кустах, где вы ее видели, и потому смелее других. Совы днем почти ничего не видят и сидят на месте, а ночью летают и ищут добычи.

– Но как же вы позволяете ей жить у себя? – сказала Варенька, – ведь она ловит маленьких птичек.

– Что же делать, Варенька? Я для нее птичек не убиваю; а подумай сама, если б я захотела уничтожить вокруг себя все, что делает вред другому, мне бы пришлось жить совсем одной, да и то я никогда бы не успела уничтожить все вредное маленьким животным; почти все животные и насекомые питаются также животными, птицами и насекомыми же. Наши собаки, кошки, мы сами разве не едим мяса?

– Правда, – сказала Варенька, – но все-таки жаль.

– Бывают совы ручные? – спросила Оленька.

– Бывают. Говорят, у одной хорошенькой и молоденькой женщины была такая ручная сова, что она возила ее с собой в гости. Подумай, Оленька, как, странно было видеть уродливое лицо и неподвижные круглые глаза совы, когда она сидела на плече у хорошенькой госпожи своей.

– Да, но я бы не хотела приучить к себе сову.

– А, если б приучила, то полюбила бы! Это всегда так бывает.

– Ежа можно приучить? – спросила Варенька.

– Почти; надо только не запирать его, и он привыкнет, не будет бояться; вы видели ежа у Арины? – он всегда приходит за кормом и совсем не боится людей, хотя каждый раз обращается в колючий шар, как только заслышит лай Скора или другой собаки.

– Собака не может укусить ежа?

– Нет, она не может взять его: иглы его больно колются. Но лисица искуснее собаки: она, говорят, умеет съесть ежа, начиная с головы, которую достает лапой.

– Я читала, – сказала Варвара Алексеевна, – что еж совсем не глуп, пускается на разные хитрости, и если найдет запас каких-нибудь плодов, то свернется в клубок, покатится по ним и уносит на спине те из них, которые воткнутся на его иглы.

– Мы также видели зайчиков. Отчего вы держите их в загородке? – спросила Варенька Маргариту Павловну.

– Мне принесли их совсем крошечными, а потом я все боялась выпустить их близко; далеко же поехать в лес не собралась. Хотите, дети, мы сегодня выпустим их?

– Выпустим, выпустим, – сказали дети, – поедемте в лес, пожалуйста.

– Поедемте; я не показывала вам еще никаких домашних животных и птиц, но теперь слишком жарко, чтобы идти на скотный и птичный дворы; лучше вечером, а покуда, дайте мне какую-нибудь книгу с картинками, изображающими зверей и птиц, посмотрим вместе.

Дети принесли книгу с картинками и уселись вокруг Маргариты Павловны; смотреть с нею вместе пестрые картинки было для них большим удовольствием; она всегда им много рассказывала.

– Видите вы эту черную большую пантеру? – сказала Маргарита Павловна, – неправда ли, что она смотрит очень зло и свирепо? А знаете ли, что про нее рассказывают? Давно, на пустой совсем дороге, один человек встретил такую пантеру и, считая себя погибшим, он хотел, однако же, попробовать убежать, но пантера не допустила его; она ходила вокруг него, ложилась у ног его и всячески старалась довести его туда, куда ей было нужно; человек этот был старичок, он пошел за нею и скоро увидел глубокую яму, в которую попали оба детеныша пантеры; он понял, чего надо было матери и вытащил маленьких пантер. Мать не знала от радости, как и чем выразить ему свою благодарность, и в доказательство своей признательности, проводила спасителя детей своих по всей пустынной дороге, до тех пор, покуда была опасность встретить других хищных зверей.

– Как, должно быть страшно, встретить такую пантеру! – сказала Оленька, продолжая рассматривать рисунок.

– Страшно встретить, но приятно оказать ей услугу, неправда ли Алексей? – спросила Варвара Алексеевна.

– Да, я бы желал, чтоб она проводила меня.

– Может быть все это сказки, – сказала Маргарита Павловна, – но я люблю такие сказки, и вам также они нравятся, как мне кажется.

– Очень, – отвечали дети.

– После пантеры тигр столько же страшный зверь; но и тигр, больше или меньше, узнает того, кто за ним ходит. У одного тигра, также как у льва, была любимая собачка, которая жила с ним в одной клетке.

В Лондон, в 1793 году привезли бенгальского тигра. Во все время плавания, он был кроток и весел, и играл как котенок; случалось, что матросы клали ему головы на спину, и он не шевелился и охотно служил им подушкой. Он часто лазил вдоль мачты самым смешным образом. Раз, плотник, у которого он унес кусок говядины, больно прибил его, и тигр, чувствуя вину свою, терпеливо перенес наказание. Через два года, после того, как его привезли в Лондон, тот же самый плотник пришел в зверинец посмотреть на него. Тигр тотчас узнал его, и был очень доволен: чтоб сколько-нибудь выразить свою радость, он начал ходить взад и вперед по клетке как можно ближе. Плотник столько упрашивал смотрителя, что тот согласился и отворил клетку. Матрос вошел в нее. Тигр очень обрадовался, стал лизать ему руки и ласкался к нему как кошка. Матрос оставался у него в клетке около двух часов; но когда захотел уйти, то заметил, что ему будет трудно одному оставить клетку: тигр так ему обрадовался, так крепко прижимался к нему, не позволяя отдалиться ни на шаг, что ему невозможно было уйти от него. Наконец, однако же, ему удалось заставить тигра одного пройти в маленькую дверь, разделявшую обе клетки, в которых он жил: пользуясь этим мгновением, смотритель ловко задвинул решетку двери и освободил матроса от слишком сильной дружбы тигра.

– Вот и носорог очень силен, – сказала Маргарита Павловна, – он сражается со слоном и всегда побеждает его: но несмотря на свою силу, ест только траву, листья и коренья. Водятся носороги в странах самых жарких, кожа у них необыкновенно толстая и твердая, вся в складках, почти совсем без волос. Живут они в лесах, возле болот, и, говорят, что живут очень долго.

– Посмотрите какая смешная обезьяна! – сказал Алексей, подавая Маргарите Павловне другую книгу.

– Да, очень смешная. Ты видел живых обезьян?

– Видел в Петербурге в балагане; они были наряжены и танцевали; еще видел в зверинце.

– Похожи они были на тех, что на картине?

– Да, похожи, но не совсем; те были лучше.

– Оттого, что прыгали и танцевали? – сказала, смеясь, Варвара Алексеевна, и Алексей отвечал ей серьезно: – Да.

– Про обезьян рассказывают много смешных случаев: они большие гримасницы, страшно жадны и очень любят передразнивать. Одному мальчику, Алеше, подарили ручную обезьяну; мальчик был немножко сердит и очень не любил учиться. Новый товарищ ему понравился; все, что делал мальчик, то делала и обезьяна; мальчику было весело; ласкал он обезьяну, и обезьяна также веселилась, и старалась показать ему, что ценит его ласки. Но прошли праздники, настали дни ученья, пришлось готовить уроки, и мальчик нахмурился. Жоко, так звали обезьяну, последовал его примеру; если б тот мальчик был не так сердит, он верно рассмеялся бы, увидев смешную фигуру обезьяны: но ему было не до того: он страшно злился на свою грамматику и ее несносные глаголы. Наконец, он не выдержал, бросил книгу на пол, обезьяна тотчас схватила другую и тоже бросила, но не несносную грамматику, а прекрасивую книжку с картинками, которую очень любил маленький господин ее. С досады мальчик ударил кулаком по столу. Жоко сделал то же самое; но, не разобравши хорошенько, попал на красивую бумажную коробочку и приплюснул ее к столу! Мальчик совсем рассердился и ударил обезьяну, обезьяна отвечала ему тем же, – между ними завязалась драка. Выведенный из терпения мальчик выбежал из комнаты, захлопнул за собой дверь, отыскал отца и стал ему жаловаться на Жоко, прося, чтоб его избавили скорее от такого неприятного товарища. – Нет, – сказал отец, – найди средство сделать Жоко тихим и приятным; ты сам знаешь, что обезьяны подражают людям, с которыми находятся. Мальчик продолжал просить, но отец решительно отказал ему. Нечего было делать, надо было вернуться в свою комнату и снова сидеть вдвоем с обезьяной. Жоко встретил мальчика с поднятым кулаком, но, видя, что тот спокойно подошел к своему месту и сел, обезьяна медленно опустила руку и также села. Чем тише был мальчик, тем тише была обезьяна. Если ему случалось первому рассердиться, необыкновенные движения Жоко тотчас приводили его в себя и, таким образом, не прошло и двух месяцев, как нетерпеливый ребенок, благодаря подражательной способности обезьяны, сделался рассудителен и спокоен как большой.

– Славная обезьяна! – сказала Оленька.

– Я читала... – начала Варенька и остановилась.

– Скажи нам, что ты читала? – сказала ее мать, улыбаясь, желая придать ей бодрости.

– В Америке, в больших лесах шел разносчик; он нес большой чемодан за плечами, и в чемодане были все ночные колпаки.

– Зачем столько колпаков? – спросил Алексей.

– Может быть ему заказали для больницы, или, просто, купец поручил принести, – заметила ему в ответ Маргарита Павловна.

– Не знаю кто, но ему заказали их принести. Он шел долго, устал. Было очень жарко, возле не было ни дома, ни хижины, ни шалаша; он решился отдохнуть на дереве, влез не очень высоко и хотел уже заснуть, как вдруг, вспомнив, что колпак будет покойнее шляпы, отпер свой чемодан, оставленный им под деревом, достал колпак, отправился на прежнее место и заснул. Часа два он спал; когда же проснулся и, собираясь идти дальше, отворил свой чемодан, чтоб спрятать колпак, который был у него на голове, он нашел чемодан пустым. Он очень удивился, сначала не понял, в чем дело, потом увидел на дереве пропасть обезьян и на каждой из них был колпак. – Что было ему делать? Он и огорчался, и сердился, а обезьяны прыгали по дереву в колпаках и с любопытством смотрели на него. Наконец, с горя и досады он схватил колпак с головы и бросил на землю; обезьяны все сделали то же самое: в одну минуту колпаки посыпались с дерева; с радостью собрал их разносчик, обезьяны не посмели подойти слишком близко, чтоб помочь ему и только смотрели на него, делая гримасы. Когда все колпаки были в чемодане, разносчик запер его и пошел дальше, очень довольный тем, что обезьяны передразнили его последнее действие.

– Очень хорошо рассказала Варенька, – сказала Маргарита Павловна.

– Обезьяны все маленькие? – спросил Алексей.

– Бывают маленькие, ростом с белку, и бывают большие, больше человека; эти большие очень злы и опасны, а все другие только забавны и смешны. Обезьяны очень жадны и ни за что не выпустят того, что захватят в лапу. Пользуясь их жадностью, их даже ловят таким образом: сделают в тыкве небольшое отверстие, выдолбят ее, наполнят маисом и повесят где-нибудь на дереве; обезьяна придет, просунет лапу в отверстие, захватит маис – вытащить лапы она не может, а оставить маис не хочет, – и взять ее тогда очень легко.

Глава VIII

Позвали всех обедать; после обеда пили чай, ели персики и сливы, и снова принялись за картинки и рассказы.

– Вот осел, – сказал Алексей. – Мы видели осла у дяденьки; он был такой упрямый, что не хотел никого возить на себе; все большие садились на него, и он так прыгал, что всех ронял. Меня, однако, он возил: его вели, и он шел; а когда посадили Вареньку, то осел тоже не хотел идти.

– Осел вашего дяденьки, должно быть, не любит девочек, – сказала Варвара Алексеевна.

– И никого не любит, кроме Алеши, – прибавила Оленька.

– У нас осел редкость, но где их много, там они очень полезны, хотя, правда, совсем некрасивы. Тот осел, которого вы видели, служил забавой и потому упрямился и ничего не делал, но вообще осел смирное и терпеливое животное, и очень любит своего хозяина. У него прекрасное зрение и слух, ест всякую траву, без разбора, и репейник в особенности, но не может обойтись без чистой и свежей воды. Если ослы весело прыгают и валяются в песке, то хозяева их ожидают хорошей погоды, перед дождем же, как говорят, они очень поднимают и топырят уши. Живут ослы от 25 до 30 лет.

Знаменитый французский писатель Бомарше, сочинивший много разных комедий, – увидел раз у дверей своего дома несчастного, измученного осла, на котором деревенская девушка развозила на продажу овощи. Осел был необыкновенно худ – кости да кожа, и так был голоден, что беспрестанно наклонял голову, чтоб достать солому, которою были подложены сабо, то есть деревянные башмаки, его хозяйки, но и той она не давала ему. Бомарше стало жалко осла; он подозвал девушку, стал торговать у нее овощи, велел подвести осла к решетке и сам, из своих рук, накормил его сеном. Это было в начале французской революции; не прошло нескольких часов, – к нему приходит приятель и говорит, что сейчас явятся к нему в дом делать обыск, что его считают подозрительным, и что, если он не хочет быть остановлен и отведен в тюрьму, то чтобы спешил скрыться. Покуда Бомарше собирался, вооруженные люди являются к нему в дом; он спрятался в шкаф. Начинается обыск. Его не замечают; один только человек отворил дверь шкафа, но этот человек был его друг, он узнает его и пользуется случаем сказать: «Ночью придут снова, не дожидайтесь их!» Бомарше исполнил совет, и как только все вышли из его дома, он поспешил оставить его. Он пробирается сначала через сад, потом по пустым улицам, минует заставу, и вот он в поле, в деревне, ночью, – надо найти убежище. Напрасно стучится он то в одну, то в другую дверь, его нигде не пускают. Измученный, усталый, голодный Бомарше подходит еще к одной двери, начинает упрашивать, хозяин ему отказывает; в отчаянии, Бомарше хочет уж удалиться, как вдруг слышит знакомый голос. – «Отвори, батюшка, отвори скорее, это тот господин, который накормил сеном нашего осла.» – Дверь отворяется. Бомарше принимают с радушием и на другой день помогают ему найти верное убежище. Бомарше, однако же, не забыл перед расставаньем зайти к бедному ослу, который, при содействии своей хозяйки, спас чуть ли не жизнь ему.

Ослы, говорят, очень любят музыку, как и большая часть животных.

Трое друзей гуляли в деревне, по большому зеленому лугу; один из них сел у канавы, окружавшей соседнее поле, вынул флейту и начал играть, двое других продолжали свою прогулку и свой разговор. Почти в то же время, с двух концов луга, показались два стада ослов. Сначала все они, как бы с удовольствием, прислушивались к звукам флейты, потом от каждого стада отделилось по одному ослу, которые и стали приближаться потихоньку; наконец, они подошли совсем близко к игравшему и даже положили свои морды на плечи музыканта. Несмотря на тяжесть этих двух ослиных голов, он продолжал играть; ослы оставались в таком положении во все время игры, но как скоро умолкли звуки привлекшие их, они удалились и присоединились снова каждый к своему стаду.

– Вот, взгляните: это арабская лошадь, – сказала Маргарита Павловна, перевертывая страницу. – Арабы очень любят лошадей своих. У одного араба была лошадь замечательной красоты. Араб был очень беден, французский консул давал ему большие деньги за лошадь. Араб обещал привести ее, и, исполняя обещание, приехал на ней к французу. Перед ним высыпали целый мешок золота: условленную цену за прелестного коня; араб посмотрел на золото, посмотрел на свою лошадь и говоря: «Нет! не отдам тебя европейцу, который не сумеет любить тебя!», вскочил на лошадь и, оставив золото там, где оно лежало, ускакал к себе домой. Но не одни арабы сильно любят своих лошадей; наши кавказские горцы, наши казаки тоже очень привязаны к своим лошадям, и лошади их точно также платят им за любовь любовью. Однако, вот еще анекдот об арабах. У другого араба тоже была необыкновенно красивая лошадь; начальник другого племени, по ихнему Шейх, захотел купить ее, но получил отказ. Рассерженный Шейх послал взять насильно вместе и лошадь, и араба. На последнего напали в степи, когда он отдыхал от дневного пути, взяли и его, и лошадь, и увели к Шейху. В первую ночь, его связанного посадили под стражей в палатку, а лошадь привязали возле. Ночью стража заснула. – Араб потихоньку выполз из палатки, подполз к лошади, лошадь стала лизать его, он, с большим трудом, своими связанными руками и зубами, освободил ее от привязи, говоря: «Ступай себе на волю, поклонись моей жене и детям: мне больше вольным не бывать». Но лошадь не спешила воспользоваться свободой: видя, что хозяин ее не может встать, чтоб сесть на нее, она схватила его зубами за платье и поскакала. Ночью она одна нашла дорогу и к утру положила господина своего у входа его собственной палатки, сама легла возле и больше уже не вставала: она издохла от изнеможения. Горько плакали по ней жена и дети араба, и сам он никогда не мог забыть своего верного друга и товарища.

– Какая добрая лошадь! – сказала Оленька, – зачем она издохла?

– Я очень люблю лошадей, – сказала Варвара Алексеевна; – по моему это самое красивое и приятное животное; когда я, в девушках, ездила верхом, у меня была лошадь арабской породы, она знала и любила меня и, кроме меня, одному только моему брату позволяла садиться на себя. Кучера только чистили и кормили ее, а когда случалось кому-нибудь из знакомых попробовать сесть на нее, она билась и кусалась и кончала всегда тем, что сбрасывала непрошенного седока на землю.

– Как бы я хотела иметь такую лошадь, – сказала Варенька; – ты купишь мне арабскую лошадь, когда я буду верхом ездить? – спросила она мать.

– Куплю, но долго еще ждать этого.

– А вот и наша простая деревенская лошадка, запряженная в телегу, – сказала Маргарита Павловна. – В деревне, в городе, да войне, в дороге, трудно перечесть все услуги, которые лошадь оказывает человеку, и все удовольствие которое она доставляет ему. Лошадь всегда знает и любит своего хозяина, и обыкновенно привыкает к другим лошадям, с которыми живет. Вы знаете, лошади ходят шагом, рысью, галопом, скачут иногда очень быстро, но есть еще езда иноходью, одна из самых скорых и покойных; так ходят почти все татарские лошади в Крыму.

– Я знаю; у нас был иноходец, – сказал Алексей.

– Опущенные уши у лошади означают усталость; одно ухо вперед, другое назад, показывает, что лошадь сердится; услышав шум, она поднимает уши кверху. Живет лошадь, также как и осел, от 25 до 30 лет. У меня лошади простые, но очень сильные, и две или три бегают очень скоро рысью: сегодня, когда мы доедем в лес выпускать зайчиков, я велю заложить свою лучшую тройку; не знаю только как усядемся все в тарантас.

– В ваш низенький тарантас на дрожинах? – спросила Варвара Алексеевна.

– Да.

– Мы можем сесть рядом, Алешу посадим на козлы, а девочек внутри, на дрожины.

– На дрожины? Как я рада, – сказала Оленька, – а скоро мы поедем?

– Я думаю часа через два, отвечала Маргарита Павловна, – когда будет не так жарко.

– Про корову вы нам ничего не скажете? – спросила Варенька, продолжая смотреть картинки.

– Нет, скажу, – отвечала ей Маргарита Павловна. –Около одной деревни показался волк, который не только, что загрызал скотину, но, где только мог, бросался на людей; несколько раз гнались за ним и никак не могли убить его. Раз, волк этот появился в стаде, где был пастухом мальчик лет 14, и минуя коров, которые тотчас собрались вместе и подставили рога свои неприятелю, волк бросился на молоденького пастуха и повалил его. Тогда одна из коров отделилась от других и начала бить волка рогами. Оставив мальчика, волк бросился на корову, но только что увидел пастуха на ногах, возвратился к нему и снова повалил его; тогда корова опять принялась бить его рогами, не давая ему совсем загрызть мальчика. Вероятно, однако же, и мальчик, и корова сделались бы жертвою волка, если б не прибежали люди из ближнего селения и не спасли их. Волк был убит; мальчик, больно искусанный, остался жив, и корова, показавшая столько мужества и преданности, пользовалась во всю жизнь свою особенным уважением всей деревни.

Случалось, что коровы показывали необыкновенную понятливость. В Америке одна маленькая корова постоянно, каждую ночь выпускала на волю целое стадо, поднимая рогами жерди, которыми закладывали вход в загородь. Коровы очень привыкают к людям и бывают чрезвычайно смирны и добры. Вы сами знаете сколько разных вещей делают из молока; и масло, и варенец, и сметану, и творог, и всякий сыр; сливки и молоко вы тоже очень любите. Коровы мне нравятся, и я нисколько не считаю их неприятными на вид: сегодня мы не успеем, а завтра утром пойдем на скотный двор, и вы сами будете кормить моих тирольских бурых и черных коровушек.

– Отчего у вас нет кошки? – спросила Варвара Алексеевна Маргариту Павловну, – или вы их не любите?

– Нет, я люблю их, как и всех животных, но я всегда боялась за птиц своих: от кошки трудно уберечься.

– Но разве нельзя ее приучить так, чтоб она не ловила птиц?

– Говорят можно, но я не пробовала; впрочем, я слышала много хорошего про кошек и читала раз, что у одной старушки жили вместе в совершенной дружбе и согласии, собака, кошка, воробей и мышь. Собака играла с кошкой, мышь с воробьем; воробей иногда садился на спину к кошке и собаке, а мышь ела в одной тарелке с кошкой.

У моей двоюродной сестры была кошка, которая никогда не ловила ни мышей, ни птиц. Я не видала, чтоб позволяла она мыши есть вместе с собою, но сама видела, как маленькая мышка перебегала с одного конца комнаты в другой, а ее природный враг – кошка покоилась на мягкой подушке, и во все глаза смотрела на мышку, не трогаясь с места; про птиц и говорить нечего; правда, что сестра моя кормила ее вдоволь и очень любила птиц и мышей. Кошка не спала с ней, но каждое утро, как только госпожа ее просыпалась, она прыгала к ней на постель и обнаруживала свою радость необыкновенно громким мурлыканьем. Сестра часто пробовала лежать не шевелясь с закрытыми глазами, кошка не подходила, но стоило ей только, не делая никакого движения, открыть глаза, и кошка одним прыжком являлась на кровати.

– Кто это, мама, велел отрезать рукав, чтоб не разбудить кошку? – спросила Олннька.

– Магомет, пророк мусульман. Его любимая кошка заснула на широком рукаве его платья, а ему нужно было немедленно идти, – его ждали, и, чтоб не разбудить кошки, он велел отрезать рукав.

– Мне это в нем очень нравится, – сказала Варенька, – если он так любил кошку, то верно имел доброе сердце.

– Ты знаешь, Варенька, – сказала Маргарита Павловна, – что Магомет в большом уважении у мусульман; они все ходят в Мекку, где он погребен, поклоняться его гробу. Над гробом сделан балдахин из золотых тканей, балдахин этот возобновляют каждый год, и верблюд, на котором привозят его, считается священным; верблюда этого украшают цветами, отпускают на волю и никогда больше не употребляют ни в какую работу.

– Посмотрите дети, что я принесла еще вчера, чтоб показать вам, и потом забыла, – сказала Маргарита Павловна, вынимая из небольшого картона две чучелки: одну птицы – мухи, другую колибри.

– Боже мой, какие они маленькие, красивые, и нарядные! – вскричали дети.

– Тебе, Варенька, я подарю птицу-муху, а Оленьке колибри; для Алеши у меня есть очень красивая лошадка, сделанная с большим тщанием; на ней английское седло и уздечка: все сделано как бывает в самом деле.

Говоря это, Маргарита Павловна вынула из шкафа лошадку, сделанную очень искусно из папье-маше, и подавая Алеше, сказала: «Пожалуйста, Алеша, позови кого-нибудь, я велю закладывать, а потом мы пойдем посадить зайчиков в ящик, чтоб везти их в лес». Алеша радостно благодарил за подарок и ушел.

Прогулка в лес заняла весь тот вечер. На другой день тотчас после чая, Маргарита Павловна повела гостей своих на скотный и потом на птичный двор. Коров только что пригнали из поля, чтоб не держать их в жар на солнце; дети сами кормили их из рук хлебом с солью, кормили также лошадей и очень остались довольны птицами, которых у Маргариты Павловны было много всяких: кур, индюшек, гусей, уток, голубей, и пр. Возвращаясь домой, Маргарита Павловна сказала детям: «Я уже говорила вам о странной дружбе львов и тигров с собакой, и теперь еще вспомнила, как старичок мой рассказывал мне, что была утка, которую привезли из деревни в город; со скуки она так привязалась к большой черной дворовой собаке, что не расставалась с ней, и часто, усевшись на спину к своему мохнатому другу, она, таким образом, разъезжала по всему двору. Собака тоже очень любила утку, и эта странная дружба часто смешила и жителей того дома, и их соседей».

– Я бы посмотрела на утку верхом на собаке, – сказала Оленька, смеясь.

– Старичок говорил мне также, что знал маленькую белую курицу, большую приятельницу огромной собаки; курица спала всегда над домиком собаки и пользовалась ее постоянным покровительством.

Разговаривая таким образом, дошли до дома. Здесь все вместе позавтракали, и Варвара Алексеевна с детьми собралась ехать.

Перед прощаньем, Маргарита Павловна спросила детей:

– Хорошо вам было у меня, скажите?

– Очень.

– Приедете опять?

– Только бы мама привезла! – отвечали они в один голос.

– Мама привезет, и тогда мы будем говорить про деревья, про цветы, на которые мы в этот раз немного смотрели, и мало ли про что еще потолкуем! Прощайте, дети, до свидания.